Черные ангелы

      Утро только подступало. Еще даже не начало светать, и ни о чем не подозревающие горожане спокойно спали в своих кроватях. С тех пор, как они легли, многое произошло. Их жизнь изменилась, но никто, кроме посвященных, не знал об этом. Никто, кроме работников дворца, на чьих глазах происходила смена власти, и помогавших чернородникам мятежников.       Дворец быстро очистили от Хенсу и его приспешников. Люди Чонгука и Чимина заняли посты, избавились от трупов, убедились в лояльности прислуги, и уже через несколько часов, ближе к утру, все успокоилось. Малочисленные солдаты устроились в дальних комнатах, а Чонгук и Чимин выделили себе две по соседству в самом сердце здания.       Чонгуку нравился старинный стиль. Дворец, на его вкус, был слишком претенциозным, но избавиться от излишеств труда не составляло, сами же помещения дышали культурой и природой. Ему нравились большие сады и внутренние дворики, пахнущие деревом комнаты и бумажные окна. Когда все стихло, он сидел у открытого окна и смотрел на дождь, смывающий остатки былой власти. Смотрел и ощущал, как внутри разрастается пьянящее чувство величия. Они справились, они добились. Получили то, что причиталось им, и от этого кружилась голова. Ему больше не надо было скрываться. Не надо было даже подавлять силу, и Чонгук с трудом мог поверить в то, что теперь может быть собой.       С Чимином.       Наконец-то с Чимином.       В животе кружило и порхало предвкушение, и Чонгук наслаждался этим чувством, подставляя лицо слабо пробивающемуся сквозь облака свету.       Все будет хорошо. Он просто не позволит, чтобы было иначе.       Устало поднявшись, Чонгук опустил голову и тронул перепачканную одежду. Самое время было избавиться от следов боя: в его новой жизни они казались совершенно неуместны. Он приказал подготовить ему ванну уже более часа назад, когда заканчивал последние дела, и теперь готов был насладиться чистотой. Ему, как и городу, пора было смыть с себя прошлое.       Чонгук еще никогда не видел подобных комнат. В Высоком замке ванна была обычной: просторной, но ничем не отличающейся от иных. Здесь же был целый бассейн. Огромная квадратная ванна в центре комнаты, вымощенная в самом полу, к которой уводили ступени, была заполнена лепестками цветов и ароматическими маслами. Вокруг стояли свечи и цветы, в мисочках рядом лежало мыло различной формы, на полках находились полотенца и халаты. Чонгук глубоко вдохнул запах и принялся стягивать с себя противную одежду. Бросил на пол один слой за другим и спустился в теплую воду.       Ванна была неглубокой, поэтому чернородник уселся на дно и закинул руки на бортик, позволяя несдержанному стону сорваться с губ. Давно он не был в столь роскошных условиях. Тело отреагировало на тепло, и Чонгук расслабился, наконец закрывая глаза.       Он дернулся лишь тогда, когда послышался слабый шум, и глаза распахнулись, ожидая опасность. Но ее не было. Был лишь Чимин, стоящий рядом и смотрящий зачаровывающим взглядом.       — Отдыхаешь, зайчик? — снова по-лисьи спросил он, хитро прищуриваясь и одаривая посылающей по спине мурашки улыбкой. А потом стал раздеваться.       Чонгук не мог оторвать глаз, и Чимин явно получал от этого удовольствие. Он снимал одежду неторопливо, постепенно обнажая крепкое тело. У него не было фигуры бойца, но мягкие линии и светлая кожа привлекали ничуть не меньше, чем поджарые мышцы.       Когда Чимин закончил и шагнул в воду, Чонгук заерзал на месте. Они не были в подобной обстановке уже больше десяти лет, и, с одной стороны, казалось, что прошла целая жизнь, а с другой — будто Чимин срывал с губ Чонгука несдержанные стоны только вчера.       За эти годы у Чонгука были другие мужчины. Сильные, красивые, ласковые, преданные. Были искусные любовники и девственники, те, кого он знал первый день, и те, которые смотрели на него как на божество. Были даже те, кто предавал. И ни один из них не мог сравниться с Чимином. Просто потому что он был… Чимином. Его первой и единственной любовью.       Когда Чимин подходил к нему, тело воспламенялось. Загоралось изнутри, не оставляя ни единого шанса противиться и подчиняя все действия организма лишь одной цели — получить.       — Теперь можно? — спросил Чонгук, когда Чимин присел рядом и стал с обжигающей теплотой смотреть на Чонгука, словно ждал, что тот прочтет его мысли, или представлял, что сделает с ним. От этого взгляда все переворачивалось, и член дергался в надежде на будущую активность. На Чонгука больше никто никогда так не смотрел. Казалось, умел это делать только Чимин. Только в его медовом взгляде было столько вожделения и восхищения одновременно, что он тут же подчинял его хозяину.       Подчинял и не отпускал больше никогда.       — Теперь можно, — мягко подтвердил Чимин и приблизился, касаясь губ в сладком поцелуе. Чонгук жадно втянул его запах и надвинулся, прижимая Чимина к бортику. Смял губы, раскрыл их и пропустил внутрь горячий язык, настойчиво сталкивая его с другим. Одна рука заскользила по шее и зарылись в волосы, а другая пробежала по груди, спускаясь к животу.       А потом Чимин резко перенял инициативу и вдавил Чонгука в бортик, зажимая его между ним и своим телом. Сделал и хитро улыбнулся, показывая власть. Кровь ударила в пах Чонгука, и он запрокинул голову назад, позволяя целовать шею. Воспоминания одиннадцатилетней давности вдруг стали слишком яркими, и тело отреагировало соответствующе. Однако он уже не готов был отдавать всю власть над собой в другие руки. Сила была слишком пьянящей, и Чонгук хотел показать ее. Чимин всегда руководил процессом, будь он активным или принимающим, и Чонгуку надоело отдавать бразды правления другим. Ни одному из своих других любовников он не позволял этого делать. Ни одному.       — Так теперь будет? — усмехнулся Чонгук, снова переворачивая их и выплескивая часть воды на пол. — Станем соревноваться?       — Если ты так хочешь, — прищурился Чимин, проводя пальчиком по плечу Чонгука и оставляя там след из мурашек. — Думаешь, сможешь противиться?       Ноги подгибались от одного только тона голоса, но Чонгук не собирался сдаваться. Пора было наглецу испробовать собственную микстуру.       — Думаю. — Рука быстро нашла член Чимина и сделала несколько вольных движений, заставляя чернородника раскрыть от удивления глаза и жадно втянуть воздух через распахнутые губы. Но старший в долгу не остался. Он сделал то же самое, отчего Чонгук закусил нижнюю губу и схватился за бортик, удерживая себя на месте.       — Да? Проверим.       Чимин продолжал настойчивые движения, но когда захотел снова сменить позицию, Чонгук не дал. Он удержал силой, вжимая в стену бассейна и уходя от прикосновения. Чимин оказался в тисках. Он с трудом мог двинуться, и недовольство сверкнуло во взгляде.       — Ты никому не отдаешь бразды правления, да? Мне придется, — склоняясь к уху, прошептал Чонгук и заметил, как кожа Чимина покрылась мурашками. Рука вольно прошлась по груди, и Чонгук сильнее прижал старшего чернородника к стене. Пальцы скользнули на внутреннюю сторону бедра, подразнивая пощекотали и нашли колечко мышц. Чимин сжал ноги и уперся рукой в грудь младшего.       — Я всю жизнь только и делал, что отдавал их. Больше не хочу.       — Это не то же самое, Чимин. Я же не собираюсь делать что-то тебе во вред, — прошептал ласково Чонгук, смотря с такими преданностью и любовью, что Чимину становилось сложно противиться. Разве мог он не доверять ему?       — Да? Тогда почему сам не позволяешь?       — Потому что ты всегда руководил мной.       — Что? — попытался возмутиться Чимин, но Чонгук перебил:       — Всегда. Ты всегда все решал. У меня никогда не было выбора. И пришло время положить этому конец. Если мы хотим быть вместе, то должны быть равны.       — И в этом нам поможет близость? — все еще с долей раздражения говорил старший. Чонгук кивнул.       — Да. Поможет то, что ты отдашь себя в мою власть. — Пальцы скользнули внутрь, и Чимин нахмурился, сжимаясь. — Что такое? Тебе же нравилось. Не доверяешь мне?       — Я никому не доверяю, — буркнул Чимин.       — Даже мне? — Чонгук звучал почти обиженно, и Чимин растерялся. Он смотрел округленными глазами и не мог понять, что ему делать. Как объяснить? Как не испортить все? Голова слегка качнулась, словно Чимин сразу бросился отрицать, но губы лишь раскрылись в немом ответе.       Чонгук, тем временем, был настойчив. Он сделал несколько неловких движений, несмотря на то, что ему было крайне неудобно, но когда почувствовал, как Чимин слегка расслабился, решил продолжать.       — Я никогда не причиню тебе вреда, — снова прошептал младший на ухо, а потом засосал мочку, ощущая, как Чимин размякает в его руках, будто нагретое масло. Он слегка опустился вниз, укладывая голову на бортик и давая Чонгуку больше свободы действий. И тот ей воспользовался сполна. Он уже давно знал, что именно надо делать. Его отношения не прошли впустую. На них он оттачивал искусство любви, изучая тела и узнавая, что именно доставляет людям удовольствие. Конечно, все были разными, но собранный опыт больше не позволял Чонгуку оставаться почти полным невеждой, черпающим знания из книг.       Сначала он ласково оглаживал стенки в поисках нужной точки, а затем, заметив, как Чимин слегка ахнул, сосредоточил внимание на ней. Старший чернородник уже полностью вытянулся в ванне, позволяя делать с ним все, что угодно, и вцепился рукой в предплечье Чонгука, впиваясь ногтями в кожу. Но тому даже нравилась эта легкая боль, свидетельствующая об удовольствии его любимого. Он готов был вытерпеть ради него намного больше.       Стоны заполнили комнату, и член Чонгука потребовал внимания. У него уже не было сил сдерживаться. Смотреть на такого Чимина: раскрасневшегося, растрепанного, потного, податливого и несдержанно постанывающего, — и не заводиться самому было просто невозможно. Поэтому Чонгук вынул пальцы и властно приподнял Чимина. Тот уже плохо соображал. Взгляд его был затуманен, руки и ноги не слушались. Заметна оказалась лишь яркая потребность, граничащая с возмущением. Чонгук ухмыльнулся и перевернул Чимина, укладывая животом на бортик. Тот не противился. Он лишь накрыл руки Чонгука своими, когда тот коснулся его ягодиц, и призывно выгнулся. У Чонгука начало сносить крышу. Взяв свой член в руку, он пристроился у входа, а потом резко толкнулся, заполняя комнату стонами обоих чернородников.       Ему было слишком хорошо. Он почти не мог поверить, что они снова были вместе. Это казалось таким правильным. Таким нужным. Словно кусочек мозаики, закончивший, наконец, рисунок. Они справились. Они дождались.       Осознавая это, Чонгук вбивался все сильнее, выплескивая воду из огромной ванны. Лепестки плавали по каменной кладке, и Чимин схватил один из них, роняя голову на мокрый пол и сжимая кулак. Он уже не контролировал себя. Дышал часто, закатывал глаза, хватал губами воздух и стонал. Постоянно, высоко, громко. От этого Чонгук понимал, что долго не выдержит. Удовольствие подступало слишком активно, и рука коснулась члена старшего, производя несколько сильных движений. Чимин изогнулся, вцепился в бортик, раскрывая рот, а потом расслабился, роняя руку на пол. Чонгуку хватило всего пары движений, чтобы тоже излиться и упасть на Чимина, целуя того в спину.       Рука обхватила за талию и спустила обоих обратно в ванну, где Чонгук обнял слабого Чимина. Они переплели ноги и руки, и старший уронил голову на плечо Чонгука, который все еще тяжело дышал.       — И не говори, что тебе не понравилось, — хитро прищурился он, окидывая Чимина довольным взглядом. Тот лишь слабо улыбнулся. Он был таким уставшим, что, казалось, Чонгук мог сделать с ним совершенно все, что угодно, и это словно окрыляло. Внутри все переворачивалось от осознания этой власти. Чимина хотелось зацеловать с ног до головы, но Чонгук решил пока начать с мытья. В конце концов, они пришли купаться.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      Крики толпы почти оглушали. Собравшиеся на площади жители одаривали словами поддержки, махали руками, улыбались, и Чонгука переполнял восторг. Он стоял на крыльце рядом с Чимином и теми, кто помог им прийти к власти, и ослепительно улыбался. Тысячи людей заполнили все пространство перед дворцом и растекались даже по прилежащим улицам. Не все они были рады смене правителя, но все были подданными Чонгука, которые согласились ему подчиняться. Все ждали указов нового лидера. Того, когда он начнет менять их жизнь к лучшему.       И Чонгук был готов. Он стоял, пожирая глазами толпу, и мечтал о том, как изменит мир. Как все эти люди наконец поймут, за что он так долго боролся. Поймут, что чернородники им не враги. Он уже произнес речь (хорошо подготовленную, выражающую его чувства и говорящую о планах) и был рад видеть, как менялось выражение лиц людей по мере ее произнесения. Видеть, как его принимают, было чем-то необыкновенным. Щекочущим, разрывающим изнутри. Хотелось плакать и смеяться одновременно, но Чонгук лишь сильнее сжимал руку Чимина. Чернородник был уверен, что теперь все будет иначе, что с поддержкой народа наконец создаст спокойную и процветающую страну.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      Чонгук выстрелил прямо в цель. Глаза оленя округлились, и он бездыханно упал на мягкую траву. Птицы взметнулись с деревьев. Чернородник поразил добычу без особого труда, и слуги тут же подбежали забрать животное. В последнее время Чонгук полюбил охоту. Ощущение силы и контроля пробуждало внутри что-то удивительное, и Чонгуку нравилось выходить победителем. Прежде в его жизни этого было слишком мало. Чимин не ходил с ним, но и без него всегда набиралась немалая группа мужчин, которые знали, что с чернордником никогда не останутся без добычи.       Чимину же обычно доставался воодушевленный Чонгук, в крови которого все еще бурлила сладость превосходства. Так и в тот пасмурный, но жаркий день младший чернородник, словно порыв ветра, ворвался в обеденный зал и тут же извинился за опоздание. Чимин сидел спиной к двери и неспешно потягивал из бокала вино.       — Привет! — Чонгук наклонил голову Чимина и утянул в жадный поцелуй.       — Успешно поохотились? — усмехнулся старший чернородник, как только его губы оставили в покое.       — Как всегда. — Взгляд Чонгука зажегся желанием, и хитрая, властная улыбка осветила лицо. — Я соскучился.       Руки развернули стул с Чимином к себе, и Чонгук снова припал к пухлым губам. Таким соблазнительным, таким родным. Он все еще с трудом верил в то, что мог целовать их каждый день, не опасаясь очередного расставания. Что они с Чимином могли наконец жить спокойно. Осознание все еще кружило голову.       Чимин податливо запрокинул голову, позволяя целовать шею и скользить руками по талии. Сам же водил по широкой груди и мощным плечам Чонгука. Он стал таким сильным, что у Чимина к паху приливала кровь от одного только вида. А когда Гук приходил в подобном настроение, собирающийся получить свое, Чимин и вовсе таял под его настойчивыми прикосновениями.       Они целовались жарко. Пылко. Разжигая огонь между собой и погружая друг друга в пламя. Обед был забыт, а длинный стол использован для более приятного занятия.       Когда в дверь постучали, оба замерли. Разгоряченные, потные, тяжело дышащие. Чонгук бросил суровый взгляд на дверь и крикнул: «Уйдите!», — а потом вернул все внимание к любимому. Они больше не позволяли никому себе мешать.       Лишь через несколько минут, утолив потребность и снова вернувшись к еде, они дали слугам зайти. Те внесли остальные блюда и раскрыли выходящие в сад окна. Свежий теплый воздух проник внутрь, и Чонгук откинулся на спинку стула, ощущая, как ветерок охлаждает тело. Он взглянул на куст пионов, а затем посмотрел на Чимина, который с аппетитом поедал яичный рулет.       — Я подумываю перевести сюда Ынджи, — сказал вдруг старший. — Не хочу, чтобы она оставалась в том месте.       — Не боишься, что твои родственники решатся забрать власть обратно?       Чимин усмехнулся.       — Сложно представить. После того, как мы объединили земли и люди хлынули сюда, даже не знаю, что они могут предложить жителям, чтобы те снова подчинялись им. Вся армия здесь. Кроме того, Джин пишет мне о том, как обстоят дела в Высоком замке.       — Что ж, — кивнул Чонгук, — моя семья здесь.       Он перевез родных еще несколько недель назад, и они поселились в одном из домов рядом с дворцом. Родители вернулись в свой, а Хэсу с Кану и младшей сестрой обустроились поблизости от Чонгука. Чимина это не очень радовало. Он пытался убедить себя в том, что это правильное решение, но все равно скрежетал зубами каждый раз, как видел жену Чонгука. Что-то внутри него вздымалось и начинало разгораться. Ревность, собственничество, обида, раздражение. Хэсу это чувствовала и старалась не попадаться Чимину на глаза.       В дверь снова постучали, и на этот раз Чонгук не смог прогнать настойчивого гостя. Слуга объявил о прибытии Ыну, и тот спешно вошел, хмурясь и тяжело вздыхая. Он встал перед столом и отмахнулся от предложенного слугой напитка.       — Слухи о мятежниках появились еще из одной деревни, — отрапортовал он, и Чимин злобно закатил глаза. — Они распространяются, как лесной пожар.       — Мы же пресекли их деятельность в первой деревне. Вырвали все на корню, — возмутился Чонгук. Негодование свербело внутри. Остатки армии Хенсу и особо ярые его соратники образовали группу несогласных в одной из восточных деревень, но, как только об этом узнали в Хентоши, сразу было велено выкосить всех до единого. Ни Чонгук, ни Чимин не готовы были рисковать возникновением очередной войны. Кроме того, не считали, что идеология, основанная на ненависти, имеет право на существование. Подобные мятежники всегда отравляли жизнь чернородникам. Именно такие люди убили Джису, и Чонгук не намеревался с ними мириться. А теперь они опять пытались раскачать лодку, когда все только наладилось. Словно просто не умели жить в мире!       — Так и есть. Но теперь подобные настроения возникли и в другой. Пока это только слухи. У меня нет имен или сведений об их планах.       — Разузнай, — приказал Чонгук. — Такое нельзя оставлять без внимания.       Ыну кивнул и покинул комнату, а чернородник задумчиво отпил из бокала. Он наделся, что война закончилась, но ее пламя то и дело снова намеревалось разгореться. Все ведь должно быть иначе. Люди должны увидеть изменения и порадоваться им. Заметить сниженную дань, появившихся чернородников, новых работников с соседних земель. Чонгук даже велел развивать лечебницы, где обучали привезенные им с земель Древнего замка чернородники и лекари. Он все делал, чтобы жилось хорошо, но некоторые по-прежнему его сторонились.       — Женщина отвела от меня вчера своего ребенка, — произнес он, продолжая смотреть в сад. — Они все еще опасаются нас! Разве я делаю что-то неправильно? Мне стоило оставить мятежников в покое и позволить им развязать очередную войну?       — Ты все делаешь правильно, — заверил Чимин и встал из-за стола. Он прошел к Чонгуку и присел на ручку его кресла, беря лицо младшего в ладони. — Ты знаешь, что доброта с ними — это слабость. Знаешь ведь, Чонгук! Сегодня ты их отпустишь, а завтра они покусятся на твою жизнь.       Так и было. Чонгук выучил горький урок, и его не мучила совесть. Его лишь злило отношение тех, кто должен был ему доверять и стоять за его спиной. Тех, ради кого он боролся годами.       Ближе к вечеру он как обычно направился повидаться с Кану. Чонгук навещал его несколько раз в неделю, а нередко и сам Кану приходил во дворец. Он бродил по его длинным коридорам и дворам, знакомился с людьми и размышлял о политике. Отец Чонгука все чаще обсуждал ее с внуком, и они любили бурно поспорить о правильности вещей.       Но в тот день в доме Хэсу было непривычно многолюдно. Родители Чонгука пришли на ужин, а Кану с тетей собирали в саду ягоды. За едой Чонгук по обыкновению рассказал новости и пожаловался на бунтарей, когда мама закрыла распахнутое окно и присела перед Чонгуком. Небо только начало окрашиваться в ярко-оранжевый, в доме было тепло и приятно пахло подсушивающимися травами. Чонгук перевел взгляд на родителей с Хэсу и поставил чашку на стол. Они явно планировали что-то обсудить.       — Чем больше вы будете запрещать, тем больше люди станут бунтовать, — сказал Хонсон, сведя густые брови. Чонгук тоже нахмурился, не понимая. — Ты хотел избавить мир от тирана, но теперь сажаешь в тюрьму за оскорбление чернородников.       — Ты бы предпочел, чтобы ненависть к нам продолжалась? — с неверием спросил Чонгук. — Они привыкли к тому, что чернородники не дают сдачи! Что можно издеваться над нами, пока мы живем среди людей.       — И ты думаешь, что твои действия расположат к вам жителей? — слегка повысил голос отец. — Они будут ненавидеть вас только сильнее!       — Они не понимают доброту! — воскликнул Чонгук. Его голос отдавал металлом. Непререкаемый, суровый он посылал холодок по спине тех, кто его слышал, а горящий взгляд пронзал до костей.       — Послушай себя! — воскликнула мама и, изумленно смотря на сына, откинулась на спинку стула. — Ты не был таким. Теперь ты оправдываешь жестокость?       — Не был! Потому что был наивным и позволяющим издеваться над собой! Таким я вам больше нравлюсь? — Взгляд Чонгука сверкнул яростью, челюсти и кулаки сжались.       — Необязательно быть жестоким, чтобы быть сильным, — произнес отец.       — Тебе откуда знать? — Чернородник злился все сильнее. Непонимание родителей выводило из себя. Ему хватало и того, что сторонились незнакомцы.       — Ты думаешь, я не знаю? Думаешь, у меня не было шанса стать жестоким? Считаешь, одного тебя угнетали всю жизнь?       Чонгук закрыл рот и растерянно захлопал глазами. Он не ожидал услышать подобного от отца, хоть и всегда знал, как его семья страдала из-за его сущности. Но Хонсон никогда не говорил об этом, и Чонгук понял, что у него создалось ощущение, что родителей подобное не беспокоило. Но это ведь не могло быть правдой. Ни тогда, когда им советовали избавиться от единственного сына, ни когда отворачивались и переставали покупать изделия отца, ни когда объявили на них охоту и заставили бежать на соседние земли. Все это было тяжело, не могло быть иначе, но родители всегда выносили невзгоды стойко. Чонгук научился делать так же. Они своим примером создали из него того, кто всегда находил маленькие радости и достойно переносил лишения.       — И тебе жалко этих людей? Которые готовы были убить твою семью?       — Из-за страха! Если загнать зверя в угол, он начнет скалиться и набросится. Чем сильнее они боятся тебя, тем сильнее презирают. А ты только даешь им повод.       — Я пытался не давать. Но у меня одна жизнь, отец! На моих глазах убили мою подругу. Именно такого беззлобного человека, которого вы хотите сделать из меня. Ты хочешь, чтобы то же самое произошло со мной?       — Не смей так думать! — воскликнула мама, возмущаясь. — Ты должен защищаться, когда на тебя нападают, но не нападай сам!       — Я защищаюсь! Мы защищаемся. Мы истребляем мнение о том, что чернородников можно травить и ненавидеть, ради защиты таких, как мы, и невинных детей, которые доверчиво следуют в руки палачей. Но когда на нас идут войной, мы отвечаем! Как и все люди!       — Но вы не обычные люди, Чонгук! Обычные люди, разозлившись, не уничтожают сотни жизней за минуту, — снова заговорил Хонсон. — С силой и властью приходит ответственность.       — Не надо поучать меня, как Кану! — резко встал из-за стола Чонгук. Мама закрыла глаза. — Все эти знания хороши в теории и совершенно неприменимы на практике.       — Раньше ты так не говорил.       — Раньше я терял близких. Больше не стану.       — Это из-за Чимина? — прищурился отец. — Это его жизнь стоила сотен жизней солдат, включая тех, кто был верен тебе?       — Чимин для меня стоит и тысяч, — спокойно и непререкаемо ответил Чонгук.       — И ты для него тоже? — Чонгук кивнул. — Вы идете вдвоем, неся разрушения, и ни о чем не переживаете?       Во взгляде отца с каждой секундой появлялось все больше ужаса и пренебрежения. Чонгук впервые видел подобное выражение лица по отношению к нему. Многие его презирали, семья — никогда, и Чонгуку не хотелось привыкать к новому порядку. Он не готов был привыкать.       — Мы заботимся о людях!       — Чимин это тебе сказал? — Отец тоже встал и уверенно посмотрел в глаза сыну. Он знал, что прав, и намерен был убедить в этом Чонгука. Но тот воспринимал слова в штыки.       — При чем тут Чимин?       — Разве не он убеждает тебя в том, что жестокость необходима? — с неким сочувствием спросила мама. Так мягко, что Чонгук почувствовал себя несмышленым ребенком. Миен накрыла руку сына своей, остужая его гнев, и поджала губы.       — Нет, он… — начал неуверенно чернородник.       — Подумай, — продолжила мама, пресекая его попытку оправдать. — Раньше ты не считал подобное нормой. Ты рос другим, милый. Любая жестокость вызывала в тебе отторжение. Ты даже мясо не ел, а теперь развлекаешь себя убийством животных.       Чонгук закрыл рот, не найдя быстрого ответа на доводы. Он хотел возразить, потому что не мог позволить обвинять Чимина. Не он был виноват. Виноват был жестокий мир, под который они лишь подстраивались.       — Чимин уничтожил половину деревни, и ты пришел в ужас, но потом сделал то же самое.       — Откуда ты знаешь? — удивился Чонгук. — Вы говорили с Ыну?       Неужели и его друг считал, что его действия не были оправданы?       — Ыну беспокоится за тебя и за жителей наших земель. В конце концов, именно он был тем, кто поддерживал тебя долгие годы, он чувствует ответственность.       Чонгук разочарованно усмехнулся. Он не мог поверить в то, что Ыну обсуждал подобное за его спиной. Укол предательства оказался болезненным, и пол под ногами будто стал шатким.       — Разве ты не понимаешь, что иначе они просто нас убьют? — воскликнул в сердцах чернородник. Он использовал один и тот же аргумент и не мог понять, почему родители не замечали его причин.       — Кто? Жители, которые присягнули тебе, или которые бегут за сотни километров, опасаясь кары? Ты живешь во дворце с охраной и другим чернородником. Кто и что может тебе сделать? — сказал отец.       — Чонгук, подумай, — снова ласково заговорила мама, слегка сжимая руку сына, — не оправдываешь ли ты изо всех сил действия Чимина, потому что понимаешь, к чему они ведут? Ты знаешь, что когда чернородник начинает убивать, пути назад уже нет.       — Значит, и для меня его нет? — парировал Чонгук раздраженно.       — Ты другой, — заверил отец, и чернородник усмехнулся.       — Я не другой! — воскликнул он, всплеснув руками. — Я точно такой же, как и остальные. Я тоже чернородник, отец! Тогда зачем вы пытаетесь воззвать к моему разуму, если все уже потеряно? Если мы с Чимином, как вы считаете, вступили на темную сторону, с которой нет выхода?       — Потому что я не хочу тебя терять, — вдруг прошептала мама, и внутри что-то дрогнуло. В ее глазах и голосе были слезы, и она смотрела так, будто умоляла сына отойти с обрыва, с которого он собирался спрыгнуть. — Сынок, пожалуйста, пойми, что Чимин тянет тебя в пропасть!       — Что? — Он почти задохнулся. Слова прозвучали так жестоко, что перекрыли дыхание и выбили почву из-под ног.       — Ты всегда был светлым, щедрым, добрым, а теперь оправдываешь жестокость, — вторил Хонсон. — Все потому что Чимин несется в темноту, таща тебя за собой.       Чонгук не верил своим ушам. Он перевел взгляд на молчащую Хэсу и задал ей немой вопрос. Но она лишь поджала губы. Хэсу не знала ни Чимина, ни Чонгука так хорошо, как его родители. Они провели вместе меньше четырех лет, но Чонгук всегда считал ее близким человеком. Пусть он не был в нее влюблен, но любил как подругу. А сейчас даже она почти незаметно пожимала плечами, поддерживая слова родителей. И Чонгук ничего не понимал. У него начинала кружиться голова, и все казалось сном. Не могли же все отвернуться от него.       — Это неправда, — произнес он бойко, но уже не так громко, как раньше. — А даже если и правда, я никогда его не брошу.       — Ты позволишь этому человеку превратить себя в монстра, потому что не в силах отказаться от него? Настолько эгоистичным ты стал? — спросил отец, и слова пустили холодок по спине. В голосе Хонсона все еще были любовь и забота, но столько разочарования и непринятия, что Чонгук давился ими. Он больше не мог это выносить.       Чернородник вышел из-за стола и покинул дом, даже не потрудившись закрыть за собой дверь. Она лишь стукнулась о косяк и отскочила обратно, пропуская в помещение тусклый серый свет и вечернюю свежесть.       Было облачно и казалось, что собирается дождь. Солнце уже село, люди доделывали дела и отправлялись ужинать. Чонгук добрел до реки и устроился на поваленном на берегу дереве. Вокруг росла высокая трава, скрывающая правителя от возможных свидетелей, отчего чернородник смог позволить себе расслабиться. Он ссутулился, подтянул к груди колени и сжался в комочек, смотря на воду.       Чонгук не мог понять, что испытывал. Знал лишь одно, что был ужасно возмущен и напуган. Следовало ли ему считать слова близких предательством и громко хлопнуть дверью, взяв Чимина за руку, или все же стоило попытаться объяснить им снова? Ведь он был прав, так?       А если и нет, значило ли это, что он готов был отказаться от Чимина? Да и не нелепо ли звучало, что один чернородник тянул в темноту другого? Разве Чонгук был невинным ребенком, а Чимин — злом во плоти? Нет. Чонгук сам убивал. Да, после Чимина, да, после их разговора и понимания, что иногда это необходимо. Да, возможно, если бы не Чимин, того всплеска бы не было. Но солдаты все равно погибли бы в бою. В войне, которую начал не Чимин. В конце концов, Чонгук был взрослым человеком, который сам принимал решения. Никто не воздействовал на него, он не мог перекладывать ответственность за свои поступки на другого.       Он сам решил убить. Сам принял закон о запрете нелестных высказываний, сам поручил уничтожить мятежников, сам ходил на охоту.       Чонгук мысленно перечислял свои действия, и кровь стыла в жилах, а тело начинало мелко дрожать.       Может, родители все же были правы? Он становился монстром? Тем самым тираном, от которого пришел спасти? Тираном еще более страшным? Таким, каким пугали детей? Именно его ждали ненавидящие и опасающиеся жители. Он наконец стал темным чернородником, который нес с собой смерть.       Чонгук вернулся домой ближе к полуночи. Устало прошел в обеденный зал, шаркая ногами и чувствуя себя абсолютно изможденным. Он все еще ничего не понимал. Ему все еще было холодно и страшно. Чимин сидел в кресле, читая книгу, и тут же вскинул голову.       — Чонгук! — воскликнул он, поднимаясь и бросая книгу на столик рядом. — Вот ты где! Уже почти день кончился. Что ты так долго делал у Хэсу?       Чимин подошел почти вплотную и посмотрел тем самым теплым взглядом, от которого хотелось свернуть в кубок и замурлыкать. И вот этот человек тянул его во тьму? Разве не смешно? Нет, это определенно не могло быть правдой.       — Ничего, мы просто говорили с родителями, — немного подавлено ответил младший и обнял Чимина. Приник к его теплу, зарылся носом в шею и закрыл глаза. Чимин был его спокойствием. Наконец-то они могли быть вместе. После стольких лет преград и проблем им больше не нужно было разлучаться и жертвовать своими интересами.       — Пришли новости о мятежниках, — сказал Чимин, когда мужчины отстранились и Чонгук прошел к столу, чтобы налить себе компота. — Оказывается, там целое поселение, которое хочет отделиться.       — Что? — Чонгук развернулся от стола и сглотнул.       — Они не желают жить при правлении чернородников, поэтому хотят организовать независимые земли. Ну разве не нелепо? Ты вообще представляешь наглость!       Первым порывом было в согласии возмутиться. Ужаснуться смелости мятежников, которые решили, что имеют право присвоить земли, но затем Чонгук задумался. Люди не желали жить при чернородниках. Они не пытались воевать, а просто хотели быть независимыми, но правители не оставляли им выбора. Разве это не определение тирана?       — Может, стоит им позволить? — промямлил Чонгук.       — Чтобы за ними последовали и другие? — изумился Чимин. — А потом снова начнутся война и дележка земель? Нет, Чонгук, надо пресечь подобные мысли раз и навсегда.       — Как? — Сердце билось все быстрее, словно Чонгук ожидал приговора себе, а не неизвестным мятежникам. Он смотрел на Чимина и мысленно молился о том, чтобы его следующие слова не были про убийство.       — Я считаю, стоит устроить показательную казнь. — И сердце куда-то упало. Чонгук почти не слышал того, что говорил Чимин дальше. Он лишь ощущал, как весь его мир рушится вокруг. В очередной раз. Слова стали далеким звуком, перед глазами плыло, и Чонгук ухватился за край стола.       — Мы не можем, — прошептал он.       — Что?       — Мы не можем так поступать. Мы превращаемся в тиранов, Чимин!       — О чем ты?       — Послушай себя! Ты предлагаешь убить десятки людей, чтобы не лишиться власти. Мы упиваемся этой властью, не позволяя инакомыслия!       — А ты хочешь снова начать войну? — Чимин искренне изумлялся. По его лицу Чонгук видел, что любимый совершенно его не понимает. Прямо так, как он не понимал сегодня своих родителей.       — Но ведь этим можно оправдать все, разве нет? — мертвым голосом проговорил Чонгук. — Любые зверства. Хенсу тоже, наверняка, думал, что защищает народ.       — Ты сравниваешь меня с Хенсу? — Возмущение было таким, что почти граничило со злостью и разочарованием, и вся сущность Чонгука устремилась взять сказанное обратно. Перечеркнуть нелепое сравнение, чтобы не портить отношения еще и с Чимином. Его разочарования он бы не вынес.       Но значило ли это, что тогда Чонгук должен был согласиться с методами Чимина? Принять то, что причина у них была иная, а значит, они были правомерными?       — А чем мы отличаемся? — прошептал Чонгук, не поднимая глаз. Пальцы впивались в деревянную поверхность, в горле пересохло. — Мы тоже притесняем инакомыслящих.       — Чонгук, я не верю! — Чимин встал перед младшим чернородником и прямо посмотрел, ожидая объяснений. — Мы только что закончили войну. Да, установление мира несет с собой запреты и лишения. Если позволять людям делать все, что они хотят, может, тогда разрешить и преступления? Пусть воруют, насилуют… им же хочется, так?       — И тебя совершенно не смущает, что мы приговариваем невинных людей?       — Ради мира.       Война ради мира. Да ведь? Все войны ради него и ведутся, уничтожая в процессе тех, кто мог вы в этом мире жить.       Чонгук развернулся и присел на край стола, не поднимая глаз. Теперь он действительно чувствовал себя рядом с обрывом, где принимал решение, прыгнуть ли ему или броситься на меч врага, стоящего сзади.       — Я не могу этого сделать. Чимин, пожалуйста, ради меня. — Чонгук поднял голову и умоляюще посмотрел на старшего чернородника. Потные руки дрожали, удерживаясь за стол. — Давай не будем. Просто поверь мне, хорошо?       Чимин вздохнул. Тяжело, задумчиво, а затем замолчал на добрые полминуты. Чонгук же боялся. Он еще плохо понимал, чего именно, но чувствовал, что решалось что-то очень важное. Не просто судьбы людей, ведь, в конце концов, он бы мог их отстаивать. Он не обязан был слушать Чимина и принимать его решения. Он был основным правителем земель по праву рождения и завоевания. Люди подчинялись ему.       — И предать своих людей? Все, во что я верю? К чему стремился долгие годы? Ради чего потерял все, что было мне дорого?       — О чем ты? — Чонгук почти не понимал. Знал, но хотел услышать, потому что не решался додумать сам.       — Я всю свою жизнь провел, избегая войны. Все делал ради мира. ВСЕ, Чонгук! — Чимин закричал, и младший чернородник вздрогнул. В глазах старшего больше не было мягкости, только отчаяние, боль и злость. — Сначала ложился под Шихека, потому что он мог сорваться, потом женился на дочери тирана. Лишился друзей, любимого, сына. Всю жизнь терпел. Стал убийцей. И все ради людей! Чтобы они жили в мире! А теперь ты говоришь мне, что хочешь продолжать войну? Тебе слишком спокойно живется, Чонгук?       — Я боюсь новой войны. Чем больше мы давим на людей, тем сильнее они будут противиться. — Чернородник оторвался от стола и шагнул к любимому, пытаясь показать, что именно его страшит. Ведь он тоже пережил боль и лишения. Боги, ему почти двадцать лет пришлось страдать по Чимину, и лишь надежда на мир и на то, что они воссоединятся, давала силы просыпаться каждое утро.       — Люди противятся, только пока у них есть надежда, — произнес старший и сверкнул опасным взглядом.       — А ты хочешь ее отнять?       — Надежду на то, что можно снова поделить наши земли? Да, — твердо ответил Чимин, и Чонгук понял, что его не убедить. Война была непрерывно связана слишком со многим в его жизни. Она стала определяющим фактором для большинства решений, и Чимин не готов был больше рисковать. Эти решения, эти лишения пропитали его, как яд. Сделки с совестью, болезненные выборы; Чимин оправдывал их только одним, и, получив это, не мог отказаться. И этим была власть — единственный гарант того, что Чимин будет сам принимать решения, определяющие его жизнь.       Чонгук это прекрасно понимал. Он был таким же. Он стремился к власти не только потому, что со временем понял, что был бы хорош в роли правителя, но и ради защиты. Себя и своих близких. Ради возможности не танцевать под чужую дудку.       Но не танцевал ли он сейчас под дудку Чимина? Не был ли именно Чимин теперь той самой болезненной составляющей жестоких решений Чонгука? Он не мог его убедить, а значит, должен был согласиться? Пойти на то, что ему казалось неправильным? Лишить жизни людей, чтобы не портить отношения с дорогим человеком? Или все же портить? Стараться убедить? Получится ли у него? Получалось ли хоть когда-то добиться от Чимина того, что тот не хотел делать? Казалось, всегда руководил именно старший. Именно он был главным в их отношениях, а Чонгук лишь бегал за ним, умоляя любить его. Чимин принимал все решения. Он умел уговаривать, умел получать то, что хочет, и Чонгук знал, что в этот раз будет так же.       — Я не могу позволить тебе снова склонить меня к этому, — покачал головой Чонгук, опять опуская взгляд и погружаясь в свои мысли. — Это неправильно.       — Снова? О чем ты? Ты всегда принимал решения сам, Чонгук.       — Это тебе так кажется. — Стало жутко. От простого осознания, насколько влиятельными были чувства к Чимину. Они опутывали Чонгука, не позволяя оторваться от них, не давая ни малейшей свободы. Они были везде. Он был везде. Во всех его выборах. — Я слишком зависим от тебя.       — Слишком зависим? — поморщился Чимин. — Что ты несешь? Я пленяю тебя? Заставляю?       — Да, — спокойно, но чуточку мятежно, произнес младший. — Всегда так было. Ты делал, что хотел, а я подстраивался.       — Да когда я делал, что хотел? — закричал Чимин.       — Зачем ты вообще втянул меня в наши отношения? Ты ведь играл со мной, зная, что мы не можем быть вместе!       — Что? Вспомним, что было девятнадцать лет назад?       — Потому что это все и определило. Ты соблазнил меня, понимая, что не сможешь стать моим. Сделал своей игрушкой на долгие годы. Ты хотел, чтобы я спалил мир ради тебя, и я это делаю! — воскликнул Чонгук, взмахнув рукой. Стакан слетел со стола и разбился об пол. — Вот, смотри, я это делаю! Я уничтожаю все вокруг из-за своей любви к тебе!       — Значит, это я во всем виноват? — опешил Чимин. Он больше не мог кричать. Слова выходили сдавленным шепотом. — Я виноват во всем, да?       — Не выворачивай все! Ты опять манипулируешь! Хочешь, чтобы я извинился и снова согласился с тобой. Но мне надоело! Надоело быть ведомым и зависимым.       — Тогда уходи.       Чонгук усмехнулся. Это было до боли знакомо.       — Думаешь, не уйду? Думаешь, опять приползу к твоим ногам? Только теперь ценой моей зависимости станут жизни! — Чонгук схватился за грудь. Слезы душили его. Он не мог дышать, перед глазами плыло, сердце разрывалось, но он по-прежнему ощущал себя слабым. Словно шанса сорваться с крючка почти не было. И это было страшно. Страшно было быть таким безвольным. — Нет, Чимин, больше так не будет. Хватит. Я не могу позволить своей любви разрушать все вокруг. Она ядовита.       Это был вердикт. Безжалостный. Оглушающе тихий.       Чонгук отошел от Чимина и направился к двери. Все казалось сном. На ватных ногах брел по коридорам дворца, не замечая ничего вокруг, а затем вышел на прохладную площадь. Луна тускло светила из-за облаков. Чонгук оглянулся на нее, когда оказался около ворот, а потом направился вверх по холму. На улице уже никого не осталось, лишь стражи, которых правитель не удостоил даже взглядом. Он шел, не понимая, что произошло, не понимая, как жить дальше и правильное ли решение принял.       Даже куда идти, он не знал. Семья была бы рада его принять, но они бы не поняли, чего ему далось это решение. Они бы никогда не поняли. Поэтому Чонгук не пошел к ним. Он лишь поднялся на холм и оглянулся на темный дворец. Вокруг величественного здания сгущался туман.