vampire sunrise

— невероятная выдержка, — насмешка «свыше» отчётливо ощущалась несмотря на прикрытие нежностью. скрупулёзно рассматривая небесным голубым маревом раскинувшуюся в мягкости непривычной лаванду; жестом властным была закинута нога лежащего на бедро, а тазобедренный вжат в чужой пах. Харучиё, склонившись, щекочет россыпью волос светло-розовых лицо бледное, лыбу бесноватую не тая. обжигая дыханием, царапая губами шершавыми. в помешательстве такта оторваться невмоготу, — как у напитка, что днями вкуснее становится. тысяча зим прошла со дня твоего рождения, а ты столь неопытен, как оленёнок, не успевший окрепнуть. что же мне с тобой сделать? Риндо чувствует внутри себя агрессию, вызванную неловкостью. сердитый взгляд обращая на собеседника, промолчать решает. называть его «неопытным» было бы странно, не зная контекста, однако попадание в самую точку являлось ничем иным, как острым тыком в самолюбие, из-за чего, имея характер вспыльчивый, Хайтани принял решение чёткое этой ночью с него не слезать. руки, блуждающие по хладному, точёному мрамору, окончаниями фаланг пальцев одаряли теплом обманчиво чувственным, испепеляющим почти. кожа обещала запузыриться, как от лучей Солнца, но оставалась в непоколебимом спокойствии, как и владелец. однако тело, казалось, стремилось за каждым кисти движением дразнящим и изучающим, податливо выгибаясь под узорами, ведомыми только рисующему, что выводил Санзу. было приятно, но не настолько, чтобы Риндо издавал стоны. он, как шёлк, стремился за каждым прикосновением. как колкий холод, жаждущий завладеть имеющимся теплом, выгибался навстречу. не больше. — как сильно тебе понравится, если касаться будет серебряный нож? — от зацелованной шеи перемещается к раковине ушной, проводя по ней языком с пирсингом. с каждым движением языка складывалось ощущение, что Харучиё намеренно жевал ментоловую жвачку. если не пачку, – а может, лучше вилка? радиус поражения поинтереснее. горячая слюна прекрасно контрастирует с украшением — в сравнении — практически ледяным, стимулируя вампирскую сущность отозваться реакцией, зашипеть под незначительным серебряным шариком. Риндо, вслед коже, вторит шипению и неясно – от серебра, или раздражения. Харучиё залижет любые раны. — заканчивай болтать, — огрызается. Санзу это [не] нравится. будет наказан. словно ждавший возможности оторвать пальцы от тела, силуэт поднимается, оставляя после себя лёгкий след обморожения из-за слюны и умело согревающих касаний. фигура выглядит на фоне разноцветных неоновых лавовых ламп до того зачаровывающе, что Риндо в восторге немом удивляется, как вышло так без гипноза. атмосфера прекрасно сочеталась с подобранными им ароматами в комнату: партнёр заботливо жёг какие-то едва уловимые травы, добавив свечи с запахом освежающей текилы, насыщенного цитруса и чего-то совсем-совсем сладкого, как топлёный сахар. нога всё также остаётся покоиться на бедре, не подавая признаков дискомфорта. пока Хайтани не испробует крови — ему без разницы. Харучиё убирает руки подальше, единожды огладив бедро приподнятой конечности массажным движением, пусть нужды нет. Риндо же остаётся лишь недовольно вздохнуть. он не любил, когда Санзу — как и он — тянул момент. — что ещё скажешь? — нож доставая из кармана штанов покамест надетых, игриво царапает левой руки пальцы собственные, никак кровь не выдавливая. Хайтани смотрит беспомощно — от волнения, — весь из себя невинный, аж тошно. в каком-то смысле он действительно был невинным, практически не имея опыта быть в половом акте ведомым. во взгляде его предвкушение с примесью волнения того-самого неугомонного перфекциониста, который жаждал бы стать лучшим в своём деле. ему, явно, хотелось приступить побыстрее, повторять и повторять опыт, пока не «отпрыгает» навык свой. подвластен он на усмотрение одного-единственного — Санзу, что упивается чувством сим. мужчина не сдерживается, разрезая наружный покров и, не стесняясь, капает кровью над лицом собственным. Риндо тяжело сглатывает. глаза его отливают лиловым, сияя по краям радужки красным. как прекрасно было его лицо в цветах переливающихся огней. вслед поднялся. — смотри внимательно, Рин-до, — улыбка самодовольная, чеширскую больно напоминающая, становится шире всё. мужчина не брезгует, облизывая фаланги с привкусом металлическим медленно нарочито, со звуком, выражающим наслаждение. блядский Хайтани смотрит на него почти умоляюще, взгляд отрывать не смея, как и сказано, — хочешь попробовать? эмоция переменчивая во взгляде отвечает убийственно. молчание говорит само за себя: больно гордый. — а я так хотел с тобой поделиться… — чем дольше кровь попадает в рот, тем больше возникает вопросов, как эту дрянь пить возможно. но главное — спрос. Харучиё выражает незаинтересованность безынициативностью, медленно намереваясь встать. — хочу, — прерывистое. Риндо Хайтани и ненавидел, и обожал подобные игры с «едой». ощущение недосягаемости притягивало его, делая кровь в сто раз вкуснее, раззадоривая и аппетит, и сексуальное вожделение ввиду поступления в организм новой крови. запах – всегда самый отчётливый – солоноватый и сладковатый, тяжёлый, заставляющий внутренние ощущения переворачивать всё, –. . . пожалуйста, засунь мне пальцы в рот. — а где «господин»? — подумать только, как сильно сдерживается этот ублюдок. так сильно его заводят жалкие капли крови. а Санзу ведь даже не старался! — хреногосподин, — и вновь огрызается, взгляд отводя, да брови хмурит. Санзу гортанно смеётся своеобразно проявленному смущению. вечно смотреть можно лишь на три вещи: как горит огонь, как течёт вода, и как Хайтани заискивающе возвращает взгляд в упор, продолжение ожидая. Харучиё возбуждал такой Риндо: более осторожный, вдумчивый и неловкий. мягкий. он проявляет свою неловкость через агрессию, отчего с каждым разом всё сильнее хочется выжать из него душу всю, если та всё-таки есть. Санзу издевательски, невесомо касается губ чужих подушечками пальцев, всё ещё по задумке задерживая процесс. гортанное рычание побуждает лишь рассмеяться звонко нетерпеливости данной. тем не менее разочарованность тем, что быстро сдался, едва ли самого Риндо затрагивает, как только долгожданные пальцы в крови оказываются в ротовой полости. он вгрызается в фаланги клыками на мгновение, не желая разрывать кожный покров движением неосторожным, стимулируя яд в конечности языком — покусывая и смешивая красную жидкость со слюной, которая, из-за резко повысившегося слюноотделения, чуть ли не капала изо рта — получая за жест сий звонкий, колящий шлепок по ягодице; Санзу, яда действие тянущее чувствуя практически сразу, с упоением в параллельности с лёгким головокружением играет, не отставая, пальцами с чужим языком, проталкивая их то глубже, то вовсе щипая для повышения ощущений. Хайтани глухо, тихо стонет в наслаждении, и Харучиё очень хочется, чтобы он стал громче. Риндо сосёт отменно что кровь, что пальцы, что член, потому выражение лица того с его окровавленными пальцами во рту, старательно — даже их — заглатывающего, уже функционально «ожившего» после подпитки да добротно так раскрасневшегося в ушах, вызывает ментальное удовлетворение. Санзу, ей-богу, был готов кончить прямо сейчас. рука свободная тянется к заранее подготовленному лубриканту вслед мысли, что позицию хочется поменять на другую. — залезай на меня. будешь сверху, — взгляд возвращает целенаправленно невозмутимый, встречаяя абсолютно противоположный, со скептично приподнятой бровью. настроение поднималось с каждой минутой наедине с ним. нездоровое желание ущипнуть партнёра за бок побеждает, потому вовсе не сопротивляется. Санзу хотелось его сожрать. впрочем для самого Риндо нельзя не отметить, насколько восторженно Харучиё на него смотрит. как человек, которого, казалось, привлекали максимально хмурые люди. одним словом – больной, – дай я тебе помогу. закономерность того, насколько тает Риндо в руках и действиях напористых, или же каким нерешительным становится – поражала. в неозвученном ликовании Санзу приподнимается в сидячую позицию, смазывает пальцы в презервативе натянутом, синхронно, пусть беспорядочно, плечи до засосов целуя. – засосы быстро сойдут, ты же знаешь, – непонимающе. – поставлю новые, – он медленно вставляет фаланги, отодвигая другой рукой ягодицы. жидкость несильно щиплет – на радость ранам на пальцах, что не взял лубрикант для острых ощущений. Риндо, тем временем, с абсолютно непроницаемым и серьёзным лицом тяжело дышит, прикусив губу. кусаться он не заканчивает, переходя к испитию крови, царапанию клыками оливковой кожи, утыкаясь в плечо. одной рукой обвивая плечи партнёра, другой расстёгивает ремень и ширинку, доставая и стимулируя фаллос, пока Харучиё не заканчивает его растягивать. Хайтани берёт инициативу – к своему счастью или сожалению – надеть ему презерватив и вылить смазку самостоятельно, натыкаясь при открытии на светящийся презерватив. однако. – у нас сегодня какая-то дискотека? – в настроении непонятном, всё же, натягивает. – ага. будешь крутиться на члене, – вставляет не столь неторопливо, сколь аккуратно, начиная с привыкания на головке. откидываясь на спину, Санзу обхватывает для удобства чужие бёдра, помогая первое время в телодвижениях. большую часть совершает сам, позволяя о себя опереться. Риндо же, упёртостью своей данность не выдержав, скидывает чужие конечности и руками своими их в кровать вжимая. под контроль берёт глубину и угол проникновения в него члена, приподнимаясь да насаживаясь в своём темпе. зрительный контакт удерживая, Харучиё в исступлении ощущал какую-то особую, близкую связь в наслаждении. непривычный, до неприличия растрёпанный и горячий – временно оживший – Риндо, который забавно старался, вызывал улыбку совсем-совсем идиотскую. отвлекаясь от момента, Санзу тянется к члену в эрекции. он оказывается крепко зажат, обвитый снизу пальцами, когда как подушечка большого пальца на конце головки. кистью плавно начинает массирующе двигаться некоторое время вверх и вниз в темпе своеобразном, стимулируя ещё больше, пока Хайтани старательно совершает движения тазом, вводя и выводя из себя половой орган, стимулируя разные его зоны. тщетные попытки не стонать у него провалились – стонет, как развратный блудник, пусть и кончает всегда дольше, чем кто-либо. взгляд, устремлённый на Риндо внимателен, ничто не ускользнëт от него – ни движение, ни неправильный взгляд или вдох, ни-че-го. Харучиё был похож на вампира куда сильнее, чем кто-либо, извечно следящий за любой прошедшей реакцией, уповаясь ей, как маньяк. для него не существовало «не той», потому что страх подходил тоже. иногда – намного, намного больше. ничуть самостоятельно не страшась прощупывать дланью движением нарочито нежным и жадным, оглаживая в реакцию шипящую серебром насквозь режущим, он исследует даже Риндо точно продукт на деревянной доске: непередаваемо бережно, распробывая для удара колом осиным в самое сердце, дабы урвать самое вкусное. движения до раздражения обдуманные, чёткие, точны акупунктурно будто, готовые выпотрошить нутро. сосредоточенные настолько, что сойдут за кровную клятву: и мира не существует. только он, разделанный под взором пронизывающим по частям, и Харучиё – с глазами аквамариновыми, что сравнимы с упавшим на тебя небосводом. – устал? – цепко охватывает пространство, реагируя на эмоциональный фон. бёдра Риндо, в свою очередь, выполняя функции ожившего организма, начинают устало дрожать. он издевается над ним ещё некоторое время, намеренно надавливая на головку для оттока крови, прежде чем перевернуть партнёра на спину для самозабвенной долбёжки, пусть сам Хайтани готов продолжать на сплошной упёртости. у Санзу Харучиё в данный момент голове нет ничего – только Риндо, Риндо, Риндо. краснеющий Риндо, стонущий Риндо, смущённый и раздражённый Риндо, л ю б о й Риндо. ему нравилось всё, он хотел его всего. он не выдерживал бережный темп, потому что Хайтани был эфемерно хрустальным – потому всё ещё не разбит на осколки. Риндо обвивал его шею, дрожащими руками, прижимаясь ближе, выискивая тепло и насаживаясь на член, как сам может. он беспардонно, страстно – странно для себя самого – стонал на всю комнату, и если вдруг темп Санзу становился спокойнее, он в ответ стонал тише, тише, будто намеренно подстрекнуть пытаясь быть с ним агрессивнее. – ты такой красивый, когда так смотришь, – Риндо очень подходило смотреть на него снизу и с вожделением. Харучиё, наученный опытом и заведомо зная, что тот сейчас засмущается и развоняется со своим «замолчи», прокусывает себе язык и безоговорочно затыкает ему рот поцелуем. приятное удивление Хайтани в одобрительном мычании стоит того, чтобы кончить в нём на такой ноте. и, естественно, что на сим не заканчивается: заканчивая поцелуй, кроваво-влажной дорожкой из поцелуев он опускается ниже, до паховой области. круговые вращения и движения вверх-вниз ладонью явно грубее, чем можно было представить, но эрекция от этого действа не преуменьшается, наоборот, кажется, Риндо возбуждался всё пуще. сжимания губами и языком, постепенная интенсивность движений помогают спустя время добиться оргазма партнёра прямиком в рот, пока тот в ответ не так уж и бережно придерживает за затылок. – как долго ты собирался скрывать, что ты такой вкусный, Рин-Рин? – нагло заваливается поверх уставшего. – перестань говорить такие вещи, – Харучиё ехидно смеётся и втягивает его в поцелуй, делясь спермой, которую не сглотнул. Риндо безвольно теряется в попытке спихнуть его, но всё бестолку. – тебе стоило попробовать себя, – ржёт, как гиена, и ни о чём не жалеет.