Аферисты

      В комнате ещё оставался запах нарезанных с вечера фруктов и свежих цветов, которые с тщательной периодичностью сменялись не реже трёх раз в неделю стараниями Леды — милой возрастной женщины из клининг-агентства, в чьих чудесных руках до сих пор держались чистота и опрятность всей квартиры. Поначалу такая традиция была непривычна: нельзя сказать, что аккуратность или тщательность в генеральной уборке являются моими сильными сторонами, тем не менее до самого появления на Занкифе мне не приходилось сбрасывать эту ответственность на чужие плечи. Месяц в Сиднее не в счёт.       Однако все великолепные аргументы о том, что я и сама прекрасно справлюсь и вообще это неловко, совестно и как-то не по-человечески, были решены единственной тирадой от Нильсена:       — Если некуда деть энергию, скажи об этом прямо и оставь задачу на меня. Уверен, что костюму горничной можно найти и лучшее применение.       На этом, как и на том, что покраснела я до шеи, а желание утопить придурка в Ионическом море возросло до предела, разговор закончился.       Сейчас же воспоминание навевает лёгкую улыбку, а за ней тёплое приятное чувство смущения, поднимающееся от живота, словно мне всё ещё семнадцать лет, и я только что впервые в жизни с кем-то поцеловалась под вечерним небом школьного двора. Оглядываюсь на мирный сон Александра, чья спина почти полностью виднеется из-под широкого белого одеяла. Руки мужчины слегка напряжены, как и изредка подрагивающие веки, однако дыхание ровное, спокойное.       Во сколько же ты лёг спать, придурок?       Последнее, что я помню о вчерашнем вечере, как идиотская страница чёртового сайта никак не собиралась принимать вёрстку, а заголовки то получались не того цвета, то выходили кодом, вместо того чтобы отображать название вкладок. И я трижды проклинала свой длинный язык за то, что сболтнула Александру, как за время учёбы в университете научилась создавать визуал для сайтов.       И помню, как расплывающийся экран терялся перед глазами, как звуки из телевизора, где для фона крутилось какое-то местное шоу, становились слишком тихими и мягкими, заставляя веки тяжелеть, и где-то там, со стороны кухни ещё пробивался голос Нильсена, проводящего созвон с заказчиком из другого полушария земли… и было так уютно…       Отгоняю прочь желание протянуть ладонь, взъерошить чёлку Алекса, приходя к выводу, что не хочу пока будить этого идиота. Вместо этого высоко поднимаю обе руки и с удовольствием потягиваюсь. Чувствую себя и вправду намного бодрее и свежее. К слову, за всю последнюю неделю сразу.       Вспомнить бы, когда последний раз так хорошо высыпалась.       Покидаю кровать и медленно подхожу к окну, не отодвигая, но мельком выглядывая за плотные бежевые шторы. По ту сторону мира вовсю рисовалась пасмурная и безрадостная картина: низкие тучи склонились к морю настолько близко, что сероватая линия тумана слила воедино рубеж, отделяющий темно-синюю бездну от небосклона. Морские владения выглядели высокими и бесконечными, пугающе-тёмными, но в то же время… абсолютно безмятежными, что совершенно несвойственно для дождливого дня.       Отличная погода для Рождества.       Это не ирония. Погода действительно отличная. Совсем как когда-то давно в далёком Портсмуте, когда мы с Евой весь праздничный вечер провели на крыше дома, скрываясь от нестабильного поведения дяди Остина. Она притащила откуда-то бутылку портвейна, и мы выпили её всю, до последней капли, в то время как на разложенном красно-зеленом пледе догорала ароматная свеча с запахом хвои, а в желудках находили последнее пристанище шоколадные кексы. В тот день, пока двоящиеся звезды падали с неба, мне казалось, что мир огромен, возможно слишком огромен… но так чертовски прекрасен.       Потерявшись во времени, я не сразу понимаю, почему спине становится жарко, но когда чьи-то широкие и тёплые ладони нагло забрались под футболку, все мысли о Рождестве, море и Занкифе пропадают, оставляя на лице довольную улыбку.       Хотя и она пропадает довольно быстро, стоит придурку подать голос:       — Крошка енот, оставь гардины в покое, в этом доме они выполняют важную миссию.       Резко разворачиваюсь, бесповоротно позабыв, что в ладони моей ещё удерживается кусок ткани. Тонкий карниз слабо трещит, предупреждая, что он не вечен. Выпускаю штору из руки и прячу ладонь за спину, пока сонная ухмылка Нильсена становится все более и более издевательской.       — Всегда знала, что ты кровопийца и прячешься от солнечного света!       Какая детская глупость, беспричинная и непонятная взбалмошность, во время которой минуты останавливаются, секунды застывают, а мы всё смотрим и смотрим друг на друга. Смотрим, не отрываясь.       — Другую миссию, — он легонько касается моей щеки, и всё внутри переворачивается от скрытого желания закрыть глаза и податься вперёд. — Если, конечно, засветить некоторые детали для соседей не входит в число твоих планов.       За плечами больше полутора лет со дня знакомства, из которых мне раз сто хотелось заявить этому человеку, как сильно я хочу его убить, больше пятидесяти раз послать к чёртовой матери, два раза забыть о его существовании и сейчас… в самый неподходящий для этого момент, в совершенно обычное хмурое, пусть и праздничное утро, именно в эту секунду, когда его ладонь на щеке, а в душе наконец-то спокойно и понятно… Именно сейчас меня переполняет это придурошное раздирающее осознание. Осознание, тех самых слов, которые я в кои-то веки готова сказать:       — Ты самый большой идиот из всех, кого я когда-либо встречала!       Александр заходится хрипловатым смехом, а в следующее мгновенье земля в буквальном смысле пропадает из-под моих ног, из-за чего из груди вырывается громкий и несдержанный вскрик, потому что придурок без всякого должного предупреждения резко поднимает меня на руках.       — С ума сошёл?! Нильсен! Пусти меня, пусти немедленно!       Слабо ударяю его в плечо, но мерзавец не реагирует, наоборот, уходит в крутой поворот, заставляя мир кружиться и пропадать из поля зрения, в то время как в моей душе единовременно взрываются чистый гнев и… счастье. Последнее настолько огромное, что, кажется, я попросту неспособна вместить его полностью.       — Как скажешь, маленькая Харрис, — слышу плутоватый тон и не сразу понимаю, что он задумал, но всё встаёт на свои места, когда тело буквально роняют на мягкие и уже прохладные подушки, а довольная рожа идиота нависает сверху, в то время как его руки опираются по обе стороны от моей головы.       — И что это было? — спрашиваю, а сама не могу оторваться от ровного загара на широких плечах. Хочется протянуть ладонь и коснуться торса мужчины, провести ниже, дальше, к лини живота, а затем остановиться в самый последний момент, чтобы услышать тихий и грубоватый рваный выдох, подтверждающий, что я заигралась.       Александр опережает меня. Он наклоняется ближе, так, что дыхание согревает и без того испытанную диким пульсом кожу шеи, после чего спускается вниз, заставляя прочувствовать тепло через тонкий трикотаж футболки. Сминаю ткань простыни и выгибаюсь, понимая, что совершенно не хочу останавливать момент.       — Я скучал… — тихо шепчет, проводя по талии сначала подушечками пальцев, а затем всей ладонью, но уже так, словно я вот-вот исчезну, и единственное, что останется на память — последнее прикосновение.       — Мы вчера весь день проторчали в квартире, работая над твоим новым проектом, если не забыл, — посмеиваюсь, пытаясь тем самым отвлечься и не пропасть с головой в желании большего.       Собственные ладони сжимаются сильнее, особенно когда Александр приподнимается и слишком уж серьезно смотрит на меня. В его глазах что-то неуловимое, но такое, отчего сердце останавливается, а затем с бешеной скоростью набирает марафонский темп.       — Мне тебя мало, Агата.       От каждого слова ударяет в висках, а голову кружит крепче и крепче.       — Твоего голоса...       Касается ладонью подбородка.       — Взгляда...       Слабо очерчивает скулы.       — И самого дрянного в мире характера…       От каверзной улыбки, которую мужчина добавил к последнему высказыванию, во мне в одну секунду перевернулся целый космос. Рассыпался на мелкие осколки, заполняя сердце и разум чем-то пьянящим, волнующим, чем-то, что я никогда не смогу объяснить.       — Теперь вам придется терпеть его целую вечность, мистер Нильсен, — коварно поднимаю брови, в то время как, в противовес внешней невозмутимости, в душе поднимается несовместимый с жизнью ураган.       Александр качает головой и опускается к моим губам, близко, очень близко, слишком близко… Отнимая не принадлежащий ему по праву воздух. И не только его.       — Уверен, что её не хватит.       Он не вернул мне кислород. Он забрал его до последней капли. В требовательном и безгранично-коротком для вечности прикосновении губ, пока сама я, забравшись ладонью в пряди чужих волос, теряю последнюю опору и падаю, падаю… пока не пропадаю совсем…       Съезжаю немного вниз, отчего футболка задирается и наконец-то перестает мешать хотя бы отчасти. Руки Александра медленно оглаживают талию, поднимаются выше и совсем слабо сминают тонкую кожу. Льну, как глупая кошка, когда тепло доходит до основания груди, и закрываю глаза, позволяя себе наслаждаться, теряться, растворяться в осязании.       — Сними её, — сбивчиво требую, пока голос совсем не пропал, — Алекс, сними эту чёртову футболку!       Целенаправленно впиваюсь в него ногтями, но не могу противиться и откровенно кайфую, пока он не менее умышленно оставляет ощутимые отметины на шее. Мне недостаточно. Мне нужно больше.       — Малышка Харрис решила взять сегодня руководство? — хитро интересуется Нильсен.       Хватаюсь за последние крохи самоконтроля и изящно, но вместе с тем мощно ударяю в мужской торс коленом, чтобы затем, воспользовавшись секундным замешательством, опрокинуть негодяя на кровать и поменять наше положение местами.       — Есть возражения? — специально нежно разминаю напряженные участки шеи и плеч, с отдельным удовольствием наблюдая, как Александр силится сохранить самообладание.       Ликовать, однако, было рано. Придурок приподнимается и крепко прижимает мое тело к себе, настолько, что из груди выбивается резкий выдох.       — Только одно, — ловкие пальцы пробираются за край белья и сжимают бёдра, — чёртова футболка остаётся.       Приближаюсь к его лицу, почти касаясь губ. От кожи Александра ещё отдает приятным запахом вечернего геля для душа, ароматом парфюма, сохранившимся от подушек, и… чем-то ещё…       — Ты опять вчера трогал мой шампунь?! — приз за самые романтичные фразы мне не светит, но и фиг с ним.       — Надеялся, что твоё чутье сработает, и ты придёшь его отвоёвывать, — открыто насмехается.       — Нильсен, ты… У меня нет слов!       Александр притягивает меня и того ближе, оглаживает поясницу и выступающую со спины линию рёбер. Его дыхание осторожное и, судя по заметной реакции снизу, он в куда худшем положении, чем я сама. А может и нет.       — Считаешь, они сейчас нужны?       Аргументы закончились.       У меня ещё будет время его убить…       Невесомо хватаю мужчину за подбородок обеими ладонями и первая начинаю поцелуй. Долгий, аккуратный, поверхностный…. Открыто дразнящий.       Он шумно втягивает воздух и подаётся вперед, ещё и ещё, так, что я представить не могу, каким чудом мы до сих пор держимся в этом положении. Грубо крадет инициативу и жадно сминает губы, крепко держит талию в горячих пальцах.       Настойчиво надавливаю бёдрами, тихо ёрзаю, не в силах мириться с возбуждением. Александр отрывается от меня и прикрывает глаза, проводит кончиком языка по нижней губе, а затем заметно прикусывает её. Ему нравится.       Осознание, что мои действия лишают мужчину контроля, бьет в голове лестным ликованием. Цепляю верёвку его домашних штанов и неспешно тяну на себя, продолжая степенно испытывать чужое терпение. Из уст Нильсена выходит звук, похожий на сдерживаемое шипение, когда моя ладонь опускается ниже, дотрагиваясь до горячей плоти через ткань нижнего белья. Кажется, что он даже слегка дёрнулся, вероятно, сражаясь с собой.       Понимаю, что и я уже совсем готова, внизу тяжелеет, дыхание учащается. Ощущение пустоты мучает, доводит до несвойственных и бесстыдных мыслей, бороться с которыми не получается совершенно. Мне действительно нравится эта мнимая власть. Мнимая потому, что я прекрасно знаю: негодяй Нильсен всего-навсего хочет узнать, как далеко я готова зайти.       Позволяю себе коварную улыбку, когда сталкиваюсь с ним взглядом, в то время как ладонь продолжает степенные и поверхностные поглаживания. Александр смотрит прямо на меня, как будто спокойно, но наши тела по-прежнему рядом, так что я чувствую его сердцебиение, неровное дыхание, чувствую, как сжимаются его руки на моих бедрах, а сам мужчина в конце концов нетерпеливо и резко прижимается сам, коротко расслабляется и вновь подается, имитируя недоступную из-за идиотской одежды близость.       Мимолётное удовольствие отступает, едва появившись, что вызывает разочарованный шик, который я так и не смогла удержать в себе, и заметив который, Александр победно усмехается.       Ненавижу его за это!       Дальнейшая игра бессмысленна. Я уже проиграла.       — Алекс… — расслабляюсь и тихо шепчу, пользуясь смирением, словно последним козырем, припрятанным в рукаве. — Пожалуйста…       — Что именно?       В другое время хитрость в его голосе вывела бы меня из себя, но сейчас всё безразлично. Я хочу, чтобы он сделал это. Так, как может только он.       — Пожалуйста, — повторяю и добавляю совсем настойчиво, — не будь таким говнюком!       — Всегда обожал твою способность ясно выражаться, котёнок.       На этом спор окончен. Приподнявшись ещё, чтобы наше положение стало более устойчивым, Нильсен без дополнительных совершенно лишних предисловий забирает хвалёное первенство и грубым движением подталкивает одно бедро, заставляя развести ноги шире. Послушно хватаю его за шею обеими руками и запрокидываю голову, наблюдая, как ещё недавно светлый потолок становится тёмным в моих глазах, когда Александр резко и без предупреждения входит в меня.       Боже помилуй!       Вжимаюсь всем телом, надеясь, что получится прочувствовать его глубже и сильнее. Напряжение ударяет в кончики пальцев и терзает лёгкие, не позволяя дышать.       И пусть я редко такое говорю, сегодня стыдливость катится ко всем чертям:       — Да, — громко выдыхаю, — Господи…       Я тоже представить не могла, насколько успела соскучиться по нему. По этой бесцеремонности, показательной циничности, по желанию всегда и во всём брать грёбанное первенство. По возможности просто расслабиться и позволить ему делать всё, что вздумается. По стремлению целиком и полностью довериться ему…       Забив на правила, если таковые существуют, мы единовременно ускоряемся. Наплевать на темп, наплевать на то, что потом останутся синяки, что в рёбрах болит от нехватки кислорода, наплевать, на всё. В нас дикая жадность, желание, мимолётное расслабление, а за ним потребность прочувствовать друг друга ещё и ещё…       Забывшись, Александр сжимает мои волосы и тянет их вниз, приникает к шее, втягивая жаркий воздух.       Хочу сильнее.       Может, я чокнутая и не от мира сего, но я действительно обожаю, когда он так делает.       — Ещё! — требую и изгибаюсь волной. — Пожалуйста, Алекс.       Волосы сжимают жёстче, и я вот-вот готова потерять сознание от чувства страсти и заполненности, от того как властно он держит меня, как беспощадно демонстрирует, что вот-вот и сам потеряет связь с внешним миром.       Оргазм, такой близкий и желанный, почти даёт о себе знать, однако напряжение заставляет меня слегка сбавить обороты, и я боюсь, что сейчас потеряю, упущу вот уже едва ухваченную нить.       Нет, нет, нет. Не сейчас! Ну же!       Но в следующий момент я слышу низкое, пробирающее до самых лёгких звучание его голоса:       — Агата…       Александр тянет меня на себя и двигается резче. В глазах темнеет повторно. Свожу ноги на его бёдрах и издаю до невозможности пошлый протяжный стон, чувствуя, как дрожь сжимает всё существо мощной давящей хваткой, заставляя тело дёрнуться и остановиться, перед тем как расслабление вновь позволит жить. Падаю головой на мужское плечо и умиротворённо вытягиваю руки вперед, почти обнимая его.       Приятное бессилие заполняет изнутри, и остаётся только медленно собирать мир по рассыпавшимся пазлам. Окончательно силы приходят много позже, в тот момент когда мы оба молчим, лёжа на смятой остывающей постели.       Подбираю одну из подушек и удобно устраиваюсь на ней, любуясь его взглядом. Тянусь, чтобы невесомо провести костяшками пальцев по щеке. Мне всё еще удивительно, что мы можем вот так просто смотреть друг на друга, что нет никакой внешней угрозы, нет преследований и никаких судебных процессов против этого идиота.       Четыре месяца, проведённые на острове вдвоём, пролетели быстро, слишком быстро, поэтому сейчас, просыпаясь каждое утро, я по прежней привычке первым делом ищу в поле зрения Нильсеновскую спину, боясь, что всё это был дикий мираж, и он вот-вот пропадёт.       — Не жалеешь, что решила остаться здесь на Рождество?       Вопрос, заданный от Александра, удивляет меня. Приподнимаюсь на подушке и недоуменно свожу брови, надеясь уточнить, что именно он хотел этим сказать.       — Я про переезд в Швецию, — поясняет тот.       Опускаюсь обратно и задумчиво изучаю пальцами его плечо. Сейчас, получив долгожданное расслабление, кажется, что я вообще уже ни о чём не способна думать, но наш недавний разговор помню.       В прошлом году мы действительно планировали расстаться с солнечным Занкифом и переехать туда, где связей у Александра намного больше. Арест Кристофера Кадогана навёл много шумихи в своё время, особенно среди сторонников этой семейки, так что наше решение переждать именно здесь показалось на тот момент лучшим из других. Однако Алекс прав: оставаться долго на одном месте нельзя, а в особенности там, где у тебя совершенно нет нужных знакомств. Возвращаться в Лондон было бы безумием, а попробовать исчезнуть в одном из городов Соединённых Штатов, как это сделали Ева и Рэйчел — опрометчиво. Слишком уж удобная возможность загнать в ловушку кого-то из нас, если, конечно, такая возможность подвернётся приспешникам Лукаса Кадогана.       Так что родина Нильсена в итоге выглядит как наиболее идеальный вариант на текущий момент. Ну ещё и потому что на эту территорию Кадоганы не суются — предпочитают вить свои паучьи сети преимущественно из Лондона.       Тем не менее, перед тем как мы смогли бы переехать окончательно, в Занкифе требовалось завершить все оставшиеся дела, которых за столь короткое время Нильсен накопил немало. Не знаю, родился ли он с предпринимательской грамотой в руке либо то стало просто случайным стечением обстоятельств, но уже спустя три недели после появления здесь Александр умудрился открыть новое дело. Ну… не совсем дело, не совсем открыть.       Если говорить проще, на текущий момент он занимается тем, что помогает развивать начинающим предпринимателям собственные проекты. Этакий частный бизнес-консультант. Не супер легально, учитывая, что он никак не оформляет эту деятельность, но… Честно говоря, не уверена, что после всего пережитого легальность ещё когда-нибудь будет нас интересовать.       — Нет, — качаю головой. — Если уж на то пошло, у меня нет особого Рождественского настроения, независимо от того, лежат на дворе кучи снега или нет.       Александр закатил глаза и лукаво улыбнулся. Той улыбкой, которая всегда рисуется на его лице, если негодник что-то задумал.       — Что ж, день длинный, — с особенной хитрецой выдает он и покидает кровать, заодно меняя тему диалога: — я заварю кофе.       Переваливаюсь с бока на бок и блаженно потягиваюсь, пока со стороны кухни звучно шумит кофемолка. Говорить Нильсену, что настроение моё и так уже лучше некуда, разумеется, не стану. Того и гляди, зазнается, зараза такая.       Не сказать, что у меня есть определённый повод не желать Рождественского праздника, просто… Так уж вышло, что чем ближе этот день, тем больше меня гложет мысль об отсутствии рядом ещё одного человека — Евы.       С самого нашего побега из Портсмута мы не праздновали Рождество вдвоём. Учёба в университете, ссоры, раздельная жизнь… Сейчас это выглядит несуществующей страницей, той, которую хочется стереть и никогда не вспоминать. Знаю одно: с тех пор как мы виделись с сестрой последний раз, я безумно соскучилась по ней. И такого вечера, как когда-то давно на продуваемой крыше дома с бутылкой портвейна, уже точно не будет.       Поправляю сбитые в гнездо волосы и следую на кухню, откуда уже вовсю чувствовался великолепный кофейный аромат.       Александра я застала в тот момент, когда он распаковывал купленные вчера в местном магазинчике сандвичи. По правде говоря, с недавних пор готовка — последняя вещь, которой мы занимались на этой кухне. Нет, один раз я, конечно, попробовала приготовить что-то вроде французских блинчиков, но ровно в тот момент, когда тесто было заготовлено, планы отправились в тартарары, потому что за этим занятием меня увидел кто-то по имени «придурок Александр Нильсен». Тесто было благополучно опрокинуто, потому что идиот решил меня припугнуть, за что, правда, извинился, но уже после того как я нахлобучила ему на голову миску с остатками сладкой массы, да ещё и в своей манере… В общем, кухню в тот день прибирала я, поскольку мысль, что бедная Леда догадается, свидетелем каких сцен стала кухонная тумба, не казалась максимально выигрышной.       Сейчас же, когда Нильсен не выглядит таким невыносимым, позволяю себе подойти со спины и просто прижаться к нему, чувствуя эхо от звучания собственного сердца в ушах.       Нельзя иметь столько счастья для себя одной, Агата. Это противозаконно.       От мысли сжимается в груди, но чем-то приятным, необъяснимым. Возможно, мне просто нравится всё противозаконное.       — У меня к тебе вопрос был, — сама не знаю, почему, мне вдруг резко захотелось поговорить на эту тему.       — Внимательно слушаю, крошка енот, — ответил, продолжая возиться с не распакованными сандвичами.       — Помнишь тот обелиск к Грин-парке? — слышу неразборчивый звук, который можно принять, как за согласие, так и за отрицание, поэтому поясняю, — ну… Где на тебя собака лаяла.       — Предположим.       — Ты же сразу увидел, что в нём была трещина? — поднимаю голову и кладу подбородок где-то около лопаток. — В тот день, когда мы туда пришли?       Нильсен отложил упаковки и опёрся руками о столешницу. Понимаю, что начало диалога ему не особо нравится, как, собственно, и вообще любое упоминание о прошедшем расследовании, но отступать поздно. Тема начата и так просто её закрыть не выйдет.       — Я просто подумала, что… Мне стало интересно, а кто всё-таки её оставил? Мне почему-то подумалось, что это очень странно, если в тот день Хлою на самом деле преследовал Кристофер. Ведь он поймал её уже на яхте, где и… Ну ты понял.       — Меня теперь тоже мучает один вопрос, многоуважаемая мисс Харрис, — Александр развернулся и, упершись руками по обе стороны от меня, навис сверху, внимательно прищурившись, — а именно: откуда после всего того, что только что между нами было, в вашей голове засветился какой-то там Кристофер?       Цокаю и ударяю его в плечо. Знает ведь, что всё совершенно не так, но продолжает эти свои штучки.       — Да я серьезно!       — Мне тоже не до шуток, — продолжает категорично гнуть ту же линию.       — Алекс, — вновь ударяю, — я просто хочу понять. Ты же сам говорил, что помогал Хлое заметать следы, но в тот день — и не надо увиливать, мистер — я помню, что ты сказал, будто сомневаешься, что тебя за дурака не держат. Почему?       Нильсен протяжно выдохнул и в последний раз окинул меня укоризненным взглядом, мол: «не успокоишься, капризное создание, да?».       Не успокоюсь.       — В тот день у меня вызвал вопросы тот идиот с собакой, — Александр взъерошил волосы, собирая мысли воедино.       — Так и знала! Ты таскал с собой пистолет! — не спрашиваю, а полноценно утверждаю, пока тычу его пальцем в грудь. — Поэтому она лаяла на тебя!       — Простая мера предосторожности, — скривился он, — не устраивай из-за этого столько шума. — Ловит ответный укор и закатывает глаза: — ладно, я понял, понял. Ты в ярости и так далее. Мне продолжать или нет?       Надуваю губы, но показательно мельтешу ладонью, заставляя закончить рассказ.       — Прохожий видел её, в этом не было сомнений, — нехотя продолжил Нильсен, — но при этом он не слышал звуков выстрела, хотя, предполагаю, что в парке достаточное эхо для этого.       — Возможно, решил умолчать? — пожимаю плечами.       — Очень сомневаюсь, — качает головой, — он сказал, что собака полицейская и отдал ему её кто-то из родных. Не думаю, что такой человек просто прошёл бы мимо, если бы услышал выстрел.       — Окей, детектив, и какова твоя версия? Что не так?       — А то, что если бы Хлоя была не одна в парке и стрелял один из Кадоганов, то куда он делся после своей грандиозной попытки ранить девушку? Сомневаюсь, что спокойно стоял за памятником, пока она махала ручкой всем прохожим. Предположить же, что он там её высматривал и того глупее, у неё было достаточно времени, чтобы заметить, что за ней наблюдают, видимость оттуда превосходная. Не ждала же она, пока все горожане разойдутся, чтобы Кадоган преспокойно вышел из-за обелиска и возвёл курок.       Логично, и особенно логично, если учесть, что расстояние до яхты от парка было немаленьким. Становится понятнее, почему Нильсен высматривал в тот раз карты.       — То есть ты сразу подумал, что выстрелила она? Но зачем?       В целом, в этом случае всё сходится. Другой вопрос, где Хлоя взяла оружие, если только… Если только не стащила у одного из тех же Кадоганов.       Алекс беспомощно развёл руками, мол, «хотел бы я знать и сам».       — Так ты поэтому думал, что она на самом деле пыталась запутать именно тебя? Что всё это какая-то очередная махинация? Ну… в том плане, что… Трещину на камне оставили специально, чтобы это лишь выглядело, как часть преследования.       — И поэтому допустил столько ошибок, — Александр сказал это спокойно, но чувствовалось, что тема всё больше и больше ему не нравится. Он взял одну из чашек, наполненных кофе и протянул её мне. В итоге, опустил плечи и выдохнул совсем спокойно. — Больше мне нечего тебе рассказать, крошка енот. Я тоже не понимаю логики в этой хрени, но…       — Но может её и не было, — соглашаюсь, вспоминая строки из дневника. Путанные, нездоровые и немного маниакальные. — А возможно, всё это вообще не связано, и мы лишь топтали лишние хлебные крошки.       Нильсен усмехнулся. Настроение возвращалось к нему удивительно быстро:       — Не всё так плохо, — хмыкнул он, — в чём-то я этому пёселю даже благодарен.       Наливаюсь краской, вспоминая ту самую минуту позора, когда я сочла, что поцеловать придурка в парке будет гениальной идеей.       — Не понимаю, о чём ты, — отставляю кружку и отхожу подальше, собираясь скрыться с глаз долой, пока смущение не стало совсем уж очевидным.       — Уверена? — хитрейший голос ближе, чем положено.       — На все сто!       Поднимаю руки, демонстрируя, насколько много во мне уверенности, но в этот же момент Александр вновь пользуется случаем, чтобы оторвать меня как от земли, так и от реальности.       — Нильсен! Что я тебе говорила об обращении с девушками?! — стучу идиота по спине, второй раз в жизни предполагая, что меня перепутали с картофельным мешком.       — Что-то, что я очевидно пропустил мимо ушей, — дергает плечом, почти подкидывая меня в этом самом положении.       Сама не замечаю, как недовольные вскрики превращаются в чистый искренний смех, которого мне так не хватало в последнее время. Возможно, я еще не раз буду возвращаться мыслями к тому, что случилось за прошедшие, вот уже практически два года, возможно, рано или поздно и семейство Кадоганов напомнит о себе, если им только выпадет подобный шанс… А возможно, в честь вселенского равновесия всем нам на голову когда-нибудь свалится небывалых масштабов кирпич.       Жизнь, вообще, вещь непредсказуемая, поэтому нет смысла думать, какие ещё сюрпризы она приготовила и сколько из них будут приятными.       Так, встречая тихое Рождественское утро, я ещё не знаю, что уже вечером, после долгой прогулки по дождливому в этот день побережью я продрогну до такой степени, что буду едва ли не каждые пять минут недоумевать, за кой чёрт Александр именно сегодня решил увести меня от дома на добрые две мили, а потом возвращаться обратно с настолько хитрым блеском в глазах, что до меня рано или поздно дойдет: если этот идиот не прячет дома настоящего слона в качестве праздничного подарка, то я уже и не знаю, зачем ему всё это понадобилось. Более того, оттягивает прогулку, будто этого самого слона никак не могут пропихнуть в двери нашей гостиной.       Я ещё не знаю, что, заходя домой, почувствую в воздухе странновато-знакомый сигаретный запах свежего печенья; не знаю, что сердце моё дрогнет, пока руки на автомате будут вешать длинное пальто на крючок и в результате промахнутся, а пальто так и продолжит лежать на полу ещё минимум два часа; я не знаю, что остановлюсь в прихожей, не в силах идти дальше и боясь, что воображение моё в который раз решило поиграться и выдать желаемое за действительное.       И что, когда я все же медленно, крайне медленно, не чувствуя ног дойду до гостевой комнаты, там будет стоять огромная, под самый потолок ёлка, украшенная какой-то дурью под тип сувенирных значков, как мне показалось, из каждого штата северной Америки. Рядом, на диванчике будет сидеть в глупом красно-зелёном свитере ярко улыбающаяся Линд, а под самой искусственной елью….       — Я уж решила, что вас прибоем смыло, честное слово, — на голове Евы будет красоваться огромный бант, прекрасно заявляющий, что «Я тут самый главный подарочек», — и если вы не купили по дороге минимум ящик рома, то можете смело закрывать дверь с обратной стороны! Я выкроила неделю свободного времени не для того, чтобы поддерживать клуб анонимных трезвенников!       Но пока ещё утро, и я не знаю ничего. Ничего, кроме того, что могу вполне законно и с отъявленным наслаждением дубасить идиота Нильсена по спине, пока он, очевидно замышляет очередной беспроигрышный план, как вывести меня из никому ненужного равновесия…