Вспомни свою смерть

Кейске пялился на место, где только что стоял блондин, около пяти минут. В груди что-то сильно ныло, словно туда воткнули серебряный нож. Брошенные в лицо обидные слова гулким эхом отдавались в ушах. Непослушный упрямый дьяволёнок. Почему нельзя просто сидеть тихо в укрытии, принимая помощь и заботу того, кто любит? Баджи с досадой сжал кулаки. Мацуно точно не сбежит. На улице дождь, а он не знает дороги и собственного местоположения. Побесится и вернётся, потому что почувствует голод. И вампир решил не ждать. Он ушёл вглубь дома, от скуки затопил камин, прибрался в столовой и на втором этаже. Только вот Чифую всё не возвращался, и черноволосый начинал волноваться. Врождённая гордость и не меньшее упрямство не позволяли снова поддаться партнёру, но желание заботиться никуда не делось. Кейске снова вернулся на кухню и доварил суп, чтобы любимый в порыве эмоций не обжёгся, пытаясь сделать это самостоятельно. Прошло уже полчаса, а он всё не приходил. Помучившись собственной злостью, досадой и обидой, вампир плюнул на ожидание. Тут он вспомнил, что блондин способен даже назло предпринять попытку бегства, даже не оценив риски. И со всех ног бросился за ним на улицу.

***

Чифую бежал со всех ног вокруг дома. Дождь потоком хлестал в лицо, стекал по волосам, шее, заливался за шиворот. В одной рубахе блондина пробирал жуткий холод, всё его тело тряслось, зубы стучали, а руки дрожали. Он просто бежал, чтобы хоть как-то согреться и успокоить бушующий в глубине души гнев. Перед глазами всё расплывалось от слёз, что безостановочно текли по щекам. Живот крутило от голода, но Мацуно ни за что не позволил бы себе вернуться. Мысли в голове путались, вспыхивали, как молния в грозу, и тут же сменялись другими, такими же лихорадочными и отчаянными. Спустя четверть часа юноша уже не мог передвигать конечностями от усталости и холода, и рухнул под высокий дуб, как подкошенный. Слёзы всё никак не удавалось остановить, да он и не пытался. Просто чувствовал себя так, будто потерялся в огромном пустом мире, остался совсем один, и никто не в силах был прийти на помощь. «Почему всё это происходит со мной?» — думал Чифую, глядя сквозь пожелтевшие листья дуба на хмурое тёмное небо. Многое он сейчас был готов отдать, чтобы никогда не встречаться с этим Баджи. Ну разве не мог соседский парень Джон, например, оказаться родственной душой этого странного вампира? Почему именно он, Мацуно, должен терпеть заключение здесь, обходиться грибами вместо привычной пищи и отчаянно желать, чтобы кровосос не явился ночью «поужинать» им самим? Вся эта ситуация и трагическая история о прошлом перерождении казались такими абсурдными и чуждыми привычному миру парня, что тот просто терялся. Их даже воспринимать всерьёз не получалось. Чифую зажмурился, с силой надавливая на веки, чтобы прекратить поток жгучих слёз. Сон, это просто дурацкий кошмарный сон. Он проснётся, и всё, начиная от сообщения о смерти Лоуренсов, окажется лишь причудой богатой извращённой фантазии. Только вот юноша понимал, что это ложь. Потому что был Кейске, которого воспринимать всерьёз приходилось. Как и его магнетическую притягательность, отвратительную наглость и грубость, жестокость и равнодушие, но, вместе с тем, странную заботу. Такую, что на сердце невольно становилось теплее. Только вот Мацуно даже не задумывался над тем, чтобы принять намерения этого вампира. Точнее сказать, ему проще было их отрицать. Но сейчас… Нет, он не мог. Не мог больше игнорировать желания жуткого существа, с которым, по непонятному стечению обстоятельств, оказался под одной крышей. Чифую ощущал себя скованным по рукам и ногам, с заткнутым ртом, полностью ограниченным. И рядом был ОН. Тот, кто убедительно шептал о том, что желает только добра, жаждет и… любит? — Да разве так поступают с теми, кого любят?! — в сердцах воскликнул блондин, окончательно утратив надежду сдержать истерику. Он просто не мог контролировать себя, и, даже если на время и получалось, рано или поздно эмоции всё равно вырывались наружу. Парень не ел сутки, ощущал себя измотанным постоянным напряжением от нахождения рядом с врагом, которого не понимал и опасался. Мацуно тихо взвыл и сполз на мокрую землю, прижимаясь к стволу дерева и обхватывая себя руками, в попытках согреться и хоть так найти поддержи. Мысли всё ещё метались среди событий сегодняшнего дня, в памяти всплывали моменты из их разговоров с Баджи. Совершенно чужие, будто это происходило не с ним. — Помоги… — тихо пробормотал Чифую, дрожа от рыданий. «И кто тебе поможет?» — говорило сознание. И парень не мог дать ответ. Осознавал ясно лишь одно — желание попасть домой. И тут он вспомнил. Сильный голод, слёзы, запах воды или полное непонимание происходящего пробудили память — неясно почему, но это произошло. Он вспомнил то, что почти никогда не вспоминал. То, что потерялось где-то глубоко, и также казалось лишь сном. Это были воспоминания о раннем детстве. Ведь Мацуно, вопреки даже собственным словам, жил в городке не всю жизнь. Это была тщательно продуманная им самим гадкая ложь, в которую поверил со времени и сам юноша. Но сейчас, совершенно разбитый, он вспоминал именно это. Тепло свечи у кровати, уютный полумрак маленькой комнаты. И ветер за окном. Совсем как сейчас, его вой, вместе со звуком дождя стоял в ушах. И голос, давно забытый, звал издалека: — Малыш! — да, именно так, ласково и немного жалобно. — Чифую, иди сюда. Парень помнил, как тогда, с неохотой вылезая из тёплой кровати, выходил из маленькой хижины под холодные порывы ветра. А на улице стояла она. Мать. Мацуно помнил, что у неё было мягкое тело и нежная кожа. Странно, почему он это знал? Она ведь так редко к нему прикасалась… Из детства он отчётливо запомнил и сохранил в памяти, как драгоценнейшее из сокровищ, лишь одно: шум волн, запах соли в воздухе и прохладные свежие капли. Они с матерью жили на самом краю скалы в малюсенькой хижине. Там была лишь одна кровать и очаг с крохотной кухонькой. Маленький Мацуно сутками смотрел на бушующее море, любовался крутыми мощными волнами и подставлял лицо под солёные капли, которые разносил ветер. Странно, мать он почти не помнил. Её лицо расплывалось в сознании, её голос был тихим и неразборчивым. Она вставала рано, уходила в ближайший лес, готовила уху в чугунном котелке, развешивала бельё и почти не обращала внимания на Чифую. Только по вечерам, когда он не мог уснуть, садилась рядом и пела ему колыбельную. Блондин постоянно был предоставлен сам себе и чаще всего тратил время, любуясь холодным суровым морем. А однажды утром он не обнаружил матери нигде. Она не появилась ни к обеду, ни к ужину. Парень провёл весь день на холодном песке, подставляя узкие стопы под ласкающую воду. А вечером нашёл на берегу мамин мокрый фартук. Последующие три дня он провёл на берегу, не возвращаясь в хижину. Колыбельную ему заменил шум волн. А потом приехал какой-то мужчина с бородой и увёз блондина в городок. В последствие мужчина оказался дедушкой Мацуно, с которым юноша прожил до девяти лет. Дедушка познакомил его с Такемичи, быстро отправил подрабатывать сборщиком хвороста, и вскоре исчез. Говорили, он умер, но Чифую не был в этом уверен. Забавно, его лица парень тоже не помнил. А сейчас, вспоминая свою жизнь до пяти лет, горько плакал. И осознавал, так ясно, как никогда: его никто никогда не любил. Мацуно закашлялся, подавился всхлипом и, с досады, злости и отчаяния, ударил кулаком по стволу дуба. Схватился обеими руками за его кору и принялся царапать, ломая ногти, раздирая ладони. Он думал, что уже слился с землёй, потому что весь извозился в грязи и траве. Не в силах остановиться, он всё плакал и плакал, наверное, за все прожитые годы, пока на запястья вдруг не легли тёплые ладони, настойчиво, но мягко, оттаскивающие от дуба. Такие сильные руки с такой же нежной кожей, как была у матери, перехватили поперёк груди и потянули на себя, а затем подхватили под ноги и спину и подняли наверх. Баджи прижимал к груди своё сокровище и нёс обратно в дом, поражаясь тому, как отчаянно плакал Чифую. — Успокойся… Тише, тише. Всё будет хорошо. Дьявол! Ты совсем замёрз… — бормотал себе под нос вампир. Блондин поначалу брыкался и сопротивлялся, но после обхватил черноволосого руками за шею и затих. Кейске принёс его на кухню, усадил на диван и протянул миску с тем самым бульоном. Однако парень уже лежал с закрытыми глазами и тихонько дрожал. — Чёрт, ну зачем ты туда пошёл?! Мне дождь и холод не страшны, но и я бы не решился! Вампир сел на колени перед юношей и поднёс к его рту ложку. — Чифую… Тебе надо поесть, — он осторожно потряс его за плечо. Парень приоткрыл красные от слёз глаза и, глядя куда-то мимо Баджи, проглотил горячий суп. А затем ещё и ещё. Он молчал и ел, быстро, как будто голодал неделю. А когда суп закончился, по его щекам снова потекли слёзы, и юноша рухнул на диван, как подкошенный. Кейске тут же откинул миску, снова подхватил холодного и мокрого Мацуно на руки и понёс в спальню. Он понимал, что парень его не узнаёт и потому не сопротивляется. А Чифую видел перед собой только туманное лицо матери. В ушах его стояла колыбельная моря, тело сковал жуткий холод. А истерика всё не отступала. — Помоги… прошу… — шептал он чужому телу. От него пахло так приятно, по-родному. И вместе с тем терпко, густо и пряно, по-взрослому. Мацуно чувствовал, что его укладывают на кровать, стягивают мокрую рубаху и штаны, снимают обувь. Он не сопротивлялся, понимал, что так легче и теплее, а значит лучше. Голой замёрзшей кожи касались тонкие пальцы, спиной парень прижимался к чьей-то тёплой сильной груди. От усталости он совсем расслабился и откинул голову на чужое плечо, утыкаясь носом в шею. Чифую видел проступающие через неестественно бледную кожу кости, видел тёмные губы и острые клыки. На него неотрывно смотрели тёмные пламенные глаза, а лицо и шею ласкали чёрные живые волосы. Так приятно, нежно и тепло. Они обвивали его и гладили, как не гладил никто и никогда. Сквозь полудрёму блондин нащупал длинные пряди, вцепился в них пальцами и поднёс к лицу, нюхая приятный запах и зарываясь в них, как в подушку. Откуда-то сверху раздался тихий смех. Шепчущий и мягкий, как… морские волны. Как личная колыбельная Мацуно. Голос шелестел, говорил ему что-то, что-то несомненно приятное, успокаивающее. Конечно блондин узнал, кто именно сейчас держит его в объятиях. Единственное существо, которое сейчас может встать на его защиту. И пусть Чифую никогда не сдастся вампиру, но сейчас ему было тепло и приятно, и все горькие переживания и воспоминания отступали. А Кейске гладил партнёра по голым рукам и груди, целовал мокрые волосы и холодный лоб, стирал пальцами слёзы, которые вскоре быстро прекратились. Когда тело юноши перестало дрожать, он сам немного расслабился и, вцепившись в чёрные волосы, закрыл глаза, вампир улыбнулся. — Малыш… Ты выглядишь таким потерянным, — шептал он, одновременно и объясняясь и успокаивая, укачивая, как ребёнка. — Не так я хотел поступить. Совсем не так. Я напугал тебя своей резкостью и грубостью. В прошлый раз ведь было так же, а я, видимо, не умею учиться. Но мне и самому тревожно, поэтому лучше посиди здесь. Я расскажу тебе о себе всё, что захочешь знать. Расскажу и о нас с тобой. В прошлой жизни ты точно так же упрямо притворялся, что всё в порядке, когда на душе тебе было плохо, а потом срывался вот так, уходил из нашего дома. Только тогда ты уже успел узнать, что такое суровая жестокая жизнь, а теперь только начинаешь. И всё это по моей вине… Надеюсь, хватит сил оградить тебя от чудовищ и самому не превратиться в чудовище для тебя. Хотел бы я, чтобы ты мне доверял. Ты прав, Чифую, я ничего для этого не делаю. Только как я расскажу тебе о годах, наполненных войнами, кровью и моим личным горем? Как расскажу тебе, что с тоски шатался по лесам долгие годы, почти не питаясь? Как… Баджи гладил уснувшего Мацуно и продолжал рассказывать, глядя куда-то в окно, за которым колотил дождь. Он и сейчас, спустя сотни лет, помнил всё так хорошо, будто это было вчера или неделю назад. Помнил, как выгибалось под ним тонкое молодое тело, как мелодично и красиво стонал ему в губы любимый. Тогда, как и сейчас, был ливень. За окном бушевала непогода, стучали от ветра ставни, но в их доме, в их постели было спокойно. Мир в то время казался юному вампиру раем. Он думал, что возлюбленный будет рядом вечно. А даже если не вечно, то ещё так долго, что и задумываться не стоило. Слишком туманным, далёким казалось будущее. Тогда Кейске ещё не знал, что время летит гораздо быстрее. А узнал это, когда однажды, в прохладное и серое мартовское утро увидел, что его души, любви всей его жизни нет рядом. А ведь тот поклялся сбежать вместе, не являться на битву, но солгал. Так же отчётливо он помнил, что на поле боя весь измазался в крови и грязи, не видел даже лиц тех, кого тогда положил, и всё искал в этом месиве светлую макушку. Верные кинжалы тогда насытились его жестокостью сполна. До самого вечера любимого не было видно, а потом, когда уже смеркалось, и поредевшая чужая армия отступала, Баджи наконец нашёл его. Дрался партнёр так же отчаянно, как отдавался самому вампиру в предыдущую ночь. Он тогда брал инициативу на себя, целовал черноволосого, и прошептал ему на ухо в самом конце, перед тем, как в глазах засверкали яркие вспышки экстаза: «Я всегда буду рядом». И Кейске поверил. Так наивно и слепо поверил! А потом, на поле битвы, едва завидев живого блондина, кинулся со всем рвением его защищать. Сменил сторону, даже не задумавшись об этом. Однако воинов на стороне партнёра оставалось так мало, что шансов отбиться не было. И, когда честный бой превратился в истребление противников, собратья вампира заметили предательство и прижали их двоих к стенке, любимый бросился в его защиту. Баджи старался забыть, как страшный сон, испуганный взгляд его родственной души прямо перед тем, как родное тело пронзил клинок, но не мог. Мольба о прощении в смеси с щемящей нежностью в бирюзовых глазах ещё долго преследовали вампира, как наваждение. В тот самый миг, когда бездыханное тело отчаянного смертного рухнуло на землю, Кейске впал в ужасающую ярость. Глаза заволокло белой пеленой. Он помнил, что впивался когтями в глотки оставшихся воинов, голыми руками выдирал волосы и вырывал сердца. Не различая ни «своих», ни «чужих», он убивал каждого, кто попадётся на пути. Кинжалы рассекали плоть несчастных с особым злым свистом. А сам Баджи постоянно оборачивался на труп возлюбленного и не мог остановиться. Прервался он лишь тогда, когда вокруг, в грязи и пыли, ни осталось ни единого живого существа. Встречу с Манджиро он вспомнить сейчас не мог. Смотрел в пол и делал вид, что слушает Главу, но думал лишь о том, почему не утащил любимого от войны гораздо раньше. Сано видел его отчаяние, а потому пожалел и отпустил. Или это сам Баджи решил уйти? Истину он уже и не вспомнит. Как не вспомнит и последующее десятилетие жизни в пещере, где каждый день и ночь его преследовали видения. Не вспомнит и тысячи убитых ради пропитания животных. Не вспомнит и первую попавшуюся на пути деревушку, в которой вампир убил каждого жителя. После чего ударился в блуд, искал блондинов, чтобы заманить их в постель, а после выпить до дна. Кейске не мог насытиться их кровью, а от вкуса его воротило. Так прошла сотня лет бесконечного бреда и смертей жителей маленьких деревушек, в которых черноволосому пришлось побывать. За ней наступила война. Сотня лет сражений, где от рук Баджи погибло не меньше людей. После второй сотни он перестал считать. Ни одна смерть не могла утихомирить боль в его душе. В очередной раз взвывая от тоски и безысходности на горе трупов, вампир вдруг задумался о том, как смотрел бы на него возлюбленный, если бы застал в таком виде сейчас. И, будто наяву, черноволосый увидел печаль в глазах, искривлённые в презрении и отвращении губы и сжимающиеся от гнева кулаки. И тогда решил уйти и попробовать жить в мире. К третьей сотне лет число жертв Кейске перевалило за шесть тысяч. Он селился в отдалённых деревнях, занимал хижины в лесах и старался искать тех, кто готов пожертвовать для него кровь добровольно, но, едва алая жидкость доноров касалась острых клыков, вампир терял над собой контроль и выпивал жертву до дна. На языке так чётко отпечатался вкус крови любимого, ощущавшийся, как святая вода для праведников, что на кровь остальных смертных разменивать милосердие не получалось. Помнил Баджи, как где-то через сорок лет подобной жизни, на пути встретился Такаши Мицуя. Он пришёл прямо к черноволосому в дом, как делал всегда, и рассказал о том, что его родственная душа родится вновь. И попросил прекратить оставлять после себя горы трупов. Кейске тогда так радовался, что не обратил внимания на другие слова видящего… — В тот момент я их не понял, — хрипло прошептал черноволосый, обращаясь к спящему Мацуно. — Он сказал, что наше чистое чувство родится, словно феникс из пепла… Я и сейчас могу лишь гадать, что это значит на самом деле. Но, похоже, лёгким наш путь не будет, Чифую. Теперь, глядя на тебя, я с точностью могу утверждать, что готов его пройти, только для того, чтобы ты засыпал на моей груди. Не для того, чтобы так быстро тебя потерять, я оставшуюся сотню лет путешествовал по миру и искал, не зная ничего кроме внешности. Ну и того, что ты тот ещё упрямец… Как и я, впрочем. Баджи улыбнулся своим же словам и поцеловал блондина в макушку. А затем осторожно приподнял его голову, переложил на подушку и устроился рядом. Он ещё долго всматривался в лицо Мацуно, гладил его по волосам, и уже глубокой ночью, когда дождь затих, встал и вышел. Обещанную охоту никто не отменял.