Вспомни свою смерть

— Давай, очнись уже. Вот же чертовы смертные. Тронешь неаккуратно — и всё, разваливаетесь на части. Даже бабка моя в свои шестьдесят и при болезни так не разваливалась. Проснулся б хоть. Уже хоть что-то делать можно было бы. Голос сердито бормотал над ухом, а по лбу водили чем-то шершавым и неприятным. Такемичи поморщился и попытался убрать с лица тряпку. Однако руку перехватили чьи-то пальцы и отстранили. — Вот же неуёмный. Мало того, что во сне болтаешь, так ещё и дергаешься, — продолжил ворчать голос. — Болтал бы ещё о чём-то интересном, так нет же! Что-то про спасение, сады и ангелов. Странные у тебя переживания какие-то. Что-то в этом голосе было знакомое. Смертный однозначно его уже где-то слышал. Признаться честно, сначала даже показалось, что он принадлежит отцу. А сам парень всё ещё маленький мальчишка и просто заболел. Но то было лишь мимолётной иллюзией. Потом почему-то представился Чифую, а затем уже мастер Такаши. Это было ближе. А после Ханагаки открыл глаза, чтобы убедить Мицую в том, что всё в порядке, и, резко сев, отпрыгнул на кровати в сторону. Перед ним на кровати сидел темноволосый короткостриженный парень. Вампир. Какучо. — О, так ты жив-таки, — хмыкнул он и поднялся. — Я уж думал на местное кладбище тебя отнести. Воспоминания вернулись. И ванна, и ночь с Манджиро, и собственная наивная вера в то, что «прекрасный принц» полюбит, и последующий укус, и чёрный пол Мраморной залы. И боль. Много боли. — Сколько я проспал? — прохрипел юноша, проигнорировав суховатый юмор вампира. — Имеешь в виду, сколько ты провалялся тут в холодном поту, шепча всякую ересь? — риторически поинтересовался Какучо, хмыкнув. Он стоял у стола в другом конце комнаты и смачивал тряпку в небольшом тазике. — Пять дней. Ночью пол-Луны как раз миновало. Достаточно долго. Такемичи нахмурился и провёл ладонью по прохладному от тряпки лицу. Тело и правда походило на развалину. Кости ныли, кожа саднила от царапин и ран. Рассеянно коснувшись кончиками пальцев укуса на плече, он пробормотал: — Спасибо. — За что? — За то что не дал помереть там. Я ведь был близок. — Не мели чушь, — Какучо протянул ему глиняный стаканчик с травяным чаем. — Никуда бы ты не помер. Только болячки бы какие подхватил. Смертный с заражением крови в логове вампиров! Это было бы смешно! Вампир хохотнул, а Ханагаки невесело усмехнулся. Может, оно было бы к лучшему. Они помолчали какое-то время. Смертный пялился на чаинки в стакане и думал о днях, проведённых в Замке, а Какучо наблюдал, как за окном кружатся редкие снежинки. В конце концов Такемичи спросил. — А тебе не влетит за то, что спрятал меня тут? — Возможно, — собеседник пожал плечами. — Но вряд ли. Ребята разбежались по своим делам. Ищут сторонников или желающих обратиться. Сано с тех пор никто не видел. — Правда? — против воли юноша вскинулся, выдавая свой интерес. Какучо окинул его проницательным взглядом и кивнул. Ханагаки нахмурился и поник. — Тебе бы полежать ещё, — со вздохом вампир оторвался от созерцания пейзажа за окном. — Чай допей, тряпку на лоб и под одеяло. Голоден? Есть этот, как его… Картофель. И тыква нарезанная. — Это отлично. Спасибо большое. Они снова замолчали. Вампир сел за письменный столик у окна и начал что-то уверенно строчить в небольшом блокнотике. А Такемичи в полной задумчивости допил чай и окинул равнодушным взглядом комнату, где очнулся. Маленькая, почти каморка, с одной узкой кроватью, табуреткой рядом, тем самым простеньким письменным столом возле рассечённого металлическими прутьями окна и несколькими стеллажами, наполненными книгами. Судя по виду из окна, они находились где-то в левом крыле, на нижних этажах, притом с обратной стороны от апартаментов Манджиро. Несмотря на скудную меблировку, комната казалась очень личной. Тут повсюду на стенах висели обрывки листков с записями и карты. Похоже, Какучо привёл парня в своё убежище. — Послушай… — нерешительно начал Ханагаки. — Я одного не понимаю. Зачем ты спас меня? Оторвавшись от своих записей, вампир медленно обернулся. Какое-то время он просто смотрел на юношу, а потом поднялся и, передвинув свой стул ближе к кровати, сел. — Сам не знаю… Наверное, потому, что терпеть не могу неоправданную жестокость. Все эти игры, насилие, кровь… В горле уже стоят комом. Я отличаюсь от всех вампиров, Такемичи. Может, ты сочтёшь меня слабаком, хотя вряд ли… Но я помню, что такое быть человеком. И беззащитным перед нечистью. — Тебя обратили недавно? — Нет-нет, — Какучо хмыкнул. — Вампиром я живу уже немногим больше трёхсот лет. По нашим меркам это немало. Хотя и не то чтобы много. Главе, говорят, больше шестисот. К тому же, он Мертворождённый. Они не знают, что такое слабость перед лицом сильного и безжалостного противника. А я знаю. Даже слишком хорошо. Такемичи понятливо кивнул и задумался. А потом снова спросил: — С тобой происходило что-то подобное? Вампир неожиданно помрачнел. Его тёмные брови сошлись на переносице, указывая на то, что он вспоминает что-то неприятное. В конце концов Какучо бросил: — Опять несёшь всякую ересь. Он поднялся, забрал пустую чашку из рук смертного и передал тарелку с вареными овощами, а затем снова вернулся к созерцанию снегопада. — Я задел тебя? — осторожно уточнил Ханагаки, заметив острую реакцию. — Прости. Я не настаиваю на том, чтобы ты говорил. Просто… — Нет, надо мной не измывались толпой вампиры, — жестко обрубил Какучо, вновь обернувшись. Но всё же смягчился и тихо проговорил: — Мне знакома любовь к вампиру. Когда ты смертный, это… Ужасно. — Ох… — Такемичи глухо выдохнул и замер, едва воткнув вилку в картофелину. — Он тебя обратил? — Да, но до этого я долго привыкал к врождённой вампирской жестокости. Они… Мы всегда такие. Бесконечная жизнь уничтожает всё человеческое. Если оно вообще было. — А сейчас он…? — Мёртв. И не спрашивай об этом. Голос Какучо звучал глухо и болезненно. Как будто он до сих пор помнил, что такое смерть любимого. И неожиданно сам смертный ощутил, как по коже пробегает холодок. Даже после всей той боли, что пришлось пережить, он почему-то не хотел смерти Манджиро. «Ха, будто я для него вообще что-то значу», — невесело подумал Ханагаки и с досадой проткнул вилкой кусочек тыквы. Но так и не съел. И снова подал голос: — Это всегда так больно? Любить их? Он заметил заминку Какучо над причислением самого себя к нечисти. И говорил с ним, как смертный со смертным. — Полагаю, да, — кивнул тот спустя какое-то время. — Но твоя ситуация сложнее. Ведь Манджиро был проклят. Никто точно не знает, как именно, но слухи ходят разные. — Проклят? Майки?! — Ага. Среди вампиров он тоже, так сказать, белый ворон. Никогда не участвует в общих пирушках, никогда не выпивает смертных до дна, спит по ночам… И будто что-то ищет. Или кого-то. Сколько помню, всегда искал. — Боже… Так вот о чём он говорил! — Только Его не поминай… Он не причём. Прямо, в дрожь берёт, чёрт тебя дери, — Какучо скривился от упоминания Господа. — И о ком ты? Кто что говорил? Такемичи вдруг смутился, словно случайно сболтнул лишнего, но всё же признался: — Я говорил с один призраком… Призраком-вампиром. Он упоминал проклятье и то, что я… умру, отдав Сано всю свою кровь. — Призраком-вампиром?! Ты говорил с призраком-вампиром?! Как он выглядел?! — Нууу… Белые волосы, в красном плаще, глаза такие… — глядя на то, как темнеет лицо Какучо, смертный неожиданно понял. — Это он, да? Его ты потерял? Вампир смотрел на парня абсолютно пустым взглядом. Даже здоровый глаз, не пересечённым жутким шрамом, потускнел. — Его зовут Изана Курокава. Убит Главой. — Ты можешь с ним поговорить! Он живёт наверху башни в левом крыле. Я отведу! — Н-нет… Я его не увижу, — помотал головой вампир. Даже его голос звучал глухо, убито. — А даже если бы и мог… Нет. Нельзя. Ты просто не понимаешь. На этих словах Какучо встал со стула, вернул его на место и принялся судорожно что-то собирать и перекладывать на столе. Он, кажется, бормотал себе что-то под нос, но Ханагаки не мог разобрать. Вампир полностью абстрагировался от его существования. «Он боится, — решил для себя смертный. — Боится, что если снова увидит его, то сойдёт с ума и больше не сможет отойти ни на шаг. Неужели это удел всех смертных: становиться зависимыми от своих вампиров?». Рассеянно следя за тем, как спаситель шарахается по комнате, перебирает вещи, что-то записывает и пытается себя отвлечь, Такемичи доел овощи и, отложив тарелку, вздохнул. — Я бы прогулялся… Отпустишь? — поинтересовался он вскоре. Вампир сначала просто застыл, а потом дёрнул головой в знак согласия и буркнул: — Вещи слева на стуле. Смертный взял чужую одежду и осмотрел. Ничего необычного, простая льняная рубаха и строгие тёмные брюки. Его собственные вещи остались где-то у Майки. Одевался Такемичи без стеснения: глупо было бы поступить иначе, ведь Какучо ухаживал за ним пять дней. Да и вообще… Странной мыслью показалось то, что по сути, в этом Замке все видели его голым. Он был совершенно беспомощным перед всеми этими вампирами. Был обнажённым духовно, слабым, вывернутым наизнанку. Уже на выходе юноша обернулся, собираясь вновь поблагодарить единственного вампира, который не оставил его валяться в грязи, но тот его опередил: — Несмотря на слова… Изаны… Никто не может утверждать наверняка, что ты умрёшь, отдав Сано всё. Бывают и счастливые истории у вампиров и смертных. По крайней мере, я в это верю. А Глава… Он умирает, Такемичи. И в упор отказывается принимать то, что решение за ним. Он не хочет даже позволять себе любить. Сказав это, Какучо вернулся к своему бесполезному занятию, и Ханагаки ничего не осталось, кроме как кивнуть и выйти из комнаты. Он раздумывал над словами вампира, слегка покачивая головой в унисон собственным мыслям: «Не отрицаю, я почти одержим им, и это так глупо, так нелепо. Но я целиком и полностью отдался. Этого уже не воротишь. Болезненно приятно осознавать, что являешься значимой частью чего-то великого. Принадлежишь ему… Мне бы тоже хотелось верить, что он смог бы полюбить меня. Как я его… Но ведь насильно мил не будешь».

***

Было ужасно холодно. Тело, прежде никогда не ощущавшее дискомфорта от погоды, жутко дрожало. Солнце резало глаза, жгло кожу. Он же Первородный, мать его, так почему же?! Это было хуже, чем все мучения, что Манджиро испытывал когда-либо. Горло раздирало Адским пламенем. Но хуже всего было лопаткам. Неведомая сила схватила их и резко раскрыла, разрывая плоть. А потом скрутила кошмарной болью. Едва Майки покинул замок, из них начали расти крылья. Чёрные, перистые. Только не чистые и бархатные, а тлеющие, словно из пепла. Попытка взмахнуть ими обернулась ещё большими страданиями. Весь позвоночник разорвало, и вместо полёта он рухнул в снег, чуть не напоровшись на камень. Крови хотелось до ужаса, но он знал, что боль только усилиться, если сорваться. А ещё хотелось именно ЕГО крови. И это желание пугало. Яд — вот чем являлся кровь Такемичи Ханагаки. Сладкая поначалу, уже спустя несколько мгновений она выворачивала наизнанку организм. Несколько дней Сано провёл глубоко в лесу. Первое время он не понимал вообще ничего. Кожа пузырилась, будто его сжигали, покрывалась волдырями, а затем обугливалась. Приходилось сдирать её когтями заживо, чтобы жар не прошёл дальше, сжигая мясо и кости. Майки старался сдерживаться. Но вскоре взвыл. Так громко, как давно себе не позволял. Неожиданно собственный вой напомнил ему что-то. Что-то, что давно уже стёрлось из памяти многовековыми страданиями. Множество лиц перед глазами. Все ожесточённые. Все желают смерти. Это читается по глазам, по мимике, по движениям. Но собственный гнев ослепляет. И, неведомо как, лица становятся испуганными, а спустя ещё какое-то время — совсем незначительное, моментальное, будто только миг — пустыми, мёртвыми. И теперь это не лес, полный врагов. А лес, полный трупов. Очнувшись, Глава с тяжёлым вздохом поднялся. Крылья не исчезли. Кожа была такой же чёрной. А волосы стали жёсткими, как солома. Вампир боролся с желанием заплакать от отчаяния. Он слабо понимал, где находится и что именно ему привиделось. Голод раздирал горло. И Манджиро ел всё, что попадётся на пути: гниющую траву, птиц и небольших животных. Сжирал их заживо до последней косточки, но никак не мог насытиться. Уничтожала слабость, желание уснуть и ноющее тело. А после агония вернулась. Она длилась несколько дней с перерывами, когда вампир впадал в беспамятство. Но даже там от боли было не скрыться. Она мучила старыми мутными воспоминаниями, суть которых Сано всё равно не мог понять. Он не помнил этих лиц, не помнил событий, не помнил, с чем они связаны. А когда мучения всё же отступили, на пятый день, обнаружил себя лежащим в мешанине из снега, крови и костей. В коконе из поломанных крыльев. Тогда пришли и воспоминания о событиях последних дней. Первой мыслью, неожиданно для Майки, стала: «Жив ли Такемичи?» Тогда, безумный от гнева, он отдал его «на съедение» собственным подчинённым, ведь воспалённый болью мозг решил, что это смертный во всём виноват и заслужил наказание. Но от осознания, что мелкий Ханагаки мог просто не выжить, Майки стало страшно. За себя. Ведь тогда и ему осталось недолго. В Мраморной зале он выглядел очень плохо. Вампир видел. Мозг кричал уйти, но в груди что-то тянуло посмотреть, убедиться, что смертный страдает за свои действия. И Манджиро смотрел. С крыши. Где был стеклянный купол, позволяющий свету Луны всегда проникать в залу. Ему не удалось тогда взлететь. Он лишь вскарабкался по выступам в стене. И смотрел. Смотрел. Смотрел. Как вампиры, будто голодные гиены, истязают тело парня. После того, как каждый из них соизволил выпить крови, размазать собственную сперму по его телу и покинуть изувеченного Ханагаки, Сано по новой охватил гнев, только уже необъяснимый, неведомый. Боль тут же вернулась с новой силой, и он ушёл в лес. А сейчас дрожал лишь от мысли, что тогда смертный мог умереть. Одержимый желанием узнать правду, вампир на негнущихся зудящих ногах двинулся обратно к Замку. Его могильная тишина в на этот раз давила на уши и казалась слишком дикой, хотя раньше всегда приносила умиротворение. С каждой комнатой, которая оказывалась пустой, страх только усиливался. Если Такемичи всё же умер, то это конец. И наступил он по ошибке Майки. Так вампир пробродил по Замку вплоть до наступления темноты. Бесконечные коридоры, комнаты, лестницы и переживания вымотали, и он еле волочил ноги. Глаза слипались, веки тяжелели. Вампир готов уже был уснуть прямо на полу, оставив изношенное, опустошённое тело на попечение судьбе, как вдруг заметил на полу блики от свечи. Поднявшись по ступенькам на целый виток винтовой лестницы, он замер в проходе. В небольшой нише, где располагалось окно, на подоконнике сидел Ханагаки и разглядывал тёмный лес за окном. Сано скользнул в тень и прикрылся крылом. Однако смертный вообще не обратил внимания на шорохи. Он был слишком погружен в свои мысли. Наблюдая за его неестественно прямой спиной, вампир невольно застыл, как зачарованный. В глаза бросалось обилие бинтов, покрывавших почти всю открытую поверхность кожи, да и закрытую, наверняка, тоже. Даже голова до сих пор была замотана. Видеть юношу живым было невероятным облегчением. Просто наблюдать за тем, как он задумчиво ерошит свои тёмные кудряшки, как касается раны от укуса на шее, приносило Майки успокоение. Сон как рукой сняло. Но, вместе с тем, картинка была настолько нереальной, что вампиру казалось, будто он спит. Реальность превратилась в застывшее мгновение. И Манджиро ни за что не решился бы его нарушить. Потому что хрупкое до безумия. Они оба сейчас очень хрупкие. Стоило сделать неверный шаг — и оба умрут. Да, смертный имел возможность переродиться, но тогда Главе пришлось продолжать жить в мучениях, вплоть до того, как это случится. Но время идёт. А отмеренное Майки время идёт чересчур быстро. «Я должен полюбить тебя за кратчайшие сроки, чтобы разрушить проклятье и спасти себя от смерти, — думал он, неосознанно скользя взглядом по фигуре Ханагаки. — Но я совершенно не знаю, как это. Не знаю даже, как чувствовать. Глупо выходит… В нелепых сказках это вампиры соблазняют смертных, но на деле наоборот. Это смертные влюбляются и умирают за своих вампиров». Погрузившись глубоко в свои мысли, Майки не заметил, что Такемичи давно уже смотрит на него через отражение в оконном стекле. Только не решается заговорить и не знает, нужно ли им это. А едва собирается с силами, вампир исчезает в глубине лестничных витков.