Черные ангелы

      Закончившие работу служанки поклонились Чимину и покинули комнату. Они очистили ванную и ведро под туалетным стулом, налили воду в кувшин, забрали остатки еды, принесли новый завтрак, поменяли постельное белье и цветы. Работы было проделано много, но женщины служили уже долгие годы и справились впятером за двадцать минут. Теперь в комнате было безопасно еще на сутки, и Чимин прошел в гардеробную.       Чонгук лежал на полу, задрав ноги на стену, и покручивал в руке локон волос.       — Иди есть, не заставляй мясо снова пропадать, — мягко произнес Чимин и подошел к шкатулкам с драгоценностями. Переоделся он уже давно, поэтому дело осталось лишь за украшениями. Раскрыв три шкатулки, Чимин взглянул в висящее перед ним зеркало и задумчиво пробежался пальчиками по своему богатству. Он выбрал подходящие под наряд серьги и браслет с рубинами. Надел шесть золотых колец и повернулся к внимательно смотрящему Чонгуку.       — У тебя тут целое состояние. Страну в течение месяца кормить можно, — заметил младший придирчиво. Чимин лишь кивнул. Чонгук был абсолютно прав.       Они вышли в спальню, и Чимин, схватив со стола рисовый пирожок, взглянул на дверь. Пора было идти. Начинать новый день. Покидать убежище. Внутри вдруг зародился скользкий страх. Противный, чудовищно нежелательный. Чимин долгие годы искоренял его, а теперь он обволакивал органы.       — Дождешься меня? — повернувшись к Чонгуку, как можно беззаботнее спросил старший. Гук несколько раз мелко кивнул, при этом почти недовольно поджимая губы, и Чимину захотелось петь. Он с трудом подавил расцветающую улыбку и спешно покинул комнату.       Стоило выйти в полутемный коридор и увидеть поклонившихся стражей, все тепло тут же вылетело из сердца, и Чимин вздернул подбородок. Он распрямился и уверенной походкой отправился по делам.       Сначала чернородник зашел к дочери. Неторопливо приоткрыл дверь и заметил тут же поклонившуюся ему няню, которая раскладывала завтрак. Ынджи еще спала. Его маленькая принцесса лежала, обняв мягкую игрушку, и беззаботно смотрела сны. Чимин надеялся, что его дочь всегда будет видеть только хорошие сновидения. Что кошмары не будут преследовать ее ни ночью, ни днем. Что вся ее жизнь будет полна радости и доброты. Он назвал ее Ынджи, что означало «милосердие и мудрость», и молил о том, чтобы его дочь жила в соответствии со своим именем. Чтобы она никогда не стала такой, как ее мать. Но у Ынджи было преимущество — она не была чернородницей, а значит, ей не была уготована жизнь в этом проклятом замке.       Чимин наклонился к девочке и сладко поцеловал в щеку. Она нахмурилась, сильнее сжимая игрушку, а потом разлепила глаза.       — Папа?       — Вставай, милая, завтрак уже готов.       Чимин подхватил сонную дочь на руки и понес умываться. Няня с улыбкой наблюдала за происходящим, и Чимин позволял ей. Она была единственной, кому он позволял видеть себя таким.       — Мы же пойдем сегодня кормить лебедей? — спросила Ынджи, когда Чимин усадил ее за стол и подал палочки.       — Конечно, я же обещал.       Девочка засияла и стала с аппетитом уплетать рис с овощами.       — Я вчера предложила Севон пойти с нами, но она сказала, что не хочет, — надулась на пару секунд дочка, и Чимин нахмурился. К сожалению, пока он не мог объяснить ей, почему ее одиннадцатилетняя подруга ненавидит его. Он бы хотел никогда ей этого не объяснять, и, к счастью, Севон тоже не стала.       — А что, тебе скучно со своим папой? — фальшиво обиделся Чимин, и Ынджи поспешила оправдаться. Чимин продолжил строить рожицы, и уже через пару секунд девочка залилась смехом, совершенно забыв о теме разговора.       Сразу после завтрака Чимин с Ынджи отправились на озеро, где провели около получаса, а потом няня забрала девочку, и приятная часть дня закончилась. Жену Чимин еще не видел, но заметил ее мать. Она стояла на одном из балконов двора, где Чимин тренировался в метании кинжалов, и пристально наблюдала за ним со своим сыном. Они в открытую обсуждали Чимина, и тому приходилось подавлять желание изменить направление полета клинка с дерева на лицо тещи.       Если бы захотел, Чимин попал бы в цель. Он был хорош в метании оружия и всегда носил с собой любимый кинжал. Развить силу до того, чтобы поражать на расстояние, он не смог, поэтому заменил недостаток на новое умение. Чимин ненавидел, что любой болван с луком может обезвредить чернородника, и чувствовал себя значительно увереннее, зная, что тоже способен ранить.       — Опять ты впустую тратишь время! — театрально воскликнули у него за спиной, и изображающий великое разочарование и неодобрение Сокджин встал справа от Чимина. — Ты бы лучше жену трахал, чем в дерево целиться.       — Твоя мать так и сказала? — ухмыльнулся Чимин, даже не поворачиваясь. Он снова бросил клинок и попал ровно в цель, а потом самодовольно покосился на балкон, где теща уже в одиночестве продолжала придирчиво наблюдать за ним.       — Уверен, в ее мыслях было грубее, — усмехнулся Джин и оперся плечом о столб.       — Даже не сомневаюсь. Можешь передать ей, пусть в очередной раз пересчитает чернородников. Пока в замке будет бродить целый легион, пусть мы родим хоть двадцать детей, все они будут людьми. А трахать эту красотку без причины я не стану.       Сокджин засмеялся и бросил взгляд на мать. Чимин все еще изумлялся двуличности этого парня. То, как умело Сокджин юлил, подстраиваясь под ситуацию, поразило бы любого. Он был настоящим мастером маскарада, отчего Чимин долгие месяцы не мог понять его истинный характер. Но действия говорили громче любых слов.       — Как там Чонгук?       — Ненавидит меня.       — Ты хоть рану его подлечил?       Чимин кивнул. Джин был удивительно наблюдателен. Настоящий хамелеон, он видел людей насквозь и, представая шутом, на самом деле был глубоким и сердечным человеком. Чимину даже не надо было намекать или просить, Сокджин сам вызвался вылечить Чонгука, потому что знал, что Чимин не сможет. Он же был и тем, кто предупредил о прибытии старого знакомого. У Сокджина по всей территории земель были шпионы и свои люди, о которых не знал даже его отец. Обладая шармом своего почившего брата и образом простака, он был одним из самых опасных людей в замке, потому что умел добиваться желаемого незаметно для окружающих.       — Что дальше будешь делать? Тебе не позволят просто отправить его обратно, знаешь же.       — Знаю.       — Хорошо, что отца нет, но ты должен разобраться с Чонгуком до его возвращения.       — Знаю, — тяжело вздохнул Чимин.       Он лишь надеялся, что Джэена не будет еще долго.       — Пойдем, сегодня день лечения.       Чимин помнил. День лечения — каждый шестой день недели — был его любимым, потому что только тогда он не чувствовал себя полным ничтожеством и мог действительно делать то, ради чего пришел в этот мир.       Большая изящная зала с резными потолками и колоннами пахла цветами и фруктами. Лежанки были расположены рядом с дорогими удобными креслами, и Чимин прошел в свое. Остальные шесть были еще не заняты. Сокджин присел на соседнее, велел служанке подать ему апельсиновый сок и подмигнул Чимину. В следующую же минуту в комнату вбежали дети. Десятилетний Субин радостно поприветствовал Чимина и Джина, но первый встретил его холодно. Он больше не хотел завязывать отношения с детьми. Любые искренние чувства в этом замке были слабостью. Чимин хорошо это знал благодаря Севон, которая прошла мимо, даже не взглянув на него. Ей было всего одиннадцать, но во взгляде уже читалась житейская мудрость, полученная с болью.       Сокджун появился следующим. Он шел, уплетая яблоко, и лишь мельком кивнул другим чернородникам. Этот мужчина всегда был погружен в собственные заботы, и Чимина это более чем устраивало. Сунджон и Мирэ были последними. Они пришли вместе и еще долго о чем-то перешептывались.       Когда все были готовы, стражи раскрыли высокие двери и пропустили в зал первые семь человек. Чимин знал их всех без исключения. Родственники, друзья и просто богатейшие люди земель прибыли для того, чтобы подлечиться и обсудить дела. Далеко не всем им были рады в другое время. Чернородники Высокого замка не любили, когда их беспокоят, и готовы были принять в любое время лишь родных — преимущественно детей Джэена и Сунджон, родившихся людьми и управляющих деревнями. Насколько знал Чимин, у пары было девять детей, но только четверо из них являлись чернородниками. Остальные отправлялись жить за пределы замка и править на выделенных им территориях.       У одной из них, старшей дочери, болела коленка, потому что она неудачно упала. Ее брата беспокоили мышцы после занятий борьбой, а младший брат, которому было всего пятнадцать, подвернул ногу.       — Ах, дорогой, тебе не стоило покидать замок так рано! — причитала его мать, расспрашивая о самостоятельной жизни. Она интересовалась всем: что он ест, во сколько встает, с кем общается. Просила описать друзей и слуг, а Чимин думал лишь о том, что они тратят драгоценно время. Он сам быстро расправился с задачей, залечив ушиб сестры своей жены, и попросил стража пригласить следующего гостя.       Перед ним опустился молодой человек. Не столь богатый, как остальные, давний друг Сокджина. Он был сыном учителя Джина по верховой езде, отчего в детстве они часто проводили время вместе. И именно старший чернородник познакомил с ним Чимина.       Парень протянул руку с ровным неглубоким порезом и сверкнул глазами, ясно давая понять, как он его заработал.       — Я так неаккуратен! — воскликнул он громко. — Гулял тут на днях в горах и заметил строящееся здание. Не стоило мне лезть туда, тем более, что там никого не было.       — Как это никого? — стараясь не выказывать возмущения, уточнил Чимин.       — Да какой-то старый пьяный страж и все…       — А дети? — прошептал Чимин, не выдержав. Знакомый покачал головой.       Чимин сжал кулак и чуть ли не зарычал, впиваясь взглядом в кушетку. Внутри вздымалась неподдельная ярость, и Чимин не знал, как ее подавить.       — И давно это здание в таком состоянии? — поинтересовался чернородник угрожающе.       — Да уже несколько недель, — с досадой ответил гость, а затем поморщился от боли, когда Чимин неосознанно сжал его руку. Ярость пылала внутри, поражая органы и превращая сердце в обуглившиеся остатки. Тело словно чесалось от злости, и Чимин уже не был уверен, что не убьет друга Джина вместо лечения.       Чтобы успокоиться, потребовалось время. С годами он стал более раздражительным. Непреклонным, придирчивым, высокомерным. Его выводили из себя даже мелочи, а когда срывались планы, Чимин начинал свирепствовать. Темнота накрывала с головой так, что Чимин захлебывался, и он позволял ей, потому что повод был. Право было.       Он кое-как все же пришел в себя и вылечил мелкий порез за минуту, а затем постарался отвлечься: заботился о людях, многие из которых уже не были богачами или друзьями двора, и это приносило успокоение. Понимание, что он все же может помогать, словно прохладный ветерок в невыносимую жару, давало облегчение. Он все же не был совершенно бесполезен.       Но когда в дверь вошел знакомый мужчина с востока земель, Чимин впился ногтями в ладони. Гостю было слегка за тридцать, и прежде он казался чернороднику довольно приятным. Но в тот день Чимин желал спалить его взглядом.       — Надо поговорить, — шепнул гость, когда Чимин лечил его рану, и чернородник прошипел:       — Надо.       Ему хотелось тут же последовать за мужчиной, когда тот ушел, но он не мог привлекать внимания, поэтому дождался окончания приема. А время прошло быстро. Чернородники выделяли на заботу о подданных только полтора часа. Больше никто лечить не желал, жалуясь на отсутствие сил, и Чимин не мог возражать. Когда он решил остаться подольше в первый раз, его просто проигнорировали, веля стражам запереть ворота. Во второй же раз смерили таким взглядом, что Чимин побоялся, что его больше вообще не допустят к лечению, поэтому бунтовать не стал. Бунт в этом замке всегда заканчивался плохо.       Члены семьи начали устало покидать залу. Сокджун потирал шею, Мирэ тут же велела принести ей тарелку фруктов, Джин, обняв мать, болтал о какой-то ерунде, а Чимин дождался, пока все уйдут, и вышел во двор.       Стражи уже покинули его, закрыв ворота, а люди начали расходиться. Чимин же скользнул за угол, где располагался вход в подвал. Обычно в дни приема дверь в него запирали, но в этот раз Чимин оставил ее открытой, ведь только там мог обсудить дела незамеченным.       Он спустился по темной лестнице и прошел в холодное влажное помещение. Один из факелов в коридоре уже горел, и Чимин ускорил шаг, идя на свет.       Мужчина с востока был там. Стоял, покорно ожидая господина, а Чимин с трудом подавил желание врезать ему с ноги.       — Господин, — поприветствовал гость.       — Ким. — Чимин кивнул. — Расскажи, что там с приютом.       — Дело движется. Мы строим так быстро, как только можем. Детей пока разместили в сараях рядом с фруктовыми полями. Они хорошо работают, господин, очень благодарны за возможность.       — То есть им негде жить, но они трудятся? — понизил голос почти до рыка Чимин. Ким растерялся и слегка подался назад. — Ты же понимаешь, что я отправил их к тебе не для этого? Это сироты, проклятье, ты не можешь использовать их как бесплатную рабочую силу!       — Ну что вы, господин? — ужаснулся гость. Его глаза нервно забегали. — Просто для строительства приюта не хватает средств. Поэтому я пришел. Сказать, что работа пойдет быстрее, если у нас будет больше монет. Вы дали уже достаточно, но я решил, что вдруг вы захотите…       Чимин сжал кулаки и сделал шаг к Киму. Ему хотелось его задушить. Уничтожить того, кто оказался мерзким отродьем. Он доверился ему, отдал половину своих украшений, а тот так и не достроил дом, должный приютить беспризорных детей. Он даже отправил к нему вчера нового мальчика! И куда теперь тот попадет?       Рука обхватила горло и вжала Кима в холодную каменную стену. Тот испуганно замычал.       — Господин, господин… — бормотал он, а Чимин боролся с желанием просто лишить жизни этого подонка. Он убивал на войне. Людей лучше него, которые были простыми солдатами, а этого должен был оставить в живых? За какие такие заслуги? Почему тому, кто бессовестно использовал детей, не полагалось наказания? Чимин не мог найти причину.       — Ты смеешь мне лгать?! — выдавил он скользь зубы.       — Что в… — Чимин не дал закончить, сильнее сжав горло, и почувствовал, как сила побежала по руке. Не живительная, что давала энергию, а та, что могла причинить боль. Чимин умел причинять боль. Эта способность была второй стороной монеты — дара чернородника. Он мог воздействовать на организм, выкачивать силы или окончательно отобрать. Он многое мог и очень хотел сделать. Сделать больнее тому, кто был воплощением бессердечности и подлости. Он знал таких людей, которые были хуже темных чернородников.       — Если ты думаешь, что я дурак, которого можно облапошить, то поплатишься за это жизнью, понял? — Ким лишь в ужасе смотрел, молчаливо раскрыв рот. — Я дал тебе достаточно для строительства трех приютов. И если дом для детей не будет готов через неделю, я тебя из-под земли достану и заставлю пожалеть, что появился на свет. Уяснил?       — Но я…       — Уяснил? — Чимину показалось, что он может переломить тому шею. И хоть он знал, что не был достаточно сильным, понимал, что убить сможет. Он сможет почти без зазрения совести высосать жизнь из этого гада.       Но было нельзя. Почему? Он почти не помнил.       Однако Чимин все же дернул. Подарил немного энергии и отобрал. Болезненно, резко. Хотелось продолжить. Вытянуть больше, чтобы дать силы себе выдержать все это. Чимин уже чувствовал, как темные искорки потекли в его тело, и закрыл глаза, медленно выдыхая.       Хватит.       Он оставил мерзавца на полу, а сам поспешил на воздух.       Люди у ворот уже разошлись. Они оставили надежду на следующую неделю, когда снова придут попытать удачу после друзей и родственников чернородников с легкими порезами и ушибами. Но одна женщина не ушла. Она сидела, прислонившись спиной к кованым воротам, и держала на руках ребенка. Чимин хотел пройти мимо, но что-то внутри не позволило. Ноги сами повели к незнакомке, и чернородник аккуратно приблизился. Ворота были двойными, так, что дотянуться было невозможно при всем желании, и Чимину это показалось не меньшим наказанием для чернородников, чем для жаждущих подданных. Даже если бы он хотел помочь, не смог бы без стража, который должен был отпереть замок. А стража не было.       Так был ли смысл подходить и разрывать себе сердце? Скорее всего, не было, но Чимин все равно шел.       Он встал рядом с воротами, но женщина даже не обратила на него внимания. Она продолжала качать дочь, которой на вид было около четырех лет, но которая слишком мало походила на спящую.       Она была слишком бледна.       Внутри что-то рухнуло, и Чимин покачнулся, когда перед глазами на секунду потемнело.       — Что случилось? — спросил он тихо.       Женщина устало повернула голову, и на лице появилась странная гримаса смеси боли, отчаяния и насмешки.       — Мы не успели. Буквально на пару минут опоздали.       Больше она ничего не сказала, и Чимину было не нужно. Он все понял. Каждую мерзкую деталь, каждую причину. Пока он лечил ушибы от конных прогулок, здесь умирал ребенок. Она умирала, пока Мирэ поедала фрукты, утомленная полуторачасовой болтовней с подружками, а Ким думал, как бы вытянуть еще больше денег. Она умирала, пока они даже не знали о ее существовании. Под их дверью.       И они никогда не смогут искупить свою вину.       Никогда.       Внутри горело. Нет, даже не так: разъедало. Словно кислота, уничтожающая все на своем пути. Отвращение к самому себе было не ново. Ненависть, злость, бессилие, вина — все они давно стали Чимину ближе матери.       Но он цеплялся за надежду. Находил жалкую причину для нее, чтобы просто не сойти с ума. Пытался что-то делать. Но сегодня почувствовал себя абсолютно бесполезным.       Он ничего не делал. Ничего. Он был таким же, как они: отвратительным эксплуататором, который мог причинять только боль.       Своим людям, друзьям, Чонгуку.       Он нес только боль и разрушения.       Чимин закрыл дверь небольшой кладовой и задрал рукав. Руки тряслись. Было невыносимо. Горячо. Больно. Мерзко. Он достал кинжал из ножен и полоснул себя по руке чуть ниже локтя. Кровь побежала по бледной коже и капнула на каменный пол.       Легче не стало.       Не стало, потому что эти крохи контроля, что раньше спасали, это отвлечение от сердечной боли, это жалкое наказание уже были слишком малы. Его проступки, его вина копились годами и теперь душили. Их больше нельзя было заглушить легкими порезами.       Раньше помогало. Взгляд упал на старые раны. Какие-то были слегка видны, какие-то еще не успели затянуться. Прошлая была совсем новой, всего пару дней, но сейчас они были лекарством, которое уже не работало. Они были лишь еще одной постыдной деталью, демонстрирующей слабость.       Что ему было делать?!       Чимин должен был собраться, но это казалось невозможным. Замок кишил врагами, перед которыми нельзя было показывать себя настоящим. Они бы лишь раздавили. Но не сразу. Быструю смерть Чимин бы принял. Проклятье, он принял бы даже долгую, но только не то, что сделают они. Его теща, жена и тесть, которому доложат в первый же час после возвращения.       Чимин не знал, как дошел до собственной комнаты. Как сохранил лицо перед слугами и стражами, но когда он захлопнул дверь и оперся на нее спиной, лавину будто прорвало, и ноги подкосились. Чимин выдохнул и сорвался. Слезы побежали по щекам, превращаясь в рыдания, и руки безрезультатно утирали лицо.       А потом рядом возник Чонгук. На полу. Перепуганный, пораженный. Смотрящий своими оленьими глазами, полными преданности и доброты. Утирающий слезы и задающий какие-то вопросы. Нужный. Любимый. Единственный, кто мог еще показать свет. Та самая ниточка, что цепляла за прежнюю жизнь.