***
С инцидента на неожиданной прогулке прошло три недели. Мужчины вели себя спокойно. Даже слишком. Прекратили спорить каждый раз, когда переходили на скользкие темы, прекратили в своей речи грозный и неуверенный тон. Общение их стало более нежным. Они в конце-концов перестали избегать друг друга. Будто та прогулка немного, но расслабила их общение. Хотя, три месяца, прожитых под одной крышей, тоже не могли не сказаться. Союз даже не заметил, как стал уделять немцу больше внимания, стараясь чаще разговаривать с ним на абсолютно разные темы. Они обсудили многое. И плевать уже стало на то, какую политику вели люди Рейха. К нему самому это не имело никакого отношения. Что, признаться, очень повлияло на мнение Союза в лучшую сторону. Внезапно это нежное взаимоотношение отразилось на их доме. Совет, оправившись и разобравшись с политической работой, присоединился к немцу в ведении домашних дел, ведь вряд ли Наци обладал навыками плотника, столяра и строителя. А это было необходимо. Дом, ещё недавно трещащий по швам, начал стремительно расцветать. Теперь им занимались не только слабые тонкие ручонки немца, но и крепкие крупные руки Совета. Изменений было много. Например, во всех комнатах стало больше зелени, посаженной Рейхом ранее. Как только Союз починил пару больших цветочных горшков, разросшиеся цветы перекочевали на подоконники, оживляя серые пространства. На кухне была заменена в нескольких местах треснувшая плитка, благо запасы старой оказались в кладовой. Была оттерта до белизны старая ванна, дно которой вызывало у немца такую брезгливость, что он не пожалел пальцы, пока содой оттирал жёлтые пятна. Беларусь научила Рейха готовить некоторые русские блюда, и теперь малышке не придется воевать с габаритами кухонного гарнитура, дабы приготовить обед. Ее полностью заменил Немец, который настоял на своём Беларуси. Зато пришлось сдавать «экзамен» лично ей – варить борщ. Оценивал сам Советский Союз, заставив немца краснеть в процессе готовки из-за серьезного лица эксперта. Чего таить – сдал на твердую четверку! Всё-таки немецкий борщ отличался от русского, но была сделана поблажка на национальность. Происходили и другие изменения. В том числе и у взрослых. Мужчины работали над ремонтом вместе. Потому что одному чинить, например, фасад под крышей, где дождь повредил набухшую древесину – просто невозможно. Оттого вынужденное взаимодействие стало весьма обычным делом. Совет вместе с немцем починили согнутую калитку в сад, поправили входную дверь, наладили водопровод и покрасили ржавый садовый забор, знатно повоевав с кустами. Работать вместе оказалось очень приятно, как Союзу, так и Рейху. Ведь любое дело по ремонту – нелегкое. Приходилось помогать: держать, подавать, забивать, пилить, а главное, обсуждать. Разговоры их часто не отвлекались содержанием от дела, которым занимались мужчины. Но обмен репликами уже был своеобразной зоной комфорта для обоих. Никто не хотел молчать. Занятия часто затягивали их обоих до самого вечера. Один раз они, задержавшись, вернулись в дом лишь когда стемнело, рухнули на диван и едва не уснули, прижавшись к плечам друг друга. Словом, хозяйство теперь держалось на двух парах рук. И держалось надёжно. За ними изредка шпионили дети. Ребята с любопытством (и в общем-то от нечего делать) следили за взаимодействием мужчин. Сначала ребята спорили, скоро ли поругаются бывшие враги. Затем обсуждали странные словечки, произносимые Союзом и Рейхом в адрес друг друга. А затем… — Ну когда же они поцелуются! – С досадой шикнула Беларусь, сжав кулачки. Ведь Союз слишком резко поднялся от ящика с инструментами, внезапно зависнув на неприлично близком расстоянии от стоящего позади Рейха. Старшие братья переглянулись, шепотом возмутившись. — Ты чего такое говоришь, дурочка? – Украина, опиравшийся об угол дома, повернулся. — То и говорю. – Малышка хмуро сложила руки на груди и села на траву. — Они не могут поцеловаться, Беларусь. Они оба — мужчины. А мальчикам нельзя целовать мальчиков. – Сдержанно ответил Казахстан, порхая над ребятами. — А вот и могут! Так во всех книжках написано. Они общаются, обнимаются, а потом… — А что потом – тебе знать рано. – За спинами детей раздался голос старшего брата. Россия со странным, весьма отцовским, выражением: то ли ухмылка, то ли хмурость, стоял, сложив руки на груди. — Наш папа не гей, вы чë! Особенно с этим нацистом. — Последнее Россия злобно процедил. Подросток глянул за угол и хмыкнул. Взрослые спокойно забивали гвозди в дверной проем из новых досок. Ничего необычного. Но если то, что известно старшему сыну – правда. Он никогда не простит отца.***
— Союз, — привычно обратился Рейх, копаясь в земле под одной из распушившихся клумб. Очередной день взрослые проводили за работой и разговорами. — Ты помнишь, как когда-то в детстве мы с тобой так же целыми днями летом не были дома? — мужчина стёр пот со лба, стараясь не запачкать лицо землёй. — Хах, помню, конечно. — Совет, закатав рукава, орудовал лопатой, пытаясь расшевелить когда-то бывший здесь огород. А что? Они с немцем приняли решение, что это необходимо и весьма удобно — иметь свой скромный урожай. — Помню, как на нас за это наезжали. Мол, мы опять сбегаем целоваться у всех на глазах. Рейх издал смешок, вырывая очередной, душащий петунию, сорняк. — Да уж. Как мы тогда умудрились попасться дворецкому, не понимаю. — Ну как-как, — лопата с треском вонзилась в землю снова, — мы были ну очень увлечены... Фух. Так-с, пойдём на перекур. Тут грядок шесть ещё. — Совет вздохнул и снял рубашку, оставшись в одной серой майке. Конечно, жарко. Июнь на дворе и самый полдень. — А помнишь, как мы промокли до нитки под дождём, и нас заставили сидеть в нашей бане, дабы "высохли". — Уже сидя на скамейке перед домом, вспомнил Союз, утоляя жажду брусничным ледяным морсом. —Перед самым балом...– рассмеялся Рейх, прикрыв рот ладонью. — Отец о-очень злился, но что было взять? Мне кажется, все дети одинаковые. Совет улыбнулся в ответ на лёгкий смех, повернув голову на собеседника. — Знаешь, ты прав. У меня вон четверо, и все, как один косячат~ Мужчина поднялся с места и сложил руки в карманы рабочих армейских штанов. — Да ну, это мило. Уж лучше сейчас косячат и балуются. А то вырастают из них потом "шутники", но никому вокруг не смешно. Рейх едва улыбнулся, допивая содержимое большого графина. Приятная прохлада воды с вареньем всегда ощущалась как-то по-особенному после долгого труда. Мышцы уже потихоньку ныли от работы, но дело было ещё не закончено. Им стоит поскорее закончить с садом, ведь на следующей неделе обещали дожди. Потерять то, на что было потрачено много времени и сил не хотелось. Совет задумчиво осмотрел своего пленника, и скривился от подобной своей мысли. Пленником назвать немца сложно. Уже сложно. — Гм, Рейх? — обратился Союз, поймав заинтересованный взгляд. Подобные темы всегда поднимались резко и прямолинейно, к чему оба уже привыкли. — Я совсем не жалею о том, что решил твою судьбу так. — Мужчина улыбнулся уголками губ, надевая рабочие перчатки. — Я просто слышал, как ты рассуждал об этом. И подумал, что лучше сказать. Рейх отставил графин и утёр губы. Слова отозвались приятным чувством в груди и лёгкой улыбкой. Но лёгкое непонимание повисло в мыслях. Почему именно сейчас он сказал это? — Не Бери в голову, просто я благодарен за то, что ты занимаешься домом. До тебя у меня было мало стимула что-то здесь менять. — Он обвёл рукой сад и сложил руки по бокам. Рейх тепло усмехнулся, принимая подобное оправдание и улыбку. Приятно, когда тебя ценят. Приятно, когда тебя не ненавидят. Приятно, когда это говорит Союз. Вторым шагом их приобретённой с трудом дозволенности стали объятия. О да, обниматься они стали чаще. В основном по инициативе Союза, между прочим. После тяжелого рабочего дня, каждый раз перед сном. И сейчас. Немец мягко обнял Совета, положив голову тому на плечо. Приятно слышать и ощущать, что к тебе не имеют ненависти за то, что ты делаешь. Руки Совета аккуратно сомкнулись на его талии и мягко прижали к себе больше обычного. Но мгновение не длилось долго. В соседних кустах послышалось шуршание и радостное шипение: — Вот! Я же говорила: обнимаются! — Ой, да ну тебя... Совет это чётко услышал и усмехнулся, сказав совсем негромко немцу на ухо: — Рейх, за нами следят~ Наци отстраниться не дали, хоть он почти отскочил от Советов. Последний сжал его талию и повернулся туда, где предположительно была "засада". — Вылезайте, партизаны~ послышался тёплый смех. — Кто ж так шпионит-то? — Ну па-ап... — протянул Украина, вылезая и вытаскивая из лохматой причёски листья. — Это всё Беларусь. Она за вами следит! А мне... Мне... Мне любопытно! — Беларусь? За нами следит? — удивленно выдохнул Рейх, оправляясь от секундного смущения. Интересно, сколько видела девочка? — Ну вы же должны поцеловаться. — промямлила девочка, опустив голову. — Мы ждали когда. Тут мужчины переглянулись и, что скрывать, смутились. Как тут не смутиться? Союз глянул на немца смеясь и получил в ответ смешок. Все трое уставились на Белочку, что скромно отряхивала платье. Она попыталась оправдаться: "Ну... Вы же... Ну". Но ее прервал теплый смех отца. Он взял девочку на руки и потрепал за круглый нос. Та, кажется, покраснела под злобным взглядом брата, который ворчал на сестру, мол, ему не хотелось этого знать, но ради нее пришлось сидеть в вонючих кустах. Взрослые, отходя от смущения, успокоили детей и отшутились, что Беларуси пора перестать перечитывать сказки про принцесс. На этом детей отпустили, а работа вновь увлекла задумавшихся о случившемся взрослых.***
Рейх отложил инструменты на скамейку и выдохнул. Солнце садилось, а силы иссякли. Рейх с улыбкой отметил, что сад становился уютным и ухоженным местом отдыха, и к концу лета он наверняка будет полностью облагорожен. Планы на будущее сами образовывались в голове, вдохновляли. Немец планировал занять свой вечер рисованием в своей комнате. Он как никто другой знал, что вдохновение не даст заснуть, даже если ты очень устал. В комнате ждал заветный блокнотик. Последнее время Рейх стал чаще экономить страницы в нем, боясь, что они быстро кончатся. Но все же, иногда очень хотелось и прорывало заполнить сразу несколько малюсеньких страниц разнообразными набросками. Уже в комнате к немцу в поток мыслей ворвалось воспоминание минувшего дня. Беларусь и её странное любопытство: когда же поцелуются взрослые. Карандаш на мгновение замер на листке. Смущение вновь подкатило к щекам и вызвало добрую улыбку. Немец задумался об этом только сейчас. Былое напряжение рядом с другим, когда-то близким ему, воплощением сошло на нет. Да, возможно Рейх даже боялся коммуниста поначалу, но с момента начала совместной работы над домом страх ушел куда-то насовсем. Рядом с ним наоборот стало спокойнее. Это воплощение — явно не те бесконечно озлобленные люди, грозящие ему смертью. Хотелось быть взаимно другим. Свой категоричный характер "пленник" приглушил, часто уступая Советам и с интересом выслушивая его небольшие монологи за работой. Русский помогал, направлял и прислушивался к бывшему врагу, кажется, даже став нежнее со временем. Союзу вообще не свойственно быть нежным. Да и времени прошло не так много. Но общее прошлое в основном было приятными воспоминаниями. Оттого их маленькая дружба оживала. Мужчина медленно перевернул листок и начал выводить небольшой портрет. Острые скулы, ясный взгляд, щетина на худых щеках, беспорядочные, но вполне ухоженные волосы и грубые, тонкие, но фигурные губы. Их немец писал особенно долго, выделяя светотенью носогубную складку, очерчивая контур рта и в сотый раз проверяя анатомию. На листке появился Союз. Без привычной ушанки, чуть приукрашенный самим Рейхом. Портрет вызвал лёгкую улыбку. Наверное, он даже покажет Союзу этот рисунок, но пока нужно спать, ведь творческое настроение выветрилось, а усталость вновь сковала мышцы. Немец был рад последней своей мысли, перед тем как сознание отправится отдыхать: они с Союзом друзья. Русский же сейчас, как обычно, сидел допоздна, листая какую-то книгу. Так крепче спится по его мнению. Но так же бессонница — его частая ночная гостья, с которой одинокий мужчина часто проводил вечера. Союз часто ловил себя на мысли о том, что ему одиноко. Дети у него прекрасные, но иногда не хватало чьего-то влюбленного взгляда, ласковых рук и легкого ворчания в плечо о том, что уже давно пора спать. Дамы сердца у старшего русского не водилось. Так — редкие любовницы. И один любовник — Америка, что просто приласкал мишку однажды, дав ощущение любви. Совет знал, что оно ложное, но мысль о том, что ты нужен не только себе и своим детям, была для самооценки важной. Книжка в крепких руках была и правда старая. Отцовская что-ли? Кажется, это одна из книг, по которым юный Союз учил в свое время военное дело. Благо, она пригодилась. Страницы мужчина перелистывал лениво, как дети в поисках иллюстраций. Читать было скучно, но шуршание страниц имели расслабляющий эффект. Союз медленно становился сонливым. Примерно на середине тома из него что-то вылетело и осело на пол. Слегка очнувшись, Совет выдохнул, наклоняясь за странным листочком: "все, спать, а то уже валится всё...". Крохотная бумажка была едва смята, но, видимо, старательно разглаженная, для этого убранная в книгу. С нее на коммуниста глянул он сам. Точнее портрет, на котором он сам юн, а художник, что написал его – еще моложе. Внизу карандашного рисунка стояла подпись: "Любимому Союзу от Рейха" на немецком языке. Книга была отложена, а внимание приковано к неровным линиям портрета. Видно, что подросток очень старался изобразить любимого как можно лучше, вырисовывая каждую деталь по несколько раз. Может, поэтому вышло не слишком чисто. Но рисунок, как ни странно, тронул Союза. Ведь он помнил, как Рейх писал его, со всей серьезностью прося позировать. Когда они, будучи старше, стали ссориться, портрет был скомкан. Но русского замучила советь. Подарок был бережно развернут и забыт в книге на долгие годы. Тихо ступая по ступенькам, мужчина держал портрет у груди, надеясь на то, что немец еще не успел заснуть. Он хотел поговорить. Сердце учащённо стучало в груди, слабо вбиваясь в грудную клетку, а внезапно всполошившиеся чувства засели в уголках губ. Но, увы, заглянув в комнату, Рейх был обнаружен спящим, обняв край одеяла. Русский выдохнул. Всё воодушевление мигом испарилось, оставив ни с чем. Значит, поговорят завтра. Даже спящим Рейх показался Союзу красивым: стройные ноги, аккуратные бедра, плоский живот, выглядывающий из-под рубашки, натруженные руки с едва выступающими венами и умиротворенное лицо. Нежный по-своему, не без изъянов характера, весь родной. Союз вздохнул, аккуратно убрав с чужого лица прядь черных волос. Улыбка сама собой наползла на лицо при виде того, как давний друг — сегодня частая причина его размышлений — поежился и глубоко вздохнул сквозь сон. Спящий прижимал что-то к груди. Аккуратно, чтобы не тревожить, русский вынул это из одеяла и осмотрел: блокнот. А на открытом листке новый, взрослый портрет его самого. Удивление, надежда и легкое умиление снова отразились на лице, когда Совет в темноте, приложив старый листочек, сравнивал. Сам факт наличия блокнота тоже был любопытен, но, впрочем, мужчина понял, что прикоснулся к интимному. Оба портрета были наконец рассмотрены и отложены на стол рядом друг с другом до утра. Разговор всё еще ждет, но теперь Союз, преисполненный своих впечатлений неспокойного сердца, был уверен.****
Утро неожиданно началось слишком рано. Немец проснулся с рассветом, а засыпать обратно, как это обычно бывает, не выходило. Мужчина сел на кровати и потянулся, чувствуя расслабляющую негу от растяжения затекших мышц. Сонливость на самом деле приятное состояние: твое тело мало думает, шевелится с трудом, хочет глотка воды и хорошенько размяться, дабы снова быть активным весь день. Благо, холодный душ Рейху не понадобился. Можете хихикать, но немец перерыл всю свою кровать (отмечу: с чистым новым бельем), но заветного блокнотика не оказалось. Обнаружился он на столе в компании незнакомого листика. Правда, при рассмотрении, тот вызвал мурашки по телу и вздох. Оба рисунка остались у Наци в кармане, пока он тихо наливал себе чай на кухне. Дом еще спал, окутанный предрассветными сумерками, потому завтрак готовить рано. Можно присесть за стол в пятый раз достать два листочка, повертеть их в руках, вздохнуть и снова отложить. "Как так вообще получилось?" Вопрос мог бы остаться риторическим, если бы на лестнице не послышались чьи-то медленные сонные шаги. Лестница не была освещена, но с кухни на нее опускался голубой отсвет. Немец отстранил от губ чашку и даже слегка улыбнулся вошедшему на кухню Совету, что сонно потер лицо. — Ранняя пташка, а? — И тебе доброе утро. — Тихо и тепло обменялись приветствиями страны. Советский зевнул и приоперся о стол бедром, глянув на чашку, на Рейха и на рисунки. — Красиво, – честно заметил русский, носом кивнув на листы. — Вчера в книге нашел. Мне всегда нравилось, как ты рисуешь. — Спасибо, — задумчиво, но с улыбкой ответил Рейх . Разговор шел вполголоса, с большими паузами на подумать. Сонное настроение витало в воздухе, хоть чай и бодрил. — Знаешь, я... — Начал было Рейх, встав из-за стола, — Я в последнее время часто подвержен ностальгии или воспоминаниям. — Он вздохнул, а Совет заинтересованно пожал плечом, отпивая из чужой чашки, явно не задумавшись. — вспоминал нас и рисовал. — серые глаза очертили взглядом чужое спокойное лицо. — Мне нравится. — Совет поднял уголки губ. — Ты вырос, как художник. — Нужно было как-то отвлекаться от военного напряжения. — Совет понимающе кивнул, а Рейх сжал губы. Чашка медленно пустела, а в комнате повисло молчание. Каждый думал о своем, сонно ворочая мысли. — Союз, — Рейх подошел ближе, опустив взгляд куда-то на грудь русскому. — Спасибо, что спас. Мне здесь хорошо. С детьми, с садом, с тобой. — непонятно, почему Рейху хотелось быть откровенным. Это утро было словно не настоящим. Спокойнее, лучше, чем все остальные утра до этого. — и эта ностальгия касается только тебя. Я, можно сказать, соскучился и рад, что мы снова... Друзья? — Совет смотрел на друга спокойно, будучи очень расслабленным, с присущей ему в последнее время нежностью. — Знаешь, я сам не до конца понимаю, почему так хотел оставить тебяв живых и рядом. Тогда было важно разделить территории, и я, знаешь, оправдывался перед собой. Мол, месть придумаю и всё такое... — дальше мысль как-то не пошла. — А на самом деле? — попытался помочь экс-фюрер, аккуратно обняв Совета, глядя тому в глаза. Сонный анабиоз всё не спадал. Оттого обнимать друг друга просто так казалось нормальным, правильным и нужным. Ладони совета опустились на чужую талию, взаимно обнимая. — А на самом деле я, кажется, тоже подвержен ностальгии еще похлеще твоего. —Совет мягко улыбнулся, аккуратно прижав к себе худого немца, что, кажется, в момент стал счастлив и по-нежному смущен от некого, только ему понятного, осознания. — Я много вспомнил, много наблюдал. Возможно, сейчас все действительно так, как могло быть. Конечно, в лучшем исходе нашей истории, а не со всем этим ужасом, что достался нам. — Союз почти вплотную рассматривал чужие, слегка обеспокоенные происходящим, глаза. — И знаешь, мы и правда вновь друзья. Мы всегда ими были.— Их лица замерли буквально в сантиметрах друг от друга, нарушая зону комфорта. Совет перешел на шепот. — Но дружба – понятие тоже не про нас... Коснулись губ. Мягко, не пошло, нежно, почти робко. Казалось бы, как целуются люди? Подростки целуются с любопытством, неловко, коряво, пытаясь выжать максимум трепета, показать весь спектр только ваших "неповторимых никем и никогда" чувств. Старики целуются нежно и сухо, кратко и со смехом, понимая, что и так прожили в любви долгие годы. Дети целуются умилительно, кратко, в щеку, по дружески. А эти двое... Сначала сухо, лишь прижавшись к губам и привыкнув к тому, что отныне воздух делят на двоих; затем нежно, как дети, закрыв глаза и расслабив губы; а после, уже как тогда, в юности, сжимая чужие влажные губы своими, медленно поглаживая торс и расслабляясь от непозволительной ранее близости. С неохотой пришлось отстраниться, едва касаясь носом чужого, и заглянуть друг другу в глаза, а там красиво. Новый поцелуй и в груди стало легче, буквально теплее и свободнее для дыхания. Сердце встало на место, успокоившись, а мысли выветрились из головы, оставив этих двоих наедине. Хлопнула входная дверь.***
К завтраку выяснилось, что России нет дома. Парень, скорее всего, так же проснулся раньше и спустился на кухню попить воды. И, увы, застал трепетную сцену взрослых. Совет нервничал, Рейх переживал. Мальчик явно был не готов к подобному жизненному повороту (хотя, виновники сами не до конца осознавали) и вряд ли захочет кого-нибудь слушать. Что вы бы почувствовали, увидев отца, что романтически целует врага, говоря ему слова давней любви? Нет, не фантазируйте, я беспокоюсь о вашей психике. Братья и сестра пытались расспросить о старшем за завтраком, но взрослые пожимали плечами, утешая всех тем, что он просто слишком рано ушел гулять. С середины дня Союз хотел отправиться на поиски. Поселок небольшой, но потеряться можно. Переживание переросло в тревогу, и только Рейх разговором смог отвлечь его от плохих мыслей. Россия уже достаточно взрослый, не заблудится в трёх соснах и совсем-совсем скоро вернется. Беспокойство сильно вымотало главу семьи, и тот уснул на диване под монотонные поглаживания Рейха, сидящего рядом за чтением. Уже давно стемнело, а русского наследника так и нет. Мужчины обсуждали то, как объяснить ребенку подобное, но на деле, они сами имели мало представления, как аргументировать старые чувства и сближение за теперешнее время. Вот и Рейх, плохо концентрируясь на книге, думал, как лучше и мягче объяснить подобную любовь. Росс, скорее всего, ничего не знает. Ни про то, насколько давно русский с немцем знакомы, ни про то, как они пришли к такому чувству, как любовь, ни про то, при каких обстоятельствах пришлось расстаться. И для неподготовленного детского ума подобный инцидент буквально равен мысли: "Папа мало того, что любит мужчин, так еще и в своего врага влюбился за два месяца, простив ему всё." Союз беспокойно сопел рядом, слегка нахмурив в напряжении брови. Рейх, бродя глазами по строчкам, перебирал рыжие волосы пальцами. Тишину комнаты прерывало лишь тиканье часов. Таких, старых, чей механический шум по ночам убаюкивает, а в нужный момент создает напряжение. Тихо скрипнула и с глухим шумом закрылась входная дверь. На пороге стоял очень уставший паренёк с красными, видимо от слез, глазами. Паренек молча разулся и, к своему сожалению, не успел уйти в свою комнату, его позвал Рейх, поймавший его в коридоре. — Россия? — Иди на хуй, — устало отозвался хмурый подросток, на секунду лишь подняв взгляд. — Как грубо...— мужчина не знал, как общаться с юношами, но подозревал, что это сложно. — Папа беспокоился о тебе. Где ты был? — Не твое дело... — буркнул парень, направляясь к лестнице, пока его снова не окликнули. —Нам нужно поговорить, Россия. Паренек, кажется, вспылил, развернувшись и оказавшись рядом с немцем почти моментально, злобно зашипев. — Нам не о чем разговаривать, грязный извращенец. Как мой отец мог влюбиться в... Тебя. Фу, блять. — Чужое отвращение шокировало. Даже Союз выражается меньше, хотя он в свое время был тем еще сапожником. Только сейчас Рейх заметил, как краснеют глаза старшего сына Союза. — Россия, ты ничего не знаешь? Хотя, вряд ли Союз будет рассказывать о своих первых отношениях, как у вас, у молодёжи, это называется...— Наци даже расстроился. — Чего? — РСФСР, было развернувшийся, озлобленно зыркнул на Тройку. — Пойдем в сад, — решил мужчина, так как кричать на весь дом не хотелось. Мальчишка фыркнул, нахмурился, махнул рукой и только из детского любопытства с показушной неохотой поплелся следом. Сад встретил теплом летней ночи и сухой скамейкой. Присев, Россия требовательно сложил руки на груди. — Валяй, я слушаю. Только если это бред голимый, я пошëл. Рейх вздохнул, стараясь проще, но доходчивее рассказать о том, что связывало и связывает их с Союзом до сих пор. Это наследник слушал, скривив губы, но заинтересованно. Потому старший продолжил, достаточно подробно объяснив его положение в собственной стране и уточнив, что Росс обязательно изучит это позже, когда придет к власти. Подросток смягчился в выражении лица, кажется, начав немного разбираться в масштабе вопроса. Рейх немного расслабился. Осталось объяснить самое сложное: что такое любовь. —...Наверное, тебя волнует, почему отец предпочел мужчину твоей возможной мачехе? — на этих словах ребенок снова нахмурился и сжал свои плечи. — Гм, любовь – абстрактное чувство, которое в любом его проявлении складывается из чувств, эмоций, пережитых вместе, из проведенного вместе времени и понимания, как бы это банально не звучало. А времени получить все это у нас с Союзом было достаточно, пока мы были такими же мальчишками, как и ты. Просто, в один момент нам пришлось вырасти. Обоим стало не до нереальных отношений, которые мы к тому же устали скрывать. Увы, это не исключало тоски друг по другу. Сейчас мы оба взрослые и можем посвятить время тому, что не закончили. Не важно, что будет дальше... Лично я счастлив рядом с твоим отцом даже сквозь года, и я осознал это только недавно. Но как по-твоему, достоин ли твой отец счастья? Немец закончил свой неуверенный монолог и взглянул на задумчивого парнишку. Тот сидел опустив взгляд в землю. Он по прежнему обнимал себя, но руки его заметно расслабились, как и общая поза. — Ладно — Вздохнул наконец мальчонка, — отец и правда последнее время радостнее, чем обычно. Даже улыбается. — Россия бормотал это хмуро, но мягко. — Наверное, я никогда не пойму, как можно... Мужчину... Короче, это мои проблемы. Но папа имеет право быть счастливым даже с таким, как ты, раз... Любит. Ты, кстати, в этом уверен? — Республика поднял голову. — Я думаю, это станет точным со временем. Россия хмыкнул и протянул взрослому руку. — Мир? — Мир,— выдохнул немец, легко улыбаясь и пожимая младшему руку. Да будет перемирие.