Мы боялись, что исчезнем

«десятью годами ранее» — Стой, подожди! Улизнув от сиделки, которая ушла за чаем, я в миг оказалась возле той самой таинственной лестницы, что вела в никуда. Тем самым «в никуда», я считала подъем со второго на третий этаж, где не было комнат и настенных ламп, лишь большие ободранные двери. Сюда я пробиралась каждый раз, как только терялась среди взрослой компании, состоявшей из бабушки Вивьен, старой сиделки Энджи, моей мамы и семейства Ноланов, которое приезжали к нам каждые выходные. Это было не столько привычкой, как потребностью увидеть их рыжего мальчишку, и немного подурачиться как со сверстником среди всей этой глуши. Жили мы возле Стаффордширского леса, в особняке моего деда, и как не странно, я всегда мечтала покинуть столь «роскошные» просторы Англии. Мне не нравилось тут абсолютно все, начиная от всегда запачканных ботинок и заканчивая вечной сыростью и дома, и в саду. Зимой умереть хотелось с особенным вдохновением, но вот летом сад настолько неожиданно менял свои цвета, что я снова и снова влюблялась в бесконечные ряды цветов и каштанов. Как и сейчас помню эти громадные портреты каких то людей в гостиной, в прихожей, на кухне, — везде, и наконец то им на смену приходит тайник в глуби сада, между зарослей и деревьями акаций. В этом месте я обитала почти целые дни. — Лайя, там темно! Ты же не станешь подниматься без свечи, вдруг лестница неисправна? — Я видела как бабушкин кот взбирался сюда по несколько раз, хотя дверь и заперта. Интересно, куда он пропадал? Возможно тут есть лазейка? — В любом случае твоя бабушка будет очень зла, когда узнает. — Откуда ей знать? Я улыбнулась самой очаровательной улыбкой из всех, дабы в который раз убедиться: Лео действительно влюблённый мальчишка, способен на все, ради малейшего внимания с моей стороны. Конечно же, я умилялась этим, и признаться, частенько использовала в своих целях, в принципе, как и сейчас. Убедившись, что нас только двое, я поспешила действовать, но сверху внезапно донеслось надрывное «мяу», и я сообразила, что все это время столь тайный разговор подслушивает бабушкин любимец. Удивительно, как только с его весом в полу нашего дома не образовалась дыра? Неуклюжий, растолстевший и вредный, способен напакостить даже любимой хозяйке. Я не возлюбила его с первой нашей встречи на одной из улиц города. Бабушка сразу пожалела исхудалого кота, и забрала домой, после чего это сотворение капостило всем тем, кому доставалось внимание от его новой хозяйки. Я частенько жалела, что вместо кота в поместье нет другого зверька, с которым было бы интересно поиграть, и по этому, как бы глупо это не звучало, преданным «зверьком» для меня был именно Лео. Он оказывался рядом с первой секунды моего пробуждения утром, и уходил только когда прислуга должна была переодевать меня ко сну, и так каждые выходные. Лео стал чем то вроде телохранителя, преданного и покорного, способного выполнить любые мои прихоти, обоготворяя при этом ещё больше. Я любила его рыжие кудряшки, зелёные глаза, что смотрели на мир осознанно и созрело, на меня же — по детски трепетно и безмятежно. И хоть мы были ещё детьми, уже тогда я чувствовала себя в полной защите. — Лайя! Я остановилась буквально на миг, увидев обеспокоенное лицо мальчика. Взобраться на верх, где темно, жутко и сыро — честно говоря, не лучшая затея, но как только возникло малейшее сомнение, с темноты показались кончики ух, и к моим ногам скатился кот. Он стряхнул с шерсти комки паутины и достойно удалился, взмахивая пыльным хвостом. «Сколько бедных мышек он успел съесть?» Наверное, много, если только они там, конечно, есть. В отличии от других девочек, я не боялась этих милых зверюшек, так что подобное не было для меня настолько ужасающим, кроме темноты, конечно. — Лео, давай поднимемся на верх! Я хотела поймать его руку, но он убрал ее в карман. — Лайя, бабушка запретила нам туда подниматься. — Почему? Разве ты не хочешь увидеть, что за этой дверью? Или ты боишься темноты? Так ведут себя маленькие. В ту минуту я напрочь забыла о чувстве стыда, и стала откровенно смеяться над ним. Однако, лицо мальчика оставалось вполне серьёзным: пухлые губы были поджаты, густые ресницы подрагивали с каждым вздохом. — Я так не думаю, но нам запретили туда взбираться. — Да брось! Ты просто боишься. Признай, ты боишься темноты. Лео молчал. Он не был склонен к спорам, доказывал скорее не словами, а действиями. Его храбрость восхищала меня, но позже я осознала, что все наказания он терпит именно из-за моих выходок, так как являлся старше и ответственнее. Сегодня он в очередной раз здорово отхлопочет, если послушает меня. Но как же хотелось узнать, что таится за дверью. — Лео, разве друзья бросают в беде? — Но с тобой же ничего не случилось! — Пока нет, но может, если ты не пойдёшь со мной. — Давай лучше поспешим в гостиную, к твоей маме. Она ещё за обедом говорила, что сегодня испекут пирог с яблоками. — Я хочу увидеть, что за дверью! — Но нам запретили туда подниматься. — До чего же вы скучны, мистер! Не ожидая ответа, а тем более действий, я вскочила на ноги и рванулась на верх. Интерес переборол страх, и преодолев лестницу я оказалась перед большими дверьми: зеленая краска была ободранна, ручка поржавела, но красивый узор в виде цветка сохранился. Сжав ручку потной от волнения рукой я оглянулась назад, ожидая встретиться взглядом с преданным зеленоглазым другом, но в этот раз рядом его не оказалось. «Ну и пусть одна, зато не трусливая, как некоторые.» Дверь со скрипом поддалась. Повеяло холодом, необъяснимым беспокойством. Перешагнув через порог, в ноздри ударил резкий запах издательской бумаги и краски, отчего сразу вспомнилась печатная контора моей матери, куда она брала меня с собой по понедельникам. Внутри было мрачно и холодно, увидеть что либо без света не удавалось, но вскоре я смогла различить старое потрепанное кресло, стоящее в углу и множество, то ли действительно нужных вещей, то ли мусора, который зачем то выбросили сюда. Не удивительно: во первых пыльные чердаки (место, в которое я забралась навивалось чердаком), созданы для хлама из старых ненужных вещей, которые жаль выбрасывать. Во вторых, моя бабушка страдает синдромом барахольщицы, что не даёт ей силы расстаться с кучей безделушек включая кусочки ткани, которых у нас и так полным полно. Чердак был маленьким: он едва уместил бы десяток людей, поскольку большинство свободного места занимали стулья, поросшие паутиной картины, мешки с луком, ящики, корзина с клубками нитей, столик без ножки, (но за то с зеркалом) и все дремало в пыли и мраке, пока горничная не придёт сюда с поручением набрать лука или взять слоик. — Жаль, что я не прихватила с собой лампу… Мысль о том, что может случиться, если меня спохватятся, беспокоила не меньше той, где же здесь окно, ведь согласитесь: в каждом чердаке должно быть пыльное окошко, сквозь которое проходит солнечный свет и становиться не так страшно. Интуиция подсказала идти к стене напротив, откуда исходило синие мерцание. С большим удивлением я убрала оттуда громадную потрёпанную картину, что закрывала отверстие. «Наверное, они заслонили окно, что бы не проростал лук». Натюрморт с изображением спелых яблок распадался в руках: картина была очень старая. Но яблоки изобразили слишком красиво: каждое словно налито соком и только сорвано к столу. Свет ударил в глаза, полотно упало к ногам. Я огляделась. Не так уж и тесно, теперь, здесь можно поместить всю мамину контору сидя. Маленькая луковица, которая оказалась возле моей туфельки, была спрятана в кармашек, как доказательство моего присутствия некоторым слишком привальным лицам, что наверняка уже съели свой яблочный пирог и ложатся спать. От внезапной мысли о мальчишке я стала нервно мять луковицу: сухие лепесточки исчезали в воздухе, где не вооружённым взглядом можно было развидеть столб пыли, что кружился по всей комнате. — Я принёс тебе кусочек, пока остальные играли в бридж. От неожиданности я подпрыгнула. Красивая серебряная тарелочка с павлинами по краям, протянута в полумраке дверей, привела меня в восторг э, но затем в испуг: этот сервиз я часто выпрашивала у бабушки, но мне не разрешали даже взглянуть, придерживая для гостей. Теперь на нем красовался кусок лакомства, предназначен именно мне, и лишь разглядев тарелку я сумела поднять глаза. Лео улыбался так, словно никакой ссоры ранее и не произошло. Я любила его великодушие, и сейчас с удовольствием поедала добычу, найденную Лео на кухне (в гостиной сразу бы заметили лишнюю порцию). — Так ты выяснила, куда прокрадывался Жюль? Я напрочь забыла о бабушкином коте, и сейчас моим вниманием пользовался лишь пирог и зелёные глаза моего верного соумышленника. — Нет, но даю слово, что вон за тем мешком есть отверстие, ведущее в стену, а оттуда на кухню. — Так ты знала об этом? К чему же было все это… — Помнишь, бабушка говорила, что нужно попросить маляра заштукатурить какую то стену, а то её кот пробирается на кухню и слизывает сливки? Так вот, только что я догадалась, что это за отверстие. Дабы убедиться в моей правоте, мальчишка убрал мешок. — Браво, мистер Холмс! Почему бы вам не заняться расследованием исчезновения милой серебряной тарелочки с павлинами? Я думаю все будут в восторге, особенно бабушка. — Очень смешно, Ватсон, можешь отнести её обратно. Клонило в сон. Я присела на один из ящиков, рассматривая находку: проржавелую облезлую заколку в виде пёрышка. Видимо, её уронили, проходя мимо комода. — Я же ничего никому не скажу, Лайя. Разве ты так плохо обо мне думаешь? Он долго наблюдал за подрагивающей паутиной в углу стены, и подув, окончательно её испортил. — Ты имеешь в виду..? — Блюдце, и то, что ты была здесь. — Думаешь, бабушка догадается? — Вряд ли мы сможем вернуть прежний вид этому чердачку. Твоя бабушка.. Унылая бабушка, унылый кот. Унылая мама. Не смотря на то, как сильно мы повздорили ранее, было хорошо снова ощущать себя в безопасности рядом с ним. Вряд ли когда-нибудь я смогу забыть это чувство. — Лео, я хотела сказать.. Юноша с интересом ковырял трещинку в запыленном полу, при этом старательно насвистывая знакомую песенку. Я мысленно подпевала ему, бережно держа в руках тарелочку, и совсем не замечая, как слова сами по себе слетали с языка: «За что барашек любит Мэри?» Глупая песенка, просто глупая. «За то, что Мэри ero любит» Догорает летний вечер. Он словно детство: медленно, но бесповоротно убегает прочь. «Зверька любого приручить любовью…» — Я хотела сказать.. Вот что. Я хотела извиниться. Он замирает, прерывая свист. Услышанное удивило его, ведь я никогда не извинялась за свои шалости. Но сегодня мне показалось особенным. Я будто бы просила прощения за всё: за то, что отвергала его, шутила и пользовалась, зная о том, как сильно он ко мне привязан. Я жестока, и если сейчас он не скажет ни слова, если просто улыбнётся, или попытается возразить, что никаких обид не было, я уйду. Или скажу уйти ему. Он ведь и сам скоро уйдёт, уедет, ведь ему уже пора. Ведь ничего не меняется. А что, если когда-нибудь нам всё-таки придётся расстаться? Смогу ли я его простить? Прощу ли я себя? Это была ужасная мысль, скорее странное предчувствие, ожесточающее мои слёзы, но я не смогла их сдержать. — Ты плачешь? Все отражается на его лице: улыбка гаснет, и я жалею, что расплакалась. Кончики пальцев неуверенно касается моей ладони, и я смотрю в его большие зелёные глаза, полны решимости и в то же время страха. — Не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Не плачь, ладно? Он заправляет прядь моих непослушных волос и улыбается, когда она снова выбивается из-за уха. Его улыбка способна изменить всё, забыть всё. — Хочешь, я поцелую тебя, как тот мушкетёр из маминого романа? — Не выдумывай, он принц. Не мушкетёр. — Ну и ладно. Хочешь? Я не уверенно киваю, пытаясь подавить в себе бурю ещё не известных мне эмоций. Он наклоняется, бережно охватываясь лицо своими тёплыми ладонями. Мягко погладив по щеке большим пальцем, неуверенно смотрит, словно не хочет этого делать, и я совсем не знаю, куда деть глаза. Он так близко, что перехватывает дыхание. Хочется убежать, спрятаться, забыть и в то же время почувствовать каково это, не слушая маминых сказок о принцах и путешественниках. Трепетно, будто боясь спугнуть, ласкает мокрый след от недавно скатившейся слёзы. Потом вдруг наклоняется, и нежно целует, наверняка ощущая соленый привкус. Чувство близости, которое я испытала, не сравнишь ни с какой фантазией. Это не похоже на ощущение летнего тепла, проникшего в кончики твоих пальцев после первой грозы; это не сравнишь с мучительным ожиданием то самой редкой бабочки небесного цвета, что выпорхнула из куста смородины и ты со всех ног и рук пытаешься поймать ее в баночку из-под специй. Помню ли я тот вечер? Помнит ли он?