Есть у человека кое-что, и это выбор. Выбор полюбить, выбор умереть, быть или не быть, сохранить холод или погореть.
***
We Were There - Federico Albanese
— Сегодня странная ночь, правда, Майки? Всё такое застывшее и замёрзшее. Ветра нет, деревья не колышутся. Знаешь, нам с Чифую Мастер Такаши всегда в детстве говорил быть осторожными с такой погодой. Из-за того, что ветра нет, может быть комфортно, но уже через полчаса холод пробирается под одежду и потом как будто замораживает изнутри. Представляешь? Это потому что влажность высокая, ха! Я как-то в лесу в такую погоду потерялся. Чифую пришлось звать Мастера, чтобы найти меня. Он потом говорил, что я был весь красновато-фиолетовый и жутко дрожал. Сам такого не помню, конечно. Но после этого я слёг на недели две. Жутко, в общем. Такемичи замолчал и прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания. Печенье, приготовленное Мастером, только способствовало. Вкус был ровно таким же, как и в детстве. Позднем детстве, наступившем после смерти бабушки. Тринадцатилетними они с Мацуно наконец полюбили зиму. Каждый день после работы или по выходным собирались с местными ребятами за городом и катались на санках. До самого вечера, пока не переставали чувствовать рук и ног. Потом возвращались в мастерскую к Мицуе мокрые, уставшие, но до неприличия счастливые. Портной только вздыхал, отправлял переодеться и приносил овсяное печенье с изюмом. Мальчишки в такие вечера в упор не желали оставаться каждый в своей квартире и запирались у Такемичи в мансарде. Вернее сначала купались в тёплой воде, вытирались насухо, натягивали противные шерстяные носки и выпивали по огромной чашке чая с малиной под внимательным взглядом Такаши. А потом устраивались на полу у камина, кутались в одеяло, хрустели печеньем и до утра мечтали вслух. О том, как станут рыцарями и будут сражаться с армией драконов (принцесс в этой истории не было). Как станут пиратами и отправятся за сокровищами на никому неизвестный остров, обязательно найдут там какое-нибудь странное существо и подружатся с ним. Или как начнут бродяжничать и пойдут путешествовать по лесам. Однажды встретят в глуши группу вампиров, которые окажутся совсем не страшными. Они все вместе будут сидеть у костра и целую ночь слушать о подвигах бессмертных существ… Печенье закончилось, и Такемичи открыл глаза. За окном давно стемнело, а в доме всё ещё не горел свет. Только на террасе мелькали тёплые бледные лучи от керосиновой лампы. Такаши с Ханмой тревожить не хотелось. Смертный видел их обоих и подсознательно понимал, что лучше вообще не мелькать перед глазами. Для них обоих как будто бы не существовало никого, кроме друг друга. Даже ощущения рядом с ними становились другими. Словно вампира и видящего окружает тонкий, но непробиваемый купол. В их присутствии в груди резонировало острой болью и восхищением. И нет, Такемичи даже не пробовал задаваться вопросом, как долго и как сильно они любят друг друга. Взгляд сам собой упал на Манджиро. Ханагаки провёл по его потускневшим волосам, шее, усыпанной отвратительными чёрными шрамами, и снова запутал пальцы в сером оперении крыльев. Воспоминания о двух неделях, проведённых в Замке, затопили сознание. «Наверное, они никогда мне меня не покинут», — подумал Ханагаки и грустно улыбнулся. Эти воспоминания всегда будут отдавать в груди сладкой горечью. Ради них и ради того Майки, которого удалось узнать за то время, можно было решиться на многое. И Такемичи уже не хотел соглашаться на кого-то другого. Вздохнув, он поднялся и вышел из комнаты. Мицуя сказал ждать. Единственным плюсом ожидания, как считал смертный, было знание, что то, чего ты ждёшь, точно случится. А пока что эту странную закупоренную в морозной стылости ночь можно было скоротать за печеньем и тёплыми воспоминаниями о прошлом. Такемичи прошёл столовую, стараясь не смотреть в окно, чтобы не рушить уединение Такаши и Шуджи, и вошёл на кухню. Где-то там ещё оставалось печенье и, возможно, даже кекс. Зажигать свечи или лампы не хотелось. Вполне хватало того света, что исходил от мелькающей между облаков Луны. Ханагаки кинул на неё быстрый взгляд и наклонился, чтобы порыться в полочках. Ровно в этот момент мягкие голоса с террасы затихли. Вмиг стало холодно, по коже пробежали мурашки. В пятне лунного света, который ложился на стену, мелькнула тень. Такемичи напрягся и, разогнувшись, перевёл взгляд на окно. Ровно в следующую секунду раздался дребезжащий звон разбитого стекла. Смертный зажмурился и рефлекторно закрылся от летящих прямо в лицо осколков. Какие-то всё же царапнули по щеке. Несколько вонзились в предплечья и ладони. А потом поперёк талии Такемичи обхватили грубые ледяные руки и дёрнули на себя. Так похоже на… Стоило распахнуть глаза, как перед ним предстали озарённые бледно-голубым знакомые лица. Риндо и Ран Хайтани. Санзу Харучиё. Личный ночной кошмар, полный боли, слабости, стыда и грязи. Такемичи закричал.***
They Came Wearing Masks - Peter Gundry
— Ты знал, — выдохнул Ханма. У него не осталось ни единого сомнения в том, что Мицуя давно предвидел эти события. В подтверждении не было необходимости. Но вампир всё равно взглянул прямо в серые глаза, словно в них скрывался ответ. Но глаза не выражали ровным счётом ничего. Нет, Ханма видел, как они потемнели, видел в них грозу, даже смерч. Но какой-то мёртвый, будто на чёрно-белой фотографии: вроде понимаешь, что происходит, но ни ужаса, ни страха не ощущаешь. Такаши окаменел, превратившись в великолепную человекоподобную статую. На лице невозможно было различить ни единой эмоции. Даже пульса его Шуджи больше не чувствовал. Однако продолжал смотреть. Долго, внимательно. Игнорируя звон в ушах и едва заметную тень, улизнувшую в лес. Только Такаши. Это всегда правильный вариант. Когда звук бьющегося вдребезги стекла стих, Ханма молча приподнял бровь, словно вежливо интересовался у видящего положением вещей в мире. — Хайтани и Санзу, — всё же ответил тот. — Пришли за Ханагаки. Уже поздно, сейчас мы его не вернём. «Какая же ты мразь, Мицуя», — отстранённо подумал Шуджи. Но гнева его равнодушные слова не вызывали — только восхищение самообладанием видящего. — План? — поинтересовался вампир, коротко сжав человеческую ручку. Такаши впивался ногтями в его ладонь уже минуты три. — У нас есть несколько минут. Помоги мне перенести Манджиро наверх. Они синхронно поднялись и скрылись в доме. Плед, чашки и керосинка остались на террасе. Ханма краем глаза заметил, что чашка Такаши разбита, а лампа, оказывается, потухла довольно давно. Зажигать свет в доме они не стали. Шуджи бережно подхватил Майки и последовал за Мицуей на второй этаж. Тот продолжал давать чёткие отрывистые указания: — Майки в хозяйскую спальню. — Но там… — Полный бардак, разбитое окно и переломанный балдахин? Знаю. Там сильная энергетика. Вампир кивнул. Любому, кто хотя бы слышал о потоках энергии и о том, что она накапливается в предметах, было бы ясно, что спальня в Домике в Лесу хранит в себе много эмоций. Как и столовая. Только вот энергетика имела значение лишь в одном случае: если Мицуя собрался проводить ритуал. Но о таком Шуджи спрашивать не решился. Вместо этого он поинтересовался про другое: — Сюда придут ещё вампиры. Много? Видящий кивнул. — Они не знают, что Майки в коме. Не мне тебе объяснять, что это значит. — Это значит, что их будет не меньше десяти, — мрачно усмехнулся Ханма. — Примерно двадцать. Вампир рассмеялся, даже не пытаясь скрыть истерические нотки. И не мог остановиться вплоть до момента, когда они уложили Сано на кровать, поверх деревянных щепок, и пришлось поднять взгляд на Такаши. — Дерьмовая раскладка, верно? — хмыкнул Шуджи. Страх рос в груди, словно цунами, грозясь обрушиться, если худшие опасения об исходе этой ночи оправдаются. В темноте лица Мицуи — единственный, кто мог дать точный ответ — видно не было. Каждое мгновение, что его тело было неразличимо в темноте, паника сковывала всё сильнее. Как вдруг чиркнула спичка, и с другой стороны кровати, прямо напротив, дрожащий свет от свечи осветил лицо Такаши. Он улыбался. Даже скалился. Его уверенный тихий шёпотом прогремел у Ханмы в ушах, словно гром. — Может, то, что они рассчитывают столкнуться с Сано, и не играет нам на руку. Но они не знают, что здесь есть я. Всматриваясь в безумное выражение лица Мицуи и стараясь запомнить каждую чёрточку навсегда, Шуджи думал о том, как же сильно хочет поцеловать его. Поцеловать так, чтобы у них обоих закружилась голова. Чтобы не осталось больше преград между ними. Разрушить до конца странную стену, будто бы не позволяющую открыто любить Такаши. Ханма почти что сделал шаг в его сторону, и видящий, кажется, тоже потянулся навстречу, как вдруг снаружи раздался оглушительный треск веток. Такаши резко обернулся и хохотнул, едва скрывая горькое разочарование, отразившееся на лице, от вампира. А потом махнул ему на дверь. — По всей террасе руны защиты. Это должно задержать их ещё немного. И, Ханма, прошу… — «Береги себя». — Выиграй мне время. — Всё, что угодно, мой прекрасный, — шутливо поклонился Шуджи и, бросив последний взгляд на замершего у окна Такаши, покинул комнату. Вне его общества уверенность исчезла, оставив после себя волнение и нервное веселье. Верно, Ханма бы солгал, если бы сказал, что не боится умирать. За неимением лучшего, он схватил несколько тупых серебряных столовых ножей из сервиза, распихал их по карманам плаща и вышел на террасу. Лицом к лицу встретившись с толпой стоящих на поляне теней. Вампиры загудели и закричали что-то возмущённое, но Шуджи не обратил внимания. Он внимательно осматривал врагов: «Дерево уже сломали, черти. Двадцать два «бойца». Молодняк сплошной, даже не разобрались в своей не-смерти ещё. В рукопашку завалить нетрудно. Только вот все с оружием». Глаз цеплял всё больше блестящих предметов, и Ханма медленно мрачнел. Почти у всех вампиров были револьверы. — Дело дрянь, — весело пробормотал он себе под нос и вынырнул из размышлений. — Ну что, грязные предатели, весело вам будет убивать своего Главу?! В ответ послышался гневный рык откуда-то из середины строя: — Это кто ещё здесь грязный предатель?! Ты кинул Кисаки как распоследняя тварь! «Прав, сучёныш», — подумал Шуджи. Всё верно, он ничем не лучше них. Но от этого сострадания не прибавлялось. — Убивать его я не собираюсь, — ответил в итоге он. — Это не делает тебе никакой чести! — Мы хотя бы знаем, за чем идём! — Сано давно пора сместить! Хор нестройных эмоциональных голосов только распалял веселье. Ханма почти что забавлялся, глядя на их гнев. Пока кто-то не рявкнул: — Заткнитесь! Какая уже, к чёрту, разница! Убьём его и доберёмся до Манджиро! Тогда Первородный не выдержал и всё же расхохотался. Дети. Какие же они все ещё дети… Он открыто ухмыльнулся. — Ну так чего вы ждёте? Вампиры как по сигналу бросились к лестнице, но наткнулись на невидимую мощнейшую преграду. «Руны Такаши», — с нежностью понял Ханма. Следить за их попытками хотя бы ступить на террасу было смешно. Вампир всё не мог заставить себя прекратить смеяться. И уже не слышал собственного смеха. — Ломайте дерево! Какая-то блядь здесь знает руны! Блядь? Руки сработали быстрее, чем Ханма смог осознать услышанное. Быстрый замах кисти — и в черепушке сволочи, назвавшей Мицую блядью, торчит серебряный нож. Несколько долгих секунд, входе которых мразь заторможенно касается пальцами тёмной свернувшейся крови, струящейся по лицу. А потом рассыпается в прах прямо на ступеньки. Общее оцепенение спало так же моментально, как и возникло. За хоровым глухим рыком послышался треск и грохот. Вампиры крошили террасу в щепки. Дощечки летели во все стороны. Шуджи едва удавалось разглядеть за ними Луну. Он не слышал звуков, не мог узнать ни одного лица из всех бывших подчинённых. Упустил момент, когда защита разрушилась. Не заметил, когда прогремел первый выстрел. Не почувствовал боли, прошившей предплечье. Где-то Ханма слышал о берсерках. Эти существа славились тем, что полностью теряли контроль над своим сознанием, когда дело доходило до драк. Именно берсерком он себя и ощущал. Всё происходящее слилось в сплошную мешанину из когтей, клыков, лезвий и выстрелов. Вроде как он уклонялся. Вроде как нападал. Вроде как чувствовал боль. Вроде как убивал. Вроде как проигрывал. Всё сводилось к одной единственной мысли: не дать вампирам добраться до Такаши. Чего бы это не стоило.***
Alone in the Dark - Vadim Kiselev
И вот всё вернулось к тому, с чего началось. Снова лес и ветки в лицо, снова Риндо и его грубые руки, до синяков сдавливающие кожу. Только в этот раз Такемичи отчаянно вырывался, кричал и бился. Ведь в этот раз его тащили не к Манджиро, а от него. В конце концов Риндо это надоело, и он швырнул смертного под ближайшее дерево. Затем шагнул к нему и пригвоздил к стволу, больно сдавив шею. — Прекрати сопротивляться, парень. Нам всем легче будет. Смотреть на вампира было невыносимо. Такемичи еле-еле смог пересилить рвотный позыв, возникший от гадкого ощущения дежавю. Отпечатки этих рук остались на коже, как клейма*. Он смело вскинул голову и взглянул в сверкающие лиловые глаза за стёклами очков. И внезапно стало до ужаса спокойно. Ханагаки ответил твёрдо: — Нет. — Расслабься, Главе ты всё равно ничем бы не помог, — хмыкнул Ран, подошедший справа. Их близость давила, заставляла оцепенеть. Все их взгляды и слова казались пошлыми, а Такемичи до ужаса хотелось закрыться и сжаться в комочек. Но он заставлял себя стоять ровно. — Вы ведь были на стороне Май… Манджиро. Почему сейчас предаёте его?! — Никто никого не предаёт, птенчик, — мурлыкнул на ухо Санзу, остановившийся слева. — Всё с нашим Манджиро будет хорошо, уж я об этом позабочусь. Но вот о тебе того же сказать не могу… Ты же просто смертный. К огромному ужасу Ханагаки рука Харучиё опустилась ему на живот. Вампир пробрался пальцами под рубаху и провёл по голой коже. Такемичи вдруг взвизгнул, выхватил кинжал, который собирался прятать, и полоснул им по чужому бледному предплечью. Вампиры мигом отпрянули. Харучиё смотрел на него глубоко обиженным взглядом и потирал раненую руку. Ханагаки вытянул нож и пробормотал: — Не смейте. На пару секунд воцарилась тишина. А потом Ран рассмеялся. — Успокойся, мы не собираемся тебя трогать. Кисаки запретил. — К сожалению, — хмыкнул Санзу, оправившись от шока. Царапина вышла совсем неглубокой. — Ты неприкосновенен. Ни капельки крови не должно пролиться! Вплоть до ритуала… Так что в последнюю неделю жизни за свою безопасность можешь не волноваться. Все трое расхохотались. А потом Риндо подошёл и одним точным движением выбил кинжал из рук Такемичи. Вдвоём с братом они связали ему руки какой-то бечёвкой и продолжили путь. Ослеплённый хлещущими в лицо ветвями, Ханагаки не заметил, что Санзу отстал от них. А затем и вовсе исчез в тени деревьев.***
.Goëtia. - Peter Gundry
Крики, рычание и выстрелы до хозяйской спальни Домика в Лесу не доходили. Такаши не ошибся в выборе места проведения ритуала. Всё здесь фонтанировало энергией: разваленная кровать, отвалившаяся дверца шкафа, побитая статуэтка на комоде и выбитое окно. Каждая деталь буквально фонила эмоциями. Отлично вписывался в общую картину и обнажённый вампир, весь испещрённый тёмными шрамами. Его крылья свешивались с кровати, раскинувшись от стены до стены. Свет от десятков свечей блуждал по его бледной, почти что прозрачной коже, оттеняя выпирающие рёбра, острые ключицы и скулы. По комнате ходил Мицуя, вырезая полукругом на полу узор из рун. Когда с ними было покончено, видящий принялся за травы. Тщательно перетирал их в ступке, периодически подливая в смесь тёмное ароматное масло. Серые глаза были пусты. Лицо не выражало ровным счётом ничего. Руки не дрожали. Ни выстрелы, ни крики не могли заставить Такаши выйти из транса. Перемешав напоследок получившуюся смесь маленькой деревянной ложечкой, он вздохнул, вступил в рунный круг и скинул одежду, оставшись в одних брюках. Ритуал не был сложным. Для него не нужны были сложные ингредиенты, заклинатели, слюна девственницы и головы волколаков. Только сила и свежая кровь. Однако проблема была не в этом. А в том, что ритуал был экспериментальным. Мицуя изобрёл его сам и сейчас проводил в первый раз. Сколько не заучивай текст заклинания и последовательность действий, одноразовый ритуал, построенный на жертве, отрепетировать не получится. Такаши прикрыл глаза и сделал глубокий вздох. Плакать категорически запрещено: любой лишний элемент может помешать процессу. Нужно смириться с болью, затапливающей грудь. И твёрдо принять то, что было очевидным уже давно. Распахнув глаза, он принялся нараспев читать вызубренное заклинание. Латынь срывалась с губ удивительно легко, будто Такаши говорил на ней всегда, а не делал перерыв на несколько столетий. Тут же со спины потянуло холодом. Отошли на второй план звуки с улицы. Пламя на свечах взмылось на полметра вверх. Тени плясали на стенах, будто черти у погребального костра. Нет ни зимы, ни промозглой осени. И никогда не было. Есть только жаркое лето, удивительно ему соответствующее. Есть закат у моря, тёплого, лазурного и чистого, и песочек под пальцами. Есть его насмешливая улыбка и заразительный смех. Есть язык, рисующий по коже причудливые узоры. Есть клыки… Нет. Нельзя. Почему именно сейчас в голову лезут эти воспоминания? Ещё и такие яркие, будто видения. Такаши продолжил произносить заклинание, и уверенность почему-то крепла. Вот они с Ханмой прогуливаются по набережной в Стокгольме. Там до жути промозгло в любое время. Ханма весел и насмешлив. Мицуя — метеозависим. Он терпеть не может этот отвратительный ветер. Ханме всё нипочём. Он указывает пальцами на одетых по последней моде женщин и вслух сравнивает их платья с оными в эпоху рококо. Что ж, этот вампир всегда любил эпатаж. В пылу односторонней дискуссии он настолько распаляется, что кладёт руку Такаши на плечо. А тот с ужасом понимает, что совершенно не против и нисколько не раздражён. Плащ Ханмы подбит мехом изнутри. И когда он прижимает к себе так сильно, то неприятный холод отступает, а Мицуя чувствует лёгкий и приятный аромат луговых цветов. Так хочется вжаться носом в вампирскую шею, спрятать обмёрзшее лицо в волосах… Такаши игнорировал видения, то и дело вспыхивающие перед глазами. Руки продолжали ритуал. Сами втирали в шрамы неподвижного Сано масла и травы. Будто делали это всегда. Видящий прекрасно знал, что всё это значит. Говорят, чем дольше существо прожило, тем ближе его контакт со Смертью. Её присутствие Мицуя ощущал позвоночником, но не мог позволить себе обернуться. По мере того, как заканчивалось заклинание, в ушах повышалось давление. Такаши, наверное, уже кричал. Пламя на свечах поднималось к потолку. Руны прожигали пол. Вещи в комнате дрожали. Казалось, тело заполнялось и разбухало изнутри. Напряжение было таким сильным, что видящий боялся взорваться. Ах, если бы это было лишь проверкой или испытанием ритуала… Нет. Он твёрдо знал, что оболочку действительно разорвёт, если не дать энергии выйти. Свежий солёный ветер. Вдали, где-то за горизонтом занимается рассвет. Сейчас все плавают на кораблях. Ханма говорит, это стиль жизни. Ему нравится играть в пирата. И плевать, что это мешает планам Такаши. Днём ранее их лихое пиратское судно взяло под контроль флагманский корабль экспедиции, в которой участвовал Мицуя. Ханме всегда нравилось играть. Принимать на себя роли. Когда ты бессмертен, есть шанс прожить сотни разных жизней. В этот раз ему ударило в голову поиграть в капитана и смеха ради взять Такаши в плен. За что пришлось расплатиться лишней пренеприятной царапиной вдоль скулы. И долго извиняться, стоя на коленях. А теперь, на рассвете, томясь в приятной утренней неге и слушая редкие выкрики чаек, Ханма предлагает видящему уйти в плаванье вместе лет на десять. Ведь сейчас все передвигаются на кораблях. Это стиль жизни. Мицуя взвешивает плюсы и минусы. Минусы: дела придётся отложить. Плюсы: дела придётся отложить и потратить это время на горячего, остроумного, насмешливого и заботливого Ханму. А значит, просыпаться от того, что между бедёр протискивается его колено, а шею вылизывает прохладный длинный язык. Смотреть на закаты и рассветы в его объятиях. Ругаться с портовыми торгашами за редкие ингредиенты под его смех и наблюдать, как эти торгаши, прижатые к стене в тёмном переулке, мямлят, когда вампиру становится не до смеха. И последний плюс: всё внимание, всё долгое, но никак не бесконечное время Ханмы будет принадлежать лишь Такаши. — Заманчивое предложение, но вынужден отказаться, — говорит он в конце концов. И ни о чём никогда не жалеет больше, чем об этом отказе. Мицуя крепче стиснул зубы. Его тело непроизвольно вздрагивало от напряжения. С заклинанием было покончено. Осталась самая трудная часть. Он достал обыкновенный нож — Такемичи серебряный был нужнее — и, с трудом наклонившись, надавил лезвием на грудь Сано. Там, где у смертных находится сердце, начал вырисовываться неровный крест. Из раны потоком хлынула чёрная густая кровь. Так из тела Мертворождённого выходили особенно сложные последствия проклятья. Только так можно было вывести вампира из комы и заставить вспомнить. С губ сорвался сдавленный стон. Напряжение в венах Такаши росло, причиняя жуткую, противоестественную боль. Он чувствовал холод. Чувствовал в комнате Её присутствие. Смерть скользила по полу, насмешливо рассматривая жалких существ, гордо именующих себя бессмертными. Такаши знал, что над Смертью не властен никто. Их очередная «случайная» встреча с Шуджи обернулась чем-то неправильным. В этот раз было иначе. Не было грязных малюсеньких комнатушек в придорожных гостиницах и трактирах. Не было быстрого секса ради секса. По каким-то необъяснимым причинам они на холме. Ночью. Вдвоём. Над огромным лугом необъятное звёздное небо. По каким-то причинам именно сейчас никто не может найти слов. Они просто молчат, хотя никогда не делают этого в присутствии друг друга. Не для них создана была тишина. Тишина — нечто интимное, личное. Её делят напополам возлюбленные, а никак не вынужденные любовники. Но начинать диалог никто не спешит. Любое слово, казалось, может заставить мир разрушиться. Мицуя, чтобы отвлечься от неловкости, пересчитывает звёзды и ищет созвездия. Ханма ищет что-то в траве. Что бы это ни было, наткнувшись на руку Такаши, он останавливается и осторожно переплетает их пальцы. Молчание становится гуще. Летняя жара душит. Мицуя украдкой поворачивает голову в сторону Ханмы и натыкается на его взгляд. Нет-нет-нет! Разглядывать глаза — не для них! Скрипеть разваливающейся кроватью, разбегаться на следующее утро, делить перед сексом бутылку дешёвого пойла, что в убогих пабах кличут вином, с отвращением обсуждать войны и грязь людскую, встречаться в тёмном переулке для обмена информацией — вот, что для них. Но Такаши не успевает отвернуться. Ханма поворачивается на бок и кладёт ладонь ему на щёку. Гладит нежно, придвигается ближе. Ханма целует его мягко, по-юношески робко, будто ему шестнадцать, а не триста семьдесят. И Такаши почему-то отвечает так же, с невинным смущением, будто ему тоже шестнадцать, а не восемьсот девять. И ласки в эту звёздную ночь не привычно грубые, небрежные, рычащие и кусачие, а нежные и трогательные, полные объятий, успокаивающих поглаживаний и поцелуев в самые необычные места: в локоть, в нос, в висок и в свод стопы. И пересчитаны уже не звёзды, а рёбра Ханмы. Подушечками пальцев, едва заметно. Да и звёзды эти уже не на небе, а в ярко-жёлтых, ослепляющих похлеще солнца, глазах. И смысл не в проникновении, не в поиске разрядки, а в переплетении обнажённых, мокрых от пота тел. Ведь вслед за ними обнажаются — перед несуществующими богами, перед Вселенной, перед ночью, небом и друг перед другом — души. И в эту ночь Такаши забывает о проклятом проведённом пару сотен лет назад Ритуале Рассечения Родственных Душ. В эту ночь он не думает о том, что счастье — не для них. В эту ночь он позволяет себе поверить, что может всё же и для них. Только вот знает: эта ночь — последняя возможность заблуждаться. В древности говорили, что Видящие — это мёртвые звёзды, упавшие на землю и принявшие облик людей. Говорили, что они ходят по миру, наблюдают за людьми и лишь посмеиваются над их ошибками, не вмешиваясь в ход истории. Такаши истерически хохотнул. И зачем вспоминать такой бред сейчас? Большей лжи он в своей жизни не слышал. Смерть согласно хмыкнула из-за спины. Её дыхание обдало спину ледяным потоком воздуха. Манджиро на кровати трясло и било крупной дрожью. Его тело вместе с крыльями выворачивало под немыслимыми углами. Треска досок и скрипа Мицуя не слышал. Не слышно было вообще ничего, кроме собственных мыслей и дыхания Смерти за плечом. Правая рука с ножом дрожала. Левая, вытянутая вперёд, ровненько над вырезанным крестом на груди Сано, дрожала тоже. Закрыв глаза, видящий поднёс нож к вене. Кисть обдало холодом. Это Смерть помогла своему непутёвому сыну попасть по артерии. Решительный точный росчерк лезвия — давление изнутри уменьшилось и сменилось на страшную боль. Такаши закричал. Алая кровь фонтаном вырывалась из руки и выплёскивалась на грудь вампиру, проникая в открытую крестовидную рану. Нож вдруг выпал из рук. Заискрилось пламя на свечах. — Продолжай, — зашипела откуда-то сзади Смерть. Такаши плакал. Теперь он слышал всё. Теперь он слышал рычание Ханмы с первого этажа. Они проникли в дом. — Такаши! Та-каши! Ч-что там?! «Только тебя не хватало. Ненавижу», — промелькнуло в голове у Мицуи. Борясь с желанием закрыть уши, чтобы не слышать голос Шуджи в такой момент, он поднял нож левой, слабеющей на глазах рукой. На этот раз хватка Смерти ощущалась ещё ярче. Она сама обхватила тонкое пульсирующее кровью запястье и, изогнув его, вскрыла вторую артерию. Такаши взвыл и рухнул на колени, уложив руки на грудь мечущегося по постели Сано. Чернота на его груди размывалась, мешаясь с алыми потоками; вырезанный ножом крест заживал. — ТА-А-А-А-К-А-А-А-ШИ! — заорал с первого этажа Ханма. Всё нутро полоснуло острой болью. Вампир был в панике и беспросветном отчаянии. Мицуя впился зубами в окровавленную простыню, чтобы не зарыдать в голос. —ТАКАШИ! ТАКАШИ! — голос приближался. Даже сейчас, наполненный ужасом и тоской, он казался самым прекрасным звуком из тех, что видящий когда-либо слышал. На плечи легли морозные призрачные руки. Смерть обнимала и подбадривала, призывая не отключаться. Мицуя лёг спиной на её твёрдую костлявую грудь и устало вздохнул. — Тебе осточертели бесконечные мучения. Ты хочешь прекратить всё это, — голос Смерти был равнодушным, но мелодичным. — Но если сдашься сейчас, то все ваши общие страдания будут бессмысленны. — Такаши! Отрезвлённый любимым голосом, видящий распахнул подёрнутые плёнкой глаза и прохрипел так громко, как мог: — Шуджи! Порох! Подвал! Прошу! Под рёбрами снова сдавило. Это гнев и боль Ханмы. «Молю, не упрямься. Не сейчас, любимый…» — мысленно произнёс Такаши. Не вслух. Никогда не вслух. Не для них это. — Не переживай, — прошептала на ухо Смерть. — Он тебя любит. Потому взорвёт вас. Он бы и в огонь пошёл по твоему первому требованию. Любит… Прерывисто вздохнув, Мицуя потянулся наверх. Поддерживаемый за талию Смертью, он встал, перехватил поперёк груди успокоившегося Манджиро и потащил к подоконнику. Держаться выходило только благодаря Смерти. Она наверняка тащила их обоих, но Такаши не замечал. Он вслушивался в топот шагов и крики снизу. Вслушивался в панический страх Ханмы у себя под рёбрами. Не мёртв, не мёртв. Пульса нет, но эмоции, родные, бьются в груди. Такаши в обнимку с безвольным телом Манджиро перегнулся через подоконник и вывалился из окна прямо в сугроб. Где-то в теле хрустнуло пару костей. Ребро, кажется, пробило лёгкое. Всё вокруг темнело и расплывалось. «Неужели я больше его не увижу?» Смерть — вот он, её худой, сотканный из тени силуэт — возвышалась над ними немного в стороне. Ждала. Из глубины дома послышался ор и стук. Такаши смотрел на Луну и на Смерть, существовавших в одном пространстве. Они были частичками одного целого. Смерть — обратной стороной, никогда не видной человечеству. «Не для нас это ваше простое тихое счастье. Не для нас». Последним, что Такаши увидел, перед тем, как прогремел взрыв, были две ярко-жёлтые звезды, сияющие на исполосованном ранами лице Шуджи. Он выглянул из окна хозяйской спальни за мгновение до смерти. Ту часть души, что чувствовала за партнёра, накрыло лавиной вампирских эмоций. Виной, сожалением, ужасом, печалью, гневом, отчаянием и совершенно диким, безумным счастьем. Потом всё разлетелось в огненные искры. «А вот такое счастье как раз для нас», — вновь проглотив горькое признание, успел подумать Такаши. После чего весь мир заслонила Смерть.***
Снег, неожиданно решивший выпасть под утро, накрывал собой пепелище, оставшееся от Домика в Лесу. Смерть ходила между обломков, осторожно и с материнской заботой собирая почившие души. Вернее не совсем так. До вампирских ей дела не было: они разлетелись вместе с телами. Она вытягивала из хитросплетений человеческого организма всего одну душу. Душу звезды, единственной в своём роде, полюбившей простого Мертворождённого. Кроме этого следовало ещё найти то, что осталось от души этого самого Мертворождённого. Чтобы укутать звезду в одеяло из его пепла и отправить на небо. Туда, где они, может быть, получат своё личное, заслуженное счастье.