***
Квартира Нарочинской выглядела как картинка: две просторные комнаты со светлыми стенами, большие окна с широкими подоконниками, новенькая мебель в едином стиле…. Брагин невпопад подумал, что он рядом с Мариной смотрится так же проигрышно, как и его студия по сравнению с ее двушкой. Впрочем, мужчина быстренько отогнал от себя это странное сравнение. А потом наткнулся взглядом на букет белых роз, возвышающийся на столе. — Чет я не припомню, — Олег сощурился, — чтобы в последнее время пациенты дарили вам цветочки, Марина Владимировна. Нарочинская закатила глаза, но объяснила: — Это Михаил. Сын соседки, которая меня затопила. — Даже таак? Типа вину заглаживает до сих пор? Или клинья подбивает? Брагин старательно делал вид, что происходящее его ну никак не задевает, а любопытствует он чисто ради поддержания беседы. — Попытался, — врать Марина не собиралась, но и в подробности вдаваться не планировала. — И как? — Не удалось. Михаил действительно пару раз звал Нарочинскую в ресторан. Но женщина убедительно отказывала, поэтому он оставил ее в покое. — Точно? — Олег наморщил лоб. — А то, может, мне с ним поговорить. — Не стоит, он понятливый. — Ну ладно, уговорила. А ты че, розы любишь? — Да не особо, — Марина пожала плечами. — Мне тюльпаны нравятся, — ответила на немой вопрос в глазах и сменила тему. — Ты голоден? — Брагин отрицательно помотал головой. — С чего начнешь? Мужчина поиграл бровями: — С тебя. Нарочинская закатила глаза, но шагнула к Олегу, начиная тянуться к полюбившимся уже ямочкам. Однако у Брагина были несколько иные планы: он перехватил губы женщины своими.***
Брагин управился часов за пять. И это он периодически отвлекался и постоянно говорил в процессе сборки. Но эта болтовня совсем не раздражала. — Спасибо. — Пожалуйста, — Олег подошел совсем близко, уже привычно положил руки Марине на талию и уткнулся в светлую макушку. Нарочинская обняла его за шею и стала водить носом по груди, наслаждаясь знакомым запахом. Брагин был таким большим, что в его руках высокая и давно взрослая Марина неизменно чувствовала себя крохотной пушинкой. Это ощущение пугало и манило одновременно. Нарочинская по-прежнему оставалась загадкой. Но иногда, как сейчас, Олег чувствовал с ней полное единение. А контраст силы и мягкости, которые Марина успешно в себе совмещала, неизменно сводил с ума. Трогательность момента разрушило бурчание в животах — сначала у мужчины, потом у женщины. Хирурги дружно рассмеялись, после чего Нарочинская велела Брагину идти в гостиную, а сама направилась разогревать еду.***
— Марин, ты чего? — не смог промолчать Брагин, заметив, как Нарочинская периодически смотрит в одну из стен. Кстати, абсолютно пустую: ни на ней, ни рядом ничего не было. — М? — Че ты стенку-то гипнотизируешь, думаешь, на ней что-то новое появится? Марина быстренько представила, как выглядит со стороны, и усмехнулась: — Задумалась. — Так че со стенкой-то? — Олег, как известно, был крайне любопытным. — Клад? Нарочинская покачала головой из стороны в сторону: — Тут пианино стояло, тоже из-за воды испортилось. Никак привыкнуть не могу, что его нет, — рассказала она. — Жалко. — Жалко. А кто играл? — Мы с мамой, обе музыкалки окончили, — Марина посерьезнела. — И до потопа я тоже играла, правда реже. Но инструменты столько стоят, что я не стала за него компенсацию требовать. Брагин накрыл ее ладонь своей: — Добрая ты. — Да Михаил и так потратился, хотя это не он залил. У его матери проблемы с памятью, лечиться отправил уже куда-то. Тон Нарочинской был таким, что Олег окончательно перестал ревновать: — Ты же про страховую говорила, — он непонимающе нахмурился. Не был силен в подобных вопросах. — Страховая заплатила мне, а потом с него деньги взыскала. Брагин почувствовал, что Марине стало совсем грустно: — Всегда завидовал тем, кто владеет музыкальными инструментами. Сам-то я — три блатных аккорда только. — Нарочинская улыбнулась, и он более воодушевленно продолжил. — Ну и пою еще, правда любительски. — А я не пою. — Организуемся как-нибудь, будем дуэтом выступать в переходах, — мгновенно накидал план Олег. — Авось, даже денег больше заработаем, чем в Склифе. Марина нарисовала себе картинку в голове и засмеялась.***
Нарочинская выкинула коробки из-под еды, помыла посуду и заметила, что Олег поглядывает в сторону кабинета — единственного места, которое не пострадало во время потопа. И единственного места, которое Брагин еще не видел. Марина положила руку ему на плечо: — Пойдем. Стены кабинета, стол и подоконник были украшены фотографиями. Нарочинского Брагин узнал сразу: профессор не сильно поменялся с годами. Маринину маму Олег тоже признал, хотя никогда ее не видел — женщины были похожи. — Красивая у тебя мама, — кивнул он в сторону одного из портретов, лишь бы что-то сказать и заполнить резко повисшую тишину. Нарочинская попробовала улыбнуться, но губы вместо этого сжались в полоску: — Была. Мама три с половиной года назад умерла, рак поджелудочной. Брагин вздрогнул, мысленно выругался и притянул Марину к себе. Она не сопротивлялась, но спустя пару минут отодвинулась и начала: — Мама одна здесь жила, они с отцом в разводе. Папа в Америке преподавал, в полную силу работал, я в Питере. Нарочинская говорила вроде бы спокойно, только голос ее подрагивал, а между словами были большие паузы. Олег, не зная, что сказать, поднес Маринину ладошку к губам и несколько раз поцеловал. — Когда узнала, пришлось сюда переехать. — Брагин слышал, насколько Нарочинской не хочется этим делиться, и был благодарен за откровенность. — Мама сгорела за восемь месяцев. Марина замолчала. Олег тоже молчал: понимал, что она собирается рассказать об отце, и не торопил. Переживал, что ей снова будет плохо. Согласился бы не поднимать тему вовсе, если бы Нарочинская так решила. Вспоминать о папе было особенно больно. Только отступать было некуда: — Отец на похороны приехал. Задержался на месяц, в этот месяц все проявилось, — интонация ушла вниз. — Но он сделал вид, что все в порядке. Улетел обратно. Через полгода вернулся, насовсем уже. Брагин холодел с каждым словом. Бедная девочка... Это же даже не пациенты, за которых порой переживаешь больше, чем за себя, а самые близкие люди на свете. — Вот мы тут и сидели, — Нарочинская о его мыслях не подозревала. — С каждым месяцем становилось хуже, ремиссии не было — ну, не тебе рассказывать, что такое рассеянный склероз. Она помолчала и устало добавила, будто вернулась в то время: — Я его иногда скрутить не могла, просто висла всем телом, чтобы в окно не вышел, как грозился. Представить своего учителя в таком состоянии Олег не мог, но не сомневался в правдивости рассказа. Догадывался, что Марина даже недоговаривает: — Как же ты справлялась-то? — только и смог спросить. Знал, что Нарочинская сильная, но чтоб настолько… Марина пожала плечами, и Брагин вновь обнял ее. Она этого не заметила: — Потом случился первый инфаркт, было показано шунтирование. Папа отказался: считал, что умрет во время операции, а умереть он хотел дома. Олег на пару секунд зажмурился — Нарочинской было так плохо, что не почувствовать это было невозможно. Все это время в ней хранилось столько горя, что сейчас оно выплескивалось без остановки и скапливалось в воздухе. — Я не знал, — Брагин ненавидел себя сейчас, потому что ничем не мог помочь. Марина криво усмехнулась: — Он ученый с мировым именем. Не хотел, чтобы те, кто учился у него или по его учебникам, меняли ему памперсы. Запретил рассказывать, запретил госпитализировать, — она говорила все быстрее. — Знали только лечащий врач и сиделка. И подруга еще моя, она ближе к концу узнала. Нарочинскую пробрал озноб, и Олег крепче сжал ее в объятиях. Наверное, лучшее, что он мог сделать, это просто выслушать. — А потом был второй инфаркт…. Папа не хотел панихид, громких прощаний, тихо похоронила и все, — голос Марины стал звучать отстраненно, но Брагину показалось, что дальше будет взрыв. — Начали звонить журналисты, просили комментарии, представлялись знакомыми отца. Олег взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. Там горел очень нехороший огонь: — Знакомые тоже звонили — друзья, коллеги. Их было так много, что я отключила телефон. И на работе старой доставали. Она резко выдохнула и стала еще тоньше. Стальная снаружи и хрупкая внутри. Брагин почувствовал, как к горлу подбирается ком, мысленно взял себя за шкирку и встряхнул. Помогло, но ненадолго, потому что сердце выло — от безысходности, от злости на жизнь, от боли за эту женщину. — Уволилась, заперлась дома. Потом Вера Георгиевна приехала. Я у нее училась, да и отца она знала шапочно. Позвала в Склиф. Я отказалась сперва, а потом так захотелось работать там, где папа когда-то работал, — голос Нарочинской надломился и на последних словах превратился в невнятный сип.