***
— Пхех, этот малыш сюда так рвался. Удивительно, как он любит этого монстра. — шикнул Мурика, закидывая меж губ жвачку. Вряд ли он был рад оказаться здесь за просто так, чтобы немецкий отпрыск денёк побыл с папой. — ...Тебе не понять. Во-первых, ты слишком тупой, а во-вторых, ты сам бы рвался к своему отцу, если бы вас разделили на очень долгий срок. — Мужчины болтали в комнате Советов, не мешая тем, кто внизу. — Чего? Я был бы только рад! Отец тот ещё мудак... А мать мне и так не родная. Чего по ним скорбеть? Все только мешают друг другу. Я давно не верю в эту вашу "семью" и её ценности. У меня нет семьи. Советский вздохнул и глянул на собеседника так, будто он тоже ребёнок. — Зелёный ты ещё, Мурик, не знаешь каково быть отцом. — Союз грустно усмехнулся. — Велик часто переживал за тебя и твои полеты. Весь мозг мне проел. — воплощение показал характерный жест пальцами. — А Франция – прекрасная мать твоего брата. Так что не говори, что у тебя нет семьи и тебя никто такого одинокого не любит. — Для тебя семья – это всё, Союз, а для меня так... Обычные союзники-страны. — Парень сложил руки на груди. Лёгкое раздражение, вызванное разговором, а скорее лекцией о семье, требовалось компенсировать. Отвлечься от этой темы всегда получалось быстро. Тем более, он ещё не получил обещанную оплату за перевозку немецкого наследника. А кто работает бесплатно?~ Поэтому нескоро оказаться на чужих коленях было приятно, особенно, когда обнимают в ответ и медленно-медленно гладят. Совет задумчиво положил руки на чужую спину, пока назойливый мальчишка пытался поцеловать его шею. Аме всегда был раскрепощенным, свободным и даже доступным. Ему было плевать где, сколько и куда можно опоздать. Совет всегда поражался подобной шлюшьей натуре, но понимал, что молодой парень просто берёт от жизни что хочет. Но на этом фоне русский внезапно понял, что Рейх нравится ему больше, Рейх лучше Аме, Рейх любит в ответ. А этому нужно лишь поиграть... — Поцелуй меня, teddy bear~ Мурлыкнул США прямо в губы Совету, прижимаясь к его груди уже минут пять. Ласки заразительно приятны, да и Совет не брезговал порой вздрочнуть на красавчика, но сейчас было не так. Неприятно, лживо и слишком сладко, почти приторно. Не так. Рейх в свою очередь был совершенно непохож: серьёзен, свеж, как глоток ледяной воды, телесно недоступен... Пока что. На самом деле, Совет до этого момента даже не вспоминал юношескую близость с Наци — то было слишком запретным воспоминанием. Да и редким на самом деле, приходящим только по ночам. Но сейчас тема чужого тела стала неожиданно интересовать, вызывать трепетное любопытство. Не дождавшись, Аме всё же занял чужие губы, довольно выдохнув. Его губы мягкие, пухлые, пахнут вишнёвым бальзамом, а язык длинный, горячий и ловкий. Пальцы сжались на чужой талии. Рейх целуется не так. У него тонкие напряжённые губы, мягкие, совсем не пошлые движения и миллион чувств за один поцелуй. А у Аме только похоть и весьма сладкие попытки трахнуть рот Совета языком. Наверное, раньше Союз бы поплыл от этих движений и без сомнений вжал бы паренька в кровать, но сейчас было почти противно. Раньше секс был очень хорошим способом расслабиться, отключить мысли, а позже и тело. Хорошо, что были ресурсы для этого. А что секс представляет сейчас? Ерзающий на паху тот же самый Мурик, ласково поглаживающий плечи? Увы, нет. — Аме... — обижать паренька не хотелось. Он правда хорош. — М-м? ~ — Кончай. — Хах, сейчас оба кончим не переживай~ — Тц, пошляк. Я говорю заканчивай эти шуры-муры. — Совет открыл глаза, и на него уставилась пара разноцветных глаз (очки оказались на цветастых волосах воплощения). — В смысле? Не нравится?.. — Гм... Я люблю Рейха. — США явно не ожидал, что вызовет нервную улыбку глазами по пять рублей. Весь его азарт сошёл на нет. — Что ты сейчас сказал?.. — Мы с Рейхом снова сошлись. — Совет глупо улыбался самому этому невозможному факту. Будто это факт, который он понял только сейчас. —...Пиздец. — на чистом русском, прошу заметить. Парень встал с чужих колен как-то неестественно быстро и отошёл. — Охренеть... Как? Как мать твою это получилось?! — Не ори. Я тебе по пьяни всё рассказывал о нас с Рейхом в юности, помнишь? Вот не сдержался я. Замучила меня эта ваша любовь. — Мужчина потер затылок. Он не ожидал, что неловкость упадёт на плечи внезапно и только сейчас. — Я думал это просто твои влажные фантазии на тему: "А что если бы мы любили друг друга с детства" — раздражённый Аме сделал весьма глуповатый тон, состроив неприятную рожу. Кажется, мальчишка обжёгся. Неприятно. —Как видишь, мы много работаем над тем, чтобы быть... "Нормальными" — Гх... Удачи с нормальностью, кретин. — Аме надулся и сел. Наверняка он был даже оскорблен. Но обида эта не могла длиться долго. Всё же в этой паре любовников-раз-в-месяц никто второго всерьёз не любил. Однако чужие чувства были задеты. Разговор продолжился только через полчаса.***
Немцы обнимались до самого вечера, пока не устали. Дети Союза познакомились с новым ребенком в доме, пока трое взрослых пили чай на кухне. Россия неожиданно был заинтересован немцем младшим и болтал с ним дольше всех, пока была возможность. Не исключая взаимного интереса Германии. Они как-то странно и чётко сошлись интересами. Казахстану, все время спрашивающему маленького немца о самых разных "немецких словечках", погладили и расчесали крылья с разрешения и помощи смущающейся чужого мальчика Беларуси, а вот Украине помогли найти любимый мячик, чтобы поиграть всем вместе. Дети быстро нашли общий язык, что не могло не радовать родителей. Рейх весь вечер мягко прижимался к плечу Советов, то и дело держа его за руку, сплетая их пальцы в своеобразном Благодарном жесте... Этот подарок – лучше подарка жизни. Увы, счастье продлилось до вечера. Америка, сидевший остаток времени грустным, глянув на часы, сказал, что им пора отправляться, чтобы утром быть на континенте. Рейх трогательно попрощался с сыном, вручив тому своё маленькое письмо, которое успел настрочить днём, крепко обняв. Родные щеки, нос, лоб и макушка были исцелованы полностью, а с плеч так и не слезали чужие руки. Германия снова плакал, но пообещал быть сильным мальчиком, чтобы папа непременно гордился им. Тогда Рейх грустно улыбнулся, поцеловав сына в лоб и вздохнул: — Я и так горжусь тобой, малыш. Вскоре они уехали, оставляя после себя неимоверное счастье и глубокую тоску. Нужно любой ценой сохранить эти трепетные моменты до возможной следующей встречи. Рейх ещё долго стоял на пороге, пока на его плечи не опустилась голова, а талию не обвили крупные лапы Совета. — Спасибо,— шепнул Третий, положив ладони на чужие кисти. — Не за что, — тихо с улыбкой ответил русский, прикрывая глаза. — Ты это заслужил.***
Дни снова потекли привычно. Совсем скоро дети снова отправятся в школу. Спустя 4 года это событие было и правда долгожданным. Многие школы были разрушены, некоторые находились в зоне боевых действий и потому были закрыты. Но сейчас всё точно. Вся страна вновь собирает учебники, формы нет, но одеваются прилично. Первоклассники вообще с открытыми ртами стоят у школьных ворот и размышляют о том, сколько всего интересного их ждёт. Ну а пока... Последние дни августа. Сложно было осознать, что попав сюда в начале мая, Рейх прожил в этом доме чуть меньше пяти месяцев. Все вещи стали привычны. Все люди стали родными... Наконец-то немец не был одинок. И по-настоящему чувствовал себя живым и нужным вдали от других стран, от политики, да и в целом-то от людей. У него есть работа по дому, которая доставляет удовольствие, есть любимый сад, который осенью надо подготовить к зиме, успев к холодам, у него есть любимый человек. Да, с последним всё ещё туго, но уже легче. Мужчины спорили редко, разговаривали время от времени, трепетно целовались, сидя на диване вечером, и вместе следили за детьми. Кажется, каждый ещё находится в своей только им комфортной зоне. И это бесило Союза... Их любовь до сих пор была платонической. Нежной и мягкой, словно зефир. Такой она была много лет назад, оставалась и сейчас. Но ведь они давно не мальчишки, а взрослые самодостаточные мужчины с детьми и какими-никакими принципами в жизни. Но однажды произошёл поистине мальчишеский инцидент, подорвавший негласный мысленный обет воздержания. Совершенно случайно Совет застал Третьего в душе. Ну, правда случайно, одним глазком. Хорошо, что его не услышали, стоя спиной к двери. Русский хотел было извиниться, смутиться и быстро закрыть дверь, но взгляд обрёл собственную волю и остался где-то на худенькой талии, ровной спине с выделяющимся костным корсетом, и на голых, едва округлых бёдрах. Тонкие руки мужчины без привычной придающей объёма рубашки аккуратно мыли черные волосы, зачесывая их мыльной пеной назад. Она стекала сначала по шее вниз к лопаткам, по позвоночнику вниз к пояснице и ниже... Совет, конечно, не мальчик. И всю первичную анатомию знает наизусть по картинкам из учебника биологии, но подобный вид именно Рейха заставил СССР обильно покраснеть уже в комнате, когда он опустился спиной на кровать. Никто не спорил, что это эротично, что это красиво, особенно для одинокого долгое время русского. Но Совет краснел, как школьник, который получил записку от девочки с параллели, что ему нравится. Слишком по-детски несерьёзно, даже смешно. Об этом инциденте Совет, конечно, решил умолчать перед немцем. Однако теперь образ нагого тела не выходил из головы и всё чаще донимал мысли Советского. Напряжение между ними стало приобретать сексуальный характер. Это автор ещё умолчит о том, сколько взглядов ловил на себе сам Союз, когда работал в саду без рубашки.***
Тридцатое августа было посвящено сборам в школу. Только вот дети, видимо, перевозбудившись подобным событием, на радостях вечером разбили окно. Украина в слезах пытался обвинить старшего брата в том, что тот кинул камень, но свидетель в лице сестры сказал против него. В любом случае оба взрослых были недовольны данной выходкой вне зависимости от того, кто именно это сделал. Союз был зол на то, что дети напакостили, а Рейх на то, что это окно именно его комнаты. Как назло, на этой неделе начались дожди и просто так спать в комнате с дырявым окном невозможно. Особенно для хрупкого здоровья наци. А лечить это нечто ещё хуже, чем терпеть часовой рёв Беларуси, – как выразился сам Союз. Главой семьи было озвучено предложение, нет, скорее просто факт, перед которым поставили немца. Он просто будет спать в спальне Союза и всё. Однако звучало это ещё двусмысленнее: — Так, пока я не придумаю, как залатать это, Рейх будет спать со мной. Хорошо, что усмехнулся только зрелый Россия. А то было бы неловко втройне. Рейх подобной новости сначала хотел возмутиться, но глянув на свои аргументы, не нашёл там ничего, кроме собственного смущения. Да. Одно дело – случайно уснуть рядом, успокаивая ребёнка после кошмара, а другое – специально лечь рядом, разделить тепло одеяла и свое личное. Немец мотнул головой. Ну мало ли - спать рядом нормальная практика, если уж такой детский казус случился. Но мысли волей-неволей соскальзывали на нечто непристойное, отчего становилось не по себе, стыдно и даже самокритично. Хотя Рейх не отрицал, что всегда был сексуален и Союз ему в этом плане был... Любопытным. Именно, что любопытным. В юношестве любопытство касалось именно самогó процесса, а сейчас значение приобрёл только изменившийся партнёр. За размышлениями мужчин друг о друге ужин сменился поздним вечером. Дети были умыты, расчесаны, заранее собраны в школу и под пожелание спокойной ночи ждали завтрашнего дня. Последний день лета всегда посвящён прощанию, последним летним играм, прогулкам и друзьям. Этот день всегда занят целиком Вот и дети Союза, обменявшись планами, мирно заснули в своих кроватях, чтобы завтра наступило быстрее. Мужчины же, прикрыв двери в детские комнаты, остались наедине в скромном молчании. Молча расстилали кровать и задвигали шторы в комнате Советов. Молча раздевались, отвернувшись друг от друга. Молча выключили свет, ложась рядом на кровати, укрывая друг друга одеялом. Непонятно почему одним. Ведь Рейх взял своё постельное. В темноте не видно, как глупо в темень смотрят страны, лежащие напротив: Рейх на правом боку, а Союз на левом. Единственное – чужое еле слышное дыхание напротив попадало на щеку. Буквально сейчас здесь могла возникнуть молния. Процент напряжения между их лицами слишком густой, плотный и многослойный. Глупое обстоятельство, так удобно столкнувшее этих двоих лицом к лицу, когда нельзя избежать друг друга, а альтернатив не дано. В большую ладонь, лежащую на подушке, аккуратно скользнула тонкая, мягко обнимая чужие пальцы. Детский жест, тактильный нежный контакт. В ответ медвежья лапища мягко погладила большим пальцем хрупкую кроличью лапку, налаживая нежное перемирие в непонятной борьбе эмоций. Но сон за ручку не пошёл. Хотя Рейх даже расслабился, привыкая к запаху подушек и чужому присутствию. Его полусонного аккуратно обняли, видимо, разбудив слишком резко, раз Немец вздрогнул в руках Совета так, будто его ударили. Он резковато вцепился в чужие плечи и выдохнул. — Ох Боже... — Ну чего ты так? Всё хорошо. — Третий расслабил хватку на чужих плечах, видимо, осознав, что нападения в данный момент не происходит. Он с каким-то усталым и измученным вздохом уткнулся Совету в плечо, ненадолго замолчав. Плечи медленно опустились, а торс слабо поёжился на простыни. — Чёрт, я не понимаю, — разговор продолжился шёпотом, — почему когда ты меня трогаешь, я вздрагиваю. Руки сжимаются в кулаки и . — некрупные ладони легли на чужую спину палец к пальцу ровно, в противовес собственным словам. Наверное, вопрос был риторическим. Просто в никуда. Советский знал, сколько страхов сжато в этом худеньком тельце, поэтому понял, что ответ сейчас необходим. —...Вздрагиваешь ты, потому что это приятно. — мужчина аккуратно провёл ладонью по чужим лопаткам, поглаживая. — А приятного у тебя в жизни было мало. Совет расслабился и замолчал, позволяя Рейху подумать и успокоиться. Прижавшись к чужому плечу, коммунист прикрыл глаза, позволяя себе провести носом по чужой шее. Приятно. Многие часто упоминают особый запах человека, описывая его. И Советам всегда казалось, что это нечто противное, составленное из пота и прочих жидкостей тела. Но сейчас, с позволения, раз голову чуть приподняли, этот самый запах изучали на шее. Нежный, едва сладковатый, будто с примесью пороха и хозяйственного мыла, аромат описывал подрасслабившегося немца. Запах въедался глубоко в нос и не хотел уходить, заполняя мысли. Советский поцеловал пленника нежных объятий в шею. Не пошло, без намёка, так, если бы целовал ребёнка. Немец, видимо, успокоившись окончательно, приобнял Совета и уткнулся носом в копну рыжих волос, позволяя гладить свою талию в успокаивающем жесте. Язык укоротился в несколько раз, так что высказать что-то ещё не получалось. Да и вообще, они и так много разговаривали. Обычно это здоровая практика, но порой доступнее всего показать свои чувства. Наглядно выразить их в одну ночь... Совет выдохнул. Всё это дурманило голову и только повышало желание работать руками. Рукой. У неприличного места в неприличной позе. Надо гнать такие мысли прочь, иначе всё может закончиться плохо для хрупкого доверия между ними. Однако, это настроение концентрировалось в густом воздухе. Обычно в этот момент сознанием овладевает страсть, желание и похоть, но тут наоборот. Оба просто поняли: хочется. Хочется всего: целовать, слегка хлюпая губами; сжимать худую талию, проводя по ней с нажимом; мягко прижиматься к торсу и трогать. Темнота не мешала изучать друг друга заново, буквально на ощупь под немногочисленной одеждой. — Рейх... — горячо прошептал Советский у самых губ немца. Кажется, оба достигли кризиса, когда телом управляют чувства. Хочется показать себя и свое отношение. Союз не успел наклониться, получая поцелуй инициативно... От самого Рейха. Сладкий и долгий. Хорошо, что губы не слипались от такого количества сладкого напора, с коим немец прижался к лицу Советов. Хоть русский и приподнялся, нависнув над Рейхом, воздуха меж ними было мало. Скорее он напоминал тугой кисель, втягиваемый через легкие. Но, несмотря на это дурманящее обстоятельство, сознание было ясным и трезвым. Каждое действие было осознанным, каждый поцелуй эмоциональным, а ласки позволительны по мере роста доверия друг к другу. Стоило начать с мокрых поцелуев, аккуратных боязливых прикосновений к талии и шее, как они сменились томными ласками бедер, покусыванием губ и сокращением расстояний между тел. Тихо шуршала одежда, одеяло и пальцы в чужих волосах. Мягко вздыхал тюль у окна и мужчина в крепких руках другого. Тихо от смущения скрипела кровать, заставляя молча краснеть, приобнимая худыми щиколотками чужой торс. Напряжение с груди спустилось куда-то вниз живота, начав приятно тянуть, отзываясь на чужое внимание. А трепет взорвался в груди Советов, когда будучи меж худых ножек к нему прижался его немец, выдохнув на ухо стон так, чтобы не услышал никто, кроме него... Пальцы сжались на чужой талии, прижимая к себе максимально близко. Вот она точка невозврата. Но никто не против этой запретной близости... От этого снесло крышу. Можно слушать стоны, адресованные только ему, всю ночь напролет, пока всё то, что они пропустили, не сказали, не сделали, восполнялось сполна ими обоими, взаимно, всепоглощающе, долго, жарко, с жадностью получая друг друга. Пока оба готовы и хотят, зона комфорта у них одна на двоих~