Зорко одно лишь сердце

Если любишь цветок — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звёзд, — этого довольно: смотришь на небо — и ты счастлив. И говоришь себе: «Где-то там живёт мой цветок…»

Сергей Разумовский стал для Игоря неожиданностью. Спустя неделю после первой встречи он мог со стопроцентной уверенностью утверждать, что приятной. И Гром не понимал, как так получилось, что ещё каких-то семь дней назад он ничего не знал об одном из самых известных людей не то что в Петербурге, а во всей России. Создатель социальной сети Vmeste, миллиардер, гений, филантроп — что ни новость, а всё о том, какой же Разумовский хороший, прекрасный, замечательный, идеальный. И если бы Игорь сам не видел этого человека в живую, на расстоянии вытянутой руки, буквально пожимая его ладонь, ощущая кончиками пальцев нежную бархатистую кожу, то усомнился бы, решил, что это очередной богатенький мальчик, как тот же Гречкин, только умнее, намного умнее и скрытнее, осторожнее — самый обыкновенный популист, работающий на репутацию. Но Гром знал, что Разумовский действительно такой — идеальный. Тот вечер в воспоминаниях остался лишь какими-то урывками, несмотря на то что он был до отвращения трезв: служба. Но Сергей — Серёжа — пьянил не хуже шампанского, моментально бьющего в голову маленькими пузырьками, щекочущими губы и язык. И Гром давно — никогда — не чувствовал себя настолько раскрепощённым, настолько очарованным и заинтересованным кем-то буквально с первых слов, сорвавшихся с изогнутых шаловливой усмешкой губ. Хотелось показать себя — он вытянулся, расправляя плечи, прошёлся пятернёй по тщательно уложенным волосам, за что мысленно попросил прощения у Пчёлкиной, которая плясала вокруг него с феном, расчёсками и сладко пахнущими бутыльками фиксирующих средств («Я не дам тебе опозорить меня: там будет слишком много важных людей, Игорь») и сказал что-то, что вызвало у Разумовского громкий несдержанный смех, от которого в груди потеплело, а улыбка невольно скользнула на серьёзное лицо. Гром мало что слышал, слишком сосредоточенный на том, чтобы не пялиться на то, как Сергей закусывал губы, поджимал их или, напротив, слегка приоткрывал, растягивая уголки и щурясь. В себя Игорь пришёл уже дома, сидя на старом скрипучем диване в так не вписывающемся в его квартиру костюме. В руке была скомкана салфетка с торопливо написанным синей ручкой номером и короткой подписью «С. Р.». С того самого дня ему начало казаться, что Разумовский буквально повсюду, он был везде: в новостях, каждом радиоэфире, разговорах коллег и случайно подслушанных прохожих, его лицо светилось на билбордах, и Игорь впервые оторвал голову от серого залитого дождём тротуара, с широко раскрытыми глазами глядя на башню, несущуюся в мрачное питерское небо. И с каждой встречей, с каждым новым разговором, легким флиртом и откровенным заигрыванием вся его душа стремилась, тянулась и хотела верить. Игорь искренне хотел верить, да только, честно говоря, нечего ему там ловить. В конце концов кто он, а кто Разумовский. Дима первым почувствовал, что что-то не так: напарник по-прежнему носился по городу, бил людям лица, всё так же покупал шаверму в одном и том же ларьке, но всё же стал каким-то рассеянным, невнимательным, слушал вполуха, вздрагивая на середине разговора, будто просыпаясь, вздыхал чаще обычного, порой нетерпеливо посматривая на стрелку часов, словно так можно было заставить её идти быстрее. Дубин пытался найти причину, даже спрашивал невзначай о том, не случилось ли что — хотя, если бы случилось, то он бы узнал об этом в первую очередь, — но Гром лишь отмахивался, недовольно ворча и показательно тыча пальцем в папку с очередным делом, и Дима отступился, надеясь, что у Юли получится справиться с этим лучше. Пусть и не сразу, но до Пчёлкиной всё же дошло. Игорь умело играл в молчанку и избегание, однако едва заметные мелочи выдавали его и без слов: из раза в раз он смотрел вслед каждой растяжке, на которой красовалось знакомое лицо с птичьими бровями, заглядывал через плечо, когда она включала интервью на телефоне или читала новости в поисках новой информации про Разумовского для очередного видео, неожиданно заинтересовался стихами, храня на одной из полок старенький томик Пушкина без библиотечной печати, хотя до этого изредка читал одну лишь прозу. И Юля понимала, что Гром может молчать до бесконечности, но она не хотела потворствовать его привычке разбираться со всем в одиночку, даже если речь шла о чувствах, а не об очередном запутанном деле. Они сидели на кухне — свет в остальной части квартиры был приглушен, — занимаясь каждый своим делом, и пили чай, ожидая Диму, отправленного в магазин. Девушка упиралась локтями в стол, держа чашку рядом с лицом, отпила немного и с глухим стуком поставила, не выпуская из рук — обхватывая керамические бока. Игорь не обратил на это никакого внимания, полностью погруженный в текст, а его кружка зависла на полпути к цели. — Игорь. Рука дрогнула, и чай выплеснулся на стол, слегка задевая книгу. Гром ругнулся, прижимая к листам рукав водолазки, чтобы впитать влагу, перед носом повис уголок вафельного полотенца, и он ухватился за него, укоризненно посмотрев на Юлю. — Игорь, — Пчёлкина позвала снова. — Ну что? — Игорь тяжело вздохнул, глядя в глаза напротив. — Тебе Разумовский нравится. И она не спрашивала — утверждала, пряча улыбку за кружкой. Игорь стиснул полотенце, напрягаясь всем телом, старался смотреть прямо, чтобы не выдать мельтешение зрачков. — Он, кажется, всем нравится. Парень хороший: я с ним общался пару раз, — Гром говорил будничным, ничего не значащим тоном, но рука всё равно подергивалась в желании коснуться уха. — Пару раз, — девушка кивнула, наигранно покашливая, — кхм, на этой неделе? Игорь тяжело сглотнул ком в горле, сохраняя внешнее спокойствие, а у самого в голове уже орала полицейская сирена, глуша мысли и идеи, что бы такого ответить. Он знал этот прищуренный взгляд хищника, загнавшего свою жертву в угол, взгляд журналиста, который жаждет добиться правды. А если Пчёлкина хотела информацию, она всегда её получала. Она наслаждалась растерянностью Грома во всех его жестах, словах, скупой мимике: это было такой редкостью для него. Он был готов закрыться: отодвинуть стул, вскакивая, и уйти на улицу, чтобы подышать и дождаться Дубина, который наверняка снова набрал ему целый пакет продуктов, но Юля схватила его за руку, сплетая пальцы в замке, и Игорь мог бы выдернуть ладонь, не слушать, что ему скажут, но остался, только весь сгорбился, смотря в стол. — Игорь. Девушка уже не пыталась задеть — просила довериться одним лишь тоном, и Гром выдохнул: — Что ты хочешь услышать? — Правду, — она ответила спокойно, без раздумий. — Правду, — тонкие губы тронула горькая усмешка. — Правда в том, что у меня с Разумовским ничего нет, и ничего быть не может, поэтому не выдумывай тут небылицы. Димке главное не говори ничего, а то подумает про меня ещё невесть что. Гром освободил руку и встал, отходя к окну и задумчиво глядя на питерское небо, на котором едва-едва виднелись звёзды, приглушённые светом фонарей, вывесок, окон — ночной городской жизни, — скрестил руки на груди. Позади был слышен скрежет стула по полу и приближающиеся шаги, на плечо легла женская ладонь, соскальзывая на напряжённую спину и поглаживая меж лопаток. — Ты ведь знаешь, что ни я, ни Дима — особенно он — не подумаем о тебе плохо из-за… — она замялась, не зная, как сказать помягче, не обидеть, затрагивая в Игоре что-то явно болезненное, спрятанное от всех. — Из-за того что я педик, — Гром обернулся, обхватывая бока ещё крепче. — Называй вещи своими именами. — Игорь! — она повысила голос. — Не говори так. — Почему? — Игорь смотрел так серьезно, будто действительно не понимал. — Ты ведь сама хотела правду. Юля обречённо вздохнула, провела пятерней по волосам, пропуская красные пряди между пальцев, и посмотрела на Грома, которому настолько очевидно больно и некомфортно обо всём этом говорить, но она не отступится. Пчёлкина точно не из тех, кто может сдаться так просто, а уж с Игорем в таких разговорах у нее опыт богатый: плавали — знаем. — Игорь, педик — это оскорбление, придуманное не одаренными мозгами людьми, у которых, вероятно, у самих в одном месте жмёт, пока они пытаются отрицать собственные желания и предпочтения. А ты… Ты гей. И в этом нет ничего такого, что могло бы заставить меня или Диму отвернуться от тебя. Понимаешь? Неужели ты думаешь, что Дима настолько глуп, чтобы думать, будто геи готовы наброситься на первый попавшийся член? Не глупи, Игорь. Мы твои друзья — ты наш друг. — Ты права, — он заметно расслабился, но руки так и остались скрещенными. — Просто… — Что просто, Игорь? — она снова рядом, снова коснулась его. — Со мной-то все понятно. Вообще-то, давно ещё было, — лишь на мгновение, но Гром помрачнел. — А Разумовский? Какой из него пе… гей? Юля отстранилась, окидывая Игоря с ног до головы скептическим взглядом и бросила: — Серьезно? — Ну хорошо! Ладно, — Гром всплеснул руками, признавая поражение. — Предположим, что он такой же, но я-то ему тогда нахрена сдался? И в этот момент Пчёлкину пришибло осознанием, в чем же всё-таки была проблема: ни в нежелании Игоря, ни в его кризисе ориентации, ни в сомнениях в предпочтениях Разумовского. Гром просто был уверен в том, что он не подходит такому человеку, как Разумовский. Он говорил, а она слышала другой голос, как вторую аудиодорожку с переводом в фильмах: «Зачем ему такой, как я? Разве я могу быть ему нужен? Разве он может быть во мне заинтересован так же, как и я в нём?». — Потому что это ты, — Юля поджала губы и мягко улыбнулась, замолкая, не зная, что ещё сказать и как объяснить, как донести до человека его ценность. — Ты хороший человек, Игорь. Я бы даже сказала замечательный. Надеюсь, ты это знаешь. Гром не ответил — брови сошлись на переносице, губы сомкнулись в тонкую линию. В замке заворочался ключ, хлопнула дверь и в прихожей загорелся свет, когда Дима шлёпнул по выключателю. — Я вернулся! Кто-нибудь заберёт пакеты? — Не думай, что мы закончили этот разговор. Пчёлкина выдохнула и ушла помогать Дубину, оттаскивая покупки на кухню и начиная шуршать полиэтиленом, раскладывая продукты по полкам. Дима, скинув верхнюю одежду и обувь, поспешил к ней присоединиться, поглядывая на Игоря, зависшего у окна: в полумраке со скрещенными на груди руками, он выглядел одиноким и печальным. «Что-то случилось?» — Дубин даже не шептал — лишь шевелил губами. Юля покачала головой, отвечая также безмолвно: «Потом». Игорь же вновь смотрел на вечерний Петербург и не понимал, о чём тут ещё можно разговаривать: в городе тысячи зданий, а башня Vmeste одна, и там живёт Разумовский и тоже один единственный — Грому хватит и этого.