Сказка с плохим концом

В одной из комнат особняка Баскервилей звучала музыка. За огромным черным роялем сидел молодой дворянин, его длинные пальцы ловко касались клавиш, осторожно пропевая лиги и выражая весь свой гнев в величественных аккордах. Освальд был зол, именно по этой причине его мелодии рисовали страшные и жестокие картины. Казалось бы, автор этого произведения должен быть таким же живым, разгневанным и возбужденным! Но если оторвать взгляд от его рук и посмотреть на выражение его лица, то можно удивиться этому немыслимому спокойствию и хладнокровию. Столько чувств в музыке и ни одной эмоции в лице! Все его переживания были вложены в руки, в его ловкие пальцы, которые творили чудеса с черно-белыми клавишами. Эта картина казалась мрачной, серой и даже немного жуткой, словно вокруг этого черного композитора собралась некая тьма, которую не могли рассеять даже лучи проснувшегося солнца. Они тщетно пытались добавить немного света на это бесчувственное полотно, но все их усилия оказались напрасны. Чего и следовало ожидать. Но темнота этой картины внезапно преобразилась, как только в ее среду вторглись совершенно новые краски. Дверь тихо, совсем незаметно скрипнула, и хрупкая фигура беззвучно скользнула к пианисту. Освальд был слишком увлечен своей игрой, и заметил перемены на своем полотне лишь тогда, когда некто скрестил руки на его груди. Он почувствовал чье-то теплое дыхание и тяжесть чьей-то небрежно упавшей рядом головы. - Лэйси, ты снова без разрешения покинула башню? – строго произнес Освальд, не отрывая глаз от клавиш и продолжая играть. – Глен опять будет недоволен! - Но ты ведь не выдашь меня, правда? – лукаво улыбнулась она, перебирая пальцами его черные волосы. – Пусть это будет нашей маленькой тайной. Последние слова она произнесла с явной издевкой, прекрасно зная о преданности брата к главе семейства. Но его лицо было таким же безмятежным, как и раньше, и он продолжал играть, пытаясь игнорировать поведение сестры. - Что ты делаешь? – спустя несколько мгновений недовольным голосом спросил он Лэйси, когда ее пальцы зарылись в его шевелюру. - Мне нравятся твои волосы, - ехидно улыбнулась она. – Они такие мягкие и блестящие… Освальд вскользь окинул взглядом ее умиротворенное лицо. Она ласково улыбалась, устремив алые глаза на свои пальцы, ее темные волосы гадюками спадали на белоснежное жабо композитора, а гладкая щека мирно лежала на его плече. А в мрачной картине заиграли совсем другие краски: стены приобрели цвет, на фоне черного рояля и такого же черного костюма выделялся яркий холм бардового платья, и даже в волосах пианиста заиграли солнечные лучи. Так внезапно появившаяся из пустоты Лэйси изменила сюжет этой картины, заставив тьму оставить несчастного композитора, а сама словно страж осталась сидеть рядом с ним, то наблюдая за игрой его пальцев, то поглаживая его по голове. Драматическая мелодия плавно удалилась, и в комнате зазвучала совсем другая музыка, для которой не существует времени, которая вечно жива в руках своего создателя. Мелодия была проста, но заставляла задуматься намного сильнее всех сложных произведений. Она ведала о прошлом, словно сама вернулась оттуда, игриво бегала вокруг слушателя и приглашала его за собой, в страну уже давно минувших, но прекрасных дней. Услышав знакомый мотив, Лэйси стала тихо напевать ту же мелодию в унисон с ловкими пальцами брата. Освальд зажмурил глаза, наслаждаясь бархатным звучанием этого дуэта. Дом словно погрузился в Бездну, оставив в покое лишь его, Освальда, Лэйси и величественный инструмент… * * * Глен Баскервиль решил устроить бал. С самого утра служанки драили каждый уголок особняка, кухарки и повара создавали в своем тайном царстве изысканные блюда. Проще говоря, дом полностью содрогался от криков прислуги, которая то и дело ругала лентяев и тыкала неумелых горничных носом туда, где они пропустили маленькое пятнышко. Но к вечеру особняк преобразился, стал намного наряднее и светлее. Прислуга не зря так трудилась и успела вовремя. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, а на синем полотне почти безоблачного неба засияли звезды, к особняку стали подъезжать самые разные экипажи, которые словно пытались показать себя с лучшей стороны и хвастали перед другими своей роскошной росписью и благородством своих скакунов. Из экипажей выходили мужчины в дорогих костюмах и дамы в самых пышных платьях. Снег падал на их накидки и гости спешили поскорее оказаться в просторном бальном зале, чтобы посплетничать друг о друге и похвастаться роскошью нарядов. В углу играли музыканты, дамы собирались в маленькие группки, то и дело касаясь кончиками пальцев своих сережек или поглаживая камни на ожерелье, надеясь, что «подруги» заметят эту новенькую дорогую вещицу и начнут завидовать. Мужчины ничем не отличались, разве что стояли с бокалами вина и обсуждали свои дела, не упуская шанса «случайно» упомянуть о своем бизнесе и растущем капитале. Освальд стоял у стены и хладнокровно смотрел на всех этих людей. Для него они были лишь жадными и сгнившими до костей существами, тщетно скрывающими свою грязную сущность под праздничной мишурой и чередой лживых улыбок. Будущий Глен молча выслушивал похвалу в своей адрес, восхищения женщин и лишь холодно кивал головой или же отвечал благодарным поклоном, но ни разу не проронил и слова. Ему были противны эти улыбки, эта лесть и этот отвратительный женский смешок, который напоминал крысиный писк. И что в этом хорошего?! А этим разрумяненным и разодетым созданиям все эти улыбки казались красивыми. Но это их дело. Освальд знал, что никогда не сможет изменить этих уже давно сгнивших людей, которые только и делают, что восседают на своих деньгах. За время бала он так и не пригласил никого на танец, хотя не раз замечал брошенный в свою сторону томный взгляд какой-нибудь дворянки, которая только и ждала, что он подойдет и выберет именно ее, а не тех, что стояли рядом, хотя для Освальда они все были безликими куклами. Когда же все гости удалились в обеденный зал, где на праздничном столе их ожидали самые изысканные блюда, Освальд незаметно проскользнул в противоположную дверь и сбежал на улицу. Свидетелями его побега стали лошади, которые тут же подняли шум, из-за чего Баскервилю пришлось поторопиться. Зима решила передохнуть после стольких дней танцев и сегодня развлекалась со снежинками, посылая их на землю в медленном вальсе, раскачивая из стороны в сторону легким дуновением ветра. Освальд некоторое время простоял на месте, наблюдая, как медленно эти создания падают с неба на его волосы и ресницы. Но им не понравилось, что какой-то незнакомец наблюдает за их тайным карнавалом и вскоре Освальд поспешил скрыться в башне, дрожа от холода. Медленно поднимаясь по ступенькам, он вслушивался в тишину, которую нарушает стук его каблуков. Так тихо…может, она уже спит? Да нет, такого просто быть не может! Только не она, это не в ее характере. Освальд преодолел последний выступ и приоткрыл дверь. В столь маленьком проеме нельзя было разглядеть всего, и Баскервиль толкнул дверь чуть сильнее. Возмущенная такой грубостью и наглостью, она предательски заскрипела и стоящая у окна Лэйси резко обернулась на застывшего в дверях брата. Его появление вызвало в ней бурю эмоций, и девушка тут же побежала к нему, спрятав его огромную руку в своих хрупких и оледеневших ладошках. - Я ждала тебя, - игриво улыбнулась она и заглянула ему в лицо. Освальд окинул сестру взглядом. Девушка была в одной ночной сорочке из полупрозрачной ткани, из-за чего по ее телу пробегали мурашки от легчайшего порыва ветра. Не задумываясь ни на секунду, Освальд поспешно расстегнул пуговицы своего камзола и набросил его на сестрицыны плечи. - Сколько раз говорил тебе не расхаживать в таком виде. Простудишься. Лэйси растянулась в улыбке и крепко обняла брата за шею. Ее волосы защекотали ему нос и губы, и он опустил голову ближе к ее шее, почувствовав слабый аромат духов. Отогревшись, Лэйси скрестила руки за спиной и заглянула в фиолетовые глаза Освальда. - Давай потанцуем, - произнесла она требовательно, но в то же время шутливо. – Я ведь тоже хочу повеселиться. Освальд посмотрел на нее сверху вниз и глубоко вздохнул. Спорить все равно бесполезно. Что поделаешь? Бережно положив одну руку на ее талию, а другой слегка сжав ее ладонь, Освальд принялся кружить сестру вальсе. Не хватало только музыки, но эта формальность была поправимой. Лэйси сама принялась напевать какую-то мелодию, заставив Освальда полностью погрузиться в танец. Они кружились довольно долго, пока голос Лэйси не стал утихать, а глаза слипаться. Решив, что на сегодня вполне достаточно, Освальд поднял сестру на руки и уложил на кровать, накрыв ее теплым одеялом. « - Уже спит, - подумал он. – Прямо как ребенок». И правда, Лэйси провалилась в сказочный мир, как только ее голова коснулась подушки. Только во сне она так спокойна, а днем невесть что вытворяет! Но сейчас она лишь мирно посапывала, запутав одну руку в волосах, а другую откинув на другой конец подушки. Освальд уже собирался уходить, но девушка во сне ухватила его за палец, требуя остаться. Иначе поступить он и не мог. Ну ничего, покрепче уснет и отпустит. Освальд осторожно убрал волосы с ее лица и перевел взгляд на закрытые глаза девушки. Было бы лучше, если бы не она, а он родился с глазами «ребенка несчастья». Эта мысль не раз рождалась в его голове. В нем сейчас происходила неистовая борьба. Он то и дело наклонялся к лицу сестры, желая поцеловать ее в закрытые глаза, но тут же делал над собой чудовищное усилие и отстранялся. Так повторялось несколько раз, пока Лэйси не перевернулась на другой бок и не отпустила руки брата. Эх, если бы она знала о его переживаниях! Потеплее укрыв ее сбившимся одеялом, Освальд глубоко вздохнул и покинул башню, закрыв за собой дверь… За окном только начало светать, а Будущий Глен Баскервиль уже сидел за любимым роялем, поставив на пюпитр чистые нотные листы и положив рядом с ними карандаш. Мрачный композитор снова принялся за свое искусство, на этот раз уже в совсем другом настроении. Хоть его лицо по-прежнему не выражало эмоций, глаза горели тем ясным светом, который вчера в эту комнату принесла Лэйси, а когда его пальцы коснулись черно-белых клавиш, то по всему дому разлилась длинная и чистая река мелодии.