***
Спокойно выдохнуть удаётся только тогда, когда на гроб отца сыпется первая горсть земли, и до Жоржины доходит, наконец, спасительная мысль, что её самого главного страха больше нет. Чувствуя себя неприлично счастливой, она принимает тихие соболезнования, кивает, старается правильно отвечать на вопросы, хотя голову забивает совсем не это. Самое худшее на похоронах — заплаканное лицо Жюли, которой совсем не идёт траурный цвет. На поминках открывается много нового. Немногочисленные знакомые отца шушукаются между собой, и Жоржина внимательно слушает. Оказывается, лет тридцать назад отец появился в городе и с самого начала вёл себя как сумасшедший. Французского он почти не знал, на окружающих смотрел с неприкрытым ужасом, и даже на самого себя в зеркале глядеть страшился. Потом успокоился, и спустя несколько долгих бюрократических процедур получил гражданство. Врачи напирали на потерю памяти, но проходить лечение отец отказался. Потом встретил маму, женился, но так и не смог до конца влиться в общество. Долгое время мать кажется убитой горем, но после заново расцветает, будто с её шеи убираются невидимые беспощадные руки. Теперь ей не нужно неловко застывать перед запертой дверью, пугливо тупить взгляд, когда отец начинает бормотать себе под нос, и постоянно бояться. Жоржина не понимает, почему ей нужно было терпеть столько беспокойных лет. Однажды на очередной вопрос мама отвечает ей, что любила отца, но Жоржина ей не верит. Отца было невозможно полюбить. Время неумолимо мчится. Жюли, ещё недавно бегающая по дому с огромным плюшевым медведем и просящая прочесть сказку на ночь, кокетливо наматывает на палец русую прядь и мечтательно шепчет о том, что «мсье Атталь» весь вечер не мог оторвать от неё взгляда. Жоржина хмурится, а сестра заливисто хохочет. Загадочный «мсье Атталь» на деле оказывается совсем мальчишкой. Поправляя большие несуразные очки, постоянно сползающие на длинный нос, он краснеет в крепких объятиях сестры и смотрит на неё такими влюблёнными глазами, что Жоржина успокаивается. На их первом ужине, организованном Жюли, чтобы познакомить семью со своим будущим женихом, он едва способен выговорить пару слов от смущения. Забавный мальчишка. Когда гремит их свадьба, на пальце Жоржины уже блестит помолвочное кольцо, и окружающие зовут её мадам Лурье. Сестра плачет от переполняющих её чувств, и Жоржина готова заплакать вместе с ней. Возмужавший за прошедший год мальчишка весь вечер носит свою жену на руках. Лицо отца постепенно стирается из памяти. Старые пожелтевшие фотографии нещадно отправляются на помойку, знакомые разъезжаются, а квартира, в которой больше не осталось страха, продаётся после смерти матери. Всё меняется тогда, когда у её сестры появляется первенец. Ребёнок с самого начала кажется странным: мало смеётся, часто хмурится, замыкается в себе, и Жоржина не находит в его взгляде той безусловной любви, которая теплится в глазах её родного сына. В голову лезут гнетущие мысли, но она запрещает себе проводить аналогии. — Мы назвали его Мишель, — говорит Жюли, качая ребёнка. — Знаешь, в честь Нея. Это Клод предложил. Мишель замкнут. Пока остальные дети играют в кубики и заводят первых друзей, он отсиживается в углу и хмурится. Поначалу Жюли этого не замечает. Смеётся и гордится тем, что Мишель лучше всех в группе заполняет прописи и уже хорошо читает. Но Жоржина видит, что глаза его загораются только в те моменты, когда отец усаживает его к себе на колени и, найдя благодарного слушателя в лице своего ребёнка, увлечённо рассказывает о давно прошедших событиях. Вскоре игнорировать эту нездоровую отстранённость становится слишком тяжело, и оттягивать неизбежное не получается даже у наивной Жюли. Впрочем, никакого результата это не приносит: специалисты бессильно разводят руками. Жоржине жалко её бедную Жюли. Сестра пытается держаться, но с каждым днём ей это удаётся всё труднее. А потом… Потом её драгоценной Жюли не стало. Она вместе с мужем возвращалась домой, и тормоза автомобиля неожиданно отказали. О, Жоржина долго искала этому объяснения. Как могла новая, только несколько месяцев назад обретённая машина так просто сломаться, унеся с собой жизни её родных? Так не должно было случиться, не должно! Если только… Жоржина запрещает себе оканчивать эту мысль. Вонзает ногти в ладонь, прикусывает язык и всеми силами старается не думать. Он всего лишь ребёнок, а произошедшее — несчастливая, ужасная случайность. Мишель же даже не плачет. Смотрит своими по-детски большими, но совершенно равнодушными к чужим слезам глазами, и Жоржина может поклясться, что видит на их дне тщательно скрытое злорадство. Маленький монстр насмехается над её горем. Но сестра любила это чудовище, и Жоржина старательно запихивает разгорающееся чувство ненависти в самые дальние уголки разума и оформляет опеку. Жюли не простила, если бы её сын оказался в приюте. Мадам Лурье пытается не замечать следы недовольства на детском лице. — И зачем я здесь? — спрашивает Мишель, но Жоржина оставляет вопрос без ответа, приветливо улыбаясь и скрывая беспокойство, когда монстр знакомится с её родным сыном. Чудовище усмехается, замечая её нервозность. Жоржине впервые за долгое время становится страшно, и ужас, давно забытый и покрытый пылью детских воспоминаний, возвращается в её дом в обличии ребёнка с глазами самого дорогого человека на свете. Страхи оправдываются. Когда её сын, плача и размазывая слёзы по лицу, показывает ей сожжённый язык, сердце Жоржины готово вырваться из груди. Мишель, точно знавший, как сделать ей больно, подговорил её сына лизнуть горячий утюг. Жоржина оборачивается, натыкается на насмешливый взгляд, и всё внутри холодеет. Сложив руки за спиной и по-детски перекатываясь с ноги на ногу, монстр с интересом смотрел ей прямо в глаза, и завывания её сына оставляли его совершенно равнодушным. Нет, он никогда не был всего лишь ребёнком. Муж срочно отвозит сына в ближайшую больницу, а Жоржина впервые в своей жизни поднимает руку на ребёнка, беспощадно нанося удары по щекам и оставляя на них красные, горячие отпечатки ладоней. Наспех скинув чужие вещи в дорожную сумку, она под осуждающие взгляды соседей за волосы тащит болезненно шипящее чудовище к машине и отвозит его в парижский приют. Выродок кажется довольным таким раскладом. Она всё ещё остаётся его опекуншей. Воспоминания о Жюли не дают ей навсегда избавиться от чудовища, порождённого когда-то их с сестрой отцом, но видеть она его больше никогда не желает. Время от времени до неё доходят тревожные новости: о том, что никакое лечение не помогает, что Мишель связался с плохой компанией, что плохие компании теперь сами страшатся с ним водиться. Что ударил какого-то мальчика, сломав ему нос, что практически перестал ночевать в приюте и вёл вольную жизнь бездомного бродяжки, что был единожды пойман на воровстве в продуктовом. Она старается вспоминать о чудовище исключительно каждое второе воскресение месяца и звонит, хотя знает и надеется на то, что тот никогда не возьмёт трубку. Так и происходит. Иногда её съедает чувство вины, иногда — лютой ненависти. Как бы она того не хотела, страх останется с ней навсегда. Даже если будет находиться не в её доме. От Мишель она никуда не денется, от глаз своей сестры — тоже. Шепелявость родного сына никогда не даст ей забыть. Подойдя однажды к зеркалу, мадам Лурье замечает, что стала очень похожа на свою мать.***
Просыпаться было сладко. Руки обхватывали что-то тёплое и мягкое, нос щекотали пушистые волосы, и, находясь в полудрёме, я зарылся в них и глубоко вдохнул дурманящий запах: пахло яблоками и ромашкой. Стараясь не разбудить мирно сопящего Адриана, я аккуратно приподнялся и, оглядев комнату, в первые мгновения не смог понять, где нахожусь. Вспомнив, я сонно зевнул, потянулся было к лежащему на тумбе телефону, но передумал и вернулся на прежнее место, принимаясь зачем-то вслушиваться в чужое тихое дыхание. За наглухо задёрнутыми занавесками наверняка был уже полдень. Вчера мы пропустили последний вечерний автобус. О том, чтобы отпустить блондина домой, не шло и речи, приют остался на другом конце города, а работающий по ночам паб был совсем близко. Крохотная комната, всё убранство которой состояло из узкой кровати, старой запылённой тумбы и высокого шкафа, осталась в здании после того, как бывший маломестный хостел был переделан под заведение. Раньше, когда я играл за монеты на скрипке, мне иногда позволяли переночевать здесь. Разум услужливо подкинул смутное воспоминание о том, каким взглядом Матео вчера окинул наши опухшие губы и с насколько непроницаемым лицом передал связку ключей и попросил шуметь в рамках приличия. Я закатил глаза. Проведя языком по губам, я понял, что они всё ещё болят, и от этого стало совсем хорошо. Прикрыв глаза, блаженно уткнулся в блондинистую макушку, чувствуя, как горячее тело расслабляется в моих осторожных объятиях. Захотелось поспать ещё немного, но теперь, когда совсем рядом находился бесконечно дорогой Адриан, спать не получалось. Блондин заворочался. Раздался тихий сиплый вздох, неразборчивое бормотание, и через пару долгих мгновений Адриан развернулся ко мне. — Доброе утро, — пролепетал он, глядя на меня слипающимися заспанными глазами и часто моргая. — Доброе, — отозвался я, ленивым жестом убрал с хорошенького лица несколько выбившихся из чёлки прядей, и ласково огладил округлую мягкую щёку ладонью. Расплывшись в улыбке, Адриан было попытался прильнуть к моей руке, как вдруг замер, окончательно сморгнул с ресниц остатки сна и вспыхнул, уставившись на меня широко распахнутыми глазами. Потрясённо вздохнув, он несмело прикоснулся к своим губам. Я тихо засмеялся, откинувшись на единственную подушку. — Боже, — прошептал блондин. — Мы правда с тобой… — Как не вовремя тебе отшибло память, — шутливо хмыкнул я, наслаждаясь чужим смущением. Очаровательно. — Знаешь, тебе… Адриан вдруг оказался очень близко. Настолько близко, что его горячее дыхание обожгло губы. Пару секунд мы смотрели друг другу в глаза: он — спрашивая разрешение, я — возмущаясь тем, что оно ему всё ещё нужно. Мои руки уверенно обняли его шею. Губы у Адриана сладкие. Чувствовать, как самый кончик языка робко проходится по нижней губе, — потрясающе. Волосы щекотали щёки, лёгкая боль в губах пьянила лучше всей той дряни, что мне довелось попробовать в пабе, и я с восторгом ощутил, как сошедшее с ума сердце пытается пробить грудную клетку, а голову словно заполнила тягучая вата. Когда блондин отстранился, в ушах всё ещё стоял звон. Адриан дышал мне в шею. А потом ласково, будто смущаясь слишком откровенного действия, оставил на ней короткий поцелуй. — Прости, — прошептал блондин и вернулся на прежнее место, только теперь его лицо было повёрнуто ко мне. — Я тяжёлый, да? — Нет, — отозвался я, пытаясь восстановить дыхание. А потом, чуть подумав, честно добавил: — Мне нравится чувствовать твой вес. Щёки Адриана, и без того розовые, совсем покраснели, и комнату наполнил его приглушённый смех. Взгляда он не отводил, и я мог прекрасно видеть, с какой нежностью на меня смотрят зелёные глаза. Улыбнувшись в ответ, я поправил подушку и едва не зашипел, когда одна из штанин задралась, обнажив колено: всё же, спать в одежде было крайне неудобно. Адриан, наблюдавший за моим копошением, хихикнул. — Ты красивый, — почти восторженно произнёс блондин, стоило мне найти удобную позу. Застыв на мгновение, я фыркнул. — Если ты так считаешь. — Я так считаю, — Адриан серьёзно кивнул. Комната погрузилась в тишину. Откуда-то снизу доносились голоса и ленивый звон пустых стаканов. Нужно было давно встать с кровати, но возвращаться обратно в тот шумный и суетливый мир абсолютно не хотелось. Только не тогда, когда тепло чужой кожи ощущается кончиками пальцев. Поднявшись с кровати, я потянулся к телефону. Как бы не хотелось этого делать, оставалось слишком много нерешённых проблем. Глянув на время, я скользнул взглядом по совершенно обыденной ленте новостей и тут же нахмурился. Что-то здесь было явно не так. Стоило скосить глаза на блондина, как причина стала мгновенно ясна. — Почему тебя ещё нет в международном розыске? К моему удивлению, Адриан издал смущённый смешок. Свесив ноги с кровати, он выдал короткую улыбку и вдруг стал очень похожим на Супер Кота. — Потому что твой новый парень может быть очень предусмотрительным, — произнёс он. — О, — усмехнулся я, принимая правила игры. — И в чём же заключается предусмотрительность моего нового парня? — Я, — отведя глаза, Адриан потёр затылок. Хитринка из его взгляда никуда не исчезла, но приобрела непонятный мне оттенок грусти. — Я подумал об этом заранее, — отложив погасший телефон, я опустился на стоящую у кровати тумбу, и блондин продолжил. — Чтобы Натали смогла излечиться, я должен буду рассказать ей о мастере. Но ведь для этого мне придётся всё рассказать ей, верно? Иначе она просто не поверит. В таком случае, раскрытие отцом личности Супер Кота становится просто вопросом времени. Никто не помешает ему забрать у меня талисман: в конце концов, я же его сын, я ничего не смогу сделать, — Адриан прикусил язык, но тяжёлое «опять» повисло в воздухе. — Я никогда не смогу вычеркнуть его из своей жизни, но, возможно, я смогу дистанцироваться от этого? В общем, — выдохнул блондин. — Я позвонил тётушке Амели. Она согласилась стать моей опекуншей. — Твой отец так просто пойдёт на это? — выгнул бровь я. В голову пришла догадка. — Ты рассказал ей о том, что произошло, — констатировал я. — Да, — кивнул блондин. — Либо он отдаст ей опеку добровольно, либо она заберёт её в суде. Знаешь, она очень недолюбливает отца. Адриан надолго замолчал. Кажется, он что-то для себя окончательно решил, и эта решимость, отражавшаяся в его взгляде, едва не заставила меня растерянно застыть. Мой Адриан, вечно идущий на сомнительные компромиссы и ставящий чужие интересы выше собственных, вдруг совершенно неожиданно стал… таким. — Так будет лучше, — пробормотал он, поднимая на меня глаза. — Намного лучше. Наверное, я всё-таки перестал любить отца. Адриан улыбнулся, и я, поддавшись вперёд, обнял его за плечи. Мы просидели так несколько минут, пока блондин не отстранился. — Пойду умоюсь, — сказал я, вставая с тумбы. Адриан кивнул. Прикрыв за собой хлипкую скрипящую дверь, я зашёл в крошечную душевую. Полотенца на крючке не оказалась, а идти вниз и просить его там виделось мне слишком унизительным. Щедро плеснув ледяной водой в лицо, я до красноты растёр щеки руками и вытер остатки воды собственной мятой футболкой. Посмотрев в зеркало и оглядев своё лицо, я выгнул бровь. Красивый. Надо же. Когда я вернулся обратно, в комнате было непривычно светло: пока меня не было, Адриан распахнул занавески. — Не знаешь, где Плагг? — поинтересовался застилающий постель блондин. Выходило у него так себе, и даже после нескольких попыток край одеяла всё равно казался странно вывернут и изрядно помят, но старания я оценил. — Видимо, проявляет чудеса тактичности, — отозвался я, вспоминая, как сам же попросил подозрительно довольного квами убраться подальше и не мешать мне строить личную жизнь. В тумбе лежала принесённая мною когда-то давно расчёска. Повертев её в руках, я досадливо вздохнул: в комнате зеркал не было, а идти обратно не хотелось. Подойдя к окну и опёршись о подоконник, я провёл зубьями по спутанным волосам. Может, постричься? Раньше, ещё несколько лет назад, они почти не требовали никакого ухода, но сейчас достигли той длины, когда один пропущенный сеанс расчёсывания грозил обернуться катастрофой. — Можно? — вдруг спросил Адриан, наконец-то закончивший бороться с постелью, и я не сразу понял, чего он хочет. Хмыкнув, я отдал ему расчёску. Руки Адриана двигались аккуратно. Перебирая пряди, он мягко проводил по ним зубьями, стараясь не задевать кожу. — Знаешь, — проговорил он. — В детстве я пробовал заплетать маме косички. Получалось, правда, ужасно, но она всегда меня хвалила, — отложив расчёску, он оставил на моей макушке целомудренный поцелуй. — Сейчас у меня нет заколки, но можно в будущем я буду заплетать тебе волосы? — Адриан хихикнул. — Обещаю: я буду делать это куда лучше, чем раньше. Больше никаких морских узлов вместо косы. — Морские узлы, — скептически произнёс я, наслаждаясь моментом близости. — Всё что угодно, Адриан. Блондин рассмеялся, и в комнате будто бы стало на порядок светлее. — Можешь дать адрес? — спросил блондин, присаживаясь рядом. — Тётушка попросила, чтобы забрать нас, — оглядев комнатушку так, словно видел её впервые, Адриан прислушался к доносившимся снизу звукам. — Это, — он замолк, подбирая слова. — Что-то вроде кафетерия, да? — Ага, — кивнул я. Когда мы спустились вниз, в зале для гостей было почти пусто, только Матео, отрабатывающий смену и подменявший Тома, в сотый раз протирал стаканы. Заметив нас, он с интересом всмотрелся в Адриана и, не найдя ничего компрометирующего, переключился на меня. Игнорируя его подмигивание, я ускорил шаг. Стоило нам выйти на улицу, блондин быстро оглянулся и утащил меня в тень переулка. — Вот, — сказал он, протягивая мне маленькую фиолетовую брошь. — Этому талисману лучше побыть у тебя. Если отец решит обыскать меня ещё раз, то обязательно найдёт. Я кивнул, забрал брошь и спрятал её во внутреннем кармане рубашки. Прислонившись к стене, Адриан принялся бесцельно рассматривать окна многоквартирного здания. Время от времени на его лице расцветала задумчивая улыбка. Через несколько минут раздался автомобильный гудок. — Это за тобой, — заметил я, но блондин тут же замотал головой и взял меня за руку. — За нами. Гадать, какая машина принадлежит тётке Адриана, не пришлось: на небольшой парковке перед пабом разместился чёртов белоснежный лимузин. Сияя тонированными стёклами, он едва помещался на небольшом островке дорожного асфальта, и его почти комичная неуместность резала по глазам. Дверь автомобиля распахнулась. — Адриан! Глазам не верю: как ты вырос! — из салона выпорхнула женщина, раздался бодрый стук каблуков, и несопротивляющийся Адриан был мгновенно утянут в круговорот поцелуев и объятий. Стоя рядом, я наблюдал. Фотографию мадам Агрест мне приходилось видеть лишь единожды, и её внешность почти напрочь стёрлась из памяти. Потому то, насколько были похожи сёстры, мне оценить совершенно не удалось. Да и неважно это было. Я пропустил момент, когда тётушка Адриана с интересом вперилась в меня взглядом. — А это тот самый мальчик, о котором ты говорил? — оставив блондина, Амели развернулась ко мне и послала добродушную улыбку. В чертах её лица угадывался Адриан. — Мишель, правильно? Спасибо, что заботишься о моём милом племяннике, — подойдя ближе, она принялась лохматить мои волосы. Блондин за её спиной хихикнул в кулак. Отстранившись, Амели оглядела улицу, и улыбка на её остром лице дрогнула. — Думаю, будет лучше, если мы не будем тянуть время, — произнесла она и поспешно направилась к машине. Что ж, в лимузинах был один неоспоримый плюс: сидения были мягкими настолько, насколько это вообще возможно. Подперев рукой голову, я сидел у окна и смотрел, как за стеклом проносятся знакомые улицы и остановки. — Феликс не смог приехать, — щебетала Амели. — Не подумай, он очень хотел тебя увидеть, но турнир по шахматам перенесли в последний момент. Тем более, что я не сказала ему о, — на секунду она замолчала. — Причине моей отправки в Париж. Я вылетела почти сразу после того, как ты написал, и у меня не хватило времени, чтобы дождаться его и всё объяснить. — Я понимаю, — кивнул Адриан. На несколько тяжёлых мгновений повисла тишина. — Ты говорила, что уже была у нас дома. Мой отец?.. — вопрос блондин так и не окончил, и улыбка Амели бесследно растаяла. Слепо глянув в окно, она покачала головой. — И слышать ничего не желает, — поджала губы она. — Но тебе не нужно волноваться, милый, — сжав ладонями ткань деловых брюк, она подняла на Адриана решительный взгляд. — Я это просто так не оставлю. После смерти сестры мы отдалились друг от друга, но ты всегда был и будешь моим дорогим племянником. Эмили бы никогда не спустила ему такое с рук. — Спасибо, — прошептал блондин. Глаза его покраснели, и он отвернулся, чтобы скрыть это. Я накрыл его ладонь своей и почувствовал мелкую дрожь. Так сложно понять, что он чувствует. Винит себя в том, что у него не получилось быть удобным сыном? Просто переживает из-за такого болезненного разрыва с отцом? Что мне сделать, чтобы успокоить его? — Вы очень близки, — задумчиво проговорила Амели, смотря на наши сцепленные руки. Адриан, заметив направление её взгляда, посмотрел мне в лицо и, прочтя в нём всё, что было ему нужно, выдал: — Мишель — мой парень.