Черные ангелы

      Чонгук сидел на подоконнике и смотрел на ярко-голубое небо, по которому неспешно проплывали облака. Эта часть природы была единственной доступной ему, и дни в заключении, пусть и таком роскошном, начинали потихоньку сводить с ума. Больше недели прошло. Почти две. Чимин всегда возвращался поздно вечером, и они проводили ночь в объятьях друг друга, а потом он снова уходил, оставляя Чонгука одного, и тот начинал чувствовать себя в клетке. Конечно, в темнице было бы в разы хуже, и чернородник был готов на все, чтобы быть рядом с Чимином, но иногда, когда ветерок игриво трепал его волосы, а запахи цветов доносились до носа, становилось особенно тоскливо.       Чонгук много думал. Много разбирался в себе и Чимине. Тот не стал откровеннее. Говорил мало, но Чонгук все реже замечал противные маски, которые теперь с трудом налезали на лицо. Чимин был другим с ним. Гук это видел, потому что старший чернородник буквально превращался в иного человека, стоило ему выйти за порог. Он изображал из себя того, кем не был. Переламывал и собирал во что-то новое, болезненное, противоестественное, от чего сам и страдал.       Чонгук не хотел, но нередко задумывался и о чувствах Чимина к нему. С тем, что у них не было будущего, он смирился, но хотел верить в искренность в моменте. В то, что Чимин потом не обесценит свои слова и действия, как сделал это прежде. И то «прежде» все чаще беспокоило Гука, выбираясь на поверхность сознания. Был ли Чимин честен, когда говорил ему те жестокие слова, или просто пытался разорвать их связь, потому что понимал, что не сможет продолжить отношения? Может, он надеялся, что злость и разочарование помогут Чонгуку идти вперед? Если это было так, то, должно быть, было очень тяжело для человека, который отчаянно нуждался в любви.       Чимин всегда просил любить его. На поверхности это казалось эгоизмом, и, по сути, им и было, но в то же время оставалось его самым естественным желанием. Чтобы его просто безусловно любил тот, кто был ему дорог. И сейчас, был ли Чонгук последним кусочком искренности для Чимина? Его соломинкой, за которую он держался в пучине этих фальши и ненависти? Слезы Чимина у двери все еще стояли перед глазами, и сердце каждый раз болезненно сжималось.       Поэтому смотреть, как он уходит, становилось все тяжелее. Чонгук чувствовал себя беспомощным и презирал это ощущение. Он ведь не был девицей, что ждала у окна принца. Он был сильным чернородником, наследником древнего рода. Как он мог позволять любимому человеку страдать?       Чонгук так и уснул у окна. Прислонившись к стеклу, убаюканный ветерком и солнцем. Когда он открыл глаза, уже смеркалось. Чимин сидел рядом и нежно касался его шеи, покрывая кожу легкими поцелуями. Когда Гук пошевелился, старший обнял его и уткнулся в плечо, глубоко вздыхая.       — Тяжелый день? — пробормотал севшим голосом Гук.       — Не особо. Просто соскучился.       Тепло щекочущими искорками распространилось в груди, поэтому Чонгук потянул Чимина на себя, усадил впереди, между своих ног, и крепко обнял, утыкаясь носом в макушку. Безумно хотелось никогда не отпускать. И Чимин позволял эту нежность. Вцепился в его руки и сжался, выглядя маленьким и беззащитным. Этот властный чернородник разрешил зажать себя со всех сторон и просто утонул в Чонгуке, как в теплой ванне.       А Чонгук наслаждался. Он водил пальцами по рукам Чимина, вдыхал запах его волос, спускался губами к сладкому ушку. Оно очень Чонгуку нравилось, поэтому чернородник без стеснения взял в рот кончик и обвел языком раковину. У Чимина по рукам побежали мурашки, и он сильнее вжался в Чонгука.       — Я всегда здесь, жду тебя, знаешь же, — прошептал Чонгук, а потом немного отстранился и взглянул в окно. — Правда, я уже устал, Чимин.       Он немного надулся, как капризный ребенок, а Чимин вдруг обернулся с таким по-детски испуганным выражением лица, что Гук невольно умилился. Точно, с ним Чимин был совсем другим.       — От меня?       — Нет. — Гук ласково усмехнулся, думая, как такая чушь вообще могла прийти в голову Чимину, но потом понял, что она все же была логична. Для него. Самый большой страх Чимина всегда состоял в том, что его не будут любить важные ему люди. И это было совсем не смешно. — В этой комнате.       Гук легонько ударил старшего по руке и возмущенно нахмурился.       — Как ты вообще можешь такое думать? Разве не я жду тебя тут сутками напролет? Ты вообще ничему не учишься что ли? Сколько раз мне нужно тебе сказать, как я к тебе отношусь? — Чонгук смотрел внимательно и серьезно, и Чимин тоже затаил дыхание, не сводя глаз. Лежал на груди Гука и взволнованно вглядывался в лицо. — Ты же знаешь, Чимин! Ты же знаешь! Что бы ты ни сделал, понял? — Чонгук слегка встряхнул старшего. — Я всегда буду тебя любить.       Чимин снова поежился и расплылся в улыбке, буквально растекаясь по Чонгуку. Он засиял, словно солнышко. Такое ласковое и лучистое, что напомнил себя прежнего, каким было до начала войны. Ласковым, любящим и любимым.       — Но я, кажется, скоро свихнусь в этих шикарных четырех стенах. — Чонгук снова надулся, а Чимин вдруг сел и задумался. — Я знаю, что мне нельзя выходить, не переживай. Но могу же я немного пожаловаться?       Гук усмехнулся и решил забыть, но Чимин не забыл. После ужина, когда уже стемнело и замок начал погружаться в сон, вместо того, чтобы переодеться в ночное, Чимин вышел из гардеробной с двумя плащами.       — Мы можем выйти ненадолго. За пределы крепостных стен незаметными нам не попасть, но и на территории есть, куда пойти.       — А как же стражи? — оживился Гук.       — Есть другой путь. Там нас никто не увидит.       Они дождались наступления ночи, а потом облачились в плащи, накинули капюшоны и вышли из комнаты. Стражи внимательно проводили их взглядами, но не издали ни единого звука. Чимин подвел Чонгука к неприметной двери в стене слева от входа в комнату и проговорил:       — Это путь, которым пользуются слуги, он выведет нас из замка. — С этими словами старший чернородник зажег от ближайшего факела свечу, что была у него в руке, и открыл дверь.       Чимин и Чонгук ступили в узкий темный коридор. Обычно свет попадал в него через крохотные оконца под потолком, но сейчас через них было видно лишь темное небо, поэтому свеча пришлась очень кстати. Развешанные по стенам факелы были уже потушены, а зажигать столь яркий свет Чимин посчитал небезопасным.       Но даже в такой темноте чернородник шел уверенно. Насколько мог тихо, но быстро. Он сворачивал в нужных местах, спускался по лестницам, миновал многочисленные двери. А потом вдруг раскрыл одну из них, и ночная прохлада огорошила Чонгука. Темный коридор наконец вывел за пределы замка, переходя в простор. Вокруг были горы, а впереди зеленели раскидистые деревья. Чернородники ступили на траву и пошли вниз по склону, направляясь к саду. Вокруг не было никого. Даже стражей, и Чонгук обманно ощутил себя свободным.       — Часто пользуешься этим ходом? — поинтересовался он, когда замок остался позади, и чернородники затерялись среди растений.       — Нет. Почти не пользуюсь.       — Но шел уверенно.       — Джин дал мне карту.       — Джин? — переспросил Чонгук, замедляя шаг. Перед ним вдруг предстало прекрасное горное озеро, блестящее в свете луны, и два белых лебедя, неторопливо плавающих по водной глади.       — Сокджин. Тот самый, который тебя вылечил. Единственный, кого я могу выносить.       Чимин забрался на большой валун, и Чонгук присел на соседний. Он не знал, куда смотреть: на чудесный вид или на не менее красивое лицо, освещенное лунным светом.       — Ты обещал, что будешь счастлив! — возмутился Гук, и Чимин свел брови.       — Что? Когда я такое обещал?       — Ты отправлялся исполнить мечту. Жениться на красивой девушке, родить детей, стать лидером двух народов. А что в итоге? Есть один человек, которому ты можешь не лгать?!       — Все, о чем я говорил, исполнилось. Моя жена красива, у меня есть дочь…       — И что, ты счастлив? — Чонгук понизил голос до такой степени, что он стал почти угрожающим. Возмущение рвалось из груди, и сдерживать его было трудно. Он сжимал в кулаках пологи плаща и наклонялся к Чимину, стараясь максимально приблизиться и не упасть с камня.       Чимин усмехнулся. Он перевел взгляд на озеро и задумался, а у Гука снова защемило в груди.       — Хорошо им, правда? — Чонгук сначала растерялся, не понимая, о чем говорит Чимин, а затем тоже посмотрел на лебедей. — У них свой домик на острове, и никто не беспокоит. Они могут спрятаться в него и выходить к нам, лишь когда захотят.       Чонгук перевел взгляд на крохотный клочок суши посередине озера, на котором был изысканный домик для лебедей, выполненный в старинном стиле.       — Теперь ты хочешь жить на острове?       — Я бы не отказался.       — Да. Ты уже мечтал о домике с курами. Тогда мы лежали в постели, теперь сидим у озера. Потом ты опять скажешь, что все это глупости? — Обида прорвалась наружу, и Чонгук не смог ее подавить. Чимин виновато поджал губы и грустно улыбнулся. Ничего не сказал. Как всегда.       Они долго сидели молча. Смотрели на звездное небо, растущий месяц и темные горы. Чонгук думал о том, что хотел бы нарисовать этот вид, а Чимин — о том, насколько Гук красивый. Он не спускал с него глаз, любуясь молодым лицом и сияющими глазами, и любой мог бы увидеть любовь. Но никто не смотрел. Они были одни, а Чонгук старался не грустить.       Когда Чимин пересел к Гуку, тот удивился, но сердце его привычно дрогнуло, оживляя все тело. Чимин снова вторгся в его пространство. Своим запахом, своими прикосновениями, своим обезоруживающим взглядом. Когда он взял младшего за руки, тот невольно придвинулся и сжал небольшие пальцы. Чонгука всегда изумляло, как такой некрупный и ласковый мальчик мог превращаться в сурового лидера, заставляющего подчиняться одним взглядом, но он обожал эту двойственность. От силы Чимина подгибались коленки, а от его ласки все тело окружало тепло. Чимин манил, каким бы ни был. Что бы ни творил, что бы ни говорил, одним своим фактом существования. С Чонгуком никогда так не было. Никогда не тянуло так к человеку.       — Ты такой красивый, — прошептал Чимин, не сводя глаз с Гука, и тот смутился. Покраснел, потупил взгляд, но расплылся в самодовольной улыбке. — Такой красивый. Что мне делать с тобой?       Чимин уткнулся лбом в голову Гука и пробежал тяжелым горячим дыханием по его щеке. Все тело Чонгука тут же отреагировало. Выдох отозвался в животе, и глаза невольно закрылись, когда рука скользнула к основанию шеи. Чимин неспешно водил пальцами по горячей коже, и сердцебиение Чонгука ускорялось. Даже такие прикосновения казались ему невероятно властными. Словно Чимин схватил его за горло и держал в руках жизнь. В паху потяжелело, и Чонгук с резким вдохом отстранился, вырывая себя из наваждения.       — Не мешай мне наслаждаться свободой! — буркнул Гук.       — А я мешаю? — усмехнулся Чимин, и хитрая лисья улыбка снова скользнула на его лицо. Нетерпение иголками пробежало по телу.       — Чимин! Дай мне посидеть!       — Я что, тебя поднимаю? — уже откровенно засмеялся старший. Так счастливо и лучезарно, что Гук еще сильнее разозлился.       — Ты же знаешь, что если продолжишь меня трогать, я захочу уйти!       — Я что, так сильно на тебя действую? — издевался дальше Чимин. Ладонь немного спустилась на плечо, посылая холодок, и Гук продолжительно выдохнул.       — А если я отвечу? — Лица Чонгука и Чимина оказались всего в паре сантиметров друг от друга, и горящий угрожающий взгляд младшего распалял огонь внутри старшего. — Нормально тебе будет?       Рука Чонгука оказалась под плащом в два счета и смело накрыла член Чимина. Тот вздрогнул, округлил глаза и в панике обернулся.       — Чонгук, не делай так, нас могут увидеть! — шикнул он, и Гук буквально услышал, как участился пульс Чимина.       — То есть, тебе можно, а мне нельзя? — продолжал с вызовом шептать младший, делая несколько вольных движений. Тело Чимина ответило сразу. Гук ощутил и довольно ухмыльнулся, заставляя чернородника смутиться. — Гляньте-ка, охотник стал добычей.       — Чонгук, это опасно!       — Не я это начал. — Слова сопроводили еще несколько властных движений рукой.       — Я знаю, прости, — прикрывая глаза и дыша все тяжелее, ответил Чимин. Он изо всех сил боролся с усиливающимся возбуждением. Но его ладонь все еще была на плече Чонгука, хватка на котором только крепла. И младшего это слишком опьяняло. Так, что думать становилось сложнее. Ему нравилось видеть Чимина в своей власти, чувствовать, как сильно тот нуждается в нем. Это он не променял бы ни на что на свете.       Видимо, озера как-то по-особенному действовали на них. Или дело было вовсе не в природе…       — Проклятье! — проронил Чимин пылко и, взяв Чонгука за руку, стащил с камня. — Иди сюда.       Он увел его в самую глубь сада, к невысокой яблоне, и прижал спиной к стволу, тут же накрывая губы своими в жадном, неистовым поцелуе. Горячем, мокром, требовательном. Он целовал так, будто готов был съесть, и Гук плавился под прикосновениями. Руки Чимина скользнули под плащ на талию, а все тело прижалось к Чонгуку. Он был все еще возбужден, и желание только нарастало. От этого у Чонгука перехватывало дыхание. Он ощущал нетерпение старшего, а оттого целовал с обещанием, готовый забрать Чимина в совершенно другой мир, пусть и на несколько минут. Их мир, только их.       Они оба тонули в этой страсти. В горячих прикосновениях, сводящем с ума запахе, страстных пьянящих вздохах. Воздуха не хватало. Он был раскаленным, вязким, тяжелым. Обжигал горло и губы, которые тут же смачивались поцелуями. Чернородники не давали друг другу пропасть. Подводили к пропасти, позволяли упасть, но ловили вновь и вновь. В мягкие, ласковые объятья, полные неповторимой заботы. Жестокой, потому что больше такую дать не мог никто.       Руки обоих спустились к бедрам, нащупали возбужденную плоть, скользнули по коже и постарались доставить удовольствие, получая такое же взамен. Они ловили взгляды друг друга, задыхались, роняли голову от головокружения и накатывающего удовольствия. Они шептали имена друг друга, выдыхая прямо в губы и клеймя этим раскаленным воздухом. Они делали эту ночь совершенно незабываемой.       Позже, утомленный прогулкой и ласками, Чонгук уснул крепко. Обложился подушками, закинул руку за голову и погрузился с улыбкой во сны, где тоже был счастлив. Он даже слышал признание, о котором мог только мечтать. Тихое «Я люблю тебя, Чонгук», которое прорывалось к нему сквозь грезы, но которое так и осталось там.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      На следующий день все изменилось. Чонгук почувствовал холодок мгновенно. Уловил во взгляде, в походке, в молчании и испугался. Внутри кольнуло чем-то острым, прокалывая само существо, и потянуло вниз, желая порвать больше.       Это произошло не сразу. Утром все было по-прежнему. Чонгук проснулся первым и долго лежал, просто смотря на Чимина. Запоминая каждую его черточку, каждый мелкий недостаток: шрамик, родинку, морщинку, и все их он безумно любил. Все в нем. Даже проклятые недостатки.       Через несколько минут, проснувшись окончательно, Чонгук встал и взял бумагу с грифелем. Чимин принес их ему уже давно, но рисовать было нечего. Теперь же, после ночной прогулки, вдохновение парило внутри, но Чонгук не стал рисовать озеро или горы. Он вернулся к своему любимому объекту, тому самому, который помнил наизусть, но который хотел на этот раз запечатлеть с натуры. Чтобы не упустить ни одну деталь.       Чимин сладко потянулся, когда Чонгук наносил последние штрихи и, прикрывая глаза ладонью, сощурился.       — Что это ты там делаешь? — улыбнулся он.       — Секрет. — Чонгук приподнял подбородок и спрятал рисунок за спиной. — Будешь себя хорошо вести, узнаешь.       Он самодовольно улыбнулся, и Чимин надулся, морща носик. Где был тот бессердечный чернородник, которого Гук встретил в первый день? Он растаял, как дым. Там ему было и место.       Руки Чимина сами потянулись к Гуку, и все тело приблизилось. Он подполз, а потом уложил голову на колени сидящего чернородника, жалостливо заглядывая тому в глаза.       — Покажи?       Чонгук задумался. Нахмурил брови, поджал губы и посмотрел серьезно, словно суровый учитель.       — Что дашь?       Чимин обвил руками шею Гука и склонил того к своим губам, оставляя короткий, сладкий, звучный поцелуй.       — Мало, — отрапортовал непоколебимый судья.       Улыбнувшись, старший чуть приподнялся и, снова утягивая Гука на себя, поцеловал дольше, но все еще слишком невинно для Чонгука.       — Что за детские игры, Чимин? За такое я тебе даже кличку своей первой собаки не скажу.       Глаза Чимина вспыхнули хитростью, и только от этого угрожающего взгляда по телу пробежали мурашки, а когда старший чернородник поднялся и сел рядом, Гук уже смотрел не отрываясь и больше не чувствовал себя хозяином положения.       На этот раз Чимин притянул резко, требовательно и впился в губы, тут же углубляя поцелуй и кружа голову. Целовал так, что останавливаться уже не хотелось: было слишком хорошо, слишком горячо.       Чонгук даже не понял, как Чимин выхватил рисунок у него из рук и победно вскрикнул, вскакивая и делая несколько шагов от Гука по мягкой кровати. Тот хотел возмутиться, но был все еще слишком обескуражен поцелуем, а Чимин тем временем смотрел на свой портрет, нарисованный с любовью и мастерством.       Самодовольная улыбка спала с лица, на несколько секунд сменившись удивлением, а потом загорелась другая — светлая, ласковая, детская, и внутри Гука все запорхало. Казалось, Чимин получил лучший подарок в своей жизни.       — Ты меня нарисовал, — проронил он шепотом, падая на колени рядом с Гуком.       — Знал бы ты, сколько у меня таких рисунков.       — Да?       — Да.       А потом все изменилось. Вернулся Чимин в тот день поздно, уже за полночь. Сослался на усталость и попросил «не доставать». Чонгук понял, что что-то случилось, но спрашивать не стал, надеясь поговорить на следующий день.       Не получилось. Чимин встал рано, быстро собрался и вышел, перекинувшись парой предложений.       И Гук понял. Все было кончено.       Словно кто-то захлопнул книжку. Ту самую, которую с интересом читали, у которой оставалась еще не одна сотня страниц. Но ее закрыли и отобрали. Вышвырнули в окно. Но из окна летел он, ощущая, как перехватывает дыхание. Как сжимается горло, накатывает паника, подступают слезы.       Он знал, что однажды все закончится. Но не так же! Проклятье, только не так!       Чонгук пытался говорить с Чимином и вечером. Делал вид, что все нормально, старался быть беззаботным, надеясь из последних сил, что у Чимина просто плохое настроение. Что он не наскучил ему так резко.       Не получилось. Опять не получилось. Чернородник был холоден, пренебрежителен, и такое отношение Чонгук помнил слишком хорошо.       На следующее утро Гук проснулся раньше. Долго лежал, слушая свое бешено бьющееся сердце, а потом подполз к Чимину и поцеловал в щеку. Поцеловал — и так и замер, не желая отстраняться. Тянуло рыдать.       Жестокий. Какой же Чимин был жестокий!       Он убрал его руки, ощутив прикосновение, и тут же встал с кровати. Гук вскочил следом. Ладони потели, тело окатывала мелкая дрожь.       — Не надо так, — попросил он. Надеялся, что голос казался решительным, что не была слышна мольба, но сам готов был упасть в ноги. Он даже не был уверен, что снова это выдержит.       Чимин обернулся и посмотрел с безразличием и легким раздражением.       — Если хочешь все закончить, не делай это так. Не обесценивай все снова.       — С чего ты взял? — Бровь взметнулась вверх, на лице появилась маска изумления. Чонгук поморщился.       — Чимин, не держи меня за ребенка! Я же все вижу! — Чонгук сделал шаг вперед и заметил, как старший напрягся. Надежда промелькнула слишком ярко, и Чонгук схватил Чимина за руки. — Пожалуйста, объясни. Что случилось? Я же вижу, что что-то не так.       — Да все нормально.       — Не закрывайся! — скомандовал Гук, перебивая. — Я тебе не враг, ты не понимаешь? От меня не надо закрываться! Мне не надо врать!       — Чонгук. — Чимин выдернул руки и отошел. — Ничего не случилось. Не о чем рассказывать. Я же все еще здесь. Ты здесь. Так о чем ты?       — Нет тебя здесь! — закричал Гук, и сам вздрогнул.       — Ну прости, что я не такой, каким ты хочешь меня видеть.       — Ты ведь специально это делаешь. Как в прошлый раз. — Чонгук снова сократил расстояние между ними. Решительно, пылко.       — А в прошлый раз я что делал? — Что-то дрогнуло перед тем, как на лицо скользнула насмешливая улыбка, но Чонгук не успел рассмотреть.       — Заставил меня тебя ненавидеть. — Чимин усмехнулся. Жутко фальшиво. — Не получится! Не получится, понял?! Можешь растоптать меня, я все равно тебя не разлюблю!       — Тебе не кажется это жалким? — Снисходительный взгляд был унизительным, но Чонгук уже не мог позволить себе гордость. Она слишком дорого ему обходилась.       — Кажется. Но ты же именно так хотел, да? Чтобы я готов был весь мир спалить ради тебя. И себя в том числе. — Что-то мелькнуло. Стыд? Воспоминание? Жалость? Чонгук опять не разобрал. — Так получай!       — Получил, спасибо. А теперь можешь успокоиться. Это ведь не любовь, Чонгук.       — Что? — Чернородник так опешил, что больше слов не нашлось. Осталось только вытаращить глаза и в неверии смотреть на Чимина. Теперь он покусился и на это?       — Да не любишь ты меня. Хочешь, не более того. У тебя вообще парни были, или ты все эти годы только с женой мучился? Тогда неудивительно, что ты так унижаешься. Но я никуда не ухожу, расслабься.       — Ты серьезно так думаешь?       — Чонгук, ты меня не знаешь! А то, что знаешь, любить невозможно! Кого ты любишь, жестокого подонка, который плюет на тех, кто ему предан? Серьезно? — Чимин злобно усмехнулся. Почти оскалился. — Ты просто меня хочешь! Об этом и говоришь. — Чимин сделал несколько шагов к Гуку и прижался к нему грудью, обхватывая за талию и не позволяя отступить. Дыхание перехватило. — Поэтому не можешь устоять, поэтому все прощаешь. Видишь? Таешь даже сейчас.       Стало почти противно от того, как старательно Чимин втаптывал его чувства в грязь. Почти.       Чонгук не сказал бы, что и сам не задумывался об этом. Более того, он прекрасно знал, как все закончится. Знал, что в итоге его сердце растопчут. Так как же мог любить такого человека?       — Потому что я люблю тебя настоящего. — Рука легла на щеку Чимина, и тот взволнованно покосился на нее. Постарался отстраниться, но теперь удержал Чонгук. — Доброго, любящего, заботливого, невероятно очаровательного. И да, ты хорошо его прячешь, но даже эти слои грязной одежды я тоже люблю. Потому что они пахнут тобой. Во всем этом ты — в этих масках, в этих попытках озлобить меня. Думаешь, я не понимаю, почему ты это делаешь? Надеешься, что ненависть поможет мне тебя забыть. Твой тесть возвращается? Мне пора идти? Я уйду. Чимин, я же знал. Но не топчи наши отношения. Пожалуйста.       Чимин растерянно смотрел на Гука. В панике бегал глазами по лицу, стараясь, как полный надежды ребенок, найти там ответы. Дыхание его становилось тяжелым, а ногти медленно впивались в кожу рук Чонгука.       — Никто никуда не уходит. Понял? — Хватка стала еще крепче, и Чимин приник в доказательном поцелуе. Чонгук попытался прочувствовать его, превратить во что-то искреннее, но все еще ощущал тот самый холодок. Стену, что воздвиг между ними Чимин.       Так оно теперь будет? Он не признает, что пытается отдалиться, медленно сводя Чонгука с ума? Пытая безразличием в надежде… на что? Чего Чимин пытался добиться? Если его тесть не возвращался, то в чем был смысл? Медленно свести на нет те кратковременные отношения, которые они могли себе позволить? Зачем? И мог ли Чонгук просто терпеть эту пытку? Или был в состоянии все же найти в себе силы вырвать этот гниющий зуб?       В тот день действительно никто не ушел. Ночью тоже. Чимин даже прибегнул к ласкам, но Чонгук больше не мог выносить их фальши. Не мог заставить себя забыть даже на несколько минут, что Чимин ему лжет. Что он медленно вырывает его из своего сердца.       Чонгук пытался достучаться. Иногда казалось, что начинало получаться. Чимин размягчался под поцелуями и нежными прикосновениями, как теплая глина, становился податливым и простым, но потом словно вспоминал. Вспоминал свой треклятый план!       И все обернулось фальшью. Их любовь обернулась притворством. И это Чонгук больше выносить не мог.       Сердце будто обжигало. Оно горело в огне, и, сколько бы он ни хватался за грудь, ни пил воды, ни дышал свежим воздухом, легче не становилось. Чонгук медленно сгорал от маячащего решения. Должен ли он был уйти? Ведь именно этого Чимин и добивался. Гук знал, тот отталкивал его, но напрямую почему-то не выставлял. Жалел?       Но мог ли Чонгук? Мог ли найти силы и покинуть эти разрушающие отношения, которые он каждый раз пытался строить, словно карточный замок на ветру. Смысла не было, и это убивало.       Он сам уйдет? Сам сдастся и подпишет им приговор? Ради того, чтобы не запятнать то, что у них было прежде?       Чонгук много думал об этом. Неторопливо рисовал Чимина, сидя на подоконнике, и размышлял, стараясь игнорировать боль в груди.       Он понял, что не поможет. Что бы ни мешало Чимину быть искренним, Чонгук ничего не мог с этим сделать. Чимин боялся свою семью, а Чонгук был слишком слаб. Он никак не мог защитить любимого человека, и от этого все сжималось: челюсти, кулаки, веки. Чонгук ненавидел слабость и беспомощность. Они были ему несвойственны, но постоянно навязывались. Так, что от них тошнило и хотелось сделать все, чтобы это изменить. Показать уже, кто он на самом деле.       Чонгук осознал, что для того, чтобы чего-то добиться, чтобы диктовать свои правила или просто защитить то, что тебе дорого, нужна власть. А ее у него не было совершенно. Если он хотел принести Чимину пользу и дать ему хоть каплю свободы, то должен был стать важной фигурой на игровой доске политики. Он должен был стать тем, чье имя знал бы каждый.       Ноги не хотели идти, но решимость придавала сил. Чонгук не знал, как покинет пропитанную запахом Чимина комнату и выйдет во враждебный мир, где был чужим, но понимал, что выбора у него не осталось. Он должен был отвоевать себе это место.       Чонгук зашел в гардеробную, нашел плащ, который Чимин давал ему всего пару дней назад, а потом остановил взгляд на украшениях. Чимин как-то обмолвился, что пытался отдать их на благо народа, но даже этого сделать не мог, поэтому Чонгук без зазрения совести сгреб треть в карман плаща. Он решил, что использует часть для подкупа людей на границе, а остальную отдаст простым людям. Если Чимину не удалось, то хотя бы здесь Гук поможет.       Было еще светло. Идти в такое время было небезопасно, но Чонгук понимал, что не сможет сделать это ночью, когда Чимин будет рядом. Оставалось уповать на удачу и осторожность.       Стоящие за пределами комнаты стражи не пытались его остановить. Они напряглись, когда он вышел, но Чонгук пригрозил, что просто их вырубит и уйдет. Луков у мужчин не было, а значит, Чонгук обладал огромным преимуществом. Задумавшись на пару секунд, они просто отвели взгляды.       Скорее всего, Чимин уже не приказывал им удерживать его. По крайней мене, Чонгук надеялся на то, что это так и Чимина не охраняли столь бесхребетные подчиненные.       Он скользнул в коридор слуг и спешно направился по узкому ходу. Чонгук плохо помнил, куда идти. Более того, то и дело настораживался от звуков и голосов. Пару раз он прятался за дверью, оказываясь в пустых комнатах, но потом снова возвращался в коридор.       Больше он никого не встретил. До тех самых пор, пока не вышел из замка через уже знакомую дверь. Там, где прежде был лишь пустой склон с видом на сад, теперь поджидало несколько вооруженных стражей. Они метнули в Чонгука веревкой, что овилась вокруг ног и заставила упасть, а потом дождались Сокджуна, который, укорительно смотря на Чонгука, лишил того сознания.       Очнулся Гук уже в зале, том самом, где впервые встретил семью чернородников, на холодном полу, со связанными руками и ногами. Украшения, найденные в кармане, лежали кучкой на ковре впереди. Чонгук кое-как сел и хмуро посмотрел на присутствующих: все тех же, кого видел тут в прошлый раз: двух женщин, трех мужчин. Чимина, который смотрел на него с непонятной смесью недовольства и волнения. Разочарованно? Чонгук не мог понять.       — Вот что я получаю за то, что стараюсь остаться добрым чернородником, — цыкнул Чимин, качая головой и складывая руки на груди, словно недовольный непослушным ребенком учитель.       — Как он вообще оказался вне темницы? — повышая голос, спросила девушка и взглянула на Чимина диким взглядом, ищущим виноватого.       — Я попросил его привести. Хотел поговорить, но задержался. А он не промах, — Чимин усмехнулся, с прищуром рассматривая Гука, который, как завороженный, наблюдал за этой игрой. Чимин блестяще лгал. Маска сидела как влитая. — Стащил половину моих драгоценностей и рванул на выход. Только выход не там.       Он поджал губы, смотря с издевкой, и снова покачал головой. Теща внимательно наблюдала за каждым его действием и, похоже, верила, возмущаясь не меньше.       — Хреновый шпион, еще и вор, — сокрушался Чимин.       — И что с ним делать? — повернула голову к чернороднику его супруга.       — Высечь, — пожал плечами Чимин, и у Чонгука внутри что-то упало. — Да посильнее, чтобы ни одного живого места не осталось. Тот, кто предает мое доверие, пощады не заслуживает.       Когда Чонгука подхватили под руки и поволокли прочь из зала, он не сопротивлялся. В голове было слишком много вопросов, слишком сильна была растерянность. Он просто позволил притащить его во двор, привязать и начать лупить палками по спине.       Все казалось сном. Дикая боль, обида, горечь, непонимание и ощущение на себе взгляда Чимина. Такого тот еще с ним не делал. Прежде ранил только сердце, теперь перешел и на тело.       Было ли Чонгуку до этого дело? Он не мог понять. Боли чернородник не боялся, но тело отвечало за него. Оно горело и приносило злость. Заставляло ненавидеть помимо воли. Пока он еще мог. Пока были какие-то мысли. Пока ненависть все еще оставалась последней эмоцией и соломинкой, за которую держалось в агонии тело.       За что ему это было? За то, что надоел, или за то, что ушел? В качестве извращенное меры защиты? И была ли вообще разница? Было ли важно, как Чимин объяснял себе издевательства над ним? Разве это влияло на факт их наличия? На боль, что огнем проносилась по всему телу?       Чонгук не знал, сможет ли сохранить в себе хоть каплю понимания. Хватит ли его жалкой, никому не нужной любви, на то, чтобы в очередной раз простить. Принесет ли это вообще что-то, кроме вреда. Он хотел помочь, он готов был всего себя отдать, а получил насмешку.       Да ведь? Да? Чонгук не знал. Он уже ничего не знал.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      Чимин резко захлопнул дверь коморки и припал к ней спиной. Дышать не получалось. Изнутри разрывало. Голова гудела, пальцы цеплялись за одежду, зубы до крови прикусывали язык. Хотелось кричать, плакать, рвать на себе волосы, но ничто из этого не помогло бы. Ничто не могло изменить ядовитую реальность. Он собственноручно причинил Чонгуку боль. В очередной раз. Растоптал его чувства, исполосовал его тело.       Чимин ненавидел. Презирал себя так, что хотелось кожу содрать. Если бы только это помогло. Если бы хоть что-то помогло.       Рука привычно скользнула к кинжалу и вытянула блеснувшее лезвие. Можно он просто вонзит его в сердце и закончит эту агонию? Можно? А? Пожалуйста.       Чимин задрал рукав, но вдруг замер, найдя вместо привычных шрамов абсолютно чистую кожу. Слезы вырвались из глаз и побежали по красным щекам, капая на вытянутую руку.       Нет, он не станет ранить себя. Сдержит хоть одно обещание. Хоть в чем-то не придаст доверие Чонгука, пусть тот, наверняка, и был готов изрезать его сам.       Пора было уже привыкнуть предавать близких. Растаптывать надежды положившихся на него людей. В этом ведь была вся суть Чимина. Сначала Шихек, которого он не уберег от темноты, потом подданные, Намджун, Хосок. Чонгук, Чонгук, Чонгук… Сколько раз он уже мучил его? Сколько раз не сдерживался и начинал новый круг? Потом Севон. Чимин не погнушался даже ребенком.       Он хорошо помнил напуганный взгляд девочки в тот день, когда ее доставили в замок. Ей было всего семь, и она отчаянно искала того, кто мог бы помочь. Что-то, за что могла зацепиться в пучине горя. Чимин всегда ненавидел практику забора детей у родителей, но в тот день впервые увидел то, как это происходит на самом деле. Насколько он знал, обычно правители забирали младенцев. Их сущность не удавалось скрыть, и о рождении нового чернородника быстро становилось известно. В таком случае дети вырастали, не зная другой семьи. Но бывало и иначе. Так, как у Юнги, так, как у Севон. Когда матери шли на все, лишь бы не разлучаться со своими чадами. Прятали, утаивали, лгали. Но иногда детей все же находили. Севон отняли у кричащей матери и отвезли в замок, где девочка, уже привыкшая к своей семье, никак не хотела приживаться. Она не ела, ни пила и целыми днями плакала, зовя маму. Чернородники быстро бросили попытки сблизиться с ней, решив, что она сама со временем успокоится и придет к ним, но только не Чимин. Для него подобное было дико, и он приходил к малышке каждый день. Сидел с ней на полу, рассказывал про свою жизнь. Он надеялся, что она привыкнет к нему, но лишь сам привык к ее боли. К непоколебимому желанию снова вернуться к маме. И он сдался. Понял, что не было никакой причины удерживать ее в замке. Севон не заслуживала прожить свою жизнь в заключении. Он свою клетку выбрал. Как канарейка, даже умудрялся в ней петь. Она не выбирала.       Поэтому Чимин занялся разработкой плана по спасению. Отыскал ее мать, кое-как договорился о побеге. Было это невероятно сложно и долго. У Чимина не было доверенных лиц, связей, надежных путей. Он тыкался, как слепой котенок, но не желал сдаваться. И кое-как получилось. В день побега Севон встретила его с радостной улыбкой и тут же прыгнула на руки, зная, что сегодня все закончится. Ее мама уже ждала в назначенном месте, и оставалось лишь дождаться ночи. Однако за пару часов до побега Чимина позвал к себе Джэен. Он уселся перед ним в кресло, улыбнулся и придвинул какой-то лист бумаги. Чимина охватило плохое предчувствие. Сердце забилось настолько быстро, что закружилась голова, а руки начали подрагивать. Он подошел к столу и взял лист, в котором тут же узнал адресованное ему письмо. Пол под ногами будто исчез. Чимин ощущал, как летит в пропасть, и винить за это мог только себя. Он задавался лишь одним вопросом: «Как после всех лет борьбы и притворства все еще умудрился остаться таким наивным?». С чего решил, что вообще может кому-то и чему-то доверять?       — Твоя сестра выросла в настоящую красавицу, — проговорил с улыбкой Джэен. — Слышал, она собирается замуж. Милый парень, гончар, неплохие горшки делает. Правда, вазы его так себе. Узоры простоваты.       — З… зачем вы нашли мою сестру? — стараясь из последних сил сохранять хладнокровие, спросил Чимин. Но ответ он уже знал.       — Да мы и не искали особо. Ты сам ей письма отправлял. Или что, мы уже не влезаем в дела друг друга? Разве строить за спиной коварные планы не воплощение наших отношений? Я лишь соответствую.       Чимин не находил, что сказать. Джэен очевидно узнал о его плане и теперь угрожал благополучием сестры. Отрицать не было смысла. Лгать, изворачиваться было бы лишь пустым унижением.       — Что? Ты не ожидал? — продолжал с хищной улыбкой тесть. — Думал, я наивный дурачок, с которым можно не считаться?       — Конечно, нет. Но Севон так плохо без матери…       — А тебе будет плохо без сестры?       Дальше Чимин почти не слушал. Он понял в тот момент, что все кончено. Что он был в капкане Джэена, из которого не мог выбраться. Перед ним стоял выбор: жизнь Минджу или благополучие Севон. Жизнь сестры или радость маленькой девочки. И для Чимина выбор был очевиден.       Джэен наказал его тем, что заставил Чимина предать ее. Не просто отменить план, а схватить ее мать и сослать туда, откуда она уже никогда не сможет добраться до дочери. Чимин ни на день не забывал ужас в глазах Севон, когда она поняла, кто ее предал. Когда поняла, что навечно останется в клетке.       Чимин уже привык быть предателем. Привык ненавидеть себя и весь мир. Привык, что все хорошее разрушается, утекая сквозь пальцы. Привык мечтать о смерти, но не мог бросить на съедение волкам дочь. Только ради нее он оставался в этом котле.       Закат в тот день тоже был кровавым. Чимин сидел на балконе, смотря на то, как оранжевое солнце поджаривало облака и как медленно наступала тень. Ползла от далеких деревьев, распространяясь все выше.       Сокджин показался на пороге и оперся плечом на дверной косяк. Он несколько секунд внимательно смотрел на Чимина, а потом серьезно произнес:       — Я сменил стражей.       Чимин встрепенулся. Время пришло.       Боли почти уже не было. Он изо всех сил придавливал ее, оставляя в глубине сознания, сжимая кулаки и распрямляя спину. Шел, как настоящий властелин замка и жизней, когда на самом деле не контролировал даже свою. Спускался по лестницам, проходил по прохладным коридорам и не обращал ни малейшего внимания на подданных.       В темнице было холодно и сыро. Где-то вдали покашливал ювелир, но Чонгук теперь был от него далеко. Чимин свернул вправо, взял у стража ключи и велел подождать за дверью, после чего остановился у толстой решетки.       Чонгук лежал на животе, сжимая в руке грязное сено. Прежде белая рубаха была темно-красной, а многочисленные дырки открывали вид на кровоточащие раны, контрастируя с бледным, украшенным испариной лицом. Дышал он часто и неровно, а на звук открывшегося засова даже не отреагировал. Чимин с трудом сделал шаг внутрь, опустился на корточки и взглянул на беспокойное лицо измученного парня. Его боль волнами прокатывала по телу Чимина, и старший чернородник впился ногтями в ладонь, удерживая себя от чего-то большого, что он сам пока не понимал.       — Прости, — прошептал Чимин еле слышно, почти одними губами, а потом положил руку на тело Чонгука.       Он вышел спустя час. Ненадолго остановился около стража и, повернув к нему голову, с пренебрежением произнес:       — Он сдох. Выбрось его в яму. Только с высоты не кидай, все же не подобает чернороднику с переломанными костями гнить.       А потом Чимин ушел, даже не оборачиваясь на место, где оставался тот, кого он снова предал.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      Глаза слепил яркий солнечный свет, но настойчиво пробуждал не он, а невыносимая вонь. Чонгук разлепил веки и сощурился: над головой было безоблачное синее небо. Справа донесся крик ворона, и Гук приподнялся на локтях, желая осмотреться. Тело на удивление не болело. Не было ни единого неприятного ощущения. Наоборот: он был отдохнувшим, полным энергии. Только лежал в яме посреди трупов.       Вздрогнув, Чонгук покосился на возвышающийся рядом замок, смотрящий на него абсолютно глухой стеной. Вокруг были обглоданные скелеты, гниющие тела, совсем новые мертвые, которыми лакомились вороны. Чонгук вскочил, кривясь от отвращения, и огляделся. Стояло ранее утро. Было тихо и пусто, кроме одной фигуры внимательно смотрящего на Гука человека рядом с повозкой на самом краю ямы. Встретившись взглядом с чернородником, мужчин махнул ему, подзывая к себе, и Чонгук пошел. Почему бы, в конце концов, не пойти? Бояться ему уже было нечего.       Мужчина встретил его молчаливым кивком и указал рукой на повозку, в которую Чонгук безропотно забрался. Он позволил увезти себя подальше от замка, не думая ни о чем и ни о ком. В голове был белый лист. Бурлящие чувства наконец собрались и взорвались, оставив лишь пустоту.       Чонгук не знал, куда его везут, но его это уже не беспокоило. Самому ему податься было некуда, поэтому Гук лишь покачивался в закрытой кибитке и много спал, даже не выглядывая в окно. Останавливались они редко, в местах неприметных и пустынных, а потом снова отправлялись в путь.       Он закончится через четыре дня. Кибитка встала, молчаливый извозчик постучал по стене, и Чонгук вышел, полностью готовый к тому, что уготовила ему жизнь. Однако когда он увидел выходящую к нему из дома Минджу, глаза все же округлились, и мысли снова зароились в голове.