Получает любовь бесплатно Тот кто слаще всего поёт
Би-2 — «Детство»
Бруно хорошо помнил все мрачные истории, витавшие возле семьи Розье. Мама говорила, что и прежде, в их первом доме, Розье были чужаками, окруженными ореолом таинственной закрытости. Селились на окраине. Редко ходили в церковь. Чужие. Когда Бруно было двадцать семь, Жозефина сама пришла в их дом. Уставшая и обессиленная, обёрнутая в шуршащие новые ткани. Касита старалась её поддержать, мягко касаясь и приветливо поскрипывая, но девушка даже не замечала её попыток, укачивая тихо хнычущего ребёнка и целуя его в мягкое темечко. Всё небо заволокло серыми облаками — периодически поля поливало дождём, на радость фермерам и страх Бруно — Пепа уже второй день ходила раздраженная и мрачная. Жозефина светлела чистым пятном в темноте города, длинные ткани, тяжёлые и массивные, свисали живописными сребрившимися драпировками, словно водопад. И ребенок, которого девушка аккуратно запеленала в белую ткань, терялся среди этого тихого вороха. — У меня нет молока, — надрывно прохрипела Жозефина первому встречному Мадригалю, глядя с надеждой и тоской. Бруно опешил, но приобнял Розье, оказавшуюся ненормально худой под множеством тканей, и осторожно повёл её в сторону кухни, боясь, что девушка сейчас же упадёт на холодный пол. Жозефина не отпрянула, лишь бережнее прижала к губам крепкого малыша, хватающего маму за щёки, и тихо шмыгнула, улыбаясь. Джульетта, как назло, куда-то пропала. Именно сегодня. Именно сейчас. — Подожди, пожалуйста, здесь, — доверительно прошептал Бруно, чтобы не пугать вновь захныкавшего, наверное от голода, младенца. Усадив Жозефину на своё место за обеденным столом, мужчина замер, ощущая ворочавшееся в груди чувство обречённости. Девушка посмотрела на него, собрав все остатки разбивающейся надежды. Бруно никогда не видел это красивое лицо настолько измученным. То ли родами, то ли тревогой за ребёнка, скорее всего, одновременно всем. — Она выживет, — прошептала она ему в лицо, обдавая холодное лицо Бруно горячим дыханием. — Моя дочь будет. Жить. Бруно часто закивал, убирая руки с худых плеч, и ткани заскользили вниз, частично открывая женскую фигуру, уверенно глядящую на дочь. — Я сама сбегаю за Джульеттой, — хмуро бросила Пепа, когда брат объяснил ей ситуацию. — Сегодня было больше народу, дома ничего из еды не осталось. Сиди с ней. Бруно сидел. Сидел рядом и слушал, как девушка, уже молодая мать, нежным голосом поёт дочери колыбельные и бережно целует её. Столько любви в одном взгляде. Столько тепла в одном касании.Был у меня сон,
Во сне стоит дом,
А в доме идет дождь.
Жозефина пела очень красиво, чарующе играя голосом, словно дергая звонкие струны бандо́лы. Малышка восторженно затихла и замерла перед мощным голосом самого родного человека. Ей не нужно было молоко, чтобы быть довольной, и это казалось таким странным и по-настоящему человечным. Такое доверие могли проявлять только дети. Тихое хныканье утихало, как только Жозефина виртуознее играла голосом и склонялась ниже, блаженно прикрывая глаза от ощущения маленьких пальчиков на своём лице. Бруно подумалось, что это, должно быть, очень приятно, когда маленькое невинное существо принимает тебя и любит целиком и полностью.А в доме моя дочь
Исправно прядет шерсть,
Четыреста с лишним лет
Кто отец? — Сеньор Мадригаль, — Бруно вздрогнул от того, как изменился её голос от обращения к чужому человеку. — Посмотрите. Посмотрите, что с ней станет. Жозефина поймала страх в его глазах, и вдруг ярко-зелёные глаза выкристаллизовались в твёрдый прочный камень. — Вытащи то будущее, где моя дочь будет счастлива. Как будто от него что-то зависело. Наверное, Жозефине стало неприятно находиться рядом с Бруно, поэтому она так жестко требовала предсказания. Чтобы остаться наедине со своим сокровищем. Бруно помнил, как горевала мама по отцу. Как хотела видеть его. Бруно всегда ощущал, что где-то рядом обитает призрак отца, ориентир в виде портрета на стене. Бруно всегда ощущал, что мысли мамы были где-то ещё. Её любовь порой улетала куда-то далеко. К отцу. Мужу, по которому тосковала она, но которого не знали её дети. Всё, связанное с отцом было «там», не здесь.Тебе же теперь петь.
И звезды в окне звенят,
Качни мою колыбель.
Немного Нервно — «Ведьмина колыбельная»
Любовь Жозефины была сосредоточена на этом маленьком человеке. Им вдвоём было так хорошо, словно мать и дочь — единственное, что есть во всём мире. Вытащить хорошее предсказание. Бруно спустился из башни довольно скоро, необыкновенно довольный. Хотелось петь и плясать от хорошего предсказания. Ему удалось заглянуть не так далеко, но это уже было хорошим знаком: маленькая девочка лет шести-семи обнимала Жозефину. Длинные кудри матери были сплетены с такими же вьющимися волосами дочери в простое плетение. — Mi amor… — в носу у Бруно защипало от слёз. Жозефина, что была младше него, вдруг показалась такой взрослой и самостоятельной. Она уже молодая мама! Даже его сёстры ещё не обзавелись семьями, хотя у Джульетты уже был жених, у которого она наверняка и пропадала. Бруно очень хотелось взглянуть на девочку, которой предсказал простое счастье. — Можно, — дрогнувшим голосом прошептал он, садясь на соседний стул, где обычно обедала Джульетта. Жозефина вытянула лицо, и руки у юноши слегка затряслись. — Позволь мне подержать твою дочь. Твою дочь. Бруно не собирался забирать малышку, и это уточнение помогло Жозефине опустить плечи. Платок с её головы соскользнул, открывая блестящие чёрные кудри, буйно вьющиеся вокруг осунувшегося лица. Только живые глаза и волны волос — остальное, кроме развеселившегося ребёнка, казалось опадающим и бледным. Девушка прижалась вплотную к парню, чтобы не приведи господь не уронить младенца, и бережно переложила девочку в руки Бруно. Ладони были намного больше, чем у неё, поэтому, она надеялась, Мадригаль сможет удержать её сокровище. Волшебный изумруд. Но даже передав младенца, Жозефина не отстранилась, подстраховывая мужчину на всякий случай. Она не доверяла ему в полной мере. И это было естественным. Бруно ни в коем случае не обижался, будучи растроганным одним видом малыша. Девочка смешно улыбнулась, часто двигая маленьким ротиком. — Какие глаза, — восхитился Бруно, вызывая своим голосом сразу две женские улыбки. Он склонил лицо ниже, и маленькие пальчики тут же схватили его за нос. Девочка громко засмеялась, шлепая неосторожным движением неизвестное ей существо и глядя в большие удивлённые глаза. Навряд ли она вообще понимала, кто перед ней стоит, но девочка периодически поглядывала на улыбающуюся маму. Чужой. Но, если мама рядом, то всё хорошо. Она смеялась тихо и тянула руки к мужчине. — Прелестное дитя, — прошептал Бруно, несильно прижимая девочку к груди и вдыхая младенческий запах. Такая милая. Такая хорошенькая. — Вас так легко растрогать, — улыбнулась Жозефина, стирая пальцами с щёк Бруно слёзы. Сердце у него замирало, словно давая прислушаться к биению маленького сердечка. Бруно любил детей, особенно маленьких, потому что они никогда не плакали при нём и ещё не понимали речи взрослых. Дети не боялись его. Ощущение легкости прошло, как только появились его сёстры. Джульетта сразу захлопотала на кухне, наскоро поздоровавшись с гостьей. Пепа даже не зашла на кухню, но Бруно видел, как передёрнуло её лицо от взгляда на Жозефину. — Какая чудесная малышка, — улыбнулась Джульетта, взглядом прося Бруно выйти. Нужно было проверить, появится ли молоко, понял он, и спешно вышел, передавая ребёнка, который вцепился в волосы Бруно, матери. — Отпусти tío Bruno, — прошептала Жозефина, разжимая маленькие кулачки. И от этого обращения сердце у него ускоренно забилось. Бруно бы очень хотел, чтобы к нему так обращались. — Ты видел у ребёнка поросячий хвост? — холодно бросила Пепа, вызывая недоумение на лице Бруно. — Что ты говоришь? — Пепа, — вздохнула Джульетта, глядя вслед укутанной в тяжелые ткани девушке. — О, папаша бежит, — фыркнула светловолосая сестра Бруно, указывая губами в сторону окна. Бруно нахмурился, ничего не понимая — к Жозефине подбежал её старший брат Эверест и крепко обнял сестру, тут же целуя младенца на её руках. — Быть того не может, — качнул он головой, недовольно поджимая губы и строго глядя на Пепу. Или может?~***~
Немая ссора отпечаталась не только на хмуром небе, но и на Касите. Печально приоткрыв дверь, вилла впустила Бруно домой, мрачно, или скорее пребывая в разочарованной печали, освещая тёмным светом с улицы ещё более тёмное пространство. Касита поглощала звук шагов Бруно, глушила любые шорохи, не позволяя даже звенящей тишине нарушать тревожную дрёму ночи. Он не мог отвязаться от мысли, что в этом всём виноват он. Снова. Двенадцать лет назад Касита пребывала в отчаянии, и пусть в этот раз масштабы её обреченности были в разы меньше, неприятное чувство ворочалось в животе. Страх. Касита не позволяла себе омрачать быт семьи, и днём пребывала в своём привычном игривом состоянии, но ночью, когда все спали, волшебная вилла позволяла себе такие человеческие печали и, наверное, тяжелые думы. Альма Мадригаль была не прочь составить ей компанию. Это заставляло беспокоиться и переживать всех, особенно Бруно. Возможно, только он из-за своих привычек бродить в темноте мог различить степень мрачности дома. Кроме того, когда пропал сын, Альма не грустила, её снедала злость и раздражение. Быть может, это возраст делает людей сентиментальными? — Мама? — Бруно бережно накрыл длинными худыми пальцами покатые плечи матери, вздрогнувшей от прикосновения. Альма обернулась, трепетно улыбаясь и накрывая его руки своими. Её силуэт слабо читался в темноте ночной кухни, отдыхающей от дневных забот. По-матерински нежное объятие согрело живот и грудь — Бруно смущенно присел перед молчаливой женщиной, несильно сжимая её руки и настороженно вглядываясь в глаза, не растерявшие огня жизни. — О чем ты переживаешь, мама? Альма слабо улыбнулась, высвобождая одну руку и проводя ею по седым кудрям сына. Когда же он успел стать взрослым мужчиной? Когда она оступилась и потеряла столько времени рядом с ним? Не просто взрослый, уже чуждый. А в её глазах он до сих пор даже не юноша, а маленький мальчик с горящими глазами. И всё же… И всё же Бруно уже был иным. Таким же трепетным и любящим, непохожим ни на кого, но отдалившимся. Десять лет как десять жизней порознь. Пожалуй, ей до сих пор мерещится, что это не её сын, а странствующий дух времени, непостижимый и чужой. Альма до сих пор не могла свыкнуться с ощущением целостности семьи. Она так долго привыкала к его отсутствию, но брешь в сердце стянулась неровным рубцом, и пустота перестала высасывать энергию. И всё же это был её сын. Любимый Бруно Мадригаль. Когда он успел поседеть? Когда под глазами залегли тёмные тени? Когда его суеверность обострилась до безумства? Почему ты так изменился, Бруно? Он вернулся другим. До дрожи и соленых слёз хотелось вернуть ему молодой образ, но время уже было упущено. Альма никогда не задумывалась над самим понятием времени, особенно так глубоко, как это делал Бруно. Время казалось ей одновременно простым и слишком сложным, чтобы начать в нём разбираться. Вот оно есть, и вот его нет. Вот будущее, которое никогда не наступит, а вот прошлое, которое никогда не вернуть. И вот её сын, пронизанный нитями волшебства и мрачной загадочностью. Альма не понимала время. И время казалось ей страшным и тёмным. — Ты всегда был таким нежным мальчиком, Брунито, — измененным от хрипоты голосом произнесла женщина, — и внимательным. Тишина недосказанности тонула в темноте и окружала плотным пузырём. Бруно молчал. — Нехорошо получилось, — призналась сеньора Мадригаль, вновь переводя взгляд на тёмную улицу. — Очень нехорошо. О, как же стыдно! Дожить до седых волос и поступить так опрометчиво. — Мама, пожалуйста, не кори себя… — Что я делаю не так, Бруно? Почему столько ошибок? Мой милый hijito. — Всё можно исправить, мама, — нежным голосом прошептал мужчина, целуя руку матери. Колени неприятно холодило, но он не хотел вставать. Здесь, в минуту тишины и покоя, пока у мамы открыты сердце и измученная душа, он хотел быть рядом. — Ты всегда был таким, — улыбнулась она, прикрывая глаза. — Мой дорогой, как же я не уследила? Но что с этой девочкой? Ты бы знал, как мне совестно. Да, пусть грех, но кто из нас не грешен? — Боже, что я наделала? Я должна извиниться перед Розье.~***~
Правда была в том, что Бруно не умел говорить тактично. Деликатности в нём было ни на грош, а едва ли не каждая попытка поддержки оборачивалась непониманием или обидой. Было бы лучше не вмешиваться вовсе, чем усугублять ситуацию. Поэтому сейчас он молчал. О младшем ребёнке Розье никто не упоминал, но дети Альмы не могли не заметить упадок сил и духа матери. — Напрасно мама переживает о такой ерунде, — вздохнула Пепа, утирая пот со лба, когда Джульетта отправилась на кухню, оставив брата и сестру наедине в их огороде копаться в земле. Солнце палило нещадно, и Пепа всё недоумевала, отчего же так жарко, и тут же смеялась со своей глупости. — Пожалуй. Сестра мягко улыбнулась ему и нежно обняла, целуя брата в лоб — Бруно робко улыбнулся, складывая руки, словно покалеченные крылья. Большие тёмно-зелёные глаза сестры мощной тёплой волной окутывали худое тело. Ему было приятно и неуютно одновременно. Бруно ощущал себя диким зверем, подвальной крысой, а не человеком, и от невозможности говорить, от жуткого страха омрачить состояние родного человека, всё внутри сжималось. Живительный ручей робкой надежды иссыхал под палящими лучами солнца. — Привет, Луиза, — осторожно приподнял он руку, поправляя широкополую шляпу и скромно улыбаясь нервно дёрнувшейся девушке. Луиза сдержанно кивнула пребывающей в солнечном расположении духа тёте и помятому из-за раннего подъема дяде Бруно. В последние дни она выглядела обычно. Он бы даже сказал, неестественно обычно и нарочито нормально, почти сурово. Бруно был уверен, что Джульетта наверняка поговорила с дочерью о произошедшем несколько дней назад инциденте, но не мог знать наверняка. Да и состояние мамы его совсем не радовало - старому сердцу любые переживания не шли на пользу. Нужно было сделать что-то, но он не понимал, куда двигаться и что делать. Казалось бы, всё было спокойно, но семья Мадригаль вновь приходила в состояние молчаливого сокрытия проблем и недовольства. Они не выучили уроки, лишь стали относиться друг к другу бережнее.~***~
Он почти дошел до Каситы, когда наткнулся на нервно озиравшуюся Луизу. Бруно переложил корзину с куриными яйцами в другую руку, внимательно осматривая пролесок за спиной девушки и вслушиваясь в копошение кустов, однако, поймав взгляд племянницы, ничего не сказал. — Со знакомой… встречалась, — тихо ответила Луиза, оглядываясь на кусты за спиной и нервно улыбаясь. Что за милый ребёнок? Неловко улыбнувшись дяде, Луиза осторожно ступала к дому. Земля уже багровела от закатного солнца, и Бруно наблюдал за живописными пятнами перед собой, стараясь не акцентировать внимание на том, что чувствует себя лишним. Прямо перед ним из узкого зазора между плотными зелёными стенами растений неловко выпрыгнула Олайа, шипя и прижимая пальцы к краснеющей коже запястья. Девушка широко распахнула глаза, словно доверяя свой страх Бруно, который был чуточку доброжелательнее, чем другие. Она не отводила взгляда, словно лишь это помогало ей не тонуть, и медленно выпрямляла спину. Бруно не мог скрыть буйно цветущие зачатки радости от встречи с девушкой. Он только и думал о том, чтобы увидеться с ней и сказать то, что не мог сформулировать в ночь после неприятного окончания ужина. И вот Олайа буквально сама прыгает перед ним и хмурится, замирая и настороженно разглядывая лицо мужчины. — Доброй ночи, — всё же решила поприветствовать она его, одним взглядом говоря что-то Луизе. Что-то не касающееся его. Что-то, проходящее мимо — Бруно широко улыбнулся, ощущая, как дыхание сбилось от радости. Он может извиниться, он всё ей объяснит. — Я провожу, — тихо прошептал он, заглядывая в тёплые глаза племянницы и словно ища в них одобрения. Луиза несколько раз кивнула, забирая из рук дяди корзину с яйцами и желая подруге хорошо добраться до дома. Тишина вечера стремительно накрыла оставшихся Бруно и Олайу, а из пролеска, откуда она только что выскочила, опасно исходил холодеющий звон. — Пойдем…~***~
— Пойдем, — позвал Бруно, скромно улыбаясь. Ола недоумённо отклонилась, прижимая подбородок к шее, и выглядывая на дядю Луизы недоверчивым взглядом из-под тени надбровных дуг. Она не боялась его, не испытывала отвращения, но всё же он был странным. Каким-то неоправданно спокойным и дружелюбным, как мощное дерево, которое гнётся, но выдерживает натиск урагана. Приобняв девушку за плечо, и дружески похлопав вздрогнувшую Олу, мужчина спрятал руку обратно под руану, слабо посмеиваясь и качая головой. Унылые наполовину распрямившиеся кудри с седыми жилками закрывали его смутившееся лицо, однако Ола не чувствовала к нему ни жалости, ни сострадания. Чего, собственно, ему надо? Она была полна решимости уйти, когда, положив руку себе на загривок, сеньор Мадригаль потёр шею, двигая ею под густыми волосами. Как будто сонный кот, качающийся от недосыпа. — Мне надо домой, — напомнила она, случайно пугая его неожиданностью и тихо фыркая от смеха. «Разумеется, конечно», — из его уст звучало так, словно это самое важное дело его жизни, и Мадригаль, как доблестный caballero, смело провожал её по тёмным улицам, освещëнным лишь вблизи окон домов. Рядом с ним было почти уютно. — Спасибо, что и в тот раз проводили. — Я просто хотел поговорить, — сказал он одновременно с девушкой, перекрывая тихий голос натянутым скрипом. Скромно, слишком зажато для взрослого человека, начал говорить Мадригаль, пройдя больше половины пути до её одинокого дома. Неуверенный, робкий. Кажется, он даже не услышал её слов. Ола недоуменно разглядывала мужчину. На самом деле, Луиза в начале их дружбы вела себя схоже. — Мне кажется, это важно сказать. Луиза часто убегала от Олы. Фундамент дружбы был заложен лишь рвением Розье, стойко переносившей перепады настроения неуверенной в себе девушки, смущенной вниманием другого человека. Пристальным глубоким взглядом, Ола невольно отталкивала впечатлительную Луизу от себя. Внутренне она забавлялась контрасту и противоречиям в Луизе Мадригаль: такая сильная и мощная внешне, и такая хрупкая и маленькая внутри. По-другому, кроме как детским, Ола не могла назвать поведение Луизы, но Розье позволяла себе сделать скидку на возраст новой подружки. Среди прочего, она была действительно доброй и милой. Наблюдая издалека, Ола поняла, что девушка ведет себя иначе, естественнее со своими сёстрами. Им двоим предстояло пройти нелёгкий путь до крепкой дружбы, и Ола заслуженно считала, что потрудилась, и трудится до сих пор, на славу. — Будете защищать свою семью и говорить, что они не такие плохие, какими кажутся? Я знаю это, они не плохие люди... — О, нет, вовсе нет. Теперь не буду, — сконфуженно пробормотал он, поднимая большие печальные глаза. Ола коротко рассмеялась, оглушая безлюдное подгорье звенящим возгласом, и прикрыла рот рукой, с улыбкой разглядывая неловко мнущегося мужчину. Он низко опускал голову, складывал плечи перед собой, словно укрывался крыльями. Как старый мастер-ювелир из рассказов отца, что боялся потерять сердце. Олайа расправила плечи и чуть вздёрнула подбородок, чтобы казаться выше, но даже так Бруно равнялся с ней ростом. Выпрями он спину и вытяни шею, Олайе пришлось бы задирать голову. — Говорите. Сеньор Мадригаль неуверенно замялся, рыская глазами по траве под ногами, и вдруг с невероятной уверенностью поднял взгляд, сухо сжимая губы и напрягая худое вытянутое лицо до ощутимой на коже выпирающей суровости. Ола стушевалась, цепляясь пальцами за собственные рукава и прижимая подбородок к шее в попытке защиты. — Прости, — дрогнувшим, но всё ещё твёрдым голосом сказал мужчина, внимательно наблюдая за застывшим холодным лицом Олайи. Когда кошки боятся, они выгибают спину и вздыбливают шерсть. Скалятся. Громко шипят и утробно рычат прежде, чем выпустить острые когти. Когда Ола была маленькой, у них жил худой старый кот, слепой и очень агрессивный. Он шипел на всех, кто приближался, и угрожающе скалил беззубую пасть, пока не узнавал в запахе или касании знакомого. Ола до сих пор помнила ошарашенную морду животного, когда его огромной головы касалась её маленькая детская рука. Кот очень любил детей и мгновенно успокаивался, но первые мгновения непонимания, несоответствие ожиданиям, заставляли его замереть в шоке прежде, чем расслабиться с ласковой искренней любовью человека. Она чувствовала себя обманутым слепым котом, потерявшимся в пространстве. Бруно продолжал: — Прости, я… у меня не получается говорить красиво, когда нужно, и я совсем не готовился, — затараторил он, вновь смущаясь и запинаясь. А затем сказал куда проникновеннее и доверительнее. — Чужие слова — это только слова. Люди не думают, что говорят, их кровь кипит, затмевая разум, но ты от этого не становишься плохой. Я не пытаюсь оправдаться или вымолить у тебя прощение, но мне важно сказать… Мадригаль это или Гузманы, или Перлианы. Неважно, никого не слушай. Никому не верь. Только себе. И мне. Пожалуйста, верь мне. Она не узнавала в нем дядю Луизы, образ которого сформировался со слов подруги. Когда Луиза открылась ей настолько, что решилась рассказать о семейных трудностях, Ола, кроме своего негодования, уловила ещё одну мысль — отсутствие дяди в словах и слезах. — Ты удивительная девушка, — продолжал он, — никто не имеет права глумиться или ругаться. Это всё глупости, не стоящие и толики твоего внимания. — Удивительная, — кивнула она, слыша собственное биение сердца и ощущая, как кровь вскипает от негодования, — а что вы знаете обо мне? Ничего не знаете. В семье Розье было не принято упоминать Мадригаль, потому что это сводилось раздражению. Воздух от мрачных мыслей становился тяжёлым и, казалось, даже дышать становилось трудно. А Бруно… он просто. Его не было. Ола не понимала, что именно заставляет её так хмуриться: этот странный разговор или эти дурацкие запреты. Тайны. Нечеловечность. Она не хотела быть грубой, но ведь Ола говорила правду, так? — Я знаю… только то, что… ты права, ничего не знаю. Он очень хотел сказать банальную вещь, которую не раз слышал от других, но которая расцветала в сердце и грела душу. — У тебя очень красивая улыбка, — искренне произнес он, смущаясь. — Будет грустно, если кто-то сможет её омрачить. Вместо несвязных сбитых речей хотелось обнять её. Просто и горячо, вместо тех слов, что он уже произнёс и произнесёт. Простое человеческое тепло не могли отразить мысли, но даже те фразы, что формировались в голове, он не мог произнести вслух. Он не мог произнести вслух то, что её напугает и оттолкнёт. — Я понимаю, что ты чувствуешь, Олайа, но просто поверь мне, переживания того не стоят. Я осознал это к своим годам, и очень хочу, чтобы ты поняла это раньше. Чтобы твоя жизнь не прошла мимо за плотными кулисами неприязни и оглядки на других. Мне кажется, тебе сейчас нужна поддержка. — Кажется, — хмыкнула девушка, отворачивая голову и обнимая себя за рёбра. Олайа крепко задумалась, прислоняясь бедром к странному высокому камню возле дороги и понуро опуская взгляд. Грудь стиснуло горячими порывистыми ветрами. Олайе было плохо, он видел это и слышал в вибрирующем воздухе. Не из желания понравиться, не из понимания того, что им суждено быть близкими, он желал утешить её потерянное детское сознание. Разве могла она понять и принять то, что её за просто так клянут и отвергают? Её, не сделавшую ничего дурного. Вьющаяся жалость напрягла его мышцы и зашевелила волосы на затылке. Он понимал Олайу, и от всей души желал ей не знать тягот одиночества среди пестрящего красками города. Олайа нуждалась в помощи — об этом говорили влажные глаза и несогласно сжатые губы. Ребёнок, что не понимает, почему его бросили. Бруно ощутил скрип приоткрывающейся дверцы в груди и покачал головой. Он знал её и не ведал одновременно. Видел и мог прикоснуться, но находился где-то не здесь, словно со стороны наблюдая за своими действиями и её реакцией. Это всё происходило не с ним и всё же было связано с самим Бруно. Ему было тяжело. Олайе, должно быть, тоже. Порыв прижать её к себе и укрыть руками-крыльями моментально улетучился. Лишь бережно коснувшись её похолодевших рук, Бруно накрыл сомкнутые ладони несопротивляющейся его действиям девушки, и приободряюще приподнял их руки на уровень своей груди. Олайа тоскливо посмотрела на него поверх сжимающих кисти рук пальцев и прерывисто выдохнула. Голос начал скрипеть от того, что горло изнутри опухло от сокрытого гнева, теперь опадающего под нежностью его взгляда. Теперь Ола ощутила неприятное стеснение — Бруно и правда смотрел слишком открыто и откровенно, словно душу открывал. Опустив голову, она только сейчас поняла, что задержала дыхание, споткнувшись о его непередаваемо лучистый тоскливый взор. — Они не сказали ничего обидного, — прошептала Ола тихо, разглядывая собственные руки, лишь бы не смотреть на мужчину. И не слушать, какая она чудесная, потому что это неправда. И вроде бы он сам себе что-то надумал, в горле становилось горько от того, что он ошибся. И огорчится, наверняка огорчится, когда поймёт, что Олайа — та ещё чертовка. Пальцы переплетались и выгибались от волнительной дрожи внутри. — И я всё равно… — Пепа зависима от своего настроения. Очень зависима. И все остальные тоже… — Что он такого натворил, что о нем не говорили? — спросила она однажды Луизу. — Он предсказывал. И всё же Луиза едва ли могла объяснить ей что-то внятное. К неудовольствию Олы, подруга почти не знала своего дядю и не интересовалась его жизнью, просто пытаясь поладить с ним сейчас. Отбросить былое и начать всё заново. Любопытство зверски ревело внутри, но Ола смиренно кивала, пожимая плечами и всё ещё недоумевая. Ну и семейка. Олайе казалось, что Бруно так и не вернулся в семью, а тень в зелёной руане — лишь призрак. Луиза с удовольствием говорила о родителях, бабушке, сёстрах, иногда о тёте Пепе, хотя Ола всегда недовольно привилась, не желая знать эту женщину. Но Бруно? — Бруно, он… странный. Слабый. Замкнутый. Они не были знакомы, но Ола уже знала о нём все, что могла рассказать Луиза и те немногие с окраин, что были с ним знакомы лично. Печальные глубокие глаза смотрели на неё с тихим трепетом. Мужчина слабо улыбался, почти как отец. Неправда. Она не знала о нём ничего. И в первый вечер знакомства она даже не обратила внимания на то, что он другой. Она не интересовалась им потому что была уверена, что знает его вдоль и поперёк, наивно полагаясь на чужие домыслы. Он чист в помыслах и невероятно добр. Бруно не умеет успокаивать, но ему очень хочется поделиться с ней всем теплом, которое он получал от неё последние месяцы, наблюдая за ней лишь из-под купола волшебства предсказаний. — Лучше посмотри, какие сегодня звезды, — отвлёк он её от внутреннего беспорядка и приподнял голову, чуть крепче сжимая её руки. Ола задрала голову — крупные огни белого света пронзали тёмно-синее небесное пространство. — Звёзды… прекрасны. Всегда мечтала долететь до них. Она не пытается не обидеть. Олайа честна и открыта чуть больше, чем прежде. Девушка улыбается небу, чуть покачивая их сомкнутые руки, и опускает голову ниже — Бруно говорит о звездах, но смотрит на неё. И совсем по-отечески приподнимает уголки губ. Не так открыто и ярко, как это делает папа, но Ола точно знает этот взгляд, заботливый и радеющий. — Спасибо, Бруно, — сказала она, медленно вдыхая и быстро стирая с щёк влагу от слёз. Его взгляд был жалостлив и неравнодушен, как у понимающего доброго дяди. Альберто любил её, но никогда не вникал в эти их женские чувства. А Натальо… дядя Натальо просто был. Пребывал где-то в себе и говорил, что всё в жизни зависит от точки зрения. И хотя Ола ему верила, всё равно ждала чьего-то понимания. — Я готов помогать тебе до тех пор, пока твоя душа не начнёт летать, — проникновенно прошептал он, поглаживая неровную от шрамов кожу рук девушки большими пальцами. Такие маленькие кисти. Такие тоненькие пальцы. — И после. Всегда. Олайа часто выражала благодарность объятиями. Но когда Бруно словно током ударило от её крепкого объятия, сама недоуменно отпрянула: мужчина ощутимо вздрогнул и хрипло вдохнул от её неожиданного касания. — Простите, пожалуйста. Луиза же говорила ей, что её дядя был необычным. Что жил непонятно где десять лет, ни с кем не общался и до сих пор бродил тенью по Касите, иногда впадая в весёлое настроение. Он был одиночкой, и уже это делало его странным и непринятым. Наверное, Ола тоже шарахалась бы от прикосновений. Однако Бруно вдруг дрожащими руками стиснул её в неаккуратных объятиях и судорожно выдохнул в макушку, прижимаясь лицом к её волосам. Так крепко и искренне. Как ребёнок. Ола лишь успела ощутить пальцами его выступающие рёбра и мурашки под тканью рубашки, когда он медленно отстранился, криво улыбаясь. — Прости. Мне тоже нужна поддержка. Ола была согласна её дать. Этому странному робкому мужчине, не свистящему вслед красивым девушкам. Бруно не кричал, как мартышка, радуясь. Не вёл себя чрезмерно уверенно и высокомерно, и даже не вёл развязных взрослых разговоров. Он был нежным и осторожным мужчиной, с которым было приятно быть. Олайа думала, что станет ему хорошим другом. «А на улице и правда холодно», — думала она, делая маленький шажок в сторону тёплого тела. После того, как Бруно отстранился, она ощутила, как воздух вокруг промëрз. — Всё будет хорошо, — улыбнулся сеньор Мадригаль. Ола верила ему. Потому что его глаза светились от внутреннего, ничем не обусловленного счастья. Его тело было вытянуто по струне, и в то же время он был расслаблен. По крайней мере, казался таковым в её пораженном глухой печалью сознании. Она верила человеку, от которого когда-то отказалась родня. Те, кого он любил больше всего. И, вопреки этому, он был счастлив. Как настоящий взрослый. — Я вам верю, — звонче, чем в мыслях, прозвучал её голос, отчего Ола сама вздрогнула. Тихая благодарность разливалась в груди и помогала сжигать слизь, оседающую от невыплаканных слёз. Странный. Олайа напряженно молчала, шевеля губами и резко склоняя голову в разные стороны, как прыгающий за собственным хвостом котёнок. И в минуту открытости, в минуту, когда вокруг были лишь звёзды и холодный воздух, она решила, что должна открыться чуть больше. Ведь она знает о нём многое, а он — ничего. Олайа ощутила тяжесть этой мысли и предстоящий нелёгкий путь. Он не знает о ней ничего. — Однажды я обидела Долорес… случайно. Видимо, обидела, — наконец выдохнула она, с сожалением закусываю губу и приподнимая голову к Бруно. Мужчина не нахмурился, но удивлено вытянул лицо, готовый слушать. — Подшутила над Мариано. Кажется, еë это сильно задело. В тот вечер, когда она случайно подслушала семейный разговор Мадригаль, было сказано очень мало слов, но все невысказанные мысли витали в воздухе. Однако даже то, что она услышала, ударило с неожиданной точностью. Особенно слова Долорес, с которой она пересекалась за всю жизнь не больше, чем два раза. Два очень обидных раза… — Подшутила? — Я поцеловала его, — невинно пробормотала девушка, словно пытаясь голосом убедить мужчину в безвинности её поступка. — Не думайте обо мне плохо, для меня Хосе — любимый брат. Кто бы что ни говорил. Это маленькое раскаяние было… Бруно ощутил, как щёки горячеют. Олайа призналась в этом, лишь чтобы доказать, что между ней и братом нет ничего больше, чем семейной любви? Он выпалил смущенное: — Я не думал. Правда не думал, не переживай, — неловко улыбнулся мужчина. Отчего-то любовная тема, тем более в присутствии молодой девушки, особенно его смущала. Он не мог представить, как сестры или его зятья обсуждают тему любви со своими детьми. Это было уж слишком интимно, Бруно до сих пор с дрожью вспоминал серьезный разговор с матерью, когда им исполнилось по пятнадцать. Волосы на голове зашевелились от ужаса. — А теперь, пожалуй, мне пора, — Бруно вытянулся по струнке, моментально возвышаясь над девушкой и резко отнимая руки от потеплевших пальцев Олайи. Нервно сглотнув, Бруно устремил взгляд за спину девушки и механически, словно деревянная игрушка, повернулся, махнув рукой, и стремительно зашагал в сторону. Она и не заметила, что всё это время они стояли подле её дома. — До встречи! — крикнула она ему вслед и махнула рукой, приподнимая уголки губ. На душе стало приятно и свежо.