RED

Сан не был уверен, зачем он позвонил Ёсану. Он и не был уверен, стоит ли ему вообще звонить. Скорее всего, нет. На самом деле, он уже чувствовал уколы сожаления, царапающие его кожу. Разум был затуманен, тяжелые эмоции отягощали его. У него немного кружилась голова, и он не мог сказать, было ли это только физически или эмоционально тоже. Сан чувствовал себя не в порядке. После разговора с бабушкой он понял, что никогда не поправится. Он был на вершине своего счастья, и это было больнее, чем должно было быть. Любовь не вылечит его. Не смогла вылечить. Он никогда не ждал, что Ёсан — или даже Уён — станет его целителем, это точно, однако они оба принесли ему так много, что он надеялся, что в каком-то смысле этого будет достаточно. Он не мог этого отрицать; Уён заставил его почувствовать, что выздороветь возможно, он показал ему правильный путь и так сильно помогал справляться со своими эмоциями и просто-напросто жить. Ему даже не нужно было пытаться; просто находиться рядом было достаточно. С Ёсаном всё немного по-другому — вот почему Сану не нравилось думать о них обоих одновременно. Старший был глотком свежего воздуха. Он был кем-то, с кем Сан был немного менее близок, но всё же чувствовал комфорт. Был тем, кто необъяснимым образом завладел его сердцем. А может, он не мог найти объяснения, потому что слишком застрял в чёрном облаке, постоянно висящим над головой. Сан глубоко дорожил Ёсаном, хотя у него ещё не было времени понять цель и глубину этих чувств. Однако проблема, которая не изменится, была не в них; дело в том, что Сан никогда не станет тем, кем он хотел быть. Он никогда не почувствует себя достаточно хорошо, чтобы иметь нормальные отношения с Ёсаном. Он никогда не избавится полностью от насилия, преследовавшего его день и ночь, от мыслей и страхов. Он никогда не был бы нормальным ребёнком, чёрт возьми, независимо от того насколько значительными были его отличия от других. Сан пытался, но мог бы сделать больше, чтобы поправиться, думал он. Но он этого не сделал. Всю свою юность он чувствовал, что не контролирует свою жизнь. У него украли возможность этого с самого детства. Его таскали из одного дома в другой. Выдернули из жизни, к которой он привык. Запихнули туда, где он чувствовал себя небезопасно, прежде чем наконец дали возможность вернуться домой, к бабушке. Кто-то должен был сказать ему, чтобы он перестал бояться потерять всё. Кто-то должен был сказать ему заводить больше друзей, ставить себе жизненные цели, планировать своё будущее. Но никто этого не сделал. И, может быть, это была вина Сана, а может, и нет. Это не имело значения. Никого нельзя было винить; в любом случае уже было слишком поздно. Потому что в любом случае никто не говорил ему строить будущее для себя, никто не говорил ему, что в какой-то момент он возьмёт бразды правления в свои руки, и даже его мать не сможет украсть их у него. Никто не сказал ему, и он так и не понял, но вот он здесь, так и не научившийся хоть немного заботиться о себе. Вот он здесь, слишком сильно ненавидящий себя, слишком много думающий и подавляющий самого себя. И вот он сидит на заснеженной траве и ждёт Ёсана. Он решил рассказать ему всё. Начиная от причины, по которой он встретил его, до того факта, что он близок к тому, чтобы сойти с ума от тревоги, раздирающей его внутренности каждый день, с тех пор, как он впервые услышал, как его родители кричат ​​друг на друга из своей спальни. Он хотел быть откровенным в том, насколько он сломлен, раз и навсегда. С него хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Когда Ёсан пришёл, он сел прямо рядом и скользнул холодными пальцами по цветующей синяками шее Сана, будто надеясь, что сможет успокоить боль. — Всё нормально? — Я не совсем об этом хотел говорить, — тихо признал он, и если это был ещё и способ отвлечься от того факта, что с ним не всё в порядке, то пусть будет так. — Оу. Думал, ты просто хотел потусить вместе. Хорошо, когда будешь готов, я слушаю. Старший взял Сана за руку, и последний вздрогнул, собираясь отдёрнуть её, когда почувствовал, как обхватила и вторая ладонь, согревая пальцы. Он уставился на Ёсана, который даже не оглянулся. Прорисовывал детали его лица, тонкие линии каждой его черты, нанёс на карту его родимое пятно кистью с ярким цветом, нашёл несколько родинок на его коже, несмотря на кромешную темноту. Сан должен во многом признаться этому человеку, но для начала у него были допросы. — Почему ты не сказал Хонджуну о том кто я? Разве это не было бы безопаснее для твоих друзей? И не будет ли безопаснее для тебя? Как ты мне доверяешь? — Это снова говорит твоя неуверенность, Сан-а... Мы знаем друг друга слишком долго, чтобы я не доверял тебе. И ты бы уже причинил мне боль, если бы поставил перед собой такую ​​цель. Хонджун не доверяет другим. Он защищается. И я не думаю, что ему нужно знать, поскольку то, что происходит между нами, никак не связано ни с одной из наших работ. — Что, если я скажу тебе, что всё это основано на миссии? Сан вздрогнул от собственных слов, хотя Ёсан оставался невозмутимым. Честность жалила. — Если ты скажешь, что мы встретились из-за миссии моей организации, я не удивлюсь, — осторожно, но без тени колебания произнёс старший. — Но если ты скажешь, что всё, что касается нас, это только часть миссии, мне будет больно. Младший чуть крепче сжал его руку в попытке успокоить. Миссия всегда забывается, когда он с Ёсаном. — Нет, конечно нет. Но почему ты не удивишься? — Обстоятельства, Сан. Я немного проработал в этой сфере, как и ты. Я знаю, как работает внедрение. У меня были сомнения, хотя все они были только гипотезами. Я почти уверен, что никто не подсыпал мне наркоты в напиток, я бы почувствовал присутствие позади себя. Я всегда чувствую, это навык, который я усовершенствовал много лет назад. Ёсан усмехнулся, глядя прямо на Сана. — И то, что ты был болтливым, тоже. Помню, я заметил, что ты не выглядел так, будто готов знакомиться с кем-то, но при этом казался очень открытым для разговоров. — Не думал, что это выдаст меня. На что старший покачал головой, прежде чем положить её Сану на плечо. Сердце последнего забилось от их близости, и он почти задался вопросом, не стал ли он снова подростком. На какое-то время он потерялся в словах Ёсана, в его успокаивающем голосе. — Не выдало. Это произошло, когда я узнал тебя. Когда я увидел, что за тобой охотится опасная организация. Какого чёрта ты пошёл в бар в таком состоянии? — он глубоко вздохнул, но продолжил. — Я серьёзно, но я не знал точно. У меня просто было какое-то предчувствие. Я имею в виду, что я обнаружил, что ты был с Сонхва, и я также знал, что он уже уничтожил организацию с информацией... Просто это имело смысл, когда ты спросил меня, даст ли Хонджун тебе какие-то документы. — Хоть у тебя и были подозрения на мой счёт, ты не был особо осторожен. — Честно говоря, я знаю, что Сонхва не из тех, кто приказывает убить или даже напасть без причины, и я не вижу причин для того, чтобы ты нападал на меня или мою организацию. И ещё до того, как я узнал, что ты с Сонхва... Я просто смотрел на тебя, Сан. Я имею в виду... Легко понять, если кто-то злонамерен, когда знаешь, где искать. Когда смотришь на ненужные детали. Такие вещи, как принести мне крем для рук, когда ты видишь, что у меня кожа сухая... Если бы ты был так сосредоточен на миссии, ты бы не заметил, — подтвердил Ёсан и глубоко вздохнул, заметив, что Сан не выглядит убеждённым. — Я имею в виду, ты бы не убирал прядь волос с моего лица. Ты бы не приносил мне выпить. Ты бы не покупал мне цветы. Ты бы не проявлял такой обычный интерес. Ты бы не пёкся о деталях, которые остались незамеченными, не имея перед собой чёткой цели. Ты никогда не угрожал никому из нас, Сан-а, даже Хонджуну, который не может вынести твоего присутствия и который ясно дал это понять. Ты добрая душа. Добрая, но грустная душа. И я знаю. Давно понял. В этих словах не было негатива, но у Сана на языке осела горечь, скользящая вниз по пищеводу и просачивающаяся в вены, чтобы осесть глубоко в сердце. Таким он всегда видел своего отца: доброй, но грустной душой. Таким же. Да, точно таким же, как и его семья. — Моя миссия состояла в том, чтобы заполучить твоё доверие, выкрасть информацию о той организации и исчезнуть из твоей жизни. — И ты сделал только одно из трёх. Он не заслуживал Ёсана. Он не заслужил такого снисходительного человека. Сан хотел бы, чтобы он говорил всё это перед Хонджуном. Чтобы тот на него накричал, толкал в плечи, говорил много жестоких вещей в его адрес и, может быть, даже дал пощёчину. Или две. Но в глубине души он знал, что Хонджун тоже не такой. Нет, лидер бы только с недоверием смотрел на него и сказал уйти полным злобы голосом. Потому что, в отличие от самого Сана, Хонджун не был злым или жестоким. Наоборот, он был прав. Он не любил кровь, он не был жестоким и безрассудным. Хонджун думал, прежде чем действовать. Младший слегка усмехнулся и, прежде чем его невесёлый смех стал громче, достал нож из сапога, заставив его блеснуть в лунном свете. Он почти видел искушение в холодном металле. — Что ты делаешь? Честно? У Сана не было ответа. Он мог только вспомнить, как то же самое скользило по его запястью, почти зовя за собой. Пальцы двигались без единой мысли. Дело было в том, что Сан ненавидит себя. И как бы странно это ни было, иногда он надеялся, что и другие тоже. Хотел, чтобы они видели в нём то же, что видел он сам. Иногда Сан искренне верил, что заслуживает того, чтобы его ненавидили так же сильно, как и он. Сан чувствовал бы себя лучше, знай он, что Ёсан его ненавидит. Но Ёсан не ненавидел. И было как-то больно. Было больно, потому что он знал, что доставляет ему неприятности. Всегда. Было больно, потому что Ёсан заставил его усомниться в словах, которые вбила ему в голову мать, а сомнение ранит сильнее, чем уверенность. Ты делаешь мне больно, Сан. Постоянно. Будучи внутри, и даже когда вышел оттуда. Постоянно. Было больно, потому что он постоянно слышал слова своей матери в голосе Уёна где-то в глубине сознания. Было больно, потому что именно в этот момент Ёсан был настоящим ангелом, но как только Сан останется один, он услышит те же самые слова, сказанные этим глубоким медовым голосом. Было больно, потому что всегда было одно и то же, и всегда будет. Слёзы навернулись на глаза Сана, дыхание сбилось. — Эй, Сан, ты в порядке? — спросил Ёсан, внезапно забеспокоившись из-за его молчания. — Конечно. Но он слышал ложь в его небрежно-блаженном ответе. Кто угодно услышал бы. — Поговори со мной… — Прости. Я не знаю, что со мной сегодня... — Не извиняйся. Это шок из-за вчерашнего? Сану потребовалось некоторое время, чтобы вообще вспомнить, что произошло вчера. Произошло многое, и на него нахлынуло столько эмоций, что он сразу же почувствовал себя в тысячу раз хуже. Он не мог дышать, хотя физически всё было нормально. — Нет, я забыл, если честно. Я не знаю, Ёсан. Я не должен был звонить тебе, прости. Легкое замешательство затуманило его мысли. Он даже не мог сказать, почему вообще позвонил Ёсану. Такой, такой слабый. С тем же успехом мог бы исчезнуть в полном одиночестве. — Нет, всё в порядке, Сан-а. Я рад, что ты это сделал. Правда. Но ты выглядишь усталым. Эмоционально и физически. Тебе лучше отдохнуть. Хочешь вернуться ко мне? Или... хочешь, я провожу тебя домой? Парк вдруг показался жутким, по коже пробежали мурашки. Сан был недостаточно тепло одет, но он знал, что это не из-за этого. Его кожа покрылась пупырышками. Он ненавидит это чувство; старое, с которым он познакомился, когда был ещё ребенком. Вздрогнув, он поник головой. — Всё в порядке, Ёсан-а, — пробормотал он. — Думаю, я останусь здесь ненадолго. Прояснить мысли. — Ты уверен, что это хорошая идея? — Нет ничего более похожего на "хорошую идею". Я не знаю. Я думаю, мне нужно побыть одному. Понятия не имею, зачем я звонил тебе, ты не должен был... прямо посреди ночи... тебе не стоило приходить. Прости. — В миллионный раз: всё в порядке, Сан-а. Правда. Однако, ты не выглядишь так уж хорошо. И я не уверен, что это хорошая идея оставлять тебя одого на улице в такой час. В каком бы ты ни был состоянии. Разве ты не поэтому меня позвал? Младший несколько раз моргнул, прежде чем покачать головой, внезапно вспомнив. — Нет, я позвонил тебе, потому что устал от себя и подумал, что ты должен знать, что мне не станет лучше. Ты заслуживаешь лучшего. Я разбит. Это не изменится. Вот и всё. — И какое бы самоуничижение с тобой ни происходило, в нас это тоже ничего не изменит. — Ты, должно быть, ангел, — выдохнул Сан, ожидая, что на глазах навернутся слёзы, но этого не произошло. Сан чувствовал себя оторванным от всего, что пытался обработать его мозг. "Травмы", как назвал это терапевт, когда он был подростком. Она также упомянула, что необходимо помочь мозгу обработать это, чтобы предотвратить дальнейшее повреждение. Слишком поздно, честно. — Спасибо, Ёсан. Ему не отвечали долгие минуты. Старший знал, что сейчас должен уйти. Это то, о чём его попросили, хотя Сан чувствовал себя ужасно из-за того, что заставил его сначала прийти, а потом уйти. Однако он был почти уверен, что если ещё раз извинится, Ёсан заклеит ему рот изолентой. — Я думаю, что должен вернуть тебя к Сонхва. Что думаешь? — Я не готов идти, — пробормотал Сан так тихо, что ему стало интересно, услышал ли его старший. Он не хотел быть трудным, он не хотел так волновать Ёсана, он не хотел заставлять его идти в парк посреди холодной ночи, он не хотел быть таким надоедливым, но он был. У Сана была физическая блокировка при мысли о возвращении домой. — Спокойной ночи, Ёсан-а. Напиши мне, как только будешь в безопасности в своей постели, — сказал он с улыбкой, накинув шарф на шею и голову мужчины, чтобы защитить его от попадания снега. — Пойдём со мной? Ёсан крепче сжал его руку, глядя ему прямо в глаза, пытаясь убедить единственного человека, которого, как он знал, он не мог убедить. Сан был упрям, потому что всегда следил за глубиной своих эмоций, и, к сожалению, никакой взгляд не мог стереть эти чувства. И поэтому младший осторожно покачал головой, но тепло улыбнулся. Несмотря на то, что он выглядел таким пустым, испуганным и усталым, как только его губы изогнулись вверх для Ёсана, его глаза засияли искренностью. И на секунду тот забыл, что Сан стал в каком-то смысле хрупким, потому что он выглядел как самая сильная душа, искренно демонстрируя глубокие ямочки. Ёсан был убежден, что ему стоит вернуться домой одному, хотя это было больно, потому что даже если было не совсем безопасно оставлять Сана там, он должен был уважать его просьбу. И если с Саном что-нибудь случится, Ёсан без колебаний побежит к нему. Тысячи раз. Поэтому он кивнул, нежно поцеловав своего возлюбленного — если он мог позволить себе так называть его — в лоб. — Спасибо... я... — младший замер, его теплый взгляд стал более серьёзным, пальцы сильнее сжали руку, за которую держались. — Я люблю тебя, Ёсан. Сан видел нерешительность в движениях Ёсана, когда тот взъерошил ему волосы, а затем ушёл — после того, как ответил взаимностью, конечно — но на самом деле был благодарен. Опять же, он не мог сказать, о чём думал другой, но надеялся, что это было мирно. И это потому, что Ёсан был доволен своим решением. Это было правильно. Он доверял Сану. Он заслуживает, чтобы ему доверяли. Как только он остался один, в голове младшего закружились мысли — голова упала на руки. Он действительно был грустной душой. Как его отец, как его сестра, и это было очень больно. Чтобы оставаться сильным. Дышать. Существовать. Просто быть, чувствуя себя одиноким. Но больно было не то, что он был одинок, больше нет. В этом было гораздо больше глубины. Нож крутился в пальцах, случайно разрезая подушечку указательного. Кровь взяла верх над потоком его эмоций, разум преследовали воспоминания. Не только кровь сестры, нет. Уёна, очевидно, тоже. Сонхва. Ёсана. Его собственной. Он почти слышал их голоса, говорящие ему, что с ним всё будет в порядке, обещающие, что всё будет хорошо. Всё будет хорошо, солнышко. Но Сан слышал эти слова как горькие, а не успокаивающие. На этот раз слёзы обожгли его глаза. Потому что он не чувствовал себя хорошо, он не чувствовал себя в порядке, и он даже не хотел этого в этот момент. С Сана было хватит. Хватит. Хватит. Хватит. Где-то в глубине души, на задворках сознания, Уён повторил, чтобы он бросил свой нож. Сонхва с Ёсаном тоже. Вот голос Хонджуна, говорящий ему вернуться с правдой, несколько нарушил его транс. На секунду он задумался, стоит ли ему пойти и рассказать лидеру обо всём. Попросить о помощи, несмотря на отказ Сонхва. Умолять Хонджуна помочь ему — им — и быть искренним хоть раз спустя столько лет. Пальцы были готовы отпустить оружие. Правда были. Но потом он понял, насколько всё это бесполезно. Сан даже не чувствовал себя в безопасности с самим собой, у него были некоторые проблемы, коренящиеся глубоко в его мозгу и сердце, за пределами всего, во что он себя зарыл. Хватка Сана на ноже усилилась. Нет, он не мог выпустить из рук своё оружие. Уже нет. Всё его сознание просило увидеть тёмную, малиновую кровь. Ему никогда не становилось лучше, он не изменился с детского сада, когда его глаза внимательно следили за всем, что было достаточно алым. Сан наконец понял; он никогда не изменится. Каждый боец ​​в своей жизни проиграл хотя бы один бой... Пришло время Сану проиграть свой. Всё его тело расслабилось от осознания вывода, сделанного после стольких лет. Он больше не будет драться. Его глаза стали стеклянными, когда он кивнул, соглашаясь. Хорошо. Хорошо. Хорошо. И на этот раз это правда было. На этот раз, когда лезвие его оружия пронзило кожу, он не почувствовал сожаления. И он продолжил, раз, два, три, и сбился со счёта. Боль была настолько сильной, что приглушалась, настолько резкой, что её можно было терпеть. Следующим, что уловили его чувства, был окрик его имени, звучавший совсем недалеко. Взгляд его проследил за звуком и упал на человека, на чьём лице был написан чистый ужас. Он бежал к нему. Ёсан не ушёл. Он остался неподалёку, присматривая за ним. И из всего, что он ожидал увидеть, это, вероятно, не входило в список. С влажным кашлем кровь полилась по подбородку Сана, несколько капель упали на джинсы. Кровь. Это то, что ему было нужно всё это время. Но не чья-либо кровь. Его. По правде говоря, он не был монстром. Он просто хотел убить себя больше, чем кто-либо другой. Его вес оказался слишком тяжёлым для мышц, но он, тем не менее, продолжал сидеть, тело болело слишком сильно, чтобы двигаться, а лёгкие грозили сдаться. Всё было в порядке, хоть демоны и победили. Руки держали его, давая отдых мышцам. — Пожалуйста, не расстраивайся, — пробормотал он, метнув глаза на измученное лицо любимого. — Сан... Сан-а... Ч-что ты сделал... Сан... Пожалуйста, не вырубайся... — Не расстраивайся, я устала расстраивать других. — Милый... Я-я позвоню тому, кто может помочь... Я позвоню Юнхо. Он спасёт тебя. Я спасу тебя. Кто-нибудь сможет спасти тебя, ты будешь в порядке. — Ёсан-а... Я устал грустить. Так что не расстраивайся, пожалуйста. Для меня. Кожа стала бледной, очень-очень бледной. Ёсан схватил телефон и позвонил Юнхо, но прежде чем он успел приложить его к уху, чтобы что-то сказать, Сан захныкал, захлёбываясь кровью. Он наклонил младшего, чтобы его лёгкие дышали, всюду разлился красный цвет; на их одежде, коже и на земле, пачкая снег. — Не выключайся, пожалуйста... — всхлипнул он, закрыв глаза и схватив пальцами остывающую руку. — Я никогда не мог показать тебе должным образом, прости меня. Я люблю тебя. Теперь тебе будет легче, — невнятно пробормотал Сан, слабая улыбка застыла на его окровавленных губах. — Теперь я в порядке. Скажи Хва, что мне жаль. Так намного лучше. Это было так тяжело. Было слишком жестоко. Теперь будет легче. Я счастлив, Ёсани, так что не плачь, угу? — дрожащее дыхание Сана коснулось лица Ёсана. — Я ни о чём не жалею. Несмотря на слова утешения, в его глазах тоже стояли слёзы. Слёзы, которые, как только он моргнул, скатились по его впалым щекам, окровавленному подбородку и шее в синяках. — Я боюсь. Прости. На лице младшего было видно сожаление. Он врал, очевидно. Конечно, он о многом сожалел. Смерть не входила в это число. Однако оставлять тех, кто ему дорог, было невыносимо. Ёсан не позволил бы ему уйти в плохом настроении. Он не был тупым; было невозможно спасти Сана с таким количеством ран, которые он сам себе нанёс. Однако единственное, что он мог сделать, это успокоить его в последний раз. Убедившись, что на этот раз он перестанет бояться, перестанет сожалеть. Ёсан отпустил бы его только с мирным выражением лица, это меньшее, что он мог сделать. Поэтому Ёсан заставил себя смотреть, увидеть жизнь на этом лице, которое он так часто изучал. Его глаза остановились на взгляде Сана. — Не бойся. Не жалей. Скоро боль прекратится. Ты принял решение. Всё в порядке, Сан-а. Ёсан запечатлел в памяти ямочки слабой и грустной улыбки. Он не мог рискнуть упустить из виду ни одну деталь о таком красивом человеке. Внутри и снаружи. Он не мог позволить себе ничего забыть об этой прекрасной, страдающей душе. Потому что, что бы он ни делал в своей жизни, часть его пыталась расцвести. Часть, которая была красивой. Такой красивой. Что-то, чего Ёсан никогда не видел ни в ком другом. — Люблю тебя, — наконец произнёс Сан, аккуратно проговаривая каждый слог, глаза перестали сопротивляться желанию закрыться. Сану казалось, что он забыл что-то очень важное, как в тот раз, когда он вернулся со встречи с Чонхо. Только на этот раз он вспомнил. Он вспомнил своё обещание и то, как пусто оно звучало теперь, когда его веки были такими тяжёлыми. Он вёл себя как чудовище. Опять. Прости, хён. Я не вернулся домой. — Я люблю тебя ещё сильнее. Ты, наконец, вернёшься к Уёну, с тобой всё будет в порядке, — ответил Ёсан, когда медленный пульс Сана пропал. — Не бойся, я люблю тебя. Рука в его пальцах сжалась в последний раз, прежде чем расслабиться. Ночь была холодной и тихой. Снег всё ещё мягко падал вокруг Ёсана. Мир продолжал вращаться, как будто он не понёс потери. Мужчина онемел, его трясло, но слезы прекратились. Больше не было воспоминаний, которые можно было бы создать вместе с Саном. Ёсан уже увидел все улыбки, которые он когда-либо мог получить от него. Он уже насладился всеми объятиями, которые ему позволяли. Ёсан излил все те маленькие знаки внимания, которые он когда-либо мог дать или получить от Сана. Его сердце было пустым, но не от сожаления или недоверия. Оно было пустым от любви и пусто от потери. Ёсан всё ещё доверял Сану. Последний лишь сделал то, что считал лучшим для себя. Сан всегда был таким; немного отличался от других. С ним всегда что-то было не так. Это было несерьёзным, правда, но это было. Это всегда было и всегда будет.