Remember

      Затянутое безысходно темными тучами небо не переставало плакать уж который день; ледяные капли умоляюще бились в окно, а ветер раскидывал по улицам пожелтевшие листья – впрочем, уж лучше такая погода, чем отвратительные солнечные дни. По крайней мере, так думал Юджин. Кутаясь в теплые и прочно скрывающие не только кожу, но и глубокие шрамы на ней, одежды, он совсем не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Спрятавшись не только в бесформенную одежду, но ещё и заперевшись глубоко в себе, подросток перестал замечать вообще всё.       Видеть сына в таком состоянии было невыносимо больно. Кэтрин не знала, как до него достучаться, не знала что делать, она чувствовала себя парализованной, будто бы кто-то связал руки и перекрыл доступ к кислороду. Из-за того, что Юджин днями напролет сидел в комнате, её не покидало чувство тревоги и жуткий, давящий на нервы животный страх. Её будто бы ломало каждый раз, когда в ответ на стук или вопрос следовала тишина – это секундное молчание словно затягивалось на минуты и часы, заставляя сознание вырисовывать самые пугающие картины...       Таблетки не помогали. Головная боль стала частым гостем, тревога не позволяла уснуть и мешала нормально дышать, а страх натягивал нервы как струну. И с каждым новым разом натягивал всё сильнее, грозя в один день порвать их. Возможно, снотворное спасло бы от бессонницы и помогло бы спрятаться от этого кошмара хотя бы на парочку часов, но параноидальный страх, что пока она будет спать, случится что-то плохое и Юджину понадобиться помощь, а она не услышит, заставлял отказываться от такой роскоши, как сон. Поэтому она довольствовалась тем, что есть: неспокойная, часто прерывающаяся дрёма, а порою и вовсе её отсутствие.       Смотреть на себя было противно, – глядя в зеркало, Кэтрин видела лишь ни на что не способный кусок мяса; в пустых глазах отражалось бессилие, а под глазами темные мешки, такие яркие на побледневшей коже, и бесцветные губы сжаты в плоскую линию. Она почти не разлепляет их. Да и какой толк в пустых словах? Они не повернут время вспять и не исправят случившегося. Не накажут виновника..       Находиться рядом с Тимом тоже оказалось тяжело: женщину переполняло множество противоречивых и смешанных чувств, стоило его увидеть, а нахождение с ним в одной комнате порою становилось невыносимым, – в лучшем случае они просто расходились по разным комнатам, в худшем же начинали цепляться друг к другу, придираться к словам и говорить всё, что друг о друге думают. Разумеется, это никак не помогало, а делало лишь хуже. И больше всего от этого страдал сам Юджин. Но если начиналась перепалка, то остановить оскорбления и гадости уже было невозможно, – они выливали друг на друга всю свою усталость, боль и злость до тех пор, пока хотя бы один не выбьется из сил. И по этой причине они избегали друг друга как могли: Тим задерживался на работе, Кэтрин спала в гостиной и, просыпаясь ни свет ни заря, раньше всех выходила из дома. Если же встречи было не избежать, они старались сдерживать свои желания причинить друг другу боль. Но нервы сдавали в самый неподходящий момент, из-за чего Юджин часто становился зрителем их ссор.       Ближе к переезду Кэтрин всё же удалось взять себя в руки. Каждый раз борясь с пожирающим мозг страхом, она принимала снотворное, чтобы наконец начать высыпаться; понимая, что дальше так продолжаться не может, она взвалила на свои плечи огромную ответственность, даже толком и не восстановившись. Поэтому её с мужем стычки продолжались, но уже не были такими громкими и остановиться было проще.       — Тим, приди, наконец, в себя! — едва ли не шипит женщина, застав супруга на кухне с бутылкой спиртного. — Неужели хочешь, чтобы Юджин увидел тебя таким? — схватив мужа за грудки, чуть приподнимает и пытается заставить его смотреть на нее. — Я ведь одна не справлюсь!       — А какая.. — заплетающимся языком лепечет мужчина, смотря куда-то мимо жены. — ...какая разница, Кэт..? — будто бы не замечая немого шока в серых глазах, он продолжает: — Всё равно, всё равно он сидит в своей комнате... Да он и так много чего вид       Тишину разрезает хлесткая пощёчина, от которой голова мужчины мотнулась в сторону, а на щеке остался красный след; свалившись на стол тяжёлым грузом, Тим опрокидывает бутылку и её содержимое мгновенно выливается на стол. Мужчина даже и понять ничего не успел, как Кэтрин, с презрением и жалостью на него глядя, начинает говорить:       — Ты что, совсем, блять, не видишь, во что превратился наш сын, да?! — под конец женщина срывается на крик, но очень быстро берет себя в руки и уже тише продолжает. — Ты хочешь, чтобы ему стало ещё хуже? Хочешь добить его своими выходками? — дыхание учащается и она сжимает руки в кулаки, с трудом удерживаясь от ещё одного удара. — Ты вообще видел его руки? Они изрезаны, ты понимаешь!? — замолкает, чтобы отдышаться и успокоиться. Выровняв дыхание и выпрямившись, смотрит на мужчину сверху вниз и пугающе спокойным голосом произносит: — Либо ты берешься за ум, либо остаешься здесь и продолжаешь топить себя в алкоголе. Задумайся об этом хотя бы ради сына.       Не став дожидаться, когда супруг оклемается, Кэтрин покидает кухню и краем глаза замечает, как кто-то мгновенно скрывается за дверью. Женщина поворачивает голову влево и смотрит на комнату в конце коридора. На комнату Юджина. Сердце болезненно сжимается от осознания, что сын все слышал, и она уже хочет броситься за ним, но не успевает сделать и шага, как мгновенно одергивает себя: Ну и что ты собираешься делать? Попробуешь поговорить и как-то объяснить увиденное? Что ты сделаешь? Ни прикоснуться ни докричаться сквозь стену между ними. Ты бесполезна.       «В таком состоянии я ничего не могу сделать. – понимает Кэтрин и направляется в ванную. – Мне необходимо успокоиться.»       На следующий день женщина ожидала увидеть все ещё спящего за столом непутёвого мужа и так и не убранное пролитое спиртное, но к своему большому удивлению не обнаружила ни того ни другого: стол и пол насухо вытерли, бутылку убрали и самого Тима нигде в квартире не оказалось. Подобное могло означать лишь одно – супруг решил прислушаться к ней и приложить все возможные усилия ради Юджина. Это пониманию словно скинуло один из тяжелейших камней, что завалили её избитую душу. Кэтрин не ожидала от мужа резких изменений и не требовала многого, а надеялась хотя бы на поддержку. Измученно улыбнувшись, женщина присаживается за стол и прячет лицо в ладонях.

***

      Разобравшись с самым важным, они переехали при первой же возможности, – оставаться в этом городке больше нельзя, ведь состояние Юджина ухудшалось на глазах. Сам подросток ничего по этому поводу не сказал, лишь молча собрал вещи и равнодушно сел в машину. Тим и Кэтрин надеялись, что смогут изменить жизнь в лучшую сторону и помочь сыну; Кэтрин ещё до приезда в новый город довольно быстро отыскала подходящего специалиста и обо всём с ним договорилась. Она понимала, что, по хорошему, необходимо сначала обсудить подобное решение с Юджином, но понадеялась на опыт психолога. Разумеется, ни один самый лучший в своем деле специалист не сможет помочь пациенту, если у того нет желания и стремления к выздоровлению, но надежда ещё теплилась и продолжала жить. Пока не разбилась о жестокую реальность, разумеется.       Но стоит ли говорить, что это было сделано больше для успокоения собственной совести? Чтобы потом не было стыдно смотреть на себя и не терзаться мыслями "ты ничего для него не сделала, ты никчемная мать". Конечно, даже после успешных поисков нужного специалиста её душа не нашла покоя и продолжила метаться в сомнениях и тревогах, продолжала обрастать чувством вины, как виноградной лозой. А после встречи с реальностью и подавно.       Переезд не увенчался успехом. Да, в первые недели ещё можно было бросать сухие фразы о том, что в начале всегда непросто и это только первые дни, всё ещё наладится, но не спустя месяц, когда свалившиеся на них в том городке проблемы всё продолжали цепляться мертвой хваткой. Походы к психотерапевту оказались бессмысленным и бесплодным решением, и что самое безжалостное, – это ведь было понятно с самого начала: Юджин, толком не отошедший от произошедшего, был просто не готов выходить на контакт. Не готов вылезать из своего хрупкого укрытия и уж тем более говорить на столь болезненную тему, когда даже месяца не прошло. Чувствуя тяжесть и дискомфорт от подобных сеансов, он вскоре начал их пропускать, бесцельно блуждая в парке неподалеку.       — Если он продолжит избегать меня, мы ни к чему не придём. — говорит при личной встрече женщина, с сочувствием глядя на Кэтрин. — Боюсь, сейчас я не смогу ему помочь.       — Ничего.. Вы не виноваты. Наверное, мы обратились слишком рано. — коснувшись своего плеча, говорит Кэтрин. — Возможно, ему просто нужно время.       Вернувшись домой, она сообщает Юджину, что больше никаких сеансов не будет. Разумеется, если он захочет, то ему нужно просто сказать об этом. Подросток на это только сдержанно кивнул, с облегчением принимая такую новость, а на вопрос о том, как обстоят дела в школе, юноша неохотно отвечает "как обычно". На подобное Кэтрин не находит слов и, прежде чем покинуть комнату сына, бросает полный боли взгляд на скрытые длинными рукавами руки ребенка.       В школе дела обстояли не лучше: разумеется, поначалу Тим и Кэтрин думали, что хотя бы со школой проблем не будет, ведь всё было нормально. По словам Юджина. И все те синяки, которые Кэтрин замечала лишь по чистой случайности, появлялись из-за неуклюжести или же неосторожности сына и его одноклассников. Опять-таки, по словам Юджина. И то ли из-за усталости то ли из-за нежелания разбираться с новой назревающей проблемой, ни Тим ни Кэтрин не обращали на эти отметины должного внимания. Лишь кивали, говорили "понятно" и забывали уже через минуту, слепо веря ребенку. И довольно скоро пожалели об этом.       Как оказалось, за всеми короткими и сдержанными "всё нормально" скрывались боль от синяков и ран и страх перед одноклассниками. Первые недели две всё действительно было нормально, но вскоре в ход пошли злые шутки и издёвки: ребята прятали и портили вещи Юджина, отбирали и делили их между собой; все эти синяки появились не из-за неосторожности, а намеренной подножки или сильного толчка. И обо всех этих "цветочках" Юджин старательно молчал, неловко маскируя полученные раны и избегая общения. Но когда дело дошло до рукоприкладства, скрывать всё это стало трудно, а в один из дней просто невозможно: избитый, в порванной рубашке и расстегнутой кофте, сломанных очках, стекающей из носа кровью и крупными слезами, он ввалился в квартиру и, не найдя сил закрыть её, разрыдался в голос, чем привлек (и не на шутку напугал) возившуюся на кухне мать.       Перепуганная Кэтрин пулей вылетела в прихожую и застыла на месте от увиденного; первые минуты она лишь смотрела на содрогающегося в рыданиях и боли сына, и не знала, что делать. Когда же женщина присела перед ним и попыталась осторожно дотронуться до его плеча, Юджин дернулся в сторону:       — Не трогай меня! — измученным, срывающимся на крик голосом начал умолять мальчишка, как в бреду повторяя одну и ту же фразу: — Пожалуйста, не трогай меня.. только не трогай меня...       Юджин едва ли не бился в истерике, задыхаясь в слезах и, кажется, всё ещё чувствуя на себе эти сильные руки одноклассников и их безжалостные удары. Всё ещё переживая этот болезненный момент. Кэтрин, глядя на весь этот ужас, была готова и сама поддаться панике и заплакать от душившего ее бессилия. Не имея возможности даже прикоснуться к сыну, она не знала, как помочь ему и забрать всю ту боль, что только копится в нем и душит, не получая выхода.       В тот вечер Кэтрин с трудом удалось успокоить и разговорить сына, не прибегая к давлению, угрозам и крикам. Залечить раны он так и не дался, взвалив это дело в свои дрожащие руки, – женщине оставалось только контролировать этот процесс. Тим вернулся когда мальчишка уже сидел в своей комнате; услышав о том, что произошло, мужчина уже хотел поговорить с сыном, но Кэтрин не позволила. Юджину необходим отдых и вновь тревожить его расспросами не лучшая идея.       Ну неужели для того, чтобы обратить на сына внимание должно было произойти это?       Чувство вины давило сильнее обычного; оно с остервенением сжимало горло и царапало сознание болезненными мыслями, оставляло горький привкус во рту. Бесполезные соленые слёзы ручейками стекали по бледным женским щекам, а голова раскалывалась от множества тяжёлых мыслей. Хотелось выть и рвать волосы от мерзкого осознания того, что она вновь оказалась бесполезной, вновь не смогла помочь сыну и едва ли не своими руками довела его до такого состояния. Она довела их всех. Плохо было и до этого дня, но то, что случилось сегодня – стало последней каплей.       Неправильно, всё неправильно. Она всё делает неправильно.       Она вновь ничего не смогла сделать. Она опять ничего не может.       — Тим, нет. — хриплым голосом говорит женщина, глядя на собирающегося куда-то мужа. Точнее, собирающегося за алкоголем мужа. Поймав его уставший недовольный взгляд, она чувствует раздражение, которое только-только начало просыпаться. — Ты же завязал с этим. — сквозь сжатые зубы цедит Кэтрин, пытаясь успокоить злость и негодования. Ещё ссоры для полноты картины им не хватало. — Ради Юджина. — лицо смягчается и уже кажется просто измученным и измотанным, ни намека на злобу. Следующие слова она произносит едва ли не плача: — Пожалуйста. Ради него. Я ведь одна не смогу...       Брови мужчины приподнимаются и от его недовольства не остаётся ничего. Повесив куртку обратно, Тим подходит к супруге и без лишних слов обнимает ее, утыкается в светлые волосы. Они простояли так несколько минут, после чего Тим, выпив снотворного, ушел спать, а Кэтрин провела всю ночь на кухне, не смыкая глаз.       На следующий день Юджин не пошел в школу, на что родители понимающе согласились; Кэтрин же решила наведаться туда, чтобы хорошенько поговорить с учителями и родителями тех самых малолетних бандитов. Только этот разговор помог не на долго – через неделю ребята вновь начали цепляться к Юджину, и пусть до рукоприкладства не доходило, на самочувствии парнишки это так или иначе сказывалось, когда сами хулиганы ничего, кроме выговора не получали. Кэтрин уже сбилась со счета, – сколько раз она уже звонила учителям? А сколько родителям самих ребят? И каждый раз оказывалась виновата, каждый раз в её сына летели обвинения и оскорбления. Она устала выслушивать это.       "Простите, конечно, но это Ваш сын виноват"       "Ваш ребенок спровоцировал драку"       "Нужно было лучше воспитывать. Нечего теперь на нас кидаться, с сыном разговаривайте."       Подобное просто не укладывалось в голове, но что стало для Тима и Кэтрин полной неожиданностью, так это поведение учителей – им будто бы было всё равно на то, что творится перед их глазами; они игнорировали просьбы и жалобы, поощряли издевательства своим безразличием и никогда не несли ответственность за свое бездействие. Их неприкосновенность и "невиновность" лишали дара речи и выводили из себя. На любые жалобы говорили терпеть или уходить, если что-то не устраивает, или же требовали доказательств. Но как только эти самые доказательства им предоставляли, они твердили что ничего не могут с этим сделать. Беспомощно разводили руками и захлопывали перед носом дверь.       Кэтрин ощущала, как чувство вины росло и поглощало её, как бессилие заставляло сильнее сжимать кулаки, а хроническая усталость всё чаще вынуждала запираться в себе. Злость и боль находили выход в ссорах с мужем и помогали по полной выкладываться на работе, чтобы окончательно не сойти с ума. Сон приходил лишь с приемом таблеток и Кэтрин часто с внутренним ужасом мысленно подшучивала, что совсем разучилась самостоятельно засыпать.       — Тебе не кажется, что это нам нужен специалист? — как-то тоже "в шутку" спрашивает Тим, сидя на кухне. Пустым взглядом разглядывая салат, ковырялся в нём вилкой. — Пойми меня правильно, но как мы поможем нашему сыну, если и сами уже в ней нуждаемся?       Женщина лишь тихо усмехается и лицо ее кривит горькая гримаса. Кэтрин тоже не торопится есть, только и делает, что пьет воду. Есть не хочется, но это необходимо, чтобы не сдохнуть. Где-то за стенкой слышится очередная ссора какой-то супружеской пары: крики жены, оскорбления и грубости мужа, разбивается посуда... Разбившийся по другую сторону стакан выводит Кэтрин из мыслей и она смотрит в сторону супруга.       — Да, ты прав. Нам тоже нужна помощь. — ее голос бесцветен и пуст. Медленно и монотонно, он неохотно бьётся о воздух, после чего мгновенно тает. — Но не думаю, что мы можем сейчас себе это позволить... Я подумаю. Надо же как-то существовать дальше. — и вновь смешок. Наверное, она бы даже засмеялась, если бы не чувствовала себя паршиво. Встав со стула, берет тарелку с едой и, прежде чем выйти из-за стола, тихо напоминает: — Не забудь выпить таблетки.       Кэтрин не помнит (а, может, и не знает), когда Юджин потерял память. Частично потерял, если быть точным. Он не помнил ни того, что произошло, ни того, где жил и с кем общался. Словно кто-то вырезал из памяти сына тот фрагмент жизни до переезда и оставил лишь то, что есть сейчас: большой и шумный город, тонкие стены квартиры, кошмарная школа и вечно напряжённые родители. Проконсультировавшись со знакомым психологом, женщина узнала, что такое может произойти из-за травмирующего события, от которого психика пытается защититься, и, чтобы хоть как-то от этого отгородиться, она вытесняет случившееся в самые темные уголки сознания, добраться до которых непросто, но вполне возможно.       Ни Тим ни Кэтрин не понимали, как на такое реагировать и стоит ли что-то делать, поэтому решили лишний раз не тревожить сына и ни в коем случае не говорить о том, что было "до". Есть только "после", только "сейчас". Никаких воспоминаний и разговоров о болезненном событии. Пусть думает, что всегда жил здесь и единственной серьёзной проблемой являются одноклассники и учителя.       А тяжёлые дни только начинались и даже не думали заканчиваться...