Увечный

      Дом номер четыре на Тисовой улице ничем не отличается от дома номер пять на Тисовой улице или от дома номер шесть. Или от того дома, который через дорогу. Или даже от того, который через десять домов от дома номер четыре на Тисовой улице.       Кроме того, что мертвые Дурсли гниют в его стенах, а на стенах шевелится узор из роз, искажая пространство, а пространство перекручено и растянуто, дом номер четыре на Тисовой улице мало чем отличается от любого другого дома в Литтл Уингинге.       Иногда Гарри задается вопросом, видят ли соседи, что с домом творится неладное. Заметили ли они, что Дурсли больше не выходят наружу? Мерещилось ли им призрачное лицо Гарри в окнах на втором этаже?       Поменялся ли дом снаружи?       После того, как он достает палочку, Гарри почти не лазает в разлом - только тогда, когда ему нужно посетить уборную и душ или обновить запасы еды. Он пытается не смотреть на разлагающегося дядю Вернона в коридоре. Повисшая набекрень дверь в его спальню иногда пронзительно скрипит, хотя в доме нет сквозняка. В ее сторону Гарри не смотрит тоже. Временами он боится увидеть, что тетя Петунья пропала. Тогда он, внутренне замирая, останавливается в дверном проеме. Тетя Петунья всегда на месте. Тогда он уходит.       Укус становится все хуже. Вскоре у Гарри кончаются бинты, и проточная вода из крана - единственное, чем он располагает. Когда он слишком резко шевелится, рана открывается, но хуже всего то, что она начинает гноиться и не дает ему спать по ночам, пульсируя и беспокоя.       Гарри думает, что с ним будет, если он просто умрет здесь от заражения. Станет ли он зомби, как Дадли, или иссушится и превратится в скелет?       Почти каждый раз, когда ему приходится лезть в разлом, он сидит на лестнице настолько близко к Дадли, насколько тот позволяет. Иногда Гарри разговаривает с ним. Чаще, измученный болью и неудачами с волшебством, тягостно молчит.       Дадли всегда смотрит на него.       Гарри хочет верить, что в нем еще жив человек. Поэтому он говорит: - Мы выберемся отсюда, Большой Дэ. Клянусь, я что-нибудь придумаю.       Как глупо. Гарри никогда не звал его Большим Дэ, разве что в насмешку, но теперь цепляется за это прозвище так, словно оно способно вернуть ему того Дадли, которого он знал.       Временами, когда палочка особенно непослушна и кожа на его ладонях пузырится от ожогов, Гарри сжимает кулаки и говорит: - Это ничего, Дадли. Я разберусь.       Гарри не дурак. Он знает, что никогда не одолеет Тома в волшебстве, даже если ему удастся что-то изучить по маминым записям в тетради. Однако Том поставил на нем крест. Он сказал, что его магия атрофировалась.       Это не так. Гарри чувствует, как то, что он принимал за волшебство Тома ("Ты напитался моим волшебством, как губка".), течет по его венам - горячее и живое. Его собственное.       Том никогда не сомневается в своих словах, и Гарри собирается обернуть его самоуверенность против него, застав врасплох.       Гарри пролистывает мамину тетрадь сто раз на дню. На первых порах он тороплив, жаден и невнимателен, затем заставляет себя вникать и не спешить, а после, отчаявшись, снова нетерпеливо листает страницы одну за другой.       "...трансфигурация меняет форму, но не меняет суть, суть всегда стремится к своей изначальной форме. Закон известен как третья теория..."       "...чистота перехода зависит от концентрации и характера материи изменяемого объекта, а также замысла и..."       "...Reducio", "...Engorgio", "...Quаdrius", "...Flamspinto"       У его мамы отвратительный почерк, и Гарри едва разбирает половину, а то, что разбирает - все равно понимает лишь на треть. Он мямлит вслух названия заклинаний, неуверенный, как точно они произносятся, или выкрикивает их и вертит палочкой так, как описано, но добивается лишь того, что та нагревается и сыплет искрами, а иногда и вовсе вылетает у него из пальцев.       Ни одно из заклинаний не выходит, но Гарри и не знает, что у него должно получиться. Волшебство в его представлении не имеет точно обозначенных образов и границ - это что-то расплывчатое и туманное, и Гарри не может сосредоточиться на том, чего не понимает.       Он помнит, как Том увеличивал порцию еды втрое, или заставлял их взлететь над землей, или ходил невидимым под мантией. Но что он должен представлять, когда держит палочку? Какой у этого всего принцип? Возможно, есть какие-то определенные формулы, которых он просто не знает? Скорее всего.       Гарри может слышать музыку, но, попади в его руки нотная запись, вряд ли он поймет принцип ее создания.       Он пытается не отчаиваться и произносит заклинания на все лады, экспериментирует с движениями палочки, даже пытается говорить собственную тарабарщину - и ничего. Разозлившись, Гарри просто кричит и со свистом рассекает палочкой, словно та подобранная с земли бесполезная ветка, и гремит взрыв.       Открыв глаза, Гарри обнаруживает, что отлетел к стене и ударился головой, потеряв сознание. Потревоженная рана на ключице снова открылась, но кровь уже засохла. Боль адская. Гарри коротко стонет и, зажмурившись, с трудом садится. Ладонь пульсирует. Подняв ее к лицу, он видит обожженную красную кожу.       Палочка валяется неподалеку. Диван подпален и часть портьер тоже.       Гарри не может заставить работать ни одну волшебную формулу, но у него есть гнев и палочка, которая плюется столпом огненных искр.       Он не сомневается, что будет очень, очень зол, увидев Тома.       Но по ночам, когда темнота вытекает из гнилых досок и поглощает свет, а Гарри вжимается в диван, натянув на себя пыльную портьеру вместо одеяла, он не может не задаться вопросом, что же будет, если у него ничего не получится. Уничтожит ли его Том тогда? Оставит ли в доме до самой смерти?       Рана зудит, гноится и горит. Лежа на спине, Гарри смотрит перед собой в чернильную темноту. Светильники уже давно не горят, лишь двери террасы смутно белеют в темноте. Огоньков больше нет. Несмотря на то, что палочка ненавидит его, а он ненавидит палочку за то, что она его не слушается, Гарри изо всех сил сжимает ее в эти минуты.       Она - единственное, что у него есть.       В полной тишине, когда его тело лихорадит, а душу крутит тоска, Гарри едва слышно шепчет: - Люмос.       И золотистое свечение срывается с конца палочки, невесомо зависнув над его лицом и разогнав тьму. Гарри безотрывно смотрит на нежный сгусток света до тех пор, пока не засыпает.

***

      Гарри чувствует, что Том близок.       В его снах вода все беспокойней, а чернеющая фигура все ближе, и Гарри может поклясться, что слышит отсчет секунд. Закрыв глаза, он всегда попадает в это место. Снов больше не существует.       В день, когда Том приходит, Гарри не находит себе места. Предчувствие, тревога. Он стискивает палочку во влажной ладони. Предметы двоятся в глазах, лоб покрыт испариной.       Он уже несколько дней не заглядывал в мамину тетрадь. Вся его грудь покрылась болезненными покраснениями, которые тянутся от места укуса извивающимися полосами, а шею невозможно повернуть.       Инфекция, думает Гарри. Сколько он еще протянет?       Том появляется, когда он без сил сидит на диване, отупевший и безразличный ко всему от боли. Камин напротив вдруг вспыхивает ярким зеленым светом, и Том просто возникает, словно это обычное дело.       Помедлив, Гарри переводит на него взгляд. Высокий, причесанный, хорошо одетый. Том, которого он знал, никогда не держал осанку подобным образом.       Прохладная ладонь вдруг оказывается на его лбу. Гарри заторможено моргает, обнаружив над собой склонившегося Тома. - Гарри, Гарри, - с мягким упреком произносит он. - Укус инфернала ядовит. Непослушный, упрямый мальчик.       Наклонившись над ним сильнее, Том впивается в покрытую коркой рану ртом. Гарри кричит, выгнувшись, но чужие руки вцепляются в него, удерживая на месте. Рот Тома шевелится, словно пытается высосать гной из его раны. Гарри мечется, а затем, обессиленный, обмякает, безвольно откинув голову на спинку дивана.       Оторвавшись от раны, Том утыкается носом в его висок и глубоко вдыхает. - Даже твоя болезнь на вкус сладка.       Гарри дрожит под ним, но не выпускает палочку из рук.       Когда Том выпрямляется, его губы влажно блестят. Пальцем он очерчивает ему бровь. - Где твои очки? - Отвали, - сквозь зубы выдавливает Гарри. - Ты, больной ублюдок.       Том снисходительно качает головой, нисколько не задетый. На короткое мгновение отвернувшись, он шевелит пальцем, а в следующую секунду аккуратно надевает на Гарри очки. Все вокруг обретает четкость. Гарри зажмуривается.       Палочка в его пальцах нагревается. - Зачем ты сотворил это с Дурслями? - шепчет он.       Ладонь ласкает его лицо: убирает прилипшие ко лбу волосы, стирает каплю пота с виска. - Они ненавидели тебя, Гарри, - спокойно говорит Том. - Почему ты сожалеешь о них? Они бы никогда не сказали, что ты волшебник.       Гарри стискивает зубы. - Это ты не сказал мне, что я волшебник. - Я единственный, кто рассказал. - Ты должен был сделать это раньше.       Том снова склоняется над ним и втягивает воздух носом. Гарри пахнет больным животным, пахнет человеческой ненавистью. - Разве не меня ты искал, когда я оставил тебя, Гарри? Разве не жаждал моего волшебства? Я здесь. Чему ты противишься?       Не открывай глаза, не открывай глаза, он видит тебя. - Я ждал тебя раньше, - сквозь зубы произносит Гарри; ему нечего скрывать, и горечь подпитывает гнев, и волшебная палочка напитывается его негативом, словно губка. - Пока ты не стал...       Спазм боли прокатывается по телу, не давая договорить. Вновь ладонь на его лице, ноготь мягко оцарапывает липкую от лихорадки кожу. - Я стал Волдемортом. - Сумасшедшим. Ты больной мудак. Ты убил Дурслей, сотворил с ними это. Ты запер меня здесь, бросил после того как, - задыхаясь от ярости, Гарри запинается. - После того как...       Горячие губы прижимаются к его пересохшему рту, скрадывая слова, которые нет сил произнести вслух. Поцелуй жалит, и Гарри, сбитый с толку, распахивает глаза. Тьма забирается в его глазницы, холодит кипящую голову, ласково касается мыслей.       ХВАТИТ.       Том закрывает трепещущие от наслаждения веки, губы скользят по гарриному лбу.       Палочка вибрирует, опаляя кожу. - Я чувствую твою обиду, - говорит Том. - Ты обижен не за смерть Дурслей, а за то, что после стольких лет ожидания я вновь тебя покинул.       Что-то внутри Гарри замирает. Том зарывается пальцами в его влажные волосы. Шепот перекрывает шум крови в ушах. - Знаешь ли ты, мой мальчик, что я всегда возвращаюсь к тебе? Ты не представляешь, сколько ненависти я перенес, сколько ошибок совершил, сколько раз бежал от смерти, пока не понял, что она - величайший дар, который ты предлагаешь мне без права отказаться. - Я ничего тебе не предлагал, никогда, - дрожаще выдыхает Гарри.       Пальцы сжимаются сильнее в его волосах. - Неправда. Твоя душа, - у Тома перехватывает дыхание. - Твоя душа дарует мне рождение, снова и снова. Породив меня, ты меня и убиваешь. Будешь ли ты милостив ко мне здесь, в этом воплощении, мой милый, милый Гарри?       От непонимания, от ужаса у Гарри немеет душа.       Почему Том такой?       Почему он говорит ему все это? - Я не понимаю, - тоска въедается в него. - Я просто хотел, чтобы ты показал мне волшебный мир. - Волшебный мир - ничто, Гарри. Всего лишь миг. - Ты отобрал его у меня.       Губы снова касаются его лба в успокаивающем жесте. - Ш-ш. Ты болен и расстроен. Чем быстрее ты смиришься с неизбежным, тем легче будет принять эту реальность. Я принял тебя, Гарри. Так прими же меня. - Какой же ты урод.       Губы Тома складываются в тонкую улыбку. Отстранившись, он ловит блуждающий взгляд Гарри, который едва может сфокусироваться - болезненная усталость смывает сознание.       Соберись. - Ты всегда видишь мое уродство. Видишь ли ты свое?       Едва держа глаза открытыми, Гарри собирает последние силы, чтобы рывком пробить шею Тома волшебной палочкой, дрожащей от едва сдерживаемой злобы, сочащейся больным, раскаленным волшебством.       Рука Гарри остается лежать на диване, безвольная, смертоносная лишь в мыслях.       Его глаза закатываются.       Последнее, что он видит - восковое лицо Тома.       Последнее, что он чувствует - касание его пальцев на себе, когда тот извлекает изрыгающую искры палочку из его руки.       Последнее, что он слышит, это: - Она тебе больше не понадобится.

***

      Гарри просыпается враз. Его сознание чистое, не затуманено болью. Потолок продолжает осыпаться над головой. Очки все еще на нем.       Гарри прикасается пальцами к ключице. Укуса больше нет. Кожа гладкая на ощупь.       Он разворачивает голову. Перед его лицом парит чудесная открытка. Как только взгляд касается ее, она разворачивается в воздухе, выпуская тонкие точеные буквы.

"От сложного к простому. От мыслеформы к инстинкту. Что велит твой инстинкт, дорогой Гарри?"

      Гарри сминает волшебную, чудесную открытку в кулаке.       Буквы безжизненно осыпаются на пол.       Инстинкт говорит Гарри бежать.

***

      Волшебная палочка лежит на обеденном столе перед грудой сваленных рамок с фотографиями Дурслей. Гарри молча смотрит на два обломка и аккуратное расстояние между ними. Ему не нужно прикасаться к ним, чтобы понять, что волшебство исчезло.       В послании Тома нет насмешки - лишь спокойная демонстрация.       Гарри отворачивается. Когда он лезет в разлом, одна его часть ждет, что Том подчистил дом от Дурслей, но дядя Вернон лежит на месте. От него дурно пахнет. Гарри пытается не смотреть в его сторону, особенно сейчас, когда он снова в очках.       У лестницы он останавливается, глядя вниз. Отсюда ему видно раскиданные в разные стороны ноги Дадли - много дней они не меняли своего положения. Гарри долго стоит, не издавая ни звука. Отсутствие волшебной палочки отзывается зудом в пустой ладони. На коже не осталось ни одного ожога. Старые шрамы тоже исчезли.       Теперь, когда его тело не отравлено ядом, Гарри ждет, что отчаянье захлестнет его.       Его сердце бьется ровно. - Дадли, - зовет он.       Дадли долго не отзывается, и спокойствие в Гарри натягивается тонкой струной, грозя оборваться. - Э...       Гарри расслабляется. Он ничего не чувствует, кроме притупленного отвращения, когда шагает мимо дяди Вернона, чтобы зайти в спальню Дурслей. За окном все еще солнечный день, бабочка бьется в стекло на прежнем месте. Она привлекает его внимание, и Гарри долго смотрит на нее, разглядывая узор крыльев и шевелящиеся усики.       Спальня в полном хаосе после его последнего срыва. Он уходит, возвращается в гостиную. Молоток припрятан за диваном, на котором он проводит ночи. Рукоятка липкая, когда Гарри хватается за нее.       Он не ждет, что окно в его спальне расколется, впустив в дом прелый сентябрь. Гарри все равно ныряет под покосившуюся дверь. Вязкая лужа из-под головы тети Петуньи растеклась, попав в щели между досками. Гарри невольно задерживает на ней взгляд. Ему кажется, что загустевшая кровь сложилась в слово."Почему", - читает он.       Гарри отворачивается и заносит над головой молоток. Стекло словно непробиваемое - как и в других спальнях, здесь оно не бьется тоже. Даже не идет трещинами, лишь дребезжит под натиском.       Гарри тяжело дышит после десятка ударов.       Пожелтевшая блеклая листва за окном слабо колышется.       Дом его не отпускает.       Снова вскинув молоток, Гарри изо всех сил бьет в стену рядом с окном. Та крошится. Болезненные зеленоватые обои сминаются и рвутся. Сжав зубы, Гарри долбит в одно и то же место. Каменная крошка летит ему в лицо. Он вспоминает стену в кладовой, которую он разобрал голыми руками. Дом не такой прочный, каким хочет показаться.       Когда выбоина на его глазах начинает зарастать, Гарри опускает молоток. Он молча смотрит за тем, как разлетевшиеся крошки, словно в перемотке, летят обратно к стене, а оборванные лоскуты обоев стягиваются. Меньше чем через минуту стена вновь выглядит нетронутой.       Гарри уходит.       На чердаке темно. На ощупь Гарри дергает за веревочку. Тусклая лампочка зажигается над головой. Пыль неторопливо летает вокруг, и наверху так тихо, словно Гарри оказался в вакууме.       Он шаркает ногой, и звук заставляет его вздрогнуть. Гарри вновь оглядывается. В прошлый раз он задержался здесь едва ли на пару минут, чтобы достать палочку. Теперь, когда его последняя надежда сломана и аккуратно лежит на столе внизу, у него есть все время мира, чтобы приглядеться внимательнее.       Черное пятно на досках кажется совсем засохшим.       Гарри заглядывает под кушетку. Там лишь старая обувь. Задрав голову, он исследует крышу. Затем подходит к вентиляционному окошку, в которое вечно задувало зимой, отчего по ночам казалось, что в доме воет приведение.       Гарри пытается выбить его молотком. Когда оно не поддается, он переключается на крышу. Дом вздрагивает и сердито плюется щепками, но так и не показывает ему небо.       Гарри отбрасывает молоток. - Пожалуйста, - говорит он в полной тишине.       Дом молчит в ответ.       На короткое мгновение закрыв глаза, Гарри отворачивается. Чемодан расстегнут, ворох вещей небрежно торчит из его нутра. Гарри утрамбовывает все внутрь и, захлопнув крышку, с трудом застегивает. Он не помнит, в какой момент накопил столько вещей.       Он действительно собирался бежать в Лондон? Теперь Гарри не может покинуть даже стены дома.       Он стаскивает чемодан на пол. Тот оттягивает ему руку. Затем, подтащив к открытому люку, Гарри сбрасывает его вниз.       Грохот сотрясает дом. Гарри спускается следом.       Он тащит чемодан до лестницы. На лестнице снова видит прямые ноги Дадли в тусклых туфлях. Это слегка отрезвляет его. Моргнув, Гарри отпускает чемодан. - Э... - тихо заикается Дадли внизу.       Впервые за все время после пробуждения Гарри ощущает слабый отголосок страха. Он не знает, чего боится больше - увидеть разумную мысль в глазах Дадли или ее отсутствие.       Он спускается на середину. Голова Дадли опущена. - Дадли, - негромко зовет Гарри. - Э...       Гарри спускается на ступеньку ниже. - Ты можешь посмотреть на меня?       Одежда Дадли измазана в какой-то бурой дряни.       Гарри спускается на ступеньку ниже. Та скрипит под его ногой. - Э...       Дадли поворачивается к нему лицом.       Все детство Гарри ненавидел его, считая тупым невыразительным болваном. Сейчас он видит так отчетливо, что может различить глубоко запрятанное страдание на дне глаз Дадли, когда тот смотрит на него. - Э... - безразлично говорит он. - Дадли... - шепчет Гарри. - Ты здесь. Нам нужно выбираться, пожалуйста. - Э... - Я вижу, что тебе плохо. Ты можешь встать? Дадли, ты можешь отойти от двери? - Э... - Пожалуйста, отойди от двери, Дадли. - Э... - Слышишь? Отойди от двери.       Дадли остается лежать на месте, не отрывая от него неподвижного взгляда. У Гарри во рту пересыхает. Он насухо сглатывает. - Ты можешь это сделать? - снова спрашивает он. - Ради нас, Большой Дэ. Мы должны уйти отсюда. Я не брошу тебя. Клянусь, мы выберемся. Тебе нужно всего лишь отойти от двери. - Э...       Гарри спускается на ступеньку ниже. - Мне придется оттащить тебя, понимаешь? Если ты не можешь, мне придется тебя связать.       Он спускается на ступеньку ниже. - Нам нужно идти, пока Он не вернулся.       Ниже. - Если Он вернется, мы навечно застрянем здесь.       Ниже.       Утробный гул нарастает в груди Дадли, перерастая в рычание. Гарри замирает на месте. - Дадли?       Дадли рычит. Страдание в его взгляде оттеняет бешенство. Дом наседает на них гнетущей тяжестью.       Гарри шагает вниз. - Дадли.       Уперевшись затылком о дверь позади, Дадли пытается подтянуть себя наверх. Пальцы его принимаются бесконтрольно дергаться, царапая пол, словно мышцы давно перестали его слушаться. Неестественным ломаным движением он подтягивает к себе руки. Подошва скрипит по полу.       Дадли выпрямляется. Позвоночник не держит его ровно, и он норовит завалиться вперед. Густая темная дрянь льется из его рта на пол. Уткнувшись плечом в стену возле лестницы, Дадли удается удержать равновесие. Он поднимает голову. Перемазанный рот подернут в оскале.       Дадли рычит.       Гарри качает головой. - Дадли... я не хочу с тобой драться. Пожалуйста, просто отойди от двери. Дай мне связать тебя. Я выведу тебя отсюда.       Он мог бы заманить Дадли наверх. Мог бы запереть его в одной из комнат и бежать вниз, к двери.       Выпустит ли его дом?       Гарри не может бросить Дадли. - Дадли.       Он делает шаг вниз и осекается, когда тот рывком бросается на него, словно больная собака. Лицо подергивается судорогой, но в глазах Дадли немая мольба.       Гарри поднимается выше, и, пусть зловещий рокот не прекращается, Дадли остается на месте, преграждая ему путь.       Не поворачиваясь к нему спиной, Гарри поднимается выше. И выше. И выше.       В чулане был моток веревки.       Он шагает мимо чемодана, мимо туши дяди Вернона, мимо скособоченной двери. Лестница на чердак все так же опущена. Гарри кладет на нее руки.       Семь перекладин.       Оказавшись наверху, он уходит вглубь чердака. Лампочка все еще горит. Моток веревки висит на гвозде над оставленным им молотком.       Гарри наклоняется за молотком.       Он идет обратно. Лампочка все еще горит.       Семь перекладин.       Он шагает мимо скособоченной двери, мимо туши дяди Вернона, мимо чемодана.       И ниже. И ниже. Гарри спускается ниже. Ступенька резко скрипит под его ногой. Дадли рычит громче, злее, словно предупреждая о скором нападении, расширяет глаза, пока они, выпученные, едва не лезут из орбит. - Отойди от двери, - говорит Гарри и не узнает собственный голос.       Дадли бросается на него, и Гарри наотмашь бьет его молотком. Челюсть хрустит, вылетает. Гарри заносит молоток. Дадли сбивает его с ног, и они катятся по лестнице вниз, сцепившись. Зубы вжимаются в руку, но толстый рукав свитера и свернутая челюсть мешает Дадли вцепиться как следует. Гарри перекатывается, оказываясь сверху. Очки слетают с него, но молоток все еще крепко сжат в руке. Скрюченные пальцы раздирают его бедра. Гарри опускает молоток в лицо Дадли. И еще раз. И еще, пока рычание не затихает. Очки слетают с него, но молоток все еще крепко сжат в руке. Скрюченные пальцы раздирают его бедра. Гарри опускает молоток в лицо Дадли. И еще раз. И еще, пока рычание не затихает. Очки слетают с него, но молоток все еще крепко сжат в руке. Скрюченные пальцы раздирают его бедра. Гарри опускает молоток в лицо Дадли. И еще раз. И еще, пока рычание не затихает.       Тяжело дыша, Гарри находит на полу очки. Смотрит на месиво под собой. Затем адреналин толкает его, и он подскакивает, отбрасывая молоток. Гарри взбегает вверх по лестнице. Чемодан ждет его на прежнем месте.       Гарри тащит его за собой.       Переступив через затихшего Дадли, он толкает входную дверь.       Дверь открывается.       Внезапно ослабевшие, гаррины руки дрожат. Дыхание спирает. Свежий ветерок касается его тусклого лица.       Весна.       За пределами дома весна.       На внезапно негнущихся ногах Гарри делает шаг вперед. Дом его выпускает. Замершее в ожидании, в надежде, его сердце снова бьется - оглушающе, захлебываясь, не веря.       Он выбрался наружу. Боже, он снаружи.       Задыхаясь от облегчения, пьяный от свободы, Гарри крепче сжимает чемодан и практически бежит к калитке. Свежая, едва выбившаяся из-под земли трава приветствует его. Голубое небо затянуто белесой дымкой, через которую пробивается солнце.       Он не оглядывается на дом, чья чернеющая пасть все еще разинута. Калитка тоненько скрипит, как и всегда.       Боже, он снаружи.       Гарри едва чувствует землю под ногами. Свернув, он быстро идет вдоль забора, глядя вперед.       Свобода.       Ему плевать, что его одежда и лицо забрызганы бурой дрянью. Он выглядит как убийца. Как умалишенный.       Гарри боится моргнуть, чтобы небо не превратилось вдруг в осыпающийся штукатуркой гнилой потолок.       Он моргает.       Небо на месте.       Гарри смеется в голос.       Он идет вдоль одинаковых домов, окно дома слева слепит его бликами от солнца.       Какой план? Какой план? Он уйдет на остановку, сядет на первый же автобус и уедет отсюда к чертовой бабушке.       Сердце гулко бьется, мысли с ревом сменяют одна другую, Гарри не терпится выбраться, прочь от Тисовой улицы, прочь от бесконечных домов номер четыре, не отличающихся один от другого.       Окно дома слева слепит его бликами от солнца. И следующий тоже. И следующий. Краем глаза Гарри замечает, что у каждого нового дома справа открыта входная дверь. Он яростно давит в себе беспокойную мысль.       Следующий участок. Тот же забор, те же аккуратно подстриженные кусты вдоль него. Окно слева снова слепит его бликами от солнца.       Не сбавляя шага, Гарри поворачивает голову, подозрительно вглядываясь в дома слева. Они одинаковые? Они совсем-совсем одинаковые?       Колесики чемодана дребезжат, стукаясь об асфальт. Это единственный звук в округе. Тисовая улица плавно заворачивает налево через шесть домов.       Гарри прошел как минимум десять, а улица все так же пряма.       Ни одной души вокруг. - Нет, нет, нет-нет-нет...       Шаг сбивается на бег, дома мелькают мимо все быстрее и быстрее, словно декорации.       Паника нарастает снежным комом. - О нет, нет-нет... - стонет Гарри и все-таки смотрит направо.       Дом номер четыре проносится мимо. Входная дверь открыта, приглашая в мрачное нутро.       Дом номер четыре проносится мимо. Дверь открыта.       Дом проносится мимо. Дверь открыта.       Задыхаясь, Гарри бросает чемодан и поворачивает назад. Он бежит что есть сил. Теперь дом номер четыре слева. Блики слепят его справа. Впереди него чемодан. Он оббегает его и несется дальше. Блики слепят справа. Впереди него чемодан. Впереди него чемодан. - ЧТО ТЕБЕ НУЖНО ОТ МЕНЯ? ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?!       Гарри запинается о чемодан и летит вниз прямо перед приоткрытой калиткой.       Он не может уйти от дома.       Кожа на руках содрана. В легких нет места. Гарри ничего не слышит, кроме бешеного стука сердца в ушах. Зажмурившись, он кусает губы. - Это неправда, это неправда, я сплю, - шепчет он.       Гарри открывает глаза. Асфальт под ним тот же. Свернутый чемодан валяется рядом.       Гарри поднимается на ноги. Помедлив, разворачивается лицом к дому.       Входная дверь открыта.       Гарри заходит внутрь. Дадли лежит на месте. Он останавливается, совершенно потерянный. - Дадли, что мне делать?       Дадли не отвечает.       Гарри поднимается на чердак. По пути он понимает, что плачет. Его это пугает.       Гарри сворачивается на скрипнувшей кушетке, вжимаясь лицом в подушку, как когда-то в детстве.       Дом молчит.

***

      Он исследует улицу на следующий день. Опрокинутый чемодан валяется на прежнем месте. Гарри его не трогает. Он проходит на задний двор. Здесь все по-прежнему. Двери террасы не поддаются, когда он пытается их открыть. Сквозь окна ничего не видно из-за плотной стены растений.       Гарри обходит двор по периметру. Забирается в гараж. Это единственное помещение в доме, которое выглядит неизменным, кроме отсутствия машины. Та куда-то пропала. Больше в гараже нечего делать.       Гарри выходит обратно на улицу. Смотрит на соседние дома, но те выглядят абсолютно так же, как и дом номер четыре. Гарри заглядывает за забор на чужой участок. Тот отличается. Тогда Гарри перелезает через забор. Когда он это делает, то обнаруживает, что вновь вернулся на задний двор дома номер четыре.       Гарри выходит на дорогу и направляется к дому напротив. Когда он распахивает входную дверь, то видит мертвого Дадли на полу и выцветшие обои в цветочек. Развернувшись, смотрит на дом напротив. Дверь туда закрыта.       Он вернулся к дому номер четыре.       Чертовщина.       Облазив улицу вдоль и поперек и убедившись, что не может продвинуться никуда дальше, Гарри возвращается в дом. Захлопнув за собой дверь, садится на ступеньке возле неподвижного Дадли и не двигается почти до самой темноты.       Он полностью опустошен. - Я всех убил, - говорит Гарри в густой тишине и вздрагивает от звука собственного голоса.       Абсолютное одиночество накрывает с головой.       Он всех убил. Он один в доме, из которого нет выхода.       Гарри возвращается в кладовую. Пытается поесть, но еда не лезет. Аппетита нет.       Тогда Гарри поднимается на чердак и лежит на кушетке трое суток в оцепенении. Он не помнит, спускался ли вниз хоть раз.       Дом молчит.       Однажды Гарри делает прерывистый вдох и моргает. Сползает с кушетки, на дрожащих ногах покидает чердак, запинаясь, семенит к лестнице, по ступенькам, к Дадли. Словно только сейчас осознав все произошедшее, Гарри щупает его разбитое лицо, холодное отвердевшее туловище. Влага застилает глаза. - О боже, - выдыхает он. - Что я наделал? Что же я наделал?..       Гарри рыдает до тех пор, пока силы не иссякают.       Затем он поднимается. Возвращается в гостиную.       Сломанная палочка лежит на месте.       Гарри поднимает скомканную открытку. Вялые буквы оживают и вновь приветливо выплывают перед ним.

"От сложного к простому. От мыслеформы к инстинкту. Что велит твой инстинкт, дорогой Гарри?"

      Инстинкт говорит Гарри - бей.

***

      Ненависть скручивается в нем ядовитой змеей.       Гарри вновь спит в гостиной. По ночам он не отрывает взгляда от камина.       Он помнит зеленые всполохи.       Он ощупывает каждый камешек внутри камина, но ничего не находит.       Тогда Гарри ждет.       Он не уходит далеко. По ночам огоньки взывают к нему или утешающе плавают рядом, и Гарри ловит их руками и давит, давит, давит в кулаке до тех пор, пока они не угасают.       Снисходительный подарок Тома - пара люмосов в ночи, огоньки которого всегда согревали Гарри крупицей надежды.       Гарри ненавидит Тома.       Больше волшебство ему неподвластно. Палочка сломана. Иногда Гарри чувствует, как что-то разрывает его от ненависти, клубится внутри, но ничего не меняется.       Ладонь зудит из-за отсутствия палочки. Иногда Гарри коротко проводит ногтями по местам, где раньше были шрамы от ожогов, оставленные искрами.       "Что будет, если мышцей долго не пользоваться? Она атрофируется".       У Гарри осталось два острых ножа. Один затупился и погнулся, остальные потерялись.       Он никогда не расстается с ними.       Гарри ждет, вглядываясь в камин. Он почти не отходит от него.       В его руке крепко стиснут нож. Еще один заткнут за пояс.       Сутками в голове пульсирует одна и та же мысль, то сводя его в бред, то помогая зацепиться за реальность.       "Он зайдет - я убью. Он зайдет - я убью".       Гарри ждет.       "Зайдет - убью".       Том так и не приходит.

***

      Том так и не приходит.       Гарри не понимает, сколько времени уже провел в доме - год? два? десять лет? сто?       Его тело двигается на автопилоте. Он почти ни о чем не думает. Не вспоминает про Дурслей.       "Я убью".       "Убью".       "Убью".       Однажды Гарри спускается по лестнице. Дадли лежит на том же месте. Дверь закрыта. Темнеет. Розы шевелятся на стенах. В руке зажат нож.       Гарри сворачивает направо, прочь от входной двери.       Дверь в чулан закрыта.       Гарри ее открывает.       Тьма внутри непроглядная.       Гарри сжимает нож.       Дом молчит.       Он шагает внутрь.