Вспомни свою смерть

— Крепчай, мой друг, как волны в море, И никогда не отвернись спиной. Пусть никакое в мире горе Не оставит жизнь пустой… Крепчай, мой друг, ведь ты свободен И ветер хлещет прямо в грудь. Он вечность будет беззаботен, И ты, мой милый, беззаботен будь…      Ласковый шёпот ложился на высохшую кожу и успокаивал, перемежаясь с шумом моря за окном. Пухлые ладони матери обнимали и гладили по волосам.  — И ветер хлещет прямо в грудь. Он вечность будет беззаботен… — пела она и перебирала светлые пряди волос.       Голос грубел и наполнялся хрипотцой. С каждой строчкой в нём появлялось всё больше шипящих и рычащих ноток. Но прикосновения мягкости не теряли.  — И ты, мой милый, беззаботен будь, — почти что промурлыкал мужской голос.      Лба коснулись прохладные нежные губы, шею пощекотали кончики длинных волос. Чифую потянулся за лаской. — Баджи…     Мутный сон разбился от чьего-то оглушительного визга. Вздрогнув и распахнув воспалённые глаза, Мацуно проснулся. Прислушался. За стеной что-то гремело и звенело. Кто-то разговаривал.     Глупо было бы не догадаться, кто именно. Смертный понял довольно давно: совсем рядом, в соседней камере, был Баджи. Его голос можно было узнать из тысячи. Да и Казутора перестал приходить так часто, а, значит был занят.      Было страшно. За состояние Баджи, за их общение с Казуторой. Только страха Чифую уже не чувствовал. Он вслушивался в шепчущую тишину монастыря каждую секунду, и когда ухо улавливало звон цепей и знакомое кряхтение, успокаивался.     Светло-серые дни слились с тёмными ночами воедино. Ни Солнце, ни Луна больше не имели смысла. Ни имела смысла боль, накрепко вросшая в тело. Мацуно перестал различать сон и явь ещё, наверное, четверо суток назад.      По комнате гулял адский зимний холод, цепи примёрзли к запястьям, а ноги — к тонкому матрасу. Кажется, Казутора всё же сломал несколько костей, потому что гематомы и кровоподтеки уходить отказывались. Чифую понимал: если заснёт, рискует замёрзнуть насмерть. Поэтому он проваливался в мутную дрёму, полную голоса матери, слов Баджи и смеха Такемичи. После таких ночей очень трудно было понять, где именно находишься и что происходит. — И ты, мой милый, беззаботен будь… — пробормотал себе под нос Мацуно старую песню матери и снова закрыл глаза.      Всё что было до заключения в этой холодной камере казалось прошлой жизнью. Или жизнью до смерти…      А Баджи… Связанные с ним воспоминания размылись в череде бесконечного ледяного тумана. Иногда что-то вспыхивало перед глазами: языки пламени, например. Но вспомнить был то пожар, походный костёр или просто камин не удавалось.       «Я люблю тебя, Чифую. И никакие ночные твари этому не помешают», — вспомнил смертный сказанное Кейске когда-то давным-давно, вечность назад. И мысленно усмехнулся.     Море убаюкивало. Мацуно закашлялся, подавился, снова закашлялся. Устало прикрыл глаза и снова обратился в слух. Шум волн, голос Баджи (сон это или реальность?) и гулкий стук шагов в коридоре.      Мацуно сомневался в том, что всё ещё жив.      Вдруг в мутный серый мир ураганом ворвался до ужаса знакомый звонкий голос: — Тут кто-то есть? В этих комнатах? Не молчите! Я слышал голоса и кашель! Какие-то пленники?     Его уж точно не могло быть во сне. Уж точно не с такими словами. Уж точно не после смерти.     Именно этот голос вытягивал Чифую из пучины тёмных морских вод, где навсегда утонула вместе с матерью его часть. Именно этот голос окрашивал однотонные будни. Именно этот голос заставлял стискивать зубы и жить, потому что печаль в нём слышать Мацуно ненавидел.      Такемичи.     Юноша распахнул глаза и, кажется, впервые за долгое время по-настоящему увидел свет. Что-то в груди шевельнулось и потеплело.  — Вы — монстры! Как можно держать кого-то здесь?! Один сплошной холод! Ну, кто там? Отвечайте!      Захотелось расхохотаться. Только вот мышцы одеревенели и не двигались. Зато мозг заработал с кошмарной скоростью.     «Только не прекращай говорить, чёрт тебя дери, Ханагаки!— мысленно взмолился Чифую. — А то я снова подумаю, что это сон».     Но Такемичи и не прекращал. Он болтал какую-то чушь и нарочито громко возмущался. Словно знал, насколько тонкой стала грань для Мацуно. А тот цеплялся за родной голос изо всех сил и озирался по сторонам в поисках хотя бы чего-то, что могло бы послужить знаком.     Мысли приходили в порядок медленно. Медленно восстанавливались воспоминания. Тело тоже подчинялось неохотно. Но в конце концов Чифую припомнил, что специально оставил часть пергамента, ещё когда писал письмо. Если уж и Такемичи, и Баджи здесь, то сработало оно плохо, но сейчас было не до того.     Кое-как вытащив бумагу из-под матраса, Мацуно нащупал ближайший острый камень в стене и, не колеблясь, сделал тонкий надрез на ледяном пальце. Боль даже не почувствовалась, настолько они онемели.      Он пошевелился, звеня цепями, мысленно подзывая Ханагаки к двери, и улыбнулся краем губ, когда голос прозвучал ближе. Как же он скучал, боги…      Дрожа всем телом, Чифую принялся кровью выводить одно слово. Первое, что пришло на ум, но по ощущениям самое верное. Закончив, постарался как можно тише лечь на пол и подползти к двери. — Это же преступно! — не унимался Ханагаки. — Вы заперли их в ТАКОМ месте?! Мне отсюда тянет холодом! Они же замёрзнут! — Ну и пусть, — мрачно пробасил кто-то.     Такемичи за дверью драматично подавился воздухом. — Да как вы смеете?! Тут под дверью вон какое пространство! Сквозняки!     На пол легла тень, и Мацуно едва сдержал рвущийся наружу хриплый смех. Такемичи закрыл собой проём, и он свободно просунул в то самое «вон какое пространство» под дверью записку. — Пойдём уже, проклятый смертный. То, что тебя нельзя трогать, не значит, что ты будешь жить, — грубо окликнул Ханагаки вампир. — Твари… — пробурчал тот. — Всем бы вам, кровососам, по кинжалу в спину…     В ответ сопровождающие рыкнули, но, похоже, ничего не сделали. А Мацуно быстро забрал записку. В груди разливалось тепло. Такемичи понял. Он понял!      «По кинжалу в спину… Умно».     Чифую осторожно отполз назад и принялся незаметно рвать пергамент. Чтобы ни один вампир, ни один Казутора не различил написанное на нём кровью «кинжал».

***

Стук вампирских каблуков по каменному полу вторил оглушительному стуку сердца. Такемичи всё ещё не мог восстановить дыхание после встречи с Чифую. В том, что это был именно он, Ханагаки не сомневался. И кашель был знакомый, и его собственных сигналов никто другой бы не понял. Когда из-под двери показалась записка с кровавой надписью, Ханагаки пробрала дрожь, которую он тщательно замаскировал под холод. А сейчас его на смену ей пришёл самый настоящий гнев, который маскировать не было необходимости. Но нужно было быть осторожней. Там, куда его вели, если верить слухам и шепоту монастырских стен, находился некто пострашнее всех виденных смертным вампиров. Некто по имени Тайджу. Такемичи слабо верилось в то, что он в самом деле увидит демона. Ну не могло с таким простым парнем, как он, произойти что-то настолько из ряда вон! Ладно вампиры, о них слышали, с ними сталкивались. Но демоны?! От одной мысли о том, на что способны эти существа, по телу бежали многочисленный мурашки и царапали своими маленькими коготками кожу. Однако то был именно демон. Это Ханагаки понял сразу, как только вошёл (вернее, его ввели) в комнату. В первую очередь по тому, как мгновенно напряглись стоящие рядом вампиры-сопровождающие. Они буквально вытянулись в струнки. Разве что волосы дыбом не встали. Сам же смертный почти ничего не почувствовал и понял их реакцию только после того, как перевёл взгляд вглубь комнаты. За массивным письменным столом располагался мужчина, на вид лет тридцати восьми. Всем своими видом он внушал страх: от сдержанной, и в то же время вальяжной позы до строгого чёрного костюма, стоящих дыбом бело-голубых волос и вереницы толстых серебряных перстней на пальцах. Он постукивал ими по столу и хмурился, явно размышляя о чём-то. На памяти Такемичи это был первый случай, когда комната, в которой присутствовали вампиры, не казалась холодной. Наоборот, даже от самих стен исходил удушливый жар, будто из кузницы. — Господин, — тихо проговорил один стоящих рядом вампиров, — мы привели его. Такемичи Ханагаки. Тайджу даже не вздрогнул. Подождав немного, он медленно развернулся и встретился с Ханагаки взглядом. Время застыло. Смертного словно обдало жгучим, самым горячим на свете огнём. Он не смог скрыть реакции и вздрогнул. Глаза Тайджу полыхали ярко-жёлтой яростью. Несмотря на почти идентичный цвет, эти глаза не шли ни в какое сравнение с глазами Ханмы. Да и ни с какими другими, виденными ранее. Очнулся Ханагаки лишь тогда, когда на спину легла отрезвляюще холодная вампирская рука. — Поклонись, — прошипел ему на ухо охранник. А Такемичи неожиданно резко и громко ответил: — Нет. На удивление, настаивать вампир не стал. Лишь отвернулся и сам наклонился, уверенно уставившись в пол. — И почему же «нет»? — раздался вдруг со стороны стола глубокий низкий голос. Что-то в нём было странное: слова скрежетали и резали слух, будто бы тоже обжигали. От этого было не по себе. Но Такемичи, несмотря на дискомфорт, не мог отвести взгляд. Сердце оглушительно бухало в груди. Однако голос всё ещё звучал поразительно ровно: — Вам ни к чему лживое подобострастие. — Отчего такая уверенность? Может, мне нравится смотреть, как гордые маленькие смертные, вроде тебя, кланяются и кривятся от отвращения к себе? — Нет, не нравится. Такемичи и сам не знал, откуда взялась эта уверенность. Но Тайджу не походил на тщеславное существо. — Что ж, ты прав, — мрачно хмыкнул тот и одним плавным, хищным движением поднялся из-за стола. «Я бы сгорел под этим взглядом, если бы было возможно, — подумал Ханагаки. И тут же мысленно исправил себя: — А это, наверное, возможно». Тайджу приблизился и бесцеремонно наклонил голову смертного на бок. Тот даже не пробовал сопротивляться, только вздрогнул от боли в плече, где ещё не зажила рваная рана от последнего укуса Манджиро. Именно её демон и разглядывал. Свежую, едва покрывшуюся новым слоем нежной тонкой кожи. Он задумчиво огладил её пальцами, словно оценивая нанесённый какой-то заграничной посылке ущерб. Это длилось около минуты, в течение которой Такемичи казалось, будто кожа в тех местах, где касался Тайджу, плавилась и кипела. Однако, когда пытка закончилась и демон отстранился, смертный дотронулся до них и с удивлением заметил, что никаких повреждений там нет. — Хорошо, хорошо, — тем временем проговорил Тайджу, удовлетворённо кивнув чему-то своему. — Скажи мне теперь: знаком ли тебе некий Манджиро Сано? — Нет, понятия не имею, о ком вы, — процедил Ханагаки. Но демон лишь покачал головой. — Неубедительно. А знаком ли тебе смертный по имени Чифую Мацуно? — Он тут при чём? — Знаком, значит, — Тайджу удовлетворённо хмыкнул. — Так вот. Если будешь лгать, я прикажу этим ребятам, — он указал на так и не разогнувшихся вампиров, — убить его. В груди похолодело. Такемичи против воли нервно сглотнул. Как ни пытался он сообразить, блеф ли это, выходило, что жизнь Чифую для этих вампиров на самом деле ничего не стоит. — Хорошо, — тихо согласился Ханагаки в конце концов. — Ещё раз. Знаешь ли ты Манджиро Сано? — Да. — Снились ли тебе сны о нём? — Да. — И что ты о них думаешь? — Почему мне кажется, будто вы знаете ответ? — нахмурился Такемичи. — Потому что, возможно, так и есть, — совершенно серьёзно ответил Тайджу. — Говори. Перед глазами пронеслись все сны с участием Сано. И кошмары, мучившие целый месяц до встречи с ним, и тот длинный странный сон с грозой, лесом и лабиринтом. Теперь, узнав Главу лучше, Такемичи понимал, что значили эти сны. И, в особенности, последний: тот, в котором был вампир-ребёнок Майки, много солнца и тепла. Самая глубина его души. — Манджиро — самый страшный из всех вампиров, — проговорил смертный в итоге. Тайджу расхохотался. Громко, рокочуще и резко. А отсмеявшись, сказал: — Отлично. Ты и в самом деле тот, кто мне нужен. Ха, удалось всё же надуть Такаши. «Опять Мастер?» — Что вы имеете в виду? — осторожно уточнил Ханагаки. — Вы знаете Мицую? Огромные огненные глаза снова метнулись к нему и просканировали долгими изучающим взглядом. А потом демон мрачно усмехнулся и отвернулся. — Дольше вас всех вместе взятых, — его голос звучал глухо. — Глупейший Видящий из тех, что я встречал. Пытался меня остановить! Сказал, что смерть этого вампира, папаши Сано, дорого мне обойдётся. Уговаривал не проклинать его сынка! Но что же в итоге? Я почти что уничтожил этого Манджиро, а Такаши удобряет собой землю! — Он… — выдавил Ханагаки. Голос резко пропал. Из лёгких вышибло весь воздух. Это правда? Или только послышалось? Мозг играет в свои гадкие игры со страхами? — Мёртв, как и следовало ожидать, — обрубил Тайджу. — Глупейший… На миг показалось, что это тихое «глупейший», произнесённое в пустоту и мрак, чем-то походило на «самый страшный», сказанное самим Ханагаки минутой ранее о Майки. Но ощущение быстро исчезло, оставив после себя лишь глухую боль и иррациональный гнев. На глаза накатывались горькие слёзы обиды. Как в детстве, когда умерла бабушка. Тогда он стоял перед Такаши и плакал, уткнувшись в полы его туники. А Мастер грустно улыбался и ласково гладил по голове. Но сейчас некому было гладить. Сейчас вокруг были лишь враги. Такемичи проглотил вязкий ком в горле, собрал все силы и яростно выкрикнул: — Вы пожалеете обо всём, что сделали, когда придёт Манджиро! В ответ Тайджу только хохотнул, резко развернулся и проговорил своим жутким хрипящим голосом: — Верно, пусть приходит. Полюбуется на твой изувеченный труп перед смертью. Такемичи подавился воздухом. Хотелось выкрикнуть в лицо этой твари всё, что он о них думает. Хотелось колотить его долго-долго. За Манджиро, за угрозы, за Чифую, за их город. Но он заставил себя захлопнуть рот и молчать. Такаши бы не одобрил такого неосмотрительного поведения. Такаши бы на его месте думал о том, как можно выбраться. И тут Ханагаки впервые заметил то, на что раньше не обращал внимания из-за темноты и гипнотизирующего взгляда Тайджу. На бедре у демона были ножны очень знакомого размера и формы. Без сомнений, там был один из их с Чифую кинжалов. Мозг лихорадочно заработал в попытках принять решение. Бить руками смертный не мог, так что оставались только слова. И одно единственное преимущество — знания. Он наконец-то смог расшифровать весь сон про Майки. Как будто знал это всегда. Знал, что значат трупы семьи Сано, знал, что такое буря, знал, чья могила спрятана глубоко в лесу души Манджиро. Именно этими знаниями можно было воспользоваться. Такемичи сделал глубокий вдох, одновременно и успокаиваясь и набираясь сил, и заговорил: — Так ОН поступил с вами? Манджиро. Именно это Манджиро заставил вас испытать? Вы пришли к Саре, а она была мертва? Могу представить, как это ужасно. Вспоминать такое сейчас — почти то же самое, что вспоминать свою смерть, верно, Тайджу? Это «вспоминать свою смерть» пришло как-то внезапно. Такемичи даже не успел понять, откуда оно взялось, потому что Тайджу вдруг резко обернулся и тёмным яростным вихрем метнулся к смертному. Сильные пальцы обхватили горло и плотно сжали, перекрывая доступ кислорода. Глаза пылали огненной яростью. Даже зная о своей неприкосновенности, Ханагаки испытывал животный, первозданный страх. Инстинкты визжали о том, что нужно бежать, и как можно дальше. Но он не двигался. И даже не пытался вырваться. Тайджу низко приглушённо зарычал и впечатал его в стенку. — Не смей говорить о смерти, ребёнок. Что ты можешь знать о ней, о боли и страхе? Взгляд сам упал на склонившихся к полу вампиров. Затем снова поднялся на демона. Теперь в его лице было что-то другое, что-то более глубокое. Такемичи чувствовал жар, исходящий от его тела, видел, как трясутся, но не движутся, ощущая его, эти вампиры. В голову пришёл ответ. Смертный просипел: — Всё. Лицо Тайджу исказилось. Он схватил Ханагаки за волосы и перевернул, больно ударив головой о камень. Затем отстранился на мгновение и порвал холщовые штаны вместе с бельём. Такемичи вскрикнул, почувствовав, как внутрь проникают раскалённые пальцы. Он всё ещё помнил о том, что вред ему не причинят, но жуткие воспоминания о ледяных жадных руках мутили рассудок. Смертный упёрся руками в бёдра демона, всеми силами пытаясь оттолкнуть его, но вдруг нащупал замшевые ножны. Отрезвляющие мысли вернулись. Ханагаки стиснул зубы, постарался абстрагироваться от адской боли, которую приняла горячая кожа Тайджу, и осторожно вынул кинжал. «Если ради Чифую нужно перетерпеть это, то плевать», — мелькнуло в голове. Такемичи быстро прижал кинжал к груди и зажмурился, приготовившись. Но всё закончилось так же резко, как и началось. Пальцы исчезли, как и давление на голову. Тайджу отстранился. У уха прозвучал его голос: — Что ж, возможно, что-то ты и знаешь. Или ещё только узнаешь. Мне всё равно, — потом температура в комнате понизилась. Развернувшись, Такемичи увидел лишь удаляющуюся напряжённую спину демона. Он подошёл к какому-то шкафу, достал оттуда новые штаны и, не глядя, бросил их смертному. — Переоденься. И уходи. Ханагаки посмотрел на его сцеплённые в плотный замок пальцы, на идеально ровную широкую спину и тихо выдохнул. Кинжал он спрятал под рубахой, зацепив за резинку новых штанов. Перед тем как выйти смертный бросил ещё один взгляд на застывшего в одной позе Тайджу. В голову сама собой пришла странная мысль: «Ещё никогда я не встречал никого страшнее этого демона».