Увы, пришлось проснуться.
Осознание ухнуло вниз, заставив виски болезненно заныть. Зато не менее удивительным был спящий рядом немец и дочка, сладко хлюпающая губками. Наверное, это могло даже напугать, но события прошлой ночи быстро освежились в памяти. Судя по всему, ещё было слишком рано. Солнце за окном едва осветило розовым светом комнату через белую штору. Тихое безмятежное спокойствие и сопящие рядом воплощения. Вздохнув, Союз вновь прилёг на подушку. Взгляд опустился на расслабленное выражение лица немца. Врагу не нужно доверять, даже когда тот крепко спит. Но этот вызывал даже какое-то умиление. Чуть нахмуренные чёрные брови, аккуратный точеный нос, не пухлые губы с опущенными уголками, тонкая оголенная шея и мерно вздымающаяся грудь. Красиво. Как-то Союзу в школе говорили, что красивые люди чаще становятся злодеями в самом детском понимании слова. И, оглядываясь на жизненный опыт, Совет мог с горькой ухмылкой согласиться. Третий лежал в скромной позе с руками на уровне лица, сжатыми вместе коленями и как-то полубоком. Отчасти потому что Беларусь спала на спине, слегка распластав руки. Весьма милая, несвойственная этому дому картина. Рейх мягко поëжился и вздохнул, через сон что-то тихо пробормотав. Взгляд снова поднялся на его лицо. В какой-то момент Совет понял, что аккуратно гладит чужую щеку, нежно проводит пальцем по подбородку. Собственная смелость удивила. Нежная кожа без единой щетинки казалась притягательной. Нужно гнать такие мысли. Это всё этот сраный сон... Приятные обманчивые воспоминания, отдающиеся теплом в паху и сердце. Рейх приоткрыл глаза, спросонья мило вздыхая и расправляя плечи. Сны ему снятся очень редко. Но сегодня исключение. Ему снилось тёплое лето и милый рыжий мальчик на речке, обливающий его с берега ледяными каплями. Увы, когда взгляд сфокусировался, рыжий мальчик заметно постарел. — Оу — Тише. — Доброе... Утро? – разговоры шли шёпотом, дабы не разбудить малышку. Идиллия была разорвана напряжённым смущением. Совет опустил взгляд, а Рейх и вовсе закрыл глаза. Было непривычно просыпаться рядом, да и в таком напряжении. Обремененный воспоминаниями Союз лишь тяжело вздохнул. Так ведь было не всегда. Тревожные мысли, как мухи, копошились в голове Немца, но сформулировать что-то не выходило. А тем временем оба молчали. Беларусь явно проснётся не скоро. Оттого молчание выглядело хоть сколько-нибудь оправдано. Мужчины молча поглядывали то на предметы интерьера, то на спящего ребёнка, то внезапно переводили взгляд друг на друга, но, как правило, не дольше секунды. Первым подольше задержался все-таки Союз. Он в жесте, о котором вообще не задумался, накрыл руку нациста своей: просто так, сверху. Оба столкнулись взглядами, нетипичными, неуютными, без злобы. И отвести их уже не захотелось. Замечали ли вы, что глаза растут вместе с нами? И я далеко не об их физическом размере. Сейчас на Рейха смотрели родные, знакомые, но состаренные скукой и усталостью глаза. На Совета же в ответ глядели по-детски светлые, но бесконечно несчастные зеркала души. Размер их с ростом черепа и прочих чудес анатомии изменился, а вот их суть, сама душа нет. Да, очень романтичные рассуждения, но в груди нервно что-то сжалось, забило тревогу, задрожало и заклёкотало. Крупная мозолистая ладонь аккуратно сжала тонкую и бледную. — Спасибо... – Союз прикусил кончик языка. Нашёл чего, врага благодарить. Но разговор завести очень хотелось. – ...Что позаботился о Беларуси. Я часто закрываю дверь на ночь. Сам понимаешь. — Гм – к ушам и щекам прилило лёгкое и холодное смущение. — Она единственная, кто не боится меня. Но я подумал, что только отец может успокоить. — Разговор продолжался шёпотом. Казалось бы, они разделены только спящим ребёнком рядом; на коже можно почувствовать чужое дыхание. Но разделены они ещё и одной, только им понятной, границей. На ней, этой невидимой линии вдоль подушки, сейчас лежали их руки, обмениваясь неосознанным теплом. Мужчины лежали долго, редко отрываясь от рассматривания лица напротив. Скромный разговор продолжился, но не отличался разнообразием реплик. А Совет, слушая чужой тихий голос, незаметно поглаживал чужую ладонь большим пальцем, отмечая про себя: стало легче осознавать себя рядом.*****
К десяти утра дом снова ожил: кровати были заправлены, завтрак готов, дети умыты, и цветы политы. Да-да, Рейх просто так не оставил семена, найденные неделю назад в кладовой. Они были посажены в многочисленные кашпо в гостиной и на подоконниках. Но пока от этих посевов были лишь крохотные белые точки. Зато немец приобщил себя к выращиванию цветов со всем энтузиазмом. Наконец-то настало лето. Приятно просыпаться первого июня, глядя в окошко своей никудышной спальни на мерно шуршащие листьями берёзы, высокую траву и медленно восходящее солнце. Рейх часто по пробуждению ловил себя на мысли о том, что стал чаще любоваться на вещи. Конечно, в сером, холодном, пахнущем порохом бункере таких красот нет. Вот и соскучился по созерцанию. Он же художник. Кстати об этом, недавно, вечером после уборки, Рейх нашёл небольшой блокнотик и выпросил у Украины простой карандаш. Весь тогдашний вечер был посвящён интимному, такому забытому занятию — Рисованию. Немец поплотнее закрыл дверь своей комнаты и уселся в дальний угол, открывая блокнот. Руки сами вывели портрет Германии. Родные черты сынишки, которого он последний раз видел месяц назад. Но тогда он был грустным, тихо плакал. А здесь, на портрете, улыбался и смотрел прямо в глаза. Было грустно. Тоска явственно засела в сердце с того дня. Ведь Рейх искренне привязывался к здешним детям, редко понимая, что просто скучает по своему. Мальчик сейчас совсем один. Швейцария вряд ли помогает ему. А Европа, скорее всего, не даёт вздохнуть спокойно, дербаня территории направо и налево... Блокнот был спрятан под подушку. А работа по дому не кончилась. Точнее, сейчас она перешла в сад. Мужчина только недавно начал работу здесь, бесконечно воюя с сорняками и ухаживая за клумбами для будущих саженцев. Работы здесь было на пол лета, что даже радовало. Например, нужно починить дорожку из белого камня. Она в нескольких местах покрошилась крупными осколками, а кое-где заросла травой. Но на сегодняшний первый летний день здесь намечался пикник. Почему бы и нет? Немец постарался: прибрался здесь, застелил сломанную столешницу толстенной клеенкой и даже принёс радио из гостиной. За всеми этими изменениями хозяева дома наблюдали с вопросом, но не мешали. Особенно Союз, приобревший хобби подглядывать за Рейхом, пока тот склонился над какой-нибудь клумбой. Советский Союз с удивлением для себя отметил, что жилище их стало лучше. Во всяком случае, чище. Исчезла вездесущая паутина, пропал мрак грязных стен и детский беспорядок. Каким-то чудом был выстиран ковёр в гостиной и оттерта от жира вся плитка на кухне. Теперь ещё и сад наконец оживал. Но усилия немца были лишь косметическими. Союз знал, что у них до сих пор течёт крыша, сломана калитка, покосилась входная дверь, да и в том же саду нужна рука плотника. Но пока Русский видел в занятиях немца только его побег от безделья, что, впрочем, было похвально. Намного лучше, когда он занят полезным делом. (Можно наблюдать за ним на безопасном расстоянии, которое теперь ощущалось буквально). Отношение Совета к своему решению оставить немца в живых оправдало себя целиком и полностью. Дети часто отзывались о Рейхе положительно-нейтрально. Бытие стало легче, не считая частых мучительных мыслей-воспоминаний перед сном. Да и в целом, когда в доме есть кто-то взрослый и более-менее чистоплотный, кроме детей, становится немного приятнее. Ведь последняя девушка, что была у Советов, была вынуждена уехать из Москвы. Оттого на первых порах дом выглядел запущенным, в отсутствие хозяйки.*****
На обед были бутерброды и чай. Решено было выйти в сад и провести время за играми или работой по саду. Погода была ясная и тёплая, ни ветерка. Обычно весна в России холодная долгая, но, видимо, земля после войны расцвела. Поэтому лето настало календарное, такое, как надо. Дети, сидя на скамейке, довольно жевали и осматривали велосипед, который Союз за утро успел починить. Ребята пытались скорее доесть, дабы успеть первым покататься по просёлочной дороге на чуде инженерной мысли. Взрослые, неожиданно сидящие рядом, тихо хихикали, наблюдая за спорами ребятишек о том, кто всё же первый. Победила Беларусь. Мальчишки явно решили, что каждый из них джентльмен и обязан уступить девочке. Невольно немцу вспомнилось, как они с Союзом играли во дворце. Дети часто примеряют разные роли, отыгрывая только им понятные сюжеты. Вот и они от скуки играли в "свадьбу". Ребята фантазировали о своих будущих любовных похождениях, учились делать предложение руки и сердца. Но почему-то невестой всегда был Рейх. Сейчас эти воспоминания заставили горько усмехнуться. Ведь будучи уже подростками, в парнях проявились настоящие чувства. Увы, разговоров о метафоричной свадьбе и быть не могло. Сначала они как могли скрывали сам факт своих теплых встреч, затем лишь притворялись друзьями на людях. А между тем, чувство становилось все больше. Тяжело осознавать, что твоя любовь настолько порицаема, что буквально невозможна в их обществе. Конец всему настал внезапно. Совет устроил переворот, не вытерпев беззакония отца и его бесконечных лживых обещаний. Общение немца и русского медленно сошло на нет. Они часто спорили и ссорились, до того, как Рейху стало не до СССР. Умер отец. Люди занялись активной политикой, и воплощению пришлось забыть все, связанное с прошлым. Он забылся в работе и начисто закрыл свое сердце на замок от кого бы то ни было. Да, у Немца позже появился Фашистская Италия – давний друг, товарищ, (напару с Японской Империей). Но он был не больше, чем любовником, дабы не проводить ночи в одиночестве. Но сам ФИ понимал, что Рейх думает не о нем, и сам часто делал вид, что не слышал, как тот стонет не его имя. Дорогой читатель наверняка спросит, а что же Союз? Неужели ему было все равно на расставание навсегда? Естественно, нет. Хоть большую часть времени теперь занимала работа, развитие государства и даже появление детей – внутри было пусто, тихо и мрачно. Но сказать о своей любви – значит испортить отношения с народом, союзниками и со всеми вокруг. Просто потому что ты любишь мужчину. Поэтому между Союзом и Немцем все не так тяжело, как могло бы показаться. Они просто забыли, обидели друг друга. А в процессе взросления и вовсе решили, что это лишь несерьезные детские чувства. Мало ли кто не был влюблен первый раз в жизни? В данный момент важно понимать, что оба явно не те, кем были раньше. Одного тяготят воспоминания войны: Рейха не спрашивали хочет он этого или нет. Люди, пользуясь властью воплощения, творили зверства, прикрываясь только им понятной идеологией. А второго захлебывает чувство вины. Вины за то, что они вообще были вместе, вины за войну, в которой он боролся с людьми-монстрами, вины за трусость сейчас.****
Пикник неожиданно кончился. Дети убежали за дом, гонять на гипер-классно-крутотецком велике (по словам Казахстана). Рейха аккуратно приобняли со спины, своеобразно, но аккуратно отвлекая от мыслей. Мужчина приподнял уголок губ, с немым вопросом глянул на Совета. – Хочешь прогуляться? – Вопрос тихий и спонтанный, но верный. – Хочу. Наци взяли за руку. Не так, как с утра, а крепко обхватив ладонь. Мужчины оказались за покосившейся калиткой в тени каких-то плотно стоящих деревьев на протоптанной тропинке. Здесь было нежарко, уютно и даже красиво. Руку не отпустили, а продолжили идти прямо. – Надеюсь, дети без нас там не разобьются? Та железяка выглядит очень нестабильно. – С легкой улыбкой спросил Немец, отмечая, что наедине с русским былой липкой тревоги не осталось. – Не думаю. – Хохотнул Совет, – С ними Россия. А с ним все будет под контролем. Он в меня пошел. – Неужели? Он правда взрослый для своих лет, но ведь он такой же озорной ребенок. Хотя, вспоминая тебя, ты тоже был очень ответственным...– Рейх медленно шагал рядом с Союзом, редко поглядывая на собеседника. – Люди часто меняются под влиянием обстоятельств. – Кивнул Совет и расслабился. Общество немца не напрягало его, как ожидалось. Настроение поднялось, но осталось расслабленным. – ...Знал бы ты, как я изменился, когда появились дети. – Ну, ты, видно, хороший папа, – немец с полминуты молчал, задумчиво улыбаясь и пиная камушек. – Дети очень тепло говорят о тебе. – Я рад, что могу давать им то, что не дал мне мой отец. – Совет некрепко сжал хрупкую ладонь в своей и коротко улыбнулся. Держать немца за руку оказалось приятно. Обмен теплом и просто факт чужого прикосновения приносил легкое фоновое удовольствие. Их путь медленно продолжался. – Я думаю, они заслуживают даже большего, но, увы, слишком много обязательств. А жены у меня нет. – Последнее заставило немца более задумчиво сжать губы. – Гм – Мысли о возможных женщинах Союза были перебиты резким уколом грусти. – Я слишком далеко от Германии. – Внезапно сказал он. В сердце зашевелился комок. – И я не могу... Ничего не могу. – Пришлось прикусить губу. Оба затихли. Совет хотел посочувствовать, но зачем-то осек себя. Рейх же старался выдохнуть. Мысль о собственном сыне вновь болезненно напомнила о себе. Обычно он быстро избавлялся от нее, но сейчас, как назло, не получалось. Навязчивая тоска омрачала мысли. Молчание и напряжение длились долго, пока Рейх не остановился, сжав ладонь Совета. – Я никогда его больше не увижу. Союз обернулся на немца, опустившего голову. Казалось, он сейчас ослабнет и рассыпется, как ваза, от сковавшего его напряжения. В груди Советов сжалось нечто человечное, он проникся обычным моральным сочувствием. Стоять напротив и просто так смотреть на чужую молчаливую истерику... Глупо. Безучастным оставаться не хотелось. Рейха очень аккуратно притянули за руку и прижали к груди. Это напоминало детство, когда вот точно так же русский успокаивал немца после ссор с отцом. Лицо наци покраснело, глаза выражали не просто тоску, а какую-то безысходность, но он не пускал слезы, лишь молча страдал. Объятия едва отвлекли, заставили почувствовать себя странно, будто он и правда вызывал жалость. Совет, слегка обеспокоенный подобным поведением, вздохнул и позволил немцу прижаться к своему плечу. Такая близость непозволительна, но приятна. Своеобразная поблажка грозному образу. Но, благо, Немец быстро сам взял себя в руки, укорив себя за то, что позволил себе расчувствоваться. Какая детская ситуация. Он отстранился, сжав чужие плечи и вздохнул. – Все в порядке, извини. Я понимаю свое и его положение. Рейх дрогнул уголком губ в странной нервной улыбке и, развернувшись, со вздохом направился обратно в сад. Союз не успел ответить. Рейх, как всегда, прав. Хотя, одна маленькая победа все-таки есть: сегодня они попытались быть искренними.