Give me your heart and I’ll show you how to feel. Send me your soul and you’ll know what it is to be free*.
***
Losar - Joep Beving
— Знаешь, когда я смотрю на них, то не могу не думать о нас… Ты бы сейчас, наверное, насмешливо сказал, что нет никаких «нас». Усмехнулся бы, так, как только ты можешь, презрительно и сочувствующе одновременно. И прицельно разбил бы сердце. Как всегда делал. И я бы принял это как дар небес. Какучо вздохнул, и со вздохом часть боли ушла. Он вслушивался в тишину, словно та могла ответить. Но башня левого крыла молчала без всяких намёков и знаков на чьё-то присутствие. Вампир пришёл сюда ещё засветло, без всяких надежд и ожиданий. Может, парнишка солгал и не обитал тут никакой призрак в красном плаще. Но ощущения были иными, потусторонними. Какучо знал, что Изана здесь. Как бы он себя ни уговаривал, не выходило не видеть в каждом шорохе безмолвный сигнал. Не ощущать фантомные прикосновения рук. Не слышать тихий шёпот. Не думать о том, что любимый, возможно, сидит сейчас всего в двух шагах от парапета на смотровой площадке. Или стоит рядом и тоже смотрит на тёмные верхушки деревьев. Или наоборот, лежит на перегородке спиной, глядя в лицо самому Какучо. — Я бы многое отдал, чтобы увидеть тебя снова. Даже призрачного. Как задумываюсь о том, что мог бы снова поговорить с тобой, то не могу произнести уже ни слова. Я знаю, что ты меня тоже любишь. Хоть и твердил обратное сотню лет. Но ты бы не скрылся от моих глаз после смерти, если бы не любил. Хотел, чтобы я забыл тебя? Нашёл кого-то другого? Стал счастливым с ним? Ты не понимаешь, Изана. Уронив голову на руки, Какучо смолк. Одно это имя, произнесённое вслух, возродило тысячи воспоминаний. В воображении вампира эти воспоминания были похожи на осколки — вдребезги разбитое счастье. И каждый из осколков был прекрасен. Тонкая смуглая кожа, к которой так и тянулись зубы. И во времена человека, и во времена вампира. Волосы, похожие на снег не только внешне, но и по ощущениям. Такие же мягкие и идеально гладкие. Холодные льдины глаз, от взгляда на которые сердце всегда билось пойманной птицей. Даже теперь, когда биться оно не могло априори, он помнил это ощущение. Наверное, если бы он увидел Изану, то сошёл бы с ума. Вся его жизнь стала бы принадлежать только ему. Безраздельно. Какучо стал бы монахом, если бы Курокава был Богом. А он был. Всё вампирское существо сжималось, стоило вспомнить о его гибком всесильном теле, о жажде в глазах и об острых клыках, болезненно пронзающих шею. — Пусть ты и не был мне родной душой, но люблю я тебя как прежде сильно. Неужели ты думаешь, что даже пережив смерть от твоих рук и не разлюбив, я смогу забыть тебя? Холодный порыв ветра скрипнул деревянной лестницей, ведущей в захламлённую комнату. На руку Какучо упала хрупкая маленькая снежинка. Вампир молча разглядывал её и тихо радовался что она не растает. Был всё же в вампирской жизни хоть один плюс — ледяное тело. — Ты говорил мне, что тишина для нечисти верный друг, так? — прислушавшись к чему-то, проговорил Какучо. Он даже обернулся, глядя на пустую площадку. Будто бы там действительно кто-то был. — Если это так, то настоящей нечистью я так и не стал. Даже наши вороны не кричат. Я чувствую, моя Луна, что мне недолго осталось. Но для твоего брата я сделаю всё. Как ты и хотел.***
Now, run - hania rani
На белом полотне снега росчерками туши виднелись тёмные стволы деревьев. Тишина леса пугала: не чувствовалось ни единого дуновения ветра. Ни одна разлапистая ветка не качалась, не шелестела пожухлыми листочками или иголками. Снег не скрипел под лапами диких животных. Не прозвучало ни одного охотничьего свиста или выстрела. Картинную неподвижность леса нарушали только две чёрные фигуры, петляющие между деревьев в одним им известном направлении. Невольный наблюдатель даже не заметил бы их, настолько велика была скорость передвижения. На небольшой полянке, заросшей по бокам кустами, фигуры остановились. И, напряжённо осмотревшись, укрылись за орешником. — Мы не успеваем, Ханма, — раздражённо заметил Баджи. — С чего ты взял? — Поздно идём. Так Кисаки успеет раньше нас. — До чего же ты нервный! — покачал головой Шуджи. Он взглянул на солнце, уже как пару часов перевалившее через зенит, и мрачно покачал головой. — Верь своему смертному, Воин. Он их задержит. Баджи вздохнул и, поразмыслив немного, кивнул. От одной мысли о том, что могло сейчас быть с Чифую, становилось дурно. И он предпочитал не думать и слепо верить обещанию юноши вернуться. Сейчас нужно было сконцентрироваться на спасении Майки и Такемичи. — Ты прав, — сказал Кейске в конце концов. — Но нужно поторопиться. Не нравится мне эта тишина. — До захода солнца всё равно не успеем, — покачал головой Ханма. Возражал он не столько собеседнику, сколько чему-то далёкому, вроде Луны или звёзд. Баджи кинул на него странный взгляд, но в итоге мысленно махнул рукой и отвернулся. А затем, сам того не заметив, скопировал тон Шуджи: — Нельзя, чтобы усилия Чифую пропали даром. Он ведь моя родственная душа. — Это верно. Не пропадут. Вон там, за тем холмом, лесок, а за ним и замок. Они оба выглянули на полянку и задрали головы к небу, чтобы увидеть вершину внушительного холма. Баджи быстро кивнул и засобирался, не желая терять больше ни минуты. Ханма последовал за ним. Две фигурки тенью мелькнули обратно в лес, устремившись к холму.***
— Здесь кто-то был. Полянка выглядит совершенно нетронутой. Как невинная дева, не знающая, впервые испытавшая на себе чужой интерес. Здесь, в сердце густой чащи, наверное, никогда не проходил ни один путник. На рыхлом снегу ни следа. Ни одна ветка не надломлена. И всё же… — Здесь кто-то был, точно тебе говорю. Санзу присел на корточки перед кустами орешника и потрогал место, на которое ему указывал Риндо. В этом месте чётко прослеживалась вмятина на снегу, скрытая от посторонних глаз в глубине растения. Словно оно само пыталось утаить факт наличия этой вмятины. — Если здесь кто-то был, то почему во всей округе нет ни одного, мать его, следа? А, братишка? — послышался насмешливый голос Рана у правого уха. — Мне-то почём знать? Я тебе не псина ищейка. Говорю, что вижу. Дальнейшая перепалка осталась для Харучиё фоном. Он осторожно коснулся примятых веточек и сухих листочков, не опавших за осень. Кто бы ни был этот таинственный прохожий, он был очень осторожен. Едва ли можно найти где-то ещё в округе хоть какие-то следы. Этот же — досадная случайность, следствие спешки или волнения. — Да знает кто-то о нашей вылазке, говорю тебе! — жарко убеждал брата Риндо. Словно бы не замечая, как режет тишину его громкий голос. — Да кто о ней может знать! — возражал Ран. — Тихо, — коротко прервал их Санзу. Братья смолкли в один миг. А потом растерянно оглянулись по сторонам, осознав наконец, насколько сильный резонанс создали своей ссорой. Харучиё на всякий случай обошёл полянку, рассматривая стволы деревьев на предмет царапин, корни под ногами (если вдруг торчат), обломанные ветки и сбитый снег — хоть что-то, что дало бы наводки. Но, исключая мятые кусты орешника, место было абсолютно диким. Даже запаха не было. — Идём, — сказал он в итоге, ни опровергнув, ни подтвердив теорию Риндо, чтобы избежать дальнейших ссор между Хайтани. — Позовите ребят. Мы должны быть у Замка не позже полуночи. — Не переживай, — хмыкнул Ран. — Будем. Тут недалеко. На фоне темнеющего неба ярко выделялся белый холм, с высоты которого можно было увидеть вершины готических башен.***
The curse of the fold - Shawn James
Это чувство. Щемящее, выворачивающее, разрывающее то, что сидит под рёбрами. Из-за него хочется кричать так, чтобы оглох весь мир. Оно кустом роз цветёт в груди и прокалывает грудь насквозь. Наверное он уже совсем помешался. Наверное настолько двинулся, что рассудок уже никогда не вернёшь. Но и не хочется. Так думал Такемичи, пока сидел на коленях у дивана спящего Манджиро. Он прекрасно осознавал, что провёл в таком положении уже много часов подряд. Об этом постоянно напоминало тиканье маятниковых часов на стене. Его било мелкой дрожью. Время от времени по щекам непроизвольно начинали течь слёзы. Скулы давно ныли от улыбки. Грудную клетку разрывало от сумасшедшей нежности. Крылья Сано подрагивали во сне. Он почти не двигался, лишь иногда поворачивая из стороны в сторону голову. Такемичи не осмеливался касаться его. Вампир был неприкосновенен. Как высшее существо. Дотронешься — пронзит молнией. Но Ханагаки понимал, что это не так. Что Глава, несмотря на свой возраст, опыт и могущество, больше похож на ребёнка, не познавшего в жизни ни одной простой радости. Глубоко внутри Майки был простым и… Если бы он решил подарить кому-то всего себя, то этот человек стал бы самым счастливым на земле. Такемичи прерывисто вздохнул, почувствовав, как глаза снова наполняются слезами, и уткнулся лицом в диванную обивку. Нервная система расшаталась за эти дни до предела. Смертный сам себе напоминал натянутую дрожащую нить, вот-вот готовую оборваться. Вдруг на макушку легла рука. Такемичи почувствовал, как тонкие пальцы скользят между волос, перебирая пряди и слегка царапая кожу острыми когтями. Он не мог пошевелиться. Просто продолжал сидеть, уткнувшись в диван, и молча плакал. Рука рассеянно блуждала в волосах. Массажировала виски, накручивала на пальцы тёмные колечки. Гладила осторожно и даже возможно (только возможно) немного нежно. — Волновался? — раздался в тишине севший хриплый голос. Такемичи всё же решился взглянуть на Сано. И мигом пожалел об этом, потому что к горлу подкатил новый удушливый ком. Он быстро кивнул, поспешно вытирая влагу со щёк. Майки на это тихо хмыкнул, и глаза снова наполнились слезами. Ханагаки запрокинул голову и яростно потёр лицо, пытаясь их остановить. Но ничего не выходило. — Прости… прости… Я просто… — прошептал он, но дыхание подвело, и фраза потонула в дёрганом всхлипе. — Тише… Манджиро улыбнулся и погладил его по щеке, успокаивая. А потом надавил на затылок, притягивая к себе. Такемичи закусил губу, сдерживая неуместные рыдания, подполз ближе и уткнулся носом куда-то в шею или ключицы вампира. Тот продолжал перебирать его волосы, гладить руки через рубаху, рисовать узоры на спине. Вплоть до момента, пока тело Ханагаки не перестало дрожать, а дыхание не выровнялось. Тогда он словил руку Майки и взял её в свою, переплетая пальцы. Со стороны Сано снова раздался смешок. Однако он быстро стал серьёзным. — Не знаю, что будет дальше, Такемичи. Ты и сам видишь, на что я похож, — другой рукой он указал на себя, и Ханагаки быстро помотал головой. Ни странные чёрные чешуйки, похожие больше на потрескавшуюся землю, ни шрамы, ни почти прозрачная кожа, ни крылья его не смущали. — И не говори, что всё в порядке. Я чувствую, что умираю. Не так как раньше — медленно, но верно — а стремительно и абсолютно. Но я не хочу умирать, Такемичи. — Я тоже не хочу, чтобы ты умирал, Майки. Вампир коротко сжал его руку и нахмурился. — Не произноси это имя, — он отвернулся, пряча взгляд. — Я не знаю, что оно значит и зачем было дано. И не уверен, что когда-либо узнаю. — Это имя — всё, — впервые улыбнулся ему Ханагаки. — Всё сущее. Самое дорогое и самое сокровенное, что может быть. Как… Я люблю тебя. Слова сами сорвались с губ, вплёскиваясь всей той нежностью, что раздирала сердце. Провалы глаз Манджиро потемнели ещё сильнее. — Ты не понимаешь… — пробормотал он на выдохе. — Хотел бы я знать наверняка, когда это твоё «люблю» наступает. Чтобы понимать, что можно тебя укусить. Такемичи кивнул. Он готов был пытаться столько раз, сколько возможно, пока Майки не избавиться от проклятья.***
Last day - SKINASH
На тёмном небе не было ни единой звёздочки. Замок и его окрестности словно погрузились в сон. Ни одного вороньего крика, ни шелеста листочков, ни одного завывания каменных стен, ни одного шороха портьер. Какучо это напрягало весь день. И поэтому он целиком и полностью провёл его на крыше башни. Не было больше желания доверять природе. Долгие беседы с Изаной — воображаемым или просто невидимым — тоже ни к чему не привели. Башня левого крыла хранила молчание. Как бы Какучо не пытался убедить себя, что ничего он и не ждал, не выходило. С каждым часом молчания Изаны становилось всё хуже. И он забросил попытки поговорить с покойным возлюбленным. Камень в груди, состоявший из застывшей боли, тоски и любви неприятно тяжелил тело и разум. Какучо уселся на ступеньки, ведущие на чердак, и отдался на волю воспоминаниям. Сумерки окончательно превратились в ночь. Кромешная тьма не разрушалась ни бледным светом Луны, ни мерцанием звёзд. Тишина давила на психику не хуже воспоминаний. За время, проведённое на башне, Какучо усомнился в том, что он ещё жив. «Может, оно и к лучшему, — мрачно подумал он. — Может, хоть так я его встречу». Однако ощущение разрушилось в мгновение ока. Резким порывом ветра. Пронзительным скрипом деревянной лестницы. Одиноким криком ворона вдали. Кукушкой в чердачных часах. Часах, которые всегда были сломаны. Какучо вскочил и оглянулся по сторонам. «Пожалуйста. Пожалуйста. Прошу. Молю. Заговори со мной. Покажись мне. Дай сойти с ума окончательно. Пусть я сдохну к чёртовой матери. Только позволь мне увидеть тебя». Но башня была пуста, как и прежде. «Но не могло же мне померещиться…» — Прошу тебя… Моя одинокая звезда… Пожалуйста… С крыши падал листочек. Плавно, слишком медленно, слишком нереально. Кружась и трепыхаясь, он опустился на восточную сторону парапета. Какучо понимал: лист просто не мог здесь оказаться. Слишком далеко были деревья. Он, как завороженный, подошёл к месту, куда тот упал. С этого ракурса вид охватывал весь замок. Его более низкую центральную часть, внутренний дворик и пространство перед воротами. И лес перед ними. Там Какучо и заметил движение. Тени. Колебания воздуха. Маленькие снежные вихри. Призрачные дикие звери. Миражи. Трое. Они стремительно бежали к воротам. И, не будь Какучо вампиром, никогда бы не признал таковых в тенях. Но эти дёрганые, будто резаные движения ни с чем нельзя было спутать. Вдоль позвоночника прополз холодок. Какучо бросился к выходу из башни, смахнув полами плаща листочек. И крикнул на весь замок: — Прячьтесь!***
Когда раздался крик Какучо — Какучо, который никогда не кричал — Такемичи уже почти уснул. Он лежал рядом с Манджиро на диване, укутанный его крыльями, почти что успокоивший себя тем, что они обязательно снимут проклятье. Однако… Когда раздался крик, Сано почти скинул его на пол и рывком подлетел к окну. Ханагаки подорвался следом. Он почти ничего не увидел, но то, что увидел, было худшим раскладом. Если бы звёзды, или небеса, или Бог выбирали насколько удачливым будет Такемичи, то, наверное, даже не рассматривали бы его кандидатуру. Три тени мелькнули к воротам замка и скрылись за ними. А на краю леса, у самой опушки тихо шевелились ещё десять таких же теней. — Скажи, что мне мерещится, — дрожащим голосом прошептал Ханагаки. Майки ему не ответил, тем самым подтвердив, что нет, не мерещится. Он медленно повернулся к смертному, и тот похолодел. Такого выражения лица у Главы он никогда не видел. Это был страх. Страх в глазах существа, которое Такемичи всегда считал всемогущим. Против воли он попятился. Майки смотрел на него так, как смотрят дикие животные, загнанные в угол. — Мы с ними справимся, верно, Майки? — выдавил Ханагаки. — Сейчас я почти беспомощен, — кивнул Сано. Будто об этом он спрашивал! Вопрос ведь был поставлен не так! — Это не важно. Мы справимся и снимем проклятье. Сейчас или после. — Боюсь, «после» может не получиться. За окном что-то громыхнуло. Возможно, разбилась статуя во внутреннем дворе. — Почему? — Такемичи отошёл ещё на несколько шагов. Манджиро продолжал двигаться прямо к нему. — Ты никогда не сможешь…? — Нет, — отрицательно качнул головой вампир. Его крылья почему-то не дрожали. Они просто замерли за его спиной, угрожающе раскрытые. — Времени не хватит. Я столько не проживу. Придётся… — Не надо. А если не поможет? — Придётся рискнуть. С оглушающим грохотом хлопнула дверь где-то внизу. Входная дверь. В парадной. Дрожь от этого звука прошлась, казалось, по всему замку. Манджиро сделал уверенный шаг вперёд. — Нет, не стоит, пожалуйста, — прошептал Такемичи. В голове пульсировала кровь от мысли о том, что укусив его, Сано упадёт замертво. Едва картинка возникла перед глазами, Майки прыгнул прямо на юношу. Тот больно ударился головой об пол, а через мгновение закричал от привычного ощущения вгрызающихся в шею клыков. Лишь усилием воли он заставил себя зажать рот рукой, чтобы хотя бы временно скрыть от врагов их местонахождение. Тут следовало бы молиться. Молить Луну о том, чтобы сработало. О том, что Майки его всё же полюбил. Но в голову ни единой молитвы не приходило. Так что Такемичи думал только: «Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста». Секунда превратилась в вечность. Вечность — в секунду. Во время этой секунды окружающий мир замер. А после Такемичи перестал чувствовать боль. Ещё спустя секунду — или вечность — он заметил, что горло больше не вспарывают зубы. А ещё спустя одну почувствовал, что тело Майки над ним обмякло, потяжелело и ослабело. Его глаза закатились. Глава…***
Тело сковала непонятная решительность. Какучо чувствовал себя слишком собранным и хладнокровным для сложившейся ситуации. Любой нормальный вампир на его месте давно бы удрал куда подальше, но он почему-то продолжал стоять у подножия парадной лестницы, собственным телом заслоняя проход. Решительно. В голове крутились план замка и время, за которое Такемичи с Манджиро могли его покинуть. Но сделать с этими расчётами Какучо всё равно ничего не мог, так что он просто надеялся на то, что они успеют и ускользнут незамеченными. Снаружи были слышны шаги и шорохи. Враги и не собирались скрываться. Какучо тоже не собирался. Не было времени. Оставалось только ждать и… надеяться. Тяжёлая входная дверь открывалась как назло медленно. Но когда внутрь проскользнули те самые три тени, захлопнулась с кошмарным грохотом. Тени, обретшие в тусклом свете нескольких свечей у стен, форму, остановились. Прибывшие скинули капюшоны. — Какучо! — радостно, но немного удивлённо воскликнул Ран. «Не ожидали меня здесь увидеть, да?» — мысленно ухмыльнулся тот. — Санзу. Хайтани. Все трое синхронно кивнули, только сильнее развевая сомнения Какучо. Если бы они просто заявились домой, то не стояли бы столбом. Уже давно рассказывали бы о своих похождениях. — А ты чего здесь? — деланно небрежно спросил Ран. — А почему я должен быть не здесь? — нахмурился Какучо. — Брат, сейчас лучшее время, чтобы охотиться. Темнеет рано, люди дома сидят. Тебе ли не знать? — поддержал брата Риндо. — Мне не нравятся долгие вылазки. Несмотря на то, что говорили с ним Хайтани, Какучо смотрел только на Харучиё. Его уродливые шрамы исказились из-за открытой неестественной улыбки. Он смотрел в ответ, не мигая. Санзу уже понял, что нет смысла лгать и притворяться. — А чего стоишь тут? — продолжал расспрашивать Риндо. Но Какучо ему не ответил. Его полностью поглотило пламя во взгляде Санзу. Хайтани наконец замолчали, уловив напряжение. Они все сделали шаг к лестнице. И ещё один. Какучо не двигался. Руки под плащом искали серебряный кинжал — первое попавшееся оружие. Он прекрасно осознавал, что один не верный шаг — и кинжал можно будет использовать против него самого, но не мог не пойти на риск. Без оружия шансов не было совсем. Медленное приближение троицы вводило в транс. Время опять застряло на одном отвратительном, вязком мгновении. Как вдруг на втором этаже что-то звякнуло. Похоже, какая-то декоративная тарелка упала на пол. Какучо дёрнулся, инстинктивно загораживая ту сторону. — Я здесь, чтобы увидеть Главу, — впервые подал голос Харучиё. — Он отдыхает. — Это срочно. Отойди. — Нет. — Ты же знаешь, мы отодвинем силой, если понадобится. Санзу противно осклабился и развёл руки в стороны, демонстрируя прочные острые когти. Гнев вспыхнул моментально и заполнил всё тело. — Можешь попробовать, — ядовито плюнул Какучо. — Ладно. Как хочешь, — быстро пожал плечами Санзу и едва заметно дёрнул головой. Хайтани сорвались с места и молнией метнулись вверх по лестнице. Какучо среагировал моментально. За считанные секунды он успел оттолкнуть Рана, подскочить к Риндо и повалить его на ступеньки. — Ой зря, ой зря… — пропел первый, бодро поднимаясь на ноги. На этот раз вперёд кинулись все трое. Какучо выпустил когти и завертелся на месте, стараясь наносить точные удары, которые могли бы нанести хоть минимальные повреждения. Ему удалось впиться когтями под рёбра Риндо, и тот коротко взвыл. Все трое снова оказались у подножия, а Какучо закусил губу, борясь с тупой болью во всём теле. Для вампира удары — это, конечно, ерунда. Но то — в драке с человеком. А в драке с себе подобным любая оплошность могла стоить конечности. — Ты урод, знаешь это? — рыкнул Риндо, прижимавший руку к ране, истекающей тёмной свернувшейся кровью. Он бросился в атаку, с размаху ударив в висок, и Какучо упал, скривившись от впившихся в спину острых краёв ступенек. Харучиё и Ран бросились вперёд, по открытому пути. Но он ловко извернулся и подставил обоим подножку. Вампиры плашмя рухнули на лестницу. Однако опомниться Какучо не позволил Риндо, всем телом навалившийся сверху. Он что-то кричал и яростно тряс вампира за воротник, но тот не слышал и не чувствовал. Он пытался не позволить оставшимся двоим пройти вперёд. Пусть даже ценой… всего. И верно, Ран, нос которого отвратительно скривился от удара, зашипел и бросился на помощь брату. Его когти впились в оголившиеся плечи, свежуя их заживо. Боль отдавалась где-то далеко, на фоне. Как и звуки. Весь мир вокруг померк и остался только Санзу, мельком взглянувший на них и тут же двинувшийся вверх по ступенькам. Кажется, Какучо что-то прокричал. Или прохрипел. Он не понял. Рука, в которой всё ещё был зажат кинжал, двигалась сама. Она извернулась и метнула оружие в сторону розововолосого вампира. Харучиё взвыл и упал на колени, хватаясь за голень, куда вошло лезвие. Какучо с каким-то диким, совершенно неописуемым наслаждением наблюдал, как его тело содрогается. Как он тянет себя за волосы. Как впивается зубами в предплечье, чтобы не крикнуть. Как отворачивается и… резким движением выдёргивает кинжал из ноги. — На меня смотри! На меня! — оглушил вдруг крик Риндо. — Я тебе башку откручу, — шипел прямо в ухо Ран. По шее, груди и лицу медленно ползли струйки этой отвратительной густой крови. Постепенно она затекала в уши, в ноздри и в рот, попадала в глаза и липла к волосам. — Держите его, — послышался тихий, но резкий голос Санзу. Нож в его руке переливался и жутковато поблёскивал. Хайтани послушно отстранились, но не отпустили Какучо. Риндо сел ему на ноги, а Ран прижал руки к полу. Потолок, на котором бесновались тени от свечей, загородила искажённая гневом шрамированная физиономия. — Ты знаешь, что, несмотря на то, что кровопотеря нас не убивает, да и раны восстанавливаются быстро, всё равно существует способ обездвижить наше мёртвое тело? — поинтересовался Санзу таким тоном, словно вёл лекцию, а не разговаривал с жертвой. — Оторвать конечности, верно? — хмыкнут сбоку Риндо. Санзу отрицательно мотнул головой. — Нужно разрезать связки и сухожилия, Какучо. Если сделать это серебряным клинком, то шанс, что они срастутся, станет примерно равен нулю, — он опустился на колени и задумчиво провёл лезвием по внутренней стороне руки, под локтем. Какучо зажмурился и зашипел сквозь зубы. — Здесь сильные связки. В мёртвом теле они деревенеют и твердеют. Когтем или обычным металлом их разрезать сложно, но серебром… Как ни старайся, сдержать вскрика не удалось. Харучиё наклонил кинжал и надавил. Лезвие вошло всего на пару сантиметров, но с идеальной точностью порвало ткани. — Великолепно, Санзу, — довольно похвалил Ран. Тот только дёрганно кивнул. И повернулся к ногам. Риндо сполз с Какучо, но продолжил крепко придавливать его к холодному камню. — Переверните, — приказал Харучиё. Все попытки Какучо сопротивляться Хайтани перекрыли одним движением, и он почувствовал, как лицо вжимают в ступеньку. С такой силой, что нос мог сломаться. На этот раз Какучо вскрикнул. Потому что Санзу не стал тянуть — ахиллово сухожилие он рассёк за секунду. За мгновение короткой адской боли. Весь гнев, бурливший в теле, заставивший пойти на такое, схлопнулся. Будто эмоции выкачали, оставив только эту вот боль. Но, как это часто бывает, причинение боли врагу только распаляет. И вот Санзу уже сидит на нём, впивается когтями в свежие раны на шее и заставляет поднять голову. — Вот так, дорогой собрат, убивают вампиров, — не то прошипел, не то прошептал он. Кинжал, влажный от крови, вжимался в шею, лишая возможности двигаться. — Если ты думаешь, что это всё, Какучо, то ты меня не знаешь. Спрашиваю один раз: где Глава? — В душе не ебу, — прохрипел Какучо. Харучиё откинул голову назад и громко расхохотался, в отблесках свечей он напоминал Черта. Такого, каким он был в мифологии — сумасшедшего, дикого, жестокого, не ведающего полумер. Отсмеявшись, Санзу проговорил: — Это были твои последние слова. И он вскрыл Какучо горло. Вернее не так. Он надрезал ему горло, будто на пробу, как надрезают дрожжевое тесто, чтобы выпустить из него воздух. И рассёк голосовые связки, обрекая на медленную мучительную смерть.***
Prelude 2 - Max Richter
«Так вот, как чувствуют себя выброшенные на берег в зимний холод рыбки», — думал Такемичи. Кислород, непрерывным потоком поступающий в тело через жабры, обжигает грудь. Хватаешь ртом воздух, а вздохнуть не выходит. Хочешь кричать, а выходит только беспомощно открывать и закрывать рот. Тело Майки было таким тяжёлым и, одновременно, таким лёгким. Ханагаки его почти не ощущал, но, в то же время, чувствовал, что на нём лежит тектоническая плита. Такемичи больше всего на свете хотел перевернуть Сано и обнаружить, что тот просто уснул, шутит, отключился, устал, решил передохнуть. Да что угодно, чёрт возьми, но не ЭТО! Не ЭТО, которое сжирает изнутри заживо от одной мысли о себе. И Такемичи не касался. Не мог себя заставить обнять Майки, перевернуть, погладить или сделать хоть что-то, что помогло бы ПОНЯТЬ. От удара с полки рухнул канделябр. Где-то справа разгоралась портьера. Яркий свет от пламени ни капли не отрезвлял. Запах не ощущался. Жар воспринимался, как что-то естественное. И только в глазах мутнело. Но это могло быть и из-за слёз: Такемичи не мог разобрать. — Майки, прошу… Майки… Майки… Не надо… Ты же… Я всё… Мы с тобой… Мы же… люблю… не надо… так… Он был рыбой, которую выбросило на берег. Был бабочкой, на которую наступили. Был деревом над обрывом, сломавшимся после грозы. Он был зайцем, погребённым под снежной лавиной. Был птицей, разбившейся о камни. «Как же так…» «Я хочу кричать…» «Люблю ведь…» «Ненавижу. Всех ненавижу…» На фоне распахнулась дверь, пропуская внутрь двоих. — Мать твою блядюгу! — выдохнул кто-то из них. Их мутные, расплывающиеся перед глазами силуэты приблизились. — Что тут произошло?! «И правда, что? Разве бывает так нелепо? Так глупо? Так внезапно?» Один из них повторил вопрос. Такемичи честно попытался сказать хоть что-то, но подавился, закашлялся и, наверное, заплакал ещё громче. Вампир подскочил и зажал ему рот. В это время другой схватил Сано. А у Ханагаки будто плотину прорвало. — Нет! Не трогать! Твари! Остаааавьте его! Проклятые мрази! Не трогать! — кричал он. Вернее пытался. Пытался вырываться, орать, драться. Убивать, если надо. Но выходило только мычать и истерично брыкаться. Юноша отчаянно мотал головой и уговаривал вампиров. — Я ничего не знаю. Прекратите. Не убивайте его. Он просто… «А разве «просто»? Нет, не просто. И никогда не было». — Эй, успокойся. Не визжи, — говорил ему вампир. Но Ханагаки видел только Сано. Сано, которого вторая тварь уже оттащила в сторону. И вырывался с большей силой. — Матерь Луна, прекрати! Не дёргайся ты! Дурень! Сумасшедший! Вампир обхватил его крепче, но Такемичи с отчаянием умирающего укусил его за руку, получив свободу. — Оставьте нас! — Хватит! Не ори! Жив он! Смысл слов доходил медленно. Словно сквозь каменные стены. Пробирался в пространстве между кирпичей. Звучал отголосками на краю обезумевшего сознания. — Что? И тут вдруг оглушило. Звонкой и хлёсткой пощёчиной. И взгляд прояснился. И вернулся слух. — Жив он, говорю, — мрачно бросил хмурый вампир. Теперь Такемичи чётко видел его лицо. Незнакомец выглядел… знакомо. Чёрные длинные волосы, выточенные из белого мрамора черты лица и идеальные подвижные брови на его фоне. Точно, этот самый вампир похожим взглядом смотрел на смертного со старого портрета, который показывал Манджиро. Только теперь в его взгляде было больше тревоги. — Б-баджи Кейске? — он перевёл взгляд на второго вампира, бережно держащего на руках Главу, словно ребёнка. Вампир с наглой ухмылкой и жёлтой прядью в волосах. — Ханма? — Они самые, — быстро кивнул Кейске, возвращая себе внимание Ханагаки. — А теперь будь так добр, живо вставай, залазь на спину и валим отсюда. Пока не пригорели в чёртовой матери. — А… — Майки жив. Пока что. Если не поторопимся, это может измениться. Последнее сработало моментально. Такемичи вытер слёзы и кровь с плеча и уцепился за шею Баджи. Ханма в это время покрепче обхватил Сано. Вдруг снизу раздался душераздирающий крик и грохот. Сердце Такемичи болезненно сжалось. — Какучо! Он там! — Хитто? — Шуджи остановился и бросил какой-то странный, нечитаемый взгляд на Баджи. Тот лишь дёрнул головой. — Он знал, на что шёл. — Но так нельзя! — Ему давно пора… Даже рад за него… Такемичи, собравшийся было возразить, подавился словами. И промолчал. Вместе они покинули пылающую комнату и устремились вдаль по коридору, в противоположную сторону от парадного входа.***
Затянув рану рубашкой прямо на горле, Какучо сел. Даже это стоило ему кошмарных усилий. Парадная застыла. Во времени и в тяжёлом, гнетущем молчании. Хайтани и Санзу разделились: братья убежали в сторону апартаментов Манджиро, а Харучиё свернул в правое крыло. Через всю парадную промчались оставшиеся вампиры, прежде ждавшие снаружи. Пробегая, они даже не взглянули на Какучо. Сколько прошло времени? Какой сейчас год? Французы внезапно атаковали Барселону? Или… Инквизиция? Снова на костёр? Или это старость пришла попрощаться со слабым телом смертного? «Не трогай, погоди немного. Ты не понимаешь. У меня есть ОН». Он — звёзды на небе, далёкие и недоступные. Он — узоры мороза на стекле, неповторимые и хрупкие. Он — хлыст. Он — сталь. Он — струна от скрипки, рождающей самую прекрасную музыку. Он — стержень. Он — безжалостное и неотвратимое. Он — это однажды и на всю жизнь. Он… Изана? Он… это разлетевшееся в пыль мёртвое тело бессмертного существа. — Сбежали! Мать их! Господин… Крик возвращает к уплывающей реальности. Стук и грохот шагов — тоже. Какучо смеётся. Тихо, криво. Дребезжаще. «Успели…» Он бы прокричал это. Он бы выдохнул облегчённо. Но не может. «Значит, не зря». Значит, уже можно. Поднимается медленно, стоя на одной ноге и опираясь на руку. Жаль, половина тела уже не способна двигаться. Серебро, отравившее плоть, причиняет немыслимую боль и убивает. «Но смерть — это уже не страшно. Это даже хорошо. После смерти я увижу тебя, Изана». Кровь брызжет на пол, и в темноте становится скользко. Нелепо было бы помереть вот так, поскользнувшись на собственной крови и подавившись ею же. «Ты только подожди меня там. Встреть, пожалуйста». Впереди лестница. А единственная нога отказывает, поражённая ядом серебра. Надо добраться. Сколько бы суток это не заняло. И за это время переосмыслить жизнь и не-смерть. «Не отталкивай меня, родной. Молю, позволь быть тихим невзрачным призраком рядом с тобой». Постоянно эти войны. Столько криков. Столько крови. Вон, уже даже лестницу затопило. Постоянно только боль. «Ты один — как снежное покрывало на грязном поле битвы». Нога подгибается — мир падает. Но ничего, можно ведь ползти. Вверх. К звезде. Поставив на кон свою жизнь. А звезда равнодушна и холодна. Она никогда не снизойдёт до земной грязи и гнили. «Ещё два пролёта и я доберусь до тебя». Снизу слышны крики. В правом крыле что-то трещит. В окне ярко-оранжевый свет. Странно, Луны ведь нет. «Остался только чердак. А дальше к тебе — и вниз. Если Ад и Рай есть, то первый — как раз наш вариант». В дыре на крыше чердака тёмная ночь. И ни одного призрака. Только там, далеко-далеко, между облаков, тускло светит звезда. Иронично, в ней есть смысл только тогда, когда не можешь её достичь. Потому что иначе сожжёт дотла. Испепелит и развеет прах мертвого вампирского тела. «Ещё три перекладины деревянной лестницы, Изана. Я уже вижу твой полупрозрачный облик. Он такой светлый. Такой яркий. Я достиг тебя, моя звёздочка». Тело вампира застывает на лестнице. Кожа трескается и расходится. Пальцы, дотянувшиеся до смотровой площадки рассыпаются. Некогда живое становится прахом. После станет пылью на старом чердаке, где заточен вампир-призрак. Потом пеплом от сгорающего замка. Затем снегом, который укутает развалины. Влагой талых ручьёв весны. Летним туманом, испарениями летящим вверх. И отправится к небу. К звезде.