Песочница

Николя ненавидел жару. Нет, он ненавидел жару. В комнате неизвестного доселе Аскольда жарко не было, но был песок, словно с картинок ужасных книг про зыбучие ямы в далёких пустынях. Воздух пах пылью и влагой — как если бы изматывающие дожди, не приносящие облегчения в душную погоду, только-только прошлись по безжизненному пространству. Камень казался нагретым от бликов жёлтого и рыжего щебня и Николя на корне языка чувствовал его шероховатую иссушающую поверхность. Лианы добавляли песчаному царству оттенки душных и влажных лесов — обе локации юноша ненавидел до глубины души. Но колосящееся чувство страха перед своей семьёй гнало его прочь — оказаться как можно дальше от этого зажёванного и непроизносимого отвержения, делёного напополам со страхом. Если ты кого-то боишься, то кто-то тоже боится тебя. Надевать на руки перчатки в такой ужасно напоминающей пустыню комнате казалось безумием, у него даже почти начала кружиться голова будто от настоящего теплового удара. Но защищать тонкокожие руки было необходимо, иначе царапины, а то и ожоги, готовы были враз разукрасить светлую кожу. Земля с каждым шагом оставалась всё дальше и дальше и, чтобы отвлечься от осознания огромной высоты под собой, юноша продолжил думать о других тревожных мыслях. Выкрутился. Его явно боялись. Боялись и раньше, но теперь страх перед неизвестным породил на свет желание от этого неизвестного защититься. Выкорчевать. Избавиться. На свою голову на днях Николя не выдержал. Ощущающий враз усилившийся игнор, непонимающий, что же случилось со свечой в его присутствии, поглощенный и без того тяжким грузом вопросов о своей сути, юноша рванул к Долорес, хватая её за плечи. Пальцы сжались сильнее и камень ступеньки клацнул, мелким крошевом осыпаясь пустоту под ними. Лианы послушно вились наподобие толстых (слава богам!) перил, но Мадригаль уже полз на коленях. До самой верхушки оставалось всего ничего, на глаза вновь наворачивались слёзы. Он до смерти боялся высоты. И, разумеется, их услышал хрен знает какой родственник, да это уже было и не важно: все они, как муравьи, повылазили из своих комнат, словно это у них, а не у Долорес был чуткий слух. И это было жутко. Николя и раньше предполагал, что его держат в поле зрения, но вот настолько? Дальше началась какая-то ахинея. Все разом начали говорить об Аскольде, чьё имя почему-то произносить было нельзя. На голову самому юноше посыпались упрёки и завуалированные угрозы. Кому они были адресованы — ему или таинственному (как выяснилось) дядюшке — Николя так и не понял. В воспоминаниях эта сцена свалялась в какую-то кашу, почему-то в форме перфоманса с плясками и пением. Воспоминаниям Николя не верил, потому что самым ярким пятном для него во всей этой истории расползся страх. Видимый раньше для насмешек, теперь он явно ощутил сколько мрака и отторжения семья выделила на его старшего родственника. И он, Николя, сам чувствовал себя таким. Чужим. Опасным. Мысль тогда громом отразилась в его сознании. Обладатель «скверного» дара даже не обратил внимания что его, словно тряпичную куклу, переталкивают между собой. К горлу подкатывала тошнота. Крепкие тёплые тела, двигающиеся в унисон, душили жаром. Вредный дом пихал под босые ноги щебень и крошки. Сердце стучало в ушах. Николя почему-то краем сознания обречённо думал, что так и умрёт — зажатый между людьми, с которыми он никогда близок и не был. — Да твою ж мать… — голос прозвучал как-то жалобно, но гул с лёгкостью донёс его отголосок сквозь скалы. — Ну что там снова? — удивления уже не было. Девушка наслушалась нервных шуток, всхлипов и, прости магия, пения. Младший троюродный брат утешал себя как только мог на пути вверх. Бессмысленному и безумному, ведущему в пустоту или к прыжку вниз. Джульета никогда себе в этом не признается, но согласилась она на этот «план» только лишь из соображений безопасности брата. Та ужасная сцена с раскрытие личности Аскольда не выходила из головы. Николя ушёл от Джульетты бледный, растрепанный, со смешно топорщащимися во все стороны волосами и раскрасневшимися глазами. Он прижимал руки к груди и ни капли не был похож на себя обычного — высокомерного, колкого и язвительного, с вечно задранным подбородком и мраком своей жуткой комнаты за спиной. Он выглядел совершенно потеряно… В душу тогда закралось страшное от своего существование понимание. И девушка согласилась. — Попроси свои лианы протянуться как мост! … — Как что?. *** — Нужно искать новый дом? Аскольд вскочил на ноги и схватился за голову. Треклятая табличка чуть было не выскользнула из его рук. Мадригаль не понимал за что боги так разгневались на него и во имя какой благой цели видения ведут его прочь от любого, даже, намёка на собственную зону комфорта. Обычно, мужчина вёл себя рассудительно и давал себе время на подумать о произошедшем, выстроить планы. Сейчас же страх диктовал ему что, в каком объеме и как надо делать. Вздрогнув, он судорожно начал собирать с полок глиняные банки, склянки, камни и прочую ветошь. От приступа паники он очнулся лишь спустя несколько десятков минут. Рядом лежали полунабитые вещами узелки. Аскольд шумно выдохнул, снова рухнул на пол и покосился на зелёный отпечаток пророчества: — Я ведь не смогу бежать от них вечно, верно?