Вспомни свою смерть

Короткий замах. Увидеть место, куда должен быть нанесён удар. Отбросить мысли. Отбросить чувства. Отбросить весь остальной мир. Только ты и эта точка. Вдох. Идеально чёткое движение кистью. Бросок. Выдох. Кинжал просвистел в воздухе и вонзился точно в лоб какому-то священнику. Нарисованному, естественно. Чифую не позволил себе даже улыбки после выполненной задачи. Он подошёл и выдернул оружие из полотна. Бирюзовый камень на рукояти блеснул в лучах сероватого солнца. И снова замах, отбросить чувства, вдох, бросок и выдох. Очередная рана нанесена безымянному масляному священнику. Только вот Чифую всё ещё не был доволен. В первую очередь потому, что не все условия соблюдались. Отбросить мысли и чувства не выходило, сколько не убеждай себя в обратном. Возможно, шторма на душе подстёгивали решимость, но вот существование никак не облегчали. Мацуно провёл в алтаре весь предыдущий день, всю ночь и вот уже большую часть этого дня. Метать кинжал и решетить портреты священников — всё, что ему оставалось. Благо, никто не беспокоил.. Под словом «никто» юноша подразумевал только одного. Баджи. Прошлым вечером он не высовывался, ночью, вроде как, была его очередь идти на разведку, а с утра ни слуху, ни духу его в церкви не было. Чему Чифую был несказанно рад. Да, несколько раз появлялся Ханма, но ему, как и всегда, было наплевать. — С голода ещё не помер? — спрашивал он, заглядывая за забор, скрывавший алтарь. — Нет, — неизменно отвечал Мацуно. — Славно. Там ещё чего-то осталось перекусить, так что приходи. Где-то этим утром смертный понял, что вообще-то Ханме не наплевать. Вернее почти не наплевать. Только спрашивал он как будто не для себя. «Ради Баджи, наверное, они всё же когда-то были друзьями, — решил Мацуно. — Только вот что-то всё же не так… Впрочем, это не моё дело». Этому странному вампиру, полюбившему курить в пустом зале храма доверял Кейске. И Чифую не мог с ним не считаться, хоть и злился на это. Замах. Вдох. Бросок. Выдох. Да забудь ты о Баджи хоть ненадолго, мать твою! Нельзя же, чтобы мир сходился на одном существе! Выдох получился слишком рваным и шумным, а кинжал вонзился куда-то в плечо священнику. Чифую рухнул на колени. Морская буря в душе отказывалась ослабевать. Она водоворотом подхватила бедного смертного и закрутила с убийственной силой. «Закрой своё сердце, не позволяй больше плевать в него… Но ведь он дерётся за тебя... И что? Он причиняет мне боль… В таких условиях невозможно ненароком не навредить… Это всё из-за его жестокости и эгоизма… Да я и сам причинял ему боль… Потому что он хищник, захватчик, насильник! Это была самозащита… Но я помню, как тепло в его объятиях… А как холодно, когда остаёшься один на полу, помнишь? Страшно… Всё потому, что без него. Он старался как мог для меня… Хватит об этом думать! В самый ужасный момент, когда я узнал о нём и Ханемие, его не было рядом… Он пытался объясниться, удержать, спасти, но ты совсем обезумел от истерики… Вот именно! Это безумие! Нельзя, чтобы кто-то заставлял меня испытывать такие эмоции… Хотя все они равносильны: и страх с болью, и восторг со счастьем. Разве это не прекрасно?.. Нет! Нет! Нееееет!» — Как обстановка? — раздался приглушённый голос Ханмы из зала. Обычно он не говорил так громко сам с собой, только напевал что-то несвязное. — Напряжённо, сам знаешь, — ответил ему другой голос. Тихий, низкий, околдовывающий. Сердце (вот же грязный предатель) оживилось и забилось с кошмарной частотой. Мацуно казалось, что его стук слышен всем и каждому из присутствующих, отражённый эхом сводов церкви. — И это весь доклад? — хмыкнул за стенкой Шуджи. — Ничего нового и срочного. Подробности, вроде тех, за каким деревом я прятался и каким было настроение Кисаки, могу рассказать позже. Есть вещи поважнее слежки и всего этого противостояния. Сердце, как послушная марионетка чувств, сжалось. Чифую готов был взвыть от бесконтрольного поведения этого органа. — Осторожней. Как бы тебе серебряным ножом в глаз не прилетело, — рассмеялся Ханма. Послышались шорохи, похожие на шаги. Парень уже знал, что случится через секунду, поэтому вскочил на ноги и выдрал кинжал из картины. Прозвучал короткий стук в дверцу, отделяющую алтарь от жестокого, небезопасного мира. А следом за стуком в алтаре появилась черноволосая фигура. — Прости, ты не занят? — спросил Баджи. Прозвучало даже как-то смущённо. — Занят, — обрубил Чифую и снова яростно метнул кинжал в портрет в подтверждение своим словам. Со стороны вампира послышалось поражённое «воу», однако уходить он явно не собирался. — Кого представляешь на его месте? — Кейске кивнул на изорванного священника. Следующий бросок цели не достиг. Кинжал врезался в стену неподалёку. Но Чифую не обратил на это внимания. Он замер, невидяще глядя на бедного священника. — Прости ещё раз. Дурацкий вопрос, — поспешно исправился Баджи. — Не надо было… — Ты пришёл, чтобы развлечь меня беседой? — хмыкнул Мацуно, хотя ни капли веселья в голосе не прозвучало. — Нет. На самом деле я пришёл, чтобы заставить тебя поесть. — Я не ребёнок, которого надо кормить. — Но ты не ешь! — сорвался на возмущённый рык Баджи. Мацуно ощутимо вздрогнул и наконец обернулся. — Хватит, Кейске, — холодно отрезал он. — Хватит уже. Вмешиваться. В мою. Жизнь. Достаточно. — Но Чифую… — в противовес мягко, так мягко, как никогда от Баджи не услышишь. — Я просто хочу, чтобы ты поел. — Ты пришёл, чтобы ЗАСТАВИТЬ меня это сделать. Так ты сказал. А что, если я не хочу? Впихнёшь силой? Ну да, тебе же так проще. Яда было как-то многовато. В мгновение ока он переполнил юношу, как будто открылись невидимые шлюзы. Кейске сделал шаг вперёд. Осторожно, чтобы не спугнуть, чтобы не дать Чифую вновь сбежать. Только вот тот даже не пытался. Смертный остался стоять на месте, весь напряжённый, будто наэлектризованный. Всем своим видом он говорил: «Вот, что и требовалось доказать!» — Знаю, всё это очень тяжело, и я не должен был… — вампир остановился, чтобы выдохнуть. Но вскоре подошёл ещё ближе, протягивая руку вперёд, к Мацуно. — В общем, сил нужно много. И поэтому я хочу, чтобы ты поел. Загоняя себя этими тренировками, ты лучше не сделаешь. Тем более я могу тебя защитить. — Можешь меня защитить? — брови Чифую взмыли вверх, выражая его язвительное недоумение. — Вынужден отказаться. Стать жертвой в ритуале безумного демона — хорошая защита. Только мне такое не надо, благодарю. С издевательской улыбкой он подчёркнуто вежливо отстранил протянутую руку. Волосы на плечах Баджи вздрогнули. — Лучше было бы оставить тебя в родном городе и позволить умереть во время Ночи Охоты, хочешь сказать? — огрызнулся вампир. — Ага. Лучше было бы, чем так, — сорвался на повышенные тона Мацуно. Повисла тяжёлая, удушающая тишина. Казалось бы, откуда взяться духоте в прохладном помещении, которое насквозь продувают зимние ветра? Но Чифую почему-то стало трудно дышать. Видели ли вы когда-нибудь, как кто-то разбивается? Нет-нет, речь не о физически разбитом в кровь и мясо лице. А о том, как на глазах вдребезги разлетается чья-то душа. И отражается это только в глазах. Осознание происходит мгновенно. За ним идёт неверие и отрицание. Все они — попытка затолкнуть осознание подальше. — Лучше было бы умереть, чем встретить меня? Тихо-тихо. Дрожаще. И, услышав в ответ молчание — знак согласия, как говорят в народе — суматошно пытаться собрать воедино только что разбитое и сделать вид, что всё в порядке. — Вот так ты думаешь, да? Любопытно. Выходит, конечно, совсем недостоверно. Трещины не скрыть. Слабость не скрыть. Уязвимость не скрыть. И собственное бессилие вызывает клокочущую ярость. — Всё же из-за Казуторы, да? Сколько раз мне, мать твою, нужно объяснить и извиниться, чтобы до тебя дошло?! Я из-за тебя снова влез в это болото! Бесконтрольная ярость она всегда такая. Хаотичная, разрозненная. Бьющая в самые болезненные точки. Она всегда запускает цепную реакцию взрывов. Тот, кто разбил, жалеет и чувствует вину. Вина — неприятное чувство. Обнажающее уязвимость. Взрывы заталкивают вину глубже. — Из-за меня ты в это ввязался?! Да как ты вообще смеешь такое произносить?! Мразь! По-твоему, это Я заставил тебя лезть ко мне, защищать, а потом плевать в сердце?! Иногда к чужой ярости не стоит прислушиваться, а иногда наоборот. В ней нападение обнажает то, что человек так стремиться защитить. Нападение — всегда прикрытие. Но его трудно игнорировать. — Да ты просто наивный смертный ребёнок, который впервые увидел реальный мир! И я в этом виноват?! Если ты так считаешь, то ты совсем ничтожен! — Ну так отвали от меня, если я ничтожен! Мне на твоё мнение плевать! — Хорошо. Возвращайся к своим глупым попыткам себя защитить! Всё равно таким же ребёнком и останешься! — Катись отсюда! Один взрыв не может победить другой. У них одна природа. Всегда болезненная. И кто-то уходит, чтобы этот взрыв погас. Оставляя другому больше пространства. Не оставляя другого выбора, кроме как тоже погаснуть. Баджи резко развернулся и в мгновение ока оказался у двери. Его волосы бесились, то взмывая в воздух, то хлёсткими ударами избивая плечи. С грохотом дверь захлопнулась. И в следующую секунду в неё вонзилось остриё кинжала. С завидной точностью попавшее ровно туда, где до этого была голова вампира. Отделившись, вулканы начинают успокаиваться и тухнуть. Но, разумеется, по-разному. Часто происходит так, что разбитый думает: «Я это заслужил». А тот, кто разбил, возвращается к чувству вины. Но насколько же оно отвратительно! Настолько же отвратительно, насколько эффективен бывает самообман. «Наконец-то. До него. Дошло», — впечатывал Чифую себе в мозг, бросая кинжал. Но руки дрожали, а лезвие никак не достигало цели. Он ни разу не попал священнику в лоб. Ветер и холодный сквозняк вернулись. А в церкви стало очень тихо. С тех пор как хлопнула и вторая дверь. С тех пор как Баджи ушёл. Как будто выкачали всё тепло и надежду. Замах. Вдох. Бросок. Выдох. Резче. Чётче. Без сомнений. Кого представляешь на его месте? Отбросить мысли. Отбросить чувства. Отбросить. Отбросить. Отбросить. Лучше было бы умереть, чем встретить меня? Кинжал со звоном ударился о рамку и упал плашмя на пол. Вулкан ярости, подпитывающийся ядом-керосином, извергался и извергался. Мацуно пнул кинжал и откинул картину, а потом завис. Живот скрутило от голода, а в глазах потемнело. Опустившись на пол и привалившись к стене, он шумно выдохнул. Тишина звенела и дрожала, как стекло, которое вот-вот разобьётся. Или уже разбилось. Да так, что задрожала земля. Смертный вряд ли мог бы сказать, сколько так просидел. Но на алтарь начал спускаться полумрак. Тело тряслось от холода, а голод причинял физическую боль. Как, впрочем, и тишина, которую так ничто и не нарушило. Выглянув-таки из алтарной комнатки, Чифую увидел открытую входную дверь. За ней на ступеньках сидел Ханма, опять ставший свидетелем их ссоры. Мацуно знал, что он услышал скрип открывшейся дверцы, и ждал осуждения. Шуджи не стал бы выступать против друга и собрата. На секунду голова вампира дёрнулась в сторону Мацуно, однако он тут же отвернулся. Не произнёс ни слова, не вмешался. В синеватом полумраке вспыхнул кончик сигареты, тут же исчезнувший в дыму. Ветер прошил тело Чифую будто бы насквозь, пронзил холодом до самых костей. Таким слабым и бессильным он себя ещё не ощущал. Из головы так и не удавалось выкинуть выражение лица Баджи. Прекрасные ненавистные глаза, в которых что-то разбивается. Но, вместе с тем, на смену им так легко приходили воспоминания о его нежной улыбке, сильных руках, в которых чувствуешь себя самым важным на свете. Больно было от обоих воспоминаний. И Мацуно желал только того, чтобы оба они исчезли из головы. Дрожа от холода и эмоций, он добрёл до своего спального места и рухнул на матрас. При взгляде на спокойного Ханму все ощущения обострились враз. Сутки без сна и еды, холод и отчаяние подкосили. Юноша зарылся во все пальто, куртки и покрывала, что нашлись за эти несколько дней — что нашёл для него за эти несколько дней Баджи — вытянул из карманов пару засушенных грибочков и яблок и съел. А потом просто свернулся калачиком и позволил себе провалиться в полный обрывистых образов сон. Только чтобы прекратить на время сознательно чувствовать всю эту боль. Он так и не заметил корзиночку, стоявшую неподалёку, в которой лежал завёрнутый в бумагу смородиновый пирог.

***

Серп Луны истончился. Он мерк, исчезал, прятался с каждым днём всё больше. Нет, пока что это не была тонюсенькая полоса. Но время бежит быстрее света, быстрее звука… Бледненький лучик света проникал через приоткрытое окно со скупыми витражами и гулял по каменному полу. Чудное зрелище. В давно опустевшей церкви этот луч — единственный посетитель. Только Луне молитвы ни к чему. Она сама — религия, вера и Господь. Что угодно можно возвести в ранг культа, если захотеть. Луна давно уже заняла своё почётное место на вершине среди нечисти. Чифую только что проснулся и теперь рассеянно следил за танцем лучика. Причина, по которой сон прервался, стала ясна: на улице разговаривали вампиры. Вместе с морозным ветром внутрь тянуло запахом дыма, который выдыхал Ханма. —… в конце концов, Бог на то и Бог, чтобы ради него совершали невозможное и превозмогали трудности, — задумчиво произнёс Шуджи. — Это если ты в него веришь. Не вижу смысла так извращаться ради кого-то, кого и в глаза не видел, что уж тут о беседах говорить. Он же ничего и не делает, этот Бог. Просто служит сводом моральных правил, — возразил ему Баджи. Его голос звучал тихо и устало, и от этого у Чифую нестерпимо ныло в груди. Ханма в это время фыркнул: — Противоречишь сам себе, Кейске. Мы ведь сейчас не о Боге смертных. Глупо сводить всё к этому. — Тебе не понять таких вещей. Без обид. В вопросе поклонения мне выбора никто не давал. — Жалеешь? За стенкой воцарилось молчание. А потом Одинокий Воин выдохнул: — Никогда. Об этом просто невозможно жалеть. И именно поэтому тебе не понять. Чего именно не понять Шуджи, оставалось загадкой. Неужели вера в Луну для каждого вампира разная? — Да, наверное, мне не понять, — неуверенно согласился он. — Кстати говоря, что там у тебя с Кисаки? Это ещё к чему? — Он вступил в Клан пару сотен лет тому. Мы были единомышленниками, скажем так. И любовниками, но не более. — Тогда почему ты так старательно идёшь против него? И почему он так злился на твоё предательство? Просто единомышленников или просто любовников не бывает: тут всегда замешаны чувства. Я это понимаю, а ты нет. — Может и так. Не претендую на понимание… Что-то в отстранённом и задумчивом тоне Ханмы было не так, но Чифую не успел понять, что именно. — Я не могу на него злиться, Ханма, — вырвалось у Кейске, и смертный напрочь забыл о Шуджи. — Сегодня он сказал, что лучше было бы умереть, чем встретить меня. Это очень больно. Такое ощущение, что душу порвали в клочья. Но что, если он правда так думает? Я бы, наверное, не пережил его смерти во второй раз, если честно. Думаю, это было бы достойным наказанием для меня. Хочу разорвать себя голыми руками за каждое обидное слово в его сторону, за каждый день, который он провёл в отчаянии из-за меня. Я не могу слышать такое… — Баджи ненадолго замолчал, сорвавшись с мысли. — Вот этого тебе и не понять. Для того, чтобы я выступил против него сознательно, мир должен с ног на голову перевернуться. — Кейске, Земля круглая, — без всякого веселья заметил Шуджи. Баджи раздражённо рыкнул. — Ты меня понял! — эмоции в его голосе тут же иссякли. — Я же на всё готов… Пусть только скажет, ЧТО надо сделать, и я сделаю. Плевать на Луну и Бога. У меня свой есть. Пусть он и ставит условия. Только вот… Мне страшно, Ханма, представь? Он может приказать никогда не появляться больше. Знаю, он может. Раньше я бы точно ослушался, но не теперь. Он мне дороже самого себя и своих желаний, понимаешь? В этом и суть. Мацуно слушал не шевелясь. И мелко подрагивал под слоями одежды и одеял, немигающе глядя на бледно-голубой луч Луны. — Понимаю-понимаю, — выдохнул Шуджи. — Но я не могу просто уйти и всё! — продолжил Баджи. Слова словно отрывались от его души и уносились в холодную ночь тихим шёпотом. — Не могу его оставить! Не потому, что слишком сильно люблю. Хотя я люблю так, что сдохнуть можно, мать его. Чифую ведь на то и Бог, мой личный, чтобы требовать невозможного. Просто когда он страдает… Он должен быть самым счастливым из человеческого рода! Я не могу оставить его одного против всего мира. — Это вопрос желания. Захочет он сам — и что ты будешь делать? Опять будешь гнуть своё? — Не буду. Он у меня независимый, — Кейске печально хмыкнул. — Если скажет уходить и больше не возвращаться, то я уйду… Не понимаю судьбу. Я его недостоин. И никогда не был… Поэтому я и ослушаюсь. Буду его защищать. Со стороны, так чтобы он и о существовании моём не догадывался, но буду. Смерти его не переживу. Наверное, по этой причине я так эгоистичен. Наверное, по этой причине недостоин его. По этой причине гореть мне в Аду. Жгучие слёзы, с которыми выходит яд, потекли по щекам. Чифую неконтролируемо вздрагивал, но плакал молча. А хотелось биться в истерике, хохотать и реветь, круша всё вокруг. И кричать о том, что не мог признать все эти дни. О том, как же хочется, чтобы Кейске защитил от всего мира, упрятал в кокон из своих живых волос и сильных рук — тёплых только для него, Мацуно. — Сам же говорил, что в Бога не веришь. Нет никакого Ада, Баджи, — твёрдо заявил Ханма. — Кроме того, в котором ты сейчас. Он говорил с абсолютной уверенностью. Будто по себе знал, каково это. Но ни Чифую, ни Баджи этого не заметили. Первый заплакал сильнее от того, что второй вновь заговорил, сбивчиво, шёпотом, не обращаясь ни к кому. — Я загнал нас обоих в этот Ад… Мне нет прощения… Только бы он сказал, что нужно… сделать для того, чтобы заслужить прощения…. Я на всё готов! На всё! Но я не заслуживаю. — Успокойся, Волк, успокойся, — Шуджи, видимо, наклонился ближе к Кейске. — Ты загоняешь себя в капкан. В таком состоянии не выйдет защитить Мацуно. — Ханма! — воскликнул вдруг Баджи. — Он поел? Ты же видел его. Так скажи мне! Он поел? Чифую закусил губу, чтобы не взвыть, и уткнулся лицом в колени. Только бы они не услышали. — Что-то поел. Яблок сухих и грибов. Спать лёг, как только вышел. — Только яблоки и грибы?… Я ему там пирога принёс, со смородиной. Ты ему скажи завтра, что сам раздобыл. Если узнает, что ты, то поест. Он у меня независимый, мой Чифую. Внутри церкви смертный перевёл взгляд на корзиночку, заботливо накрытую полотенцем, и укусил одеяло, сдерживая горькие всхлипы. Слёзы полностью лишили зрения. Он рухнул на пол, давясь соплями и рыданиями. Ощущая себя полностью опустошенным. «Ты — моя душа. Я не отпущу тебя», — говорил когда-то Баджи, лишая выбора. «Я его недостоин. И никогда не был… Поэтому я и ослушаюсь. Останусь и буду его защищать. Со стороны, так чтобы он и о существовании моём не догадывался, но буду», — сказал Баджи, снова лишив выбора. «Только выбора у меня никогда не было. Но он и не нужен. Мир уже сошёлся на одном вампире. А чего-то другого я не хочу».