***
Отец Ранульф уже знал об их приезде. Он пожелал Джону успехов, причем в голосе звучало полное неверие в возможность оных, а потом предложил ему прогуляться по монастырскому саду, который, по его словам, в это время года был очень хорош. — Сейчас же зима! — Джон прекрасно понял, что его выгоняют. Да как он смеет?! Кит поднялся с лавки. — Милорд сенешаль, мы просим разрешения удалиться и переговорить. Я привез приору сообщения от милорда Бека. Святой отец? — Я уйду сам, — не выгонять же старика из его собственной комнаты. Джон слонялся по монастырю, не зная, чем себя занять. Зашел в церковь пожаловаться святому Кутберту на свою горькую участь. — Я что им, мальчишка? Каменные глаза глядели сурово. Поднятый палец указывал в небеса. «Конечно, мальчишка. Сосунок, не умеющий держать в руках меч! Бесполезный неумеха! От тебя не дождаться помощи ни братьям, ни сеньору!» — Неправда! Я говорю на трех языках, знаю грамоту, счет и читал твои труды! «Да ну? — святой, казалось, вовсе не впечатлился. — Пусть твои знания будут тебе в помощь, когда станешь проверять счета за провиант». Ой, про счета он совсем забыл. Надо сегодня же приказать принести амбарные книги! «Знаешь ли ты, сколько осталось в конюшне овса и сена? Запаслись ли на зиму мылом? И где вообще моются храбрые защитники твоего острова? Ты даже не пересчитал деньги в казне! А если начистоту, тебе даже неизвестно, у кого хранится эта казна. То-то для твоих привратников втихаря таскают краденую еду из монастыря...» — С меня довольно! Если не можешь помочь, то я ухожу. «Ну беги! Поиграй с деревенскими мальчишками в камешки. Лучшее развлечение для лодырей и лежебок!» Джон вылетел из церкви, словно за ним гнался нечистый, и прямо у входа столкнулся с братом Освином. — Милорд, мои поздравления! Я слышал про ваше назначение. — Где слышал? В крепости? — до Джона наконец дошло, почему монашеский капюшон показался ему смутно знакомым. Освин покраснел. — У меня брат там служит. — Привратником? — Освин зарделся еще сильней и кивнул. — И ты таскаешь ему по ночам краденые пироги? От щек послушника можно было зажечь факел. — О-о-о! Как вы узнали, милорд? — Я смотритель этой крепости. Мне положено знать. — Не рассказывать же овечке про бдение при луне? — Не бойся, я никому не скажу. Освин благодарно кивнул. — Спасибо, милорд. В крепости всегда плохо кормили, а мой брат любит поесть. Говорят, новый командир крут, но вчера солдаты наконец-то легли спать сытыми. — А про меня что говорят? Освин похлопал белобрысыми ресницами. — Про вас, милорд, думают: «Поживем — увидим». Но всем понравилось, что вы велели привести из деревни помощь. Иначе солдаты пошли бы под плеть. — А откуда они узнали, что это я приказал? Ресницы захлопали не хуже матушкиного драгоценного веера. — Так новый командир сказал, что вы распорядились... Кит вышел от хозяина монастыря в задумчивости. Всю обратную дорогу он ехал не открывая рта. Джон тоже молча трусил с ним рядом. Разговаривать не хотелось. В крепости он отмахал мечом послеобеденное учение. Потребовал себе книги расходов и ужаснулся. Сержант, который их вел, говорил, что умеет считать. Может, это, конечно, и был счет, но Джон что-то усомнился. Выбора не было, придется все пересчитывать и самому выдавать деньги. Ящик с монетами он обнаружил у того же сержанта и на всякий случай велел перетащить к себе. Ужин он пропустил, расспрашивая, а вернее, допрашивая сержанта об имеющихся припасах. То ли вояка был очень глуп, то ли чрезвычайно хитер, но из его мычания Джон понял одно: завтра придется проверить весь провиант. Он как раз заканчивал длиннейший список недельных дел, скрипя пером и ругая дрянной пергамент, когда к нему постучался Кит. — Если ты пришел звать меня еще и на ночную тренировку, прости, но не сегодня. — Джон ткнул пальцем в пергамент, размазывая чернила. — Пожалуй, нам надо найти здесь еще грамотеев, боюсь, один я не справлюсь. Кит почесал нос, растерянно опуская глаза. — Я тебе поесть принес. Тут хлеб, сыр и это... Этим оказалась кружка эля. — О, спасибо! — Джон только сейчас понял, как проголодался. Он откусил огромный кусок и начал жевать. — Случилось что? Он никогда не видел Кита таким сконфуженным. — Я... — Кит окончательно смутился. — Насчет грамотеев. Ты можешь научить меня читать? «Зачем?» — чуть не брякнул Джон, но слова замерли на губах. Кит смотрел на него с такой надеждой, что спрашивать, чего это вдруг ему приспичило учиться, показалось просто неприличным. — Хорошо, научу, — Джон пододвинул к себе пергамент. — Смотри, вот буква «А»...***
Следующие недели пролетели как один день. Учения с утра и после обеда. Проверка припасов, во время которой Джон ежедневно открывал для себя что-то новое и неприятное. Ругань с сержантом, привыкшим считать себя полноправным хозяином крепости. А вечером он занимался с Китом. Эти часы были самыми уютными за весь суматошный день. Кит оказался прилежным учеником, и к чтению прибавились еще письмо и счет. — Кстати, — Кит стряхнул чернила с пера и присыпал пергамент песком, — завтра последняя суббота месяца. — И что? — Джон с удовольствием потянулся. Ночные посиделки становились все длиннее и задушевнее. Закончив учебу, они засиживались у камина, болтая о прошедшем дне, а потом и обо всем на свете. Кит был умен, и даже на плацу, в кольчуге и с боевым мечом в руках, он не казался Джону таким красивым, как сейчас, одетый в простую домашнюю тунику и с растрепанными от учебного рвения волосами. — В последнюю субботу месяца сенешаль правит в деревне суд, принимает прошения и все остальное. Ты же знаешь об этом? Джон моргнул. Он этого не знал. Братья и князь-епископ поручали такие дела управляющим. Мда, а ведь он именно что им и был. Джон пожалел, что никогда не присутствовал на этих... рандеву. — Я что, должен решать, кто прав, а кто виноват? А потом еще выносить приговор? — Да, конечно. Опираясь на законы королевства и указы нашего всемилостивого короля Эдуарда. — Ты что, с ума сошел?! — Джон забегал по комнате. — Я, конечно, учил законы, но, понимаешь, никогда не думал, что мне это пригодится. Милорд Бек не был в восторге от моих успехов. — Боюсь, что тогда этим займется наш сержант. — Джон уже забыл, каким неприятным может быть Кит, когда злится. — До сих он и вершил правосудие. Я слышал, что в деревне обрадовались, что наконец-то его заменят. Сержант Смит явно знает законы еще хуже тебя. А уж его любовь к деревенским подношениям... — Может, ты его все же повесишь? Джон вчера недосчитался очередного мешка муки и имел смутные подозрения, что Смит приложил руку и к этому исчезновению. Проделки свергнутого владыки крепости вообще занимали большую часть их вечерних разговоров. Сержант мешал им обоим, но он никогда не оставлял за собой следов преступления. Не пойман — не вор! — Поймай его за руку, и я лично намылю веревку. — Было ясно, что Кит не сомневается, что пройдоха и на этот раз выйдет сухим из воды. — Так что, сообщить в деревню, что у милорда разболелась голова? Джон швырнул в него пергамент. Кит вскочил и бросился на противника. Они гонялись друг за другом по комнате, переворачивая мебель и задыхаясь от смеха, бросались подушками. А потом погоня разом прекратилась. Джон так и не понял, как оказался прижатым к стене с перехваченными над головой руками. Совсем рядом с собой он увидел распахнутые глаза, вмиг ставшие из синих совершенно черными. Джон позабыл про все свои ямочки и ужимки, которые прежде щедро расточал Киту этими вечерами. Кит стоял совсем рядом, дыша так тяжело, будто пробежал десять раз вокруг острова в полной выкладке. Джон зажмурился. «Сейчас… сейчас...» Кит сглотнул и выпустил его руки. Когда Джон осмелился наконец открыть глаза, тот снова сидел у камина, переводя дыхание. — Так милорд изволит исполнить свой долг перед вассалами наследника престола? Джон упал на свой стул. Он тоже задыхался, и комната вертелась у него перед глазами. Все, что он смог сделать, это только кивнуть. Кит улыбнулся: — Хорошо! Пора и на покой. Он вытер перо и засобирался к себе. Джон проводил его до двери. — Хороших снов! — он протянул на прощание руку. — Кит... — Что? — Да так, ничего. Кит перехватил его пальцы и поднес к губам. — Я знал, что ты не такой! И ушел, не оглядываясь. Джон уселся на пол возле двери и долго смотрел на свою ладонь. Вот одна мозоль от меча, вот другая, клякса от чернил, царапина, заработанная в амбаре или оружейной — он не помнил. А вот сюда прикоснулись губы. Он сжал руку в кулак, желая сохранить ощущение поцелуя. Так и просидел половину ночи.***
...Возле колодца собралась вся деревня, не считая старого лодочника, о котором говорили, что он уже лет десять собирается умереть, да вот всё никак не удосужится. Джон шел, еле передвигая ноги. Ему до смерти хотелось оттянуть неизбежное. Больше всего он сам себе напоминал висельника, бредущего на эшафот. За его спиной двое солдат тащили из крепости тяжелое кресло. Бородатые мужчины сдирали шапки с голов, женщины приседали в неуклюжих реверансах. Воистину казнь! Ему хотелось перекреститься на помост, лобным местом красующийся в конце пути. Может, стоило закричать: «Люди добрые, простите меня, грешного!»? Ничего более умного в голову не приходило. Кит подтолкнул его к креслу, как к плахе. Он и сержант застыли у него за спиной. Пришлось сесть в кресло и обернуться к толпе. Слова речи, которую Джон придумал ночью, вылетели у него из головы. Все эти люди смотрели на него и верили, что он их рассудит, только потому, что полупьяный наследник престола отдал эту деревню под его управление. «Господи спаси! Если я убегу, может, никто не заметит?» — Жители селенья Линдисфарн, что на острове Линдисфарне, ваш сенешаль готов выслушать ваши нужды! — чертов Кит, который все еще читал по слогам, опять знал, что надо сказать, пока племянник короля хлопает ушами. Наверное, он годами наблюдал за своим отцом. Вот и судил бы сам... Джон представил, как он приходит с этим предложением к Торну, и как наяву услышал ледяной голос: «Я распоряжаюсь солдатами в крепости, вершить правосудие — ваша обязанность, милорд!» — Я готов. Кто там первый? — Говорят, преступники тоже торопятся в последние мгновения перед казнью. — Я! Я! — толстая бабенка тащила за собой плюгавого юнца. Тот не сопротивлялся, больше всего напоминая мышь, которую болотный кот несет в свое логово. — Вот, ваша милость... — «Милорд» будет достаточно, — Джон попытался горделиво выпрямиться, надеясь, что у него более-менее получилось. — Вот, милорд! Этот негодяй воспользовался моей слабостью, а теперь отказывается жениться. Так нельзя, милорд, я честная вдова, в деревне все это знают! В толпе послышались смешки, кто-то крикнул, что это могут подтвердить двое ребятишек, родившиеся годика через три после безвременной кончины мужа. — Ты обещал ей жениться? — Джону стало интересно. Надо же, на что только не полезет с голодухи мужчина... Сам-то он от воздержания давно был готов бросаться на стены. И мог понять другого бедолагу. — Милорд, вовсе я с ней не спал! У меня за проливом невеста, — обвиняемый махнул в сторону материка. — Все знают, что вдова Биггс давно ищет, кого бы ей окрутить. Ей надо кормить детей, а мне дед завещал трех овец и барана! Смех в толпе усилился, а тот же голос добавил: — Сам ты баран на заклание! Джон посмотрел на Кита, но тот застыл истуканом, даже не моргнув в ответ. Пришлось размышлять самому. — Тебя как зовут ? — Алан Кокс к вашим услугам, милорд! — Кто из вас видел, как вот этот Алан Кокс входил в дом к вдове Биггс? Сразу несколько голосов подтвердило, что видели. Вдова не раз приглашала плюгавого отобедать чем бог послал, а тот не отказывался от угощения. — Оставался ли ты с ней наедине? Например, когда там не было детей? В толпе зашумели. Из этих криков стало понятно, что половина деревни вовсе не видела греха сношаться, когда дети рядом, а вторая утверждала, что у вдовы сыновья целыми днями шляются по острову и дома их никогда не бывает. — Тащат, что плохо лежит! — наябедничал тот же невидимый борец за справедливость. Джон снова обернулся к командиру своему гарнизона. «Если наглец не поможет и сейчас, то Господом богом клянусь, не дождется больше своих уроков!» Кит в ответ нахмурился и беспомощно пожал плечами. Потом его лицо просветлело. Он лукаво улыбнулся и сделал вид, что снимает с себя кольчугу. Каким-то чудом Джон понял. — Иди сюда! Сюда, на помост! Юнец подобрался поближе. Джон не выдержал, подскочил к нему сам и зашептал на ухо. — Ага! Ага, милорд, — Кокс обслюнявил ему ухо. — Теперь ты, вдова. Сколько раз, по твоим словам, ты делила постель с этим юношей? Больше одного раза? — Да он за мной с той зимы бегал. Обедал у меня после воскресной мессы, а потом мы... — она все же попыталась найти более приличные слова. — Ну это… забавлялись. — А зрение у тебя хорошее, вдова? Толстуха подтвердила, что может разглядеть иголку, потерянную в стоге сена. — Тогда сообщи нам, вдова Биггс, что ты видела, когда спала с этим человеком? Например, какой он там, внизу? Может, ты помнишь что-то особенное? От ее воплей заложило уши. Джон дал ей выкричать все свое возмущение, а потом очень спокойно повторил вопрос. В толпе затихли, а когда вдова попыталась бочком нырнуть в толпу, ее вытолкнули на середину. — Да нету там ничего особого. Вы что, милорд, мужского корня не видели? Джон нахмурился. — Вдова Биггс, ты не только солгала, ты еще дважды оскорбила в моем лице королевское правосудие. За оскорбление я приговариваю тебя к штрафу в пять пенни, а если не сможешь их уплатить, отработаешь на уборке крепости. А за ложь заплатишь еще пять пенни мастеру Коксу. И отсидишь воскресенье на покаянном стуле, надеюсь, после сего наказания ты научишься искать мужей другим путем! Вдова от возмущения потеряла голос. Рот у нее беззвучно разевался, словно у вытащенной из воды рыбы. Деревенские тоже ничего не поняли и сочувственно загалдели. — У мужчин, — Джон обращался к вдове, но слушала его вся толпа, — у некоторых мужчин бывают особенности. Они достаточно заметны, и женщина, делившая ложе с таким человеком, не могла бы этого не заметить. Еще раз спрашиваю, видела ли ты что-нибудь странное? Вдова покачала головой. — Кокс, скажи ей. Несчастный покраснел до корней волос, голос у него задрожал, но страх заполучить в жены толстуху придал ему сил: — У меня всего одно яйцо! От хохота чуть не заложило уши, Джон не повел и бровью. Он ткнул пальцем в трех жителей деревни, одетых добротней, чем остальные: — Снимите с него штаны и осмотрите. Потом я выслушаю ваши показания. Да не здесь, дурни! В одном из домов! Одного яйца действительно не оказалось. Юнец победил и, издав вопль восторга, склонился к самой земле. — Милорд, а когда я смогу получить свои пять пенни? Джон посмотрел на него сурово: — Ты целый год объедал несчастную женщину, зная, что она одна растит двух сыновей и ищет кормильца. Или ты глуп как пень, или нарочно использовал ее в своих целях так же, как она попыталась использовать тебя. Поэтому ты добровольно откажешься от штрафа. И советую тебе все рассказать своей невесте. Потому что если она услышит эту историю от других, то оторвет тебе последнее яйцо. Кто следующий? Он сумел разобраться с остальными жалобами до того, как в монастыре зазвонили к обедне, благо их было всего четыре. Последняя оказалась самой трудной, ибо там пришлось прикидывать в уме, как разделить между двумя братьями наследство. Девять овец на двоих никак не делились. Джон предложил старшему из спорщиков накинуть младшему несколько горшков в счет лишней живности, и оба разошлись, довольные его решением и друг другом. — Святые угодники, неужели это конец?! — От радости хотелось прыгать. Он справился, не опозорил себя и кузена, которого здесь представлял. Джон посмотрел вслед солдатам, тащащим кресло обратно в крепость, и предложил Киту прогуляться. Не хотелось зря тратить солнечный денек. Кит согласился; наверное, ему тоже надоели темные комнаты и бесконечная муштра. На отмелях пахло морем, водорослями и сыростью, но им это не мешало. Под ногами скрипела разноцветная галька. Они пускали блинчики, распугивая крикливых чаек, и подбрасывали в воздух раковины, соревнуясь, чья улетит выше. Джон улыбался до ушей: никто не засвистел ему вслед, когда он спустился с помоста, закончив судилище. Деревенские попрощались с ним вполне благосклонно: — Да пребудет с вами Господь, милорд! А уже знакомый голос добавил, что, конечно, молодо-зелено, но сенешаль-то наш не совсем дурак, может, и жить станет легче. Кит тоже был доволен и этого не скрывал: — А говорил, что милорд Энтони тебя плохо учил! — Я сказал, что плохо учился. Это не совсем одно и то же, — Джон не собирался оправдывать свою лень, возводя напраслину на наставника, хотя и не очень его любил. Торн кивнул, признавая его правоту, взъерошил чуть отросшие волосы и зашевелил губами, наверное, считал нежившихся в холодной воде тюленей. Он лишь недавно овладел этим искусством и явно был доволен своими успехами. — Кит, видел, сколько в деревне симпатичных девушек? — Грех было бы не воспользоваться моментом и не разузнать наконец про предпочтения упрямого сакса. — Правда? Я не заметил. Настойчивость в достижении своей цели всегда отличала Плантагенетов. Джон попытался зайти с другой стороны. — У тебя дома кто-то остался? Синие глаза взглянули на него с удивлением. — Брат, жена брата, племянники... Я же тебе говорил. Надо же, зараза какая! Джон откашлялся и перешел к прямой атаке: — А девушка тебя не ждет? Кит бросил упражнения в счете, смутился, но глаз не отвел. — Девушка меня не ждет. Теперь застеснялся сам Джон. Это звучало как-то двусмысленно. Не спрашивать же Торна, не ждет ли его дома юноша. Нарвешься еще на твердое «нет». Что тогда делать?.. — Меня никто дома не ждет. Ты это хотел узнать? И за деревенскими девицами я не бегаю. В голосе лязгнуло железо. Наверное, стоило отступить, но Джон никогда не мог похвастаться благоразумием. — Тебе что, никто не нравится? — Нравится. Но это невозможно. — Почему? — Нам пора домой, Джон. Мне надо проверить патрули. «Ага, а потом тебе понадобится сходить в оружейную. Пересчитать мешки с песком и переделать еще тысячу дел. Пройдут недели, прежде чем я осмелюсь опять тебя об этом спросить». Мысли Джона метались зайцем, которого преследует лиса. — Что может быть невозможным в любви? Она что, замужем? Монахиня? — Я пошел, — Кит развернулся и сердито зашагал в сторону крепости. Джон бросился за ним. — Прости! Ноги тонули в гальке. Кит уходил все дальше и дальше. — Кит, подожди! Ну подожди же меня! Он рванулся вперед и почти догнал уходящего, когда нога соскользнула с камня, и он растянулся на мокром откосе. Из глаз от обиды и боли брызнули слезы. Он опять все испортил. Зачем он завел этот дурацкий разговор? Дружбе конец. И глупым мечтам тоже конец! Кит больше не станет приходить к нему вечерами, не вытащит на рассвете на тренировку, не будет вместе с ним ругать ворюгу сержанта. — Господи Иисусе! Да куда же тебя понесло?! — Кит одним прыжком оказался рядом и присел, ощупывая Джону лодыжку. — Встать можешь? Обопрись об меня. Джон попытался ступить на ногу, но, вскрикнув, вновь опустился на землю. — Подожди! — Кит озирался, ища какую-нибудь палку, о которую можно было бы опереться, но не нашел. Тогда он подхватил Джона на руки. — Я тяжелый! Отпусти, еще надорвешься, дурак! Кит рассмеялся: — Язык у тебя не пострадал, сразу заметно. Недаром братья прозвали тебя занозой. Джона дотащили до его спальни и укутали в покрывало. Срочно вызванный из приората лекарь вправил ему вывих, велев несколько дней не вставать с постели. Он лежал, попивая горячий эль, и вспоминал сильные руки, прижавшие его к тяжелому нагруднику, твердую шею, за которую было так удобно держаться. А главное, заполошно бьющееся под доспехом сердце. Хотелось бы верить, что причиной этого была вовсе не тяжелая ноша. Ближе к ночи к нему пришел Кит. — Сегодня будем учиться? Джон освободил на кровати место и протянул Киту свой Псалтырь. — Читай! Кит долго вертел в руках украшенный драгоценными камнями томик и наконец-то решился: — Ты же дружишь с принцем? Джон неохотно кивнул, боясь, что разговор его ждет неприятный. Он протянул Киту руку, тот привычным уже движением перехватил ее, переплетая их пальцы. Даже в полумраке Джон разглядел пятна, горящие у него на щеках. Кита волновался, это было заметно. Он несколько раз попытался заговорить, но каждый раз замирал посередине фразы. Джон не торопил его, только слегка пожал руку, ободряя. Что бы Кит ему ни сказал, изменить это уже невозможно. Оставалось набраться терпения. — Ты знаешь, кого... кто у принца в друзьях? Знаешь, не отпирайся, — отважился Кит. Это хотя бы давало надежду на искренний разговор. — Мы с тобой — как слепые щенки. Каждый из нас думает, что все понимает про другого. Мне про тебя сказал Хью. Объяснил, почему ты у принца в любимчиках. Ты подумал про меня то же самое? Джона передернуло. Диспенсер, сукин сын, что он наболтал Киту?! — Подожди! — Чужие пальцы в его руке подрагивали. — Я должен тебе сказать. Только я никогда об этом не говорил… Дома... отец, он ничего не знал. Так и умер в неведении, хвала Господу. А вот брат... — Кит помолчал, собираясь с силами. — Он меня... нас поймал. У нас жил один... изгнанник из Уэльса. Он помогал кузнецу и все улыбался мне, когда я приходил подковать лошадей. А потом, как-то вечером он пригласил меня прогуляться в поле... Так все и началось. Мы встречались все лето на сеновале. Когда брат ворвался туда... Его люди даже не дали нам одеться. Моего... друга избили и вышвырнули прочь. А меня... меня тоже отослали из дома. Я исповедовался в грехах, выдержал епитимью, но меня все равно выгнали, как собаку. О, все было вполне пристойно. Брат не хотел, чтобы узнали соседи. Он выдал мне мою долю. На нее-то я и купил Мальчика и меч. Брат направил меня к Диспенсерам, а они — к принцу. Я думал, что смогу отличиться при дворе наследника престола. Только ему нужны были другие умения. То, чего он хотел, это было не так... было грязно... Я не понимаю, как ты можешь валяться во всей этой мерзости. Здесь ты совсем другой. Джон вздохнул. — Поэтому ты и сказал мне в тот вечер, что я не такой… — он не спрашивал, понял все сам. Сердце разболелось так, что он забыл про вывихнутую ногу. — Кузен пытался тебя принудить? — Нет! Он... он просто дал мне понять, что иначе мне у него искать нечего. Я даже не знал, что можно вот так, втроем. Ты так тоже делал? — Никогда! — Я на это надеялся. Хью сказал, что... — Хью сказал, что я шлюха? — Однажды он станет рыцарем и вызовет наглого сынка юстициария на поединок до смерти. Кит окончательно смутился. Он попытался вытащить руку, но Джон ему не позволил. — Не знаю, что тебе соврал Хью. В нашей семье рождаются такие мужчины. Король Руфус был таким, Великий Ричард, наш принц. Болтали даже про доброго короля Генриха. Сплетничали о его связи с Бекетом, пока тот не предпочел ему церковь. Я тоже такой. Мне нравятся рыцари больше, чем леди. И знаешь, Кит? — Он ступал по тонкому льду, но не собирался отступать. Где-то в глубине души Джон был уверен, что сэр Кристофер Торн его не предаст и никому не расскажет про его откровения. Говорить было больно и страшно, но он решился: — Знаешь, мне нравишься ты! Кит отпрянул, но Джона это не остановило. — Тебе сказали, что я шлюха. Мне восемнадцать лет, и да, в свите князя-епископа я нашел таких же, как ты и я. С тремя я всего лишь целовался, с одним мы пошли немного дальше. Никого из них я не принуждал. Все они жаждали моей компании. И каждый получил свое удовольствие! Если это делает меня шлюхой, да будет так! Ты же не чувствовал себя грязным там, на сеновале? — Священник назвал это грехом. — Я знаю много монахов, которые грешат тем же. Кит промолчал. Он сидел на постели Джона, опустив голову, рассматривая свои колени. Но он не убежал с воплями ужаса и даже не отсел от Джона подальше. Значит, еще не все потеряно. Пусть черти в аду поджарят старшего брата Торна, Хью, Гавестона и заставят наследника престола подносить к их костру хворост. Сегодня его, Джона, бой, и он узнает все до конца, понравится ли ему исход битвы или нет. — Ты сказал, что есть тот, кто тебе по душе, и это не принц. Слава богу! Мне приятно проводить время с нашим будущим повелителем. Он мне нужен, чтоб пробить себе дорогу. Но предложи он мне разделить постель на троих, о чем мне, кстати, поведал твой друг и покровитель, я бы, как и ты, отказался. Твой приятель тоже хорош. Посмотри, сколько мы знаем друг о друге, и все от одного человека. — Хью хотел мне добра. Он просто предостерег меня. — А принц хотел добра мне, он понял, кто у меня на сердце. Так мы оба здесь и оказались. — Хью... — Хью подставил тебя. Это он посоветовал принцу предложить тебе это... развлечение. Наследник и Гавестон удивились, что ты отказался. С чего бы это? Кит резко поднял голову. Он услышал. — Оставим в покое придворных Эдуарда. — Последнее, чего хотелось Джону, чтобы Кит думал о подлости Хью, а не о нем, Джоне. Пусть Диспенсер подавится своей ложью. — Я честен с тобой и вверяю себя тебе, твоей чести и рыцарскому достоинству. Доверься и ты мне. Спрошу еще раз. Ты сказал, что тебе кто-то по сердцу. Если это не я... Если у тебя есть другой, скажи мне, и мы забудем об этом разговоре. Но не смей считать меня подстилкой! Джон выдернул руки, которые Кит так и держал, и закрыл ими лицо. Он успел досчитать до ста, когда до него наконец донеслось: — У меня нет никого другого. Наконец-то! Джон перевел дыхание. Кит отвел его пальцы от лица и вновь потянул к себе. — Ты мне нравишься. Нет, во имя Господа, я тебя люблю! Но такая любовь — грех. Джон рассмеялся. Это что, никогда не кончится? Они так и будут бегать кругами друг за другом? Он смеялся так долго, что у него потекли из глаз слезы. Во рту стало солоно, а искусанные губы засочились кровью. Кит смотрел на него, и на его лице удивление сменилось обидой. Сейчас он уйдет, а здесь нет камней, чтобы вывихнуть вторую ногу. Слезы высохли сами собой, а смех сошел на нет. — Поцелуй меня! — Хватит, сейчас или никогда. Он Плантагенет и не даст никому счесть любовь к себе грешной. Церковь прощает мужеложцев. — Нет. Джон потянулся к нему сам. Коснулся крепко зажмуренных глаз, тронул сжатые губы. Нижняя чуть выдавалась вперед, словно моля о ласке. Он прикусил ее зубами, а потом зализал языком. Кит молчал. — Я покаюсь в своих грехах перед смертью, а жить я собираюсь долго. — Пусть слышит, на что готов более смелый из них двоих. — Ты, десятилетний, не страшился в бою, почему же трусишь сейчас? Неужели грех со мной хуже того, что ты делал на сеновале? Господь простил тебя, епитимья закончилась... Неужели ничего не поможет? Ему показалось, что на него налетел ураган. Вывихнутую ногу пронзила боль. Кит дернул его на себя, и она снова подвернулась. Его губы не стали мягче, они воевали с губами Джона так же, как его предки издавна сражались с врагами. А Джон еще думал, что это он охотится на зверя. Нет, добычей стал он сам. И тот, кто его загнал, не знал пощады. Поцелуй длился так долго, что Джон задохнулся. Кит отодвинулся. — Прости. — Эй! — Торна надо было срочно вернуть. — Мне понравилось! Теперь наконец губы стали мягче, а на лбу разгладилась складка. Второй поцелуй был нежен, но столь же требователен. Так за мягкой перчаткой прячется железный кулак. Он шире раскрыл губы и не прогадал. Наверное, помощник кузнеца знал толк в поцелуях, если научил Торна такому. Джон не знал, благодарить ли ему несчастного изгнанника или разыскать и прикончить, но он позволил чужому языку ворваться в свой рот и застонал в ответ на чужой стон. Когда Кит наконец отстранился, Джон провел по распухшим губам пальцем. Они саднили, непонятно, от поцелуев или потому что он кусал их раньше. И еще от них несло жаром, как от огня в камине. Несмотря на боль, это было самое хорошее, что с ним произошло за последние месяцы, да что там — за последние годы. Кит снова потянулся к нему. — Постой, постой, — он сошел с ума, если останавливает наконец-то сдавшегося северянина. Он может вообще все испортить, и эти поцелуи станут последними, но Джон не мог поступить иначе. — Ты сейчас уйдешь и ляжешь спать. Или не ляжешь — я не засну точно. Если ты решишь, что то, что произошло между нами, это искушение праведника шлюхой, — нет, не останавливай меня — тогда всё закончится. Я поблагодарю тебя за признания и попрощаюсь. Но если ты захочешь продолжить, то я буду здесь, и если ты вернешься... — Да? — То постарайся окончательно не сломать мне ногу. Утром Кит не вернулся. А Джону так этого хотелось. Он проснулся, когда в монастыре колокол пробил к заутрене. Джон поправил подушку и уселся в постели, прислушиваясь к шагам в коридоре. Он ждал. Вот распахнулась дверь, гулко лязгнул железный доспех. Может, стоит кое-как дохромать до двери и выглянуть в коридор: я здесь, иди сюда! Шум шагов стих прямо у его двери. Кит. Он стоял там так долго, что Джон успел прочитать благодарственную молитву, взбить поизящней кудри и даже, подобно матушкиным фрейлинам, пощипать себе щеки. Он вновь забормотал молитву: пожалуйста, боженька, я буду хорошим. Не буду даже про себя обзывать приора Ранульфа старым стручком и на мессу буду ходить не только в воскресенье, а еще три, нет, два раза в неделю. В коридоре что-то звякнуло, послышались удаляющиеся шаги. Потом все стихло. Кит ушел. Псалтырь полетел в стенку, теряя переплет. — Давай, приди еще раз ко мне учиться читать, получишь по башке чернильницей вместо учебы! В коридоре стояла мертвая тишина, теперь надо было дождаться вечера. За этот длинный дождливый день Джон довел себя до изнеможения. Он пытался чем-то себя занять, но счета не сходились, и на этот раз не по вине сержанта. В шахматы он умудрился проиграть самому себе три раза. А напиться он не осмелился, Кит еще мог прийти. Надоевший до чертиков хромой слуга притащил ему обед. Но он не смог проглотить ни куска. Зато успел порасспросить неряху, не во дворе ли начальник гарнизона? Болван что-то промычал в ответ, из чего Джон уяснил для себя одно: сэр Кристофер изволили из крепости отбыть. «Черт бы побрал дурака!» Непонятно только, кого он имел в виду. — Прикажи принести горячей воды, я хочу помыться. Мытье скрасит ожидание, а солдат, которых хромой заставит таскать воду, можно будет расспросить, в каком настроении был командир утром и куда все-таки делся. Он сам себе не признавался, что есть еще третья причина такого неожиданного приступа чистоплотности — он все же надеялся, что вечером Кит придет. Он скормил солдатам остатки своего обеда. Они сжевали сыр, заныкали любимые им самим горбушки, но новостей он узнал самую малость, всего ничего: командир с утра пособачился с сержантом, чуть по шее тому не надавал, а потом вскочил на коня и куда-то уехал. Куда, солдаты не знали, лишь радовались, что не будет учений. За окном блеснула молния, дождь заколотил по стеклу. Упрямого рыцаря стоило, наверное, пожалеть, но не жалелось. Не поехал же он к монахам исповедоваться в грехах? Как потом смотреть стручку Ранульфу в глаза... Джон представил, как он сидит в воскресенье в церкви на лучшей скамье, а святой отец гневно тычет в него пальцем. Вот это будет проповедь! Пожалуй, даже сестрица Жанна после такого скандала не примет его при своем дворе. Бр-р-р! Святой Кутберт от ужаса упадет на каменный пол и разобьется на тысячу маленьких святых. А может, наоборот — давно почивший первый епископ Линдисфарна поймет молодого грешника. Сам-то он воздерживался почти всю свою жизнь и на своем опыте хорошо знал, что такое искушение. А вот приор его не поймет, Джон был уверен. Тот никогда не любил его и, защищенный своим положением настоятеля, не скрывал, что считает его шкодливым щенком. Джон вздохнул и сам себя обругал — куда бы ни уехал Кит, он его не выдаст. Никогда не выдаст, не такой он человек. Предложение убрать после мытья воду Джон отклонил. А вдруг Кит все же придет... К ночи Джон накрутил себя, и когда в его дверь неуверенно постучались и Кит шагнул на порог, ему в голову полетела увесистая доска для счета, вечно валяющаяся у Джона около постели. У него вырвался совершенно не куртуазный вопль: — Ты где целый день шлялся?! Кит перехватил на лету деревянную доску, спокойно пристроил ее на сундук с одеждой и посмотрел на Джона. Его глаза опасно блеснули, а на лбу появилась уже знакомая складка. — Прости. Кит шагнул к двери. — Прости, слышишь! Я больше никогда... — Джон закусил губу. Кольчуга блестела от дождя. Торн, видимо, не зашел к себе даже переодеться. — Пожалуйста!— прозвучало жалобно, совсем по-детски. Кит наконец-то остановился. «Если он опять назовет меня милордом сенешалем, я умру». Джон выпутался из покрывала и заковылял к Киту. Больная нога подогнулась. Он поскользнулся на луже и полетел вниз, выставив перед собой руки. — Черт! Его подхватили на лету и прижали к себе. — Нога! Черт, как больно! — Не поминай нечистого, — в голосе не было злости, и это давало надежду. — Я ждал, ждал... А ты куда-то подевался. Не обижайся! Ему взъерошили волосы. — Я не в обиде, дорогуша. — Что? — Джон опешил. Не заболел ли часом начальник гарнизона? Но люди с Севера вроде бы привычны к дождю... — У меня отец так отвечал матушке, когда после его отлучек она швыряла в него вещами. Я не сержусь на тебя, Джон. Ты такой, какой есть. Джон воспрянул духом — его простили. Но обрадовался он слишком рано: с лица Кита вдруг пропала улыбка. — Понимаешь, мне надо было подумать, — Кит словно говорил сам с собой. — Моя любовь — грех! — Нет! — Да! «Так уходи отсюда, святоша», — хотел сказать Джон, но горькие слова замерли на губах, когда Кит погладил его по руке и прижал к груди еще сильней. — Я ходил по берегу, все думал и наконец понял... — Джон боялся даже вздохнуть. — Понял, что объясню Господу, что весь грех — мой. Твою душу он не запятнает. Господь услышит мою молитву. Ну слава богу! Надо будет заказать десяток месс в благодарность. Джон все равно не верил, что Господу важно, кто с кем спит. Принц в это тоже не верил. Не попадет же наследник престола в ад? «На всякий случай закажу тридцать месс. Десяток за принца». — ...а потом я подумал, кто ты, а кто я. Нет, с мессами придется подождать. Он же весь день где-то бродил, неизвестно, до чего еще додумался. Однако стоит поторопиться с ответом, Кит уже разжимал объятья. — Ты хочешь сказать, что рыцарю негоже с неравным? — вот тебе, съел?! — Ты королевской крови, а я нет. «Ну да, этого следовало ожидать. Гавестон королевской кровью вовсе не брезговал. А детей нам с тобой не рожать». — Я третий сын младшего брата. Если ожидаешь богатого приданого, это не ко мне. Или тебе мешает прозвище незаконнорожденного, которым наградили моего предка? Хочешь меня им попрекнуть? — Заноза языкастая... — прозвучало растерянно. Успех надо было срочно закрепить. — Послушай, — Джон заговорил очень спокойно, как будто уговаривал необъезженного жеребца. — Мы же не знаем, как между нами все сложится. Может, пройдет месяц-другой и мы разойдемся. Какое тогда имеет значение мое или твое происхождение? Это было наглым враньем. Он не собирался отпускать Кита ни через месяц, ни даже через десять лет. И совершенно не верил, что тот сможет бросить его, Джона, со всеми его ямочками, кудрями, улыбкой и всем остальным. Он поднажал: — Зачем нам лишать себя радости? — Радости? — Да, радости! Здесь и сейчас. Мы наконец свободны. Мы одни, и никому до нас нет дела! Попробуем, а там разберемся. «Может, позже нас приютит принц, — подумал он про себя, — около него таких, как мы, много». — Глупый, — это почему-то не прозвучало обидно. Может, потому, что его поцеловали в макушку. — На нас здесь смотрят много внимательных глаз. Мы должны быть осторожны. Хью рассказал мне про королевский приказ. Он скоро вступит в силу. Это изменит всё для таких, как мы. — Ты боишься? — Да, за тебя. Но постараюсь защитить, когда... если придется! — Так ты решился? Ха! Неужели противник сдался в плен и даже не мечтает о побеге? — Мы попробуем. — Его стиснули так, что захрустели кости. — Я тебе нравлюсь? — Не мешало бы все же еще разок уточнить. Очень хотелось услышать в ответ что-то приятное, вроде тех слов, которые звучат в балладах о любви. — Нет. Я тебя люблю. Полюбил еще в Бамборо. Джон вспомнил о своем поведении в замке и покраснел. — И ты не поверил наветам Хью? — Поверил и Хью, и своим глазам, только ничего не смог с собой поделать. Когда твоя матушка дала мне свою ленту, все думал: была бы она твоей... — Ленты у меня нет. Но твое предложение я принимаю! Кит посмотрел на него, как на сумасшедшего: — У рыцаря может быть только дама. — Ну если ты обозвал меня дорогушей... Глупости это, конечно, Кит. Хотя могу оторвать тебе рукав от праздничной туники... Кит выпустил его из рук, припал на колено и вложил свои руки в его. — Прими мою клятву верности, милорд. Я твой рыцарь и твой вассал. В глазах защипало, такими клятвами не бросаются. Он хотел отшутиться, но не смог. — Я принимаю клятву. Встаньте, сэр Кристофер Торн. Они обнимались так долго, что до смерти разболелась нога. Кит потащил его на кровать, но по дороге зацепился за бадью. Поток воды хлынул на пол. — Святой Господь, что это? — Это, — гордо провозгласил Джон, — вода для мытья. Могу ли я предложить моему рыцарю омовение после долгих трудов? Кит посмотрел на него сияющими глазами и только кивнул. — Только простите, сэр Кристофер, вас не было так долго, что вода, увы, остыла… Он старался копировать движения своей матушки и ее фрейлин, больших мастериц по мытью мужчин, когда раздевал, а затем и мыл Кита. А потом Джон позабыл обо всем. Забыл даже вовремя снять тунику, промочив ее до нитки. Он тер тряпкой по розовому от холодной воды, а может, от смущения, телу и сам краснел не меньше Кита. Тот глядел на него совершенно счастливыми глазами. Вдруг он похолодел от ужаса. Испугался не понравиться Киту, когда снимет с себя одежду. Тренировки тренировками, но у него не бугрились на руках такие мускулы, а живот, хоть и подтянутый, вовсе не был настолько железным. И таких ягодиц у него не было. Он заметил это еще по дороге на остров. Лучше бы он пошел в материнскую родню, не в отца. Черт! Но ведь Кит не слепой и, наверное, давно все рассмотрел. — У тебя такая белая кожа... мягкая, как матушкино бархатное платье. И волос мало. — Я саксонец, — Кит ответил ему просто, совсем не рисуясь. — У нас у всех белая кожа. Вы, норманны, смуглей. Мне нравится. И волос у тебя тоже не много. Я подсмотрел, когда ты однажды снял на тренировке тунику. Джон от смущения уронил в воду мыльную тряпку. Он полез ее искать и наткнулся пальцами на что-то длинное, толстое… и твердое. — Прости! — он отскочил, грохнувшись на задницу прямо в лужу. Кит снял исподнее в воде, и Джон не ожидал таких размеров. — Наверное, я уже чист, — Кит вылез из бадьи, и оказалось, что Джон не ошибся. Такого он ни в одной мыльне не видел. Теперь он хорошо понимал, почему принц приставал к Торну. Только наследник, в отличие от Джона, был достаточно опытен в любовных делах. И не падал на пол от испуга. Кит протянул к нему руки. Капли воды стекали с его тела, шлепаясь на каменный пол барабанной дробью. Джон сглотнул. Никто не увидит испуганного Плантагенета. Он бросился в объятия Кита. Джона выпустили из рук, только когда у него застучали от холода зубы. — Замерз? — В комнате действительно было прохладно. — Тогда... Джон вспомнил ночь на берегу, поваленное дерево, костер. — Здесь нет шатра, и ты меня никуда не прогонишь. — Мы же в твоих покоях. Выгнать отсюда можно только меня. Джон покачал головой. Кит улыбнулся: — Тогда, может быть, ты мне позволишь?.. Он ожидал, что с него яростно сдерут одежду, и заранее испугался. Одно дело флиртовать с хлипкими монахами, вроде даремских ухажеров, а другое, когда на тебя голодными глазами смотрит взрослый мужчина и опытный воин. Хотя на этом ристалище и у Кита опыта тоже было не слишком много. С другой стороны, он же не говорил Джону, как часто шастал на сеновал. Кит раздевал его, медленно промокая каждый кусок оголенного тела. Мысль о том, что они делят на двоих одно полотенце, заводила до ужаса. Член, и так воспрянувший во время мытья любовника, совсем прилип к животу. — Дойдешь до постели, или тебя донести? Ну нет, его уже достаточно носили в последние дни. — Дойду! Кит пропустил его вперед. Он шел, багровея затылком, чувствуя спиной голодный взгляд. Джон бросился в постель, закутавшись в покрывало до кончика носа. Он сам не понимал, что с ним происходит. Не девушка же он, так трястись от страха! Кит подошел к кровати, и Джон от ужаса зажмурился. Кит стянул с него покрывало: — Джон, открой глаза! Посмотри на меня, пожалуйста! Легче не стало. Кит усмехнулся: — Теперь я знаю, что Хью мне солгал, и горд, что я у тебя первый. Тебе объяснить, как все будет? — Лучше покажи. Мне... мне немного принц объяснял. Кит пробурчал себе под нос что-то, не слишком лестное для наследника престола. — Что показать? — Покажи мне все, — это вылетело изо рта слишком быстро. Мысль не успевала за языком. — Только... — Я остановлюсь, если ты захочешь. Обожди немного, у меня там есть… — Кит шагнул к дорожной сумке, в руках у него блеснул флакон. — Съездил на материк сегодня, отловил коробейника. Стало смешно и чуть меньше страшно. — Так вот где ты пропадал! А я-то думал... В кровати стало тепло и довольно тесно. — Я постараюсь, чтоб было не слишком больно. Кит готовил его так долго, что Джона затрясло от нетерпения. Больно было, но — ко всем чертям! — как же было хорошо! Хорошо, когда Кит замер, наконец-то протиснувшись внутрь. Хорошо, когда отстранился и снова двинулся вперед. Хорошо, когда, чуть приподнявшись на локтях, сдвинулся повыше, меняя угол. А еще лучше стало, когда положил руку на чуть опавший член. — Можно? О чем он вообще?! — Быстрей! — Нет! — Рука на члене сжалась, Кит и здесь умудрялся командовать. Последней внятной мыслью было, что чем бы все это ни закончилось, к рукоблудию он никогда не вернется. Больше он ни о чем не думал. Очнулся он, когда по телу потекла холодная вода. Кит обтирал его мокрой тряпкой. — Попрошу, чтобы по вечерам мне ставили в комнату кувшин с горячей водой, — кожа покрылась мурашками. Кит вытерся сам, бросил тряпку на пол и прижался головой к его животу. Джон подтащил его к себе, укрываясь им вместо покрывала. — Ты останешься со мной на ночь? — Да, только к утру мне придется уйти. Ты как? Джон закинул на него ноги. — Вот так. Теперь ты от меня не убежишь. — Не убегу. Даже пробовать не стану. Он проснулся, потому что в постели стало пусто. Забил рукой по подушкам, разыскивая Кита, и открыл глаза. Торн одевался. Стало обидно, неужели им придется всю жизнь прятаться по углам? В носу защипало. — Не спишь? Я не хотел тебя разбудить. Думал, уйду тихонько, только оставлю тебе вот это. На покрывало лег засохший, встрепанный пучок вереска. — Вчера сорвал по дороге домой, хотел подарить, но все как-то не получалось. Весной принесу тебе свежий, в цветах. — Хорошо. — Сказать, что он не дама, как-то не повернулся язык — получить этот веник было слишком приятно. Кит поцеловал его и ушел. Джон оцарапался о подарок. Наверное, не стоило так сильно прижимать колючий вереск к груди. До весны так до весны... Он подождет.