***
Такемичи нисколько не удивился, когда очнулся в небольшой комнатке с одним шкафом, узкой кроватью и тумбочкой. Хорошо, что не в камере подземелья. Он обнаружил себя лежащим поверх одеяла в прежней грязной одежде. Сел и потёр виски. Голова раскалывалась, а глаза болели несмотря на долгое пребывание без сознания. Как же разительно отличается сон в последние два дня и несколько недель до этого… Тогда всё его внимание занимали загадочные сны с участием небезызвестного вампира, а теперь он сам появился в жизни юноши. — Ооох… — Ханагаки тяжело вздохнул, вспомнив свой первый и единственный, на данный момент, разговор с Манджиро. Возбуждение не заставило себя ждать. Одно воспоминание о холодных пальцах с абсолютно гладкой кожей — и юноша резко оттянул ткань штанов в области паха. — Вот чёрт. Почему это происходит? — прошептал он и, зажмурившись, попытался представить развороченные трупы вампиров, которые посчастливилось лицезреть прошлой ночью. Это немного помогло, и тянущее ощущение внизу живота пропало. Такемичи подошёл к зашторенному окну и отодвинул тяжёлую портьеру, выглядывая наружу. Из его комнаты открывался вид на густой лес и часть пустого внутреннего двора, залитого блёклым лунным светом. На небе кружили тяжёлые облака, однако загадочность момента разрушали доносящиеся из глубины замка голоса. Бесконечно бодрые вампиры постоянно чем-то заняты. И оставалось только гадать, не убивают ли они сейчас кого-то из жителей деревни. А если Манджиро с ними и тоже сейчас извращается над телами совсем ещё молодых парней? Ханагаки прислушался к себе и понял, что не ощущает злости или возмущения. Глава — вампир, которому необходимо выживать. Та же пищевая цепочка, в которой находятся и смертные. Только они не её вершина, а лишь соединяющее звено. Точно так же, как люди бессовестно убивают и едят животных, так и вампиры употребляют в пищу их самих. Но если при виде других членов Северного Клана Такемичи трясло от гнева, то Манджиро этих чувств не вызывал. Сердце защемило от тоскливого счастья. Пепельноволосый представлялся для брюнета чем-то возвышенным, таким красивым в своей сущности, какими бывают падшие ангелы. Его нечитаемый губительный взгляд, каждое движение его тела — часть искусства. — Никогда не думал, что могу ощущать подобное… Что же ты делаешь со мной, Сано? — спросил у тёмной комнаты Ханагаки. И та ответила: — Всё, что пожелаю. Юноша резко обернулся и, только благодаря свету Луны, увидел в углу комнаты пепельную макушку. Манджиро выскользнул из тени и замер на середине комнаты, залитый голубоватым светом. Такемичи сжал края подоконника и замер, восхищённо разглядывая красивого вампира. «Да, всё, что пожелаешь. Я и спорить не стану… Тебе и так принадлежит всё в этом мире, так кто я такой, чтобы противиться?» — подумал он. Не шевелясь, парень наблюдал, как Глава подходит ближе. Внутренности визжали, скручивались и подпрыгивали с каждым его шагом. Парень хотел сделать шаг навстречу и коснуться этого великолепия, но не решался. — Вы, смертные, невероятно слабы… — проговорил Сано в полголоса. — Ты так долго был без сознания. Мои ребята очень удивились, что ты ещё жив. Как ты ещё жив? — Ты меня не убил, — прошептал Ханагаки. Манджиро криво усмехнулся и вплотную подошёл к парню. Он поднёс тонкий указательный палец ко рту брюнета и провёл острым ногтем по губе. — Я тебя не убил. Но ты всё ещё меня не боишься. Я вижу, что трясёшься как последний хлипкий листочек, но не от страха. — А ты этого хочешь? — дерзко выгнул бровь юноша. Но вся его уверенность пропала, стоило второй руке залезть в тёмные кудряшки и погладить, слегка царапая кожу головы. — Вопрос в том, чего хочешь ты. Ты — грешный смертный, желающий греха, желающий быть использованным мной. Но ты не ищешь смерти, — Майки положил руку на щёку Такемичи и слегка оттянул большим пальцем нижнюю губу. Говорил он мягко, но вдруг сорвался на гневный шёпот: — Так скажи мне, чего хочешь. И почему не понимаешь, что твои желания приведут к смерти? Ханагаки опустил взгляд на губы вампира и сильнее вцепился в подоконник. — Я не знаю, — пробормотал он и, не сдержавшись, чуть подался вперёд, так, что их с вампиром носы были всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Манджиро не двинулся. Его зрачки вместе с радужкой снова встали вертикально. Медленно, не отрывая взгляда от лица Ханагаки, он скользнул рукой ниже, касаясь когтями сначала шеи, потом ключиц, потом груди и талии через рубаху, а потом, приподняв её, положил руку на голую кожу на спине. Слегка прогнувшись, брюнет прижался к вампиру всем телом и шумно выдохнул. Тёмные губы Главы, лишённые всякого цвета, криво изогнулись. А потом он дёрнул Такемичи за волосы и со сверхъестественной силой швырнул его на пол. Тот взвыл и рефлекторно всхлипнул, смаргивая выступившие слёзы. Не дав парню опомниться, Сано рваным отточенным движением ударил его ногой в лицо. Брюнет вскрикнул и схватился за разбитый нос, силясь остановить кровь. Слёзы он остановить уже и не пытался. — Решил, что чем-то отличаешься от остальных? — с издёвкой спросил Манджиро, присаживайся на корточки рядом с ним. Чёрные щели на чистых белках глаз пульсировали, а губы потемнели ещё сильнее при виде хлынувшей крови. — Разочарую. Ты такой же смертный… А теперь убери руку. Такемичи послушно выполнил приказ и позволил крови беспрепятственно стекать по губам до подбородка. Вампир двумя пальцами коснулся алой жидкости и провёл линию вдоль скулы, мешая её со слезами. Затем отдёрнул руку и поднёс пальцы к собственному носу, вдыхая одному ему ощутимый запах. «Какая выдержка, — восхитился смертный, — в книгах говорится, что ни один вампир не может устоять перед кровью молодого здорового человека». Тем временем Сано поддел подбородок брюнета, чтобы кровь стекала к нему на пальцы. Его восторженное нетерпение выдавали только дико взвивающиеся то и дело волосы. Вампир коснулся приоткрытых губ Такемичи и провёл пальцами по контуру, окрашивая их в красный. Юноше казалось, что вся его кожа горит: настолько ярким это ощущалось. В штанах становилось невыносимо тесно, и он, прикрыв глаза, лизнул кончиком языка мягкие подушечки пальцев Манджиро. Тот издал какой-то шипяще-фыркающий звук и раздвинул пальцы, позволяя парню слизывать с них кровь. Ханагаки боязливо приоткрыл глаза и выпрямился на руках, захватывая в рот внезапно укоротившиеся ногти. Майки положил вторую руку на шею парня и протолкнул пальцы глубже. Тот взял в рот до середины и принялся посасывать, щекоча кожу языком. Вязкая кровь оседала на стенках горла и давала неприятный металлический привкус. Чтобы взять в рот всю длинную пальцев, Такемичи схватил Сано за запястье. В эту же секунду ногти другой руки пепельноволосого впились в шею, и он приказал: — Руки. Юноша быстро отпустил бледное запястье и, выпустив пальцы изо рта, закашлялся от боли в шее. Майки холодно рассмеялся и сжал измазанные в крови щёки брюнета. — Вот видишь. Ты такой же смертный, как и все, — он надавил на парня и заставил его лечь на пол. — Вы одинаково слабы перед болью. Поставив колени по бокам от тела Ханагаки, Глава силой запихнул в его рот пальцы до упора и выпустил когти. Парень закричал, когда те воткнулись в стенки ротовой полости и задёргался, стараясь скинуть с себя вампира. Тот вынул окровавленные пальцы и развернул голову Такемичи, открывая поцарапанную шею. Затем наклонился и без предупреждения впился в неё клыками. Если бы в Манджиро не был одним из сильнейших вампиров острова, то юноша бы точно смог столкнуть его с себя. Он выгнулся и заорал от боли, давясь кровью у себя во рту. Глава прокусил шею смертного с такой яростной решительностью, что не оставалось сомнений о его желании убить. Ещё секунда — и Ханагаки бился бы в предсмертных конвульсиях. Но вампир вдруг оторвался и зарычал с надрывом и болью. Он свалился со смертного, зажимая рот рукой и провёл когтями в прямо по каменному полу, оставляя на нём тёмные царапины. Потом схватил себя за волосы и потянул так, что они взбесились и зашевелились, как змеи при виде огня. Сано продолжил разрывать когтями пол и рычать, судорожно замотал головой, затем быстро вскочил и, шатаясь, будто после взрыва, вылетел из комнаты. Приложив последние оставшиеся силы, Такемичи проследил уходящего Майки взглядом. И, у самого выхода, когда тот случайно обернулся, увидел, что глаза пепельноволосого вампира закатились, а кожу от рта и чётких скул до плечей покрывали странные чёрные шипы. А потом дверь захлопнулась. Почему они всегда уходят?***
Всю жизнь, сколько себя помнил, Ханагаки прожил в одном городке. Но не в центре у площади, а на окраине. Совсем недалеко от поля… Раннее детство парня прошло в лучах солнца, дуновениях лёгкого свежего ветра и шелесте травы. Смех отца брюнет мог бы вспомнить и сейчас, будто слышит его наяву. Так же, как мог бы увидеть и улыбку матери. А мягкий голос бабушки до сих пор согревал его по ночам в воспоминаниях. Маленьким мальчиком он подолгу лежал на лугу, слушал щебет птиц и наслаждался запахом цветов. А под вечер бежал домой, чтобы перекусить фирменными булочками матери, отправиться мастерить что-то с отцом и слушать бабушкины сказки перед сном. Первым дверь закрылась за отцом. Жизнь лишила Такемичи мужской руки не из-за войны или смерти. Причиной стало предательство. Оно грязью отпечаталось на телах всех членов семьи и измазало весь небольшой, но уютный деревянный дом. Отец ушёл к другой женщине, которую встретил в Лондоне, когда был там на ярмарке. С целью продать деревянные игрушки, которые они смастерили вместе с сыном. Мать просила забыть, постараться справиться, но сама не справлялась. Спустя полгода, в пять лет, случилась первая зима, которую Ханагаки запомнил. И, как назло, она выдалась чрезвычайно холодной: снегопады перекрывали выход из дома, а вьюга приносила холодный воздух сквозь расщелины в брёвнах в помещение. Бабушка быстро слегла с болезнью, а мать старалась осуществить выживание всех троих. Тогда совсем ещё маленький юноша научился готовить себе еду и собирать пищу в лесу. Мать становилась нервной, бесилась из-за болезни бабушки и всё ещё тосковала по отцу. Такемичи был предоставлен себе и занимался всеми домашними обязанностями. Мама почти не разговаривала с мальчиком. А весной того же года дверь закрылась и за ней. Парень так и не узнал, кто её убил и зачем, но, однажды отправившись в город за продуктами, мама не вернулась. А вечером сообщили о её трупе. Юноша не помнил первую неделю после её смерти. Большую часть времени он провёл валяясь в поле. А бабушка, которая тогда уже, к счастью, шла на поправку, занялась воспитанием внучка. Они переехали в городок. Но не просто так. Убитая горем от потери сына и частично утратившая рассудок после потери дочери, бабушка сожгла их дом дотла. Новая хорошая квартирка была им не по карману и пристанищем стал чердак в мансарде. Такемичи перестал бояться. Да, он нервничал, переживал, иногда пугался резких движений, но внутренне никогда не испытывал страх. Это часть души умерла в нём. Она умерла со слишком большим для ребёнка количеством закрывшихся дверей, с жутким бормотанием бабушки, с бесконечными рассказами о мистических существах и с постоянной руганью взрослых. Жители жалели их и давали семилетнему парнишке нетрудную работу. А потом приехал Чифую. Мальчишка с пустыми глазами, растрёпанными светлыми волосами и злостью в сердце. Своего деда он почти не замечал или, возможно, не хотел замечать. Ни с кем не общался и шугался каждого встречного. — Почему ты так боишься? — спросил у него Ханагаки, когда они вместе сидели на кухне «чердака» и слушали полусонный бред бабули. — Люди страшные, — глядя в маленькое круглое окошко под крышей, ответил тот. — Разве? Они же просто люди, даже не нечисть. — А, как по мне, всё равно что нечисть, только живут меньше, — пожал плечами Мацуно. Дед Чифую уехал через год, когда им было восемь. Бабушка только лежала на кровати и изредка выходила на улицу. Мальчиков под крыло взял Такаши Мицуя. Молчаливый рассудительный портной, иногда говоривший странными фразами, подсказал им заняться сборкой хвороста, помогал с едой и одеждой. Мацуно его побаивался, а Такемичи почти что боготворил. Он часто бегал к портному в мастерскую и помогал там. А в девять лет Мицуя взял брюнета в подмастерья. Бабушка умерла, когда ему исполнилось одиннадцать. Перед смертью она начала выкрикивать что-то про демонов, встала и ушла из квартиры. Скончалась прямо в лесу. — Ненавижу, когда кто-то уходит и хлопает дверью, — ревел тогда Ханагаки на плече у растерянного Чифую. — Они все так делают! Им обязательно нужно уйти подальше от меня! Как будто бегут… как от того, что их убивает… Блондин молчал несколько минут, а потом выдал: — Нет. Они бегут от того, что удержит их в этом мире. И правда… Такемичи понял тогда, что и отец, и мать, и бабушка, уходя, пытались выбраться подальше от него, потому что он мог стать причиной остаться. И поклялся, что станет сильнее. И, если такое случится в следующий раз, он не даст дорогим людям уйти, если сам может их спасти.