Королевские прятки

      Глава пятая              Кит пришел к нему только через два часа. Вид у него был виноватый.              — Скажи мне, что ты переспал с Овечкой! Скажи, что оттрахал половину наших слуг, я все прощу. Только не говори, что вновь, как бродячий рыцарь, помчишься воевать со всем миром.              — Послушай... — это прозвучало похоронным звоном.              Джон зажал уши.              Кит молчал, пока он не отнял рук.              — Чего хотел Освин? — надо же было узнать, чем грозит им приезд послушника.              — В Ирландии появились королевские разъезды.              — Нам негде их прятать. И больше негде самим прятаться. У матери уже не осталось имений!              — Ингеборг и не просилась сюда.              Кит прятал от него глаза. Это было плохо, совсем плохо. Так себя ведут, когда решение уже принято. Придется слушать, о чем они там договорились, может, еще не поздно его переубедить.              — Есть только один способ раз и навсегда прекратить досужие разговоры о том жива ли маленькая королева или умерла.              Джон фыркнул:              — Прикончить всех троих?              Кит посмотрел на него так, что пришлось прикусить язык. Даже в первые дни знакомства Торн не глядел на него так брезгливо.              — Я пошутил! Говори дальше.              — Нужно, чтобы все убедились, что никакой принцессы нет. Есть всего лишь самозванка и больше никого. Ингеборг хочет отправиться в Норвегию и выдать себя там за Маргарет. Она уже написала своему мужу. Помнишь, сокольничий покойного короля? Тор Хаконсон, кажется, если я правильно запомнил. Он написал ей, что готов помочь. Еще есть тот самый епископ Андфинн, который похоронил девочек. Он считает, что в Норвегии многие недовольны новым правителем. Конунг Хакон сильно прижал местных баронов. Он обложил знать налогами и отобрал исконные права. Бароны с удовольствием воспользуется появлением самозванки, чтоб его припугнуть.              — Кит! — это был такой бредовый план, что Джон даже успокоился. — Маргарет семнадцать лет. Фру Ингеборг сорок. Кто ж ей поверит?              — А ей и не нужно, чтобы поверили. Ей наплевать на планы обиженных дворян. Хакон-то помнит, сколько лет было племяннице, и вряд ли забыл ее облик и лица ее родителей. Он ей не поверит и сразу объявит самозванкой. И уж конечно, он сделает все, чтобы убедить в этом свой народ, ну и соседей тоже. Скоро все поймут, что Ингеборг всего лишь подмена. Игрушка нескольких знатных семей, готовящих бунт против законной власти. Нет никакой принцессы, есть самозванка, искательница наживы, по которой плачет веревка. Думаю, до Англии вся это история дойдет очень быстро. Король Эдуард успокоится и отзовет своих людей. Маргарет сможет жить спокойно в монастыре.              — Господь запрещает самоубийство. А этот план — прямая дорога в могилу. Вам не жалко людей, которые пойдут за королевской фрейлиной и, скорее всего, закончат жизнь на плахе? Не ожидал от Ингеборг такой жестокости. И от тебя не ожидал.              Кит пожал плечами.              — Ингеборг не собирается умирать. Она взбаламутит страну и сбежит прежде, чем кто-либо возьмется за оружие, и поэтому никто не погибнет. Конунг не сможет казнить всех легковерных баронов в своей стране. За такие дела не рубят голову. В Берген мы приедем через Германию, запутав следы. А потом, пока Хакон будет искать Ингеборг по всей Священной империи, она ускользнет обратно в Ирландию и вернется к приемной дочери. Ты же не думаешь, что она захочет ее оставить? Пойми, только так мы отведем от девушки беду.              — Я не верю ни единому ее слову! Она тебе лжет, Кит! Неужели ты этого не видишь?! Как только она объявит себя принцессой, за вами захлопнется ловушка. Живыми вам из Бергена не уйти!              — А я верю! Ингеборг не станет обманывать тех, кто, рискуя собой, уже однажды спас их обеих, — Кит впервые за этот разговор взглянул на него, и Джон поник головой. Любовника не переспорить.              — Кит, ради всего святого, давай дадим ей денег, и пусть справляется сама. Ты ей ничем не обязан.              Джон сказал это, уже не веря в победу, но не желая признать свое поражение.              — Я обещал ей помочь! — любовник улыбнулся одними губами. — Пойми, ей нужен защитник. Тот, кто пройдет с ней весь путь до Норвегии и обратно. Тот, кто знает всю правду и поддержит, не задавая вопросов. Это могу быть только я. Ее муж не воин, и за десять лет она растеряла друзей. Я не оставлю ее в беде. Я дал клятву!              — Я не смогу поехать с тобой, — Джон запнулся. — Не предам братьев и мать.              — Я знаю и не прошу тебя разделить мой путь.              Все слова были сказаны. Ему нечего было возразить любовнику, который только что бросил его ради малознакомой женщины. В крепости Джон не мог не восхищаться норвежкой, готовой отдать жизнь за потерявшую рассудок девушку. Только теперь она вместе с собой обрекала на смерть человека, которого он любил. Джон был уверен, что она не сказала наивному Торну правды. Ингеборг понимала, что не уже не вернется из Бергена живой. Слухи о принцессе остановит только ее смерть.              — Вас поймают и казнят. Я тебя потеряю, — голос его сорвался. — Она взойдет на плаху ради приемной дочери, но ты-то за что?              — Я уповаю на Господа! — Кит перекрестился. — Я выполню свою клятву и пройду весь путь до конца. Он охранит меня в моем испытании.              Джон сжал кулаки, глаза жгло непролитыми слезами.              — Эта женщина послана тебе дьяволом, а не Богом. Я не отпущу тебя! Ты мой вассал!              — Я помню! — Кит опустился на одно колено: — Прошу сеньора меня отпустить. Я должен исполнить волю Божью.              Джон отвернулся. Смотреть на любовника было невыносимо.              — Моя мать вымолила тебе жизнь и свободу на коленях...              Кит опустил голову.              — И даже это тебя не остановит?              — Нет.              Джон сдался. Что он еще мог сделать?..              — Когда вы уезжаете?              — Завтра утром. Нам надо спешить.              — Теперь уходи, — он не мог провести с Китом последнюю ночь, зная, что утром придется проститься. — Иди к себе. Иначе у меня разорвется сердце.              Кит кивнул.              — Я благодарю моего сеньора за его милость.              Дверь за ним захлопнулась, как будто отрезав его от жизни. Отрезав от этого дома, от Джона. А он-то думал, что Кит дорожит их любовью. Божья воля! Нет, желание обезумевшей матери защитить свое дитя — вот что растоптало их счастье.              Джон спустился в зал еще до рассвета. Он угадал. Эти двое уже были там.              — Выйди! — сказал он Освину, и тот поспешил убраться. За ним потянулись слуги. Они никогда не слышали, чтобы Джон так кричал.              Кит стоял от него так близко, что можно было поднять руку и дотронуться до любимого лица, но Джон заставил себя этого не делать.              — Я все думал, что сказать тебе перед отъездом. Нет, не прерывай меня! — у него раскалывалась голова, и покраснели глаза. Джон не спал всю ночь и теперь с трудом шевелил губами. — Теперь моя очередь говорить.              Он с трудом вдохнул. В зале было так душно…              — Помнишь, я обещал тебе, что могу избрать и другую дорогу. Сейчас мне пришлось это сделать. Я не знаю, сколько времени продлится твое сумасшествие. Выживешь ли ты в переделке или погибнешь с той, что принесла и еще принесет нам столько несчастий Я не обещаю тебя ждать. Я просто не смогу. Надеюсь, тебе это понятно.              — Я понял и если выживу, сюда не вернусь, — голос Кита сочился горечью. Джон хорошо расслышал упрек.              — Ты мой вассал. Поверь, я буду рад, если ты вернешься. Я люблю тебя и не гоню из дома. Просто не обещаю, что тебя дождусь. Знаешь, — перед глазами стояло насмешливое лицо Брюса, — один умный человек подсказал мне не разбрасываться клятвами без дела. Жаль, что тебя обучили иному.              Кит сделал к нему шаг, и Джон, забыв обо всем, уткнулся ему в плечо. Его обняли, и он постарался запомнить тепло рук на своих плечах и вкус поцелуя.              — Нам пора, — Кит отстранился. Джону сразу ощутил в своей душе огромную пустоту. Он знал, что она останется с ним надолго. Может быть, на всю жизнь.              — Я провожу тебя.              Он помог Киту оседлать Мальчика. Потом попросил подождать немного и взнуздал еще и Гифта.              — Брат подарил мне коня от всей души. Может, и тебя защитит подарок, сделанный от чистого сердца, — он передал Торну поводья. — Постарайся, чтобы послушник своим весом не стер моей лошади спину. — И вот еще, — он протянул Киту кошелек. — Не отказывайся. Деньги вам пригодятся.              Кит нагнулся к нему с седла.              — Благословишь меня перед дорогой? Хотя бы во имя того, что было между нами.              Джон кивнул и, возложив руки на его голову, пробормотал молитву.              А потом он зажмурился. Копыта прошуршали по соломе и зацокали по двору. Когда он вновь распахнул глаза, двор уже был пуст. Джон не вышел на дорогу, чтобы махнуть им рукой. Почему-то он счел это плохой приметой.              Он дотащился до спальни и приказал его не беспокоить. Упал на кровать и провалился в сон без сновидений. Проснулся он только на следующее утро. А потом еще неделю не покидал своих покоев.              Месье Обер оказался первым, кто осмелился его потревожить. У француза хватило безрассудства сунуть голову в пропахшую вином и отчаянием спальню.              — О, ваша милость! — Обер утащил его в мыльню и сунул головой в бадью с ледяной водой. Джон заорал.              — Вот так-то лучше, ваша милость! Теперь все слуги знают, что вы все еще живы.              Он приказал убрать его комнаты, проветрить их и окурить травами. Управляющий посягнул и на спальню Кита, но был остановлен.              — Приберите там, но ничего не меняйте, пока я не прикажу.              — Хорошо. А теперь идемте в зал. Ваша челядь ждет своего господина.              — Я не голоден!              — Да, мадам вдовствующая королева когда-то писала мне, что я в таких случаях должен делать, — его силой вытащили в коридор. Джон не заметил, как уже сидел за накрытым столом.              — Мясо, тушеное в красном вине, и пирожки с сыром. Вы же не хотите, чтобы повара переманили соседи?              Улизнуть к себе после обеда не удалось.              — Просмотрите счета, ваша милость. В левом крыле прохудилась крыша. Послушайте мои соображения по вашим овцам. Вы ошибаетесь, при нашей жаре от них не получишь приличную шерсть.              Джон разбирался с делами до вечера, а после ужина остался в зале играть с управляющим в шахматы.              — Я взял на себя смелость заказать вам несколько плащей и парадных туник. Ничего не хочу говорить про вашу одежду, но в Париже такое не носят, — довольный управляющий снял с доски его короля.              — У меня есть, что надеть.              — Да ну? — Обер фыркнул, как разгневанный кот. — Вы не поедете к королю, одетый в обноски, словно разоренный барон. Простите, милорд, но ваши туники выглядят безобразно.              — Я никуда не собираюсь.              — Завтра утром придет портной на примерку, — месье Обер словно не слышал его возражений. — Вам хватит десяти человек с собой в дорогу или нужно больше? Свите уже шьют плащи ваших цветов, и я хотел бы подсчитать расходы.              Джон посмотрел на него, как на умалишенного.              — Я остаюсь дома!              — Ну уж нет! — месье Обер упрямо выставил вперед челюсть. — Сеньор де Бофор, брат нашей государыни, проведет праздники, как и полагается, при дворе. Он не откажет своей единственной сестре. Простите меня за дерзость, милорд, но вам необходимо развеяться.              С ним поехало десять человек, хотя управляющий сомневался, пристойно ли шурину короля иметь так мало сопровождающих. Слуги в новых плащах везли с собой мешки с припасами — знатному сеньору не пристало даже помышлять о негодной еде в тавернах. На прощанье управляющий подал ему меховые перчатки.              — Во дворце о вас позаботятся мои братья. Запомните, пожалуйста: Ги займется слугами и лошадьми, в комнатах прослужит Анри. Он пятый помощник камерария, — это было сказано с такой гордостью, как будто тот был французским пэром.              Дорога действительно его развлекла, а сестра с зятем приняли очень радушно.              — Жанна все пеняла мне, что я попросту не приказал тебе явиться, — при взгляде на жену обычно холодное лицо Филиппа смягчилось. — На будущее я запомню, что вытащить тебя из Шампани можно только приказом.              Он не видел Фонтенбло со времен свадьбы сестры. Но королевский дворец почти не изменился. Он был все так же красив, со своими соразмерными башнями и светлыми покоями, из которых открывался прекрасный вид на заснеженный сад. А сейчас дворец заполонили приглашенные на праздники гости. Оставалось только пожалеть бедолаг, чьи комнаты занял Джон. Ему предоставили лучшие гостевые покои.              На праздничном ужине его усадили на почетное место рядом с королем.              — Мой дорогой шурин, я надеюсь, вы хорошо у нас повеселитесь. Посмотрите на наших фрейлин, — король поцеловал кончики своих пальцев. — Настоящий цветник!              Сестра беззаботно рассмеялась. Она явно не боялась интереса короля к ее прислужницам.              Джон скользнул глазами по лицам дам и уперся взглядом в юнца с совершенно бесстыдной физиономией. Тот ответил ему блудливой ухмылкой.              — Кто это там? — спросил он сестру.              — А… никто. Виконт де Виржи. Род древний, но, увы, довольно бедный. Филипп иногда посылает его по мелким поручениям. Осторожно, брат, про него говорят разное.              Джон на это и надеялся. Он подхватил хорошенькую девицу и в танце постарался оказаться рядом с виконтом.              Тот не остался в долгу и одобрительно улыбнулся, когда, как требовал гавот, они взялись за руки.              — У нашего короля очень красивый шурин.              Вид у молодчика был донельзя распутный. Джон с трудом дождался удобного момента и вытащил его из зала.              Он взял его в укромном переходе по дороге в свою спальню. Потом провел с ним еще пару ночей. Расстались они без горечи и обид. Де Виржи вполне удовлетворился золотым перстнем в подарок и ушел искать нового покровителя, а Джон, попрощавшись с родными, заторопился домой.              — Я думала, ты останешься с нами хотя бы на месяц, — обиженно сказала Жанна. — Я так долго не видела никого из семьи. Мы же почти и не поговорили. Чем ты занят в своем захолустье?              — Я там живу, — он поцеловал сестру в щеку. — Там мой дом, и мне он нравится. Но я постараюсь изредка приезжать вас навестить.              Он возвращался в Бофор, вспоминая усердие де Виржи. Принц был прав, Кит действительно многого не умел. Только вот Джон, не раздумывая ни секунды, променял бы все ночи с виконтом, его мягкий рот и заученные стоны на одно мгновение рядом с утраченной первой любовью.              Месье Обер остался доволен его видом.              — О, ваша милость, вы явно повеселели. А теперь хорошо бы заняться визитами в вашей сеньории. О вас уже ходит слава затворника и нелюдима. Пока не начался пост, извольте познакомиться с соседями. Нет-нет, не надо говорить, что вы с ними уже знакомы! Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю их рассказы о вашей с ними первой встрече. О-ля-ля, мой господин! Покажите им, что вы Плантагенет и истинный сын своей матери. И да, я опять приказал портному подготовить новые наряды. Можете прогнать меня прочь, но я не выпущу вас на люди в этом, — он ткнул пальцем в любимую тунику Джона. В крепости он носил ее не снимая. Она очень нравилась Киту. — Это, простите меня, одеяние даже слугам не отдашь. Нужно приказать набить ее соломой и поставить в винограднике. Пусть отгоняет ворон.              — Не надо! — Джон уцепился за любимую одежду. Именно в ней он когда-то первый раз поцеловался с саксонцем. — Я благодарен вам за заботу, месье Обер, но чтобы следить за моим гардеробом, у меня есть слуга.              Управляющий рассыпался в извинениях, хотя, казалось, совершенно не смутился.              Джон перед сном стянул с себя любимую одежду и прижал к лицу. Ему показалось, что туника до сих пор немного пахнет вереском, хотя аромат лаванды забивал все остальные запахи. Он понюхал ее еще раз. Да, действительно, пахло приграничьем. А может, и матушкиным мылом. Он не знал.              «Буду носить ее иногда в своих покоях», — решил он, самолично вытряхнув тунику и засунув ее в сундук. Ключ от сундука он спрятал под подушку.              Среди соседей нашлись и приятные люди. Знакомясь с ними осенью и торопясь вернуться к Киту, Джон этого не заметил. В округе не было особо знатных фамилий, и к нему отнеслись с уважением, даже подобострастно. Он с удовольствием гостил в их маленьких уютных замках. Прошло достаточно много времени, прежде чем он осознал, что большинство этих людей его собственные вассалы, а не короля.              Надо же, а он об этом и не думал. В первые месяцы его пребывания в Бофоре вновь обретенный Кит застил для него весь свет божий. Пришлось после поста устроить праздничный прием, подтверждая оммаж между ним и его подданными.              Безвкусно разодетая соседка, стоящая рядом с длинным как жердь мужем, попросила Джона принять их старшего отпрыска на обучение.              — Простите, мой сеньор, но где еще наш сын обучится всем премудростям? Мальчик совершенно не умеет себя вести. Он постарается не доставлять вам хлопот!              Джон посмотрел на прыщавого отрока. Тот ковырял ботинком каменный пол. Он попытался отказаться:              — Я не смогу обучить его бою. Увы, я не рыцарь.              — Ваша милость! — супруги одновременно всплеснули руками. — Вы королевской крови и, говорят даже, человек ученый. Махать мечом его научит любой вояка, вернувшийся без добычи из Святой Земли. Пусть поживет у вас год, а еще лучше — два. Может, потом мальчик найдет себе место на королевской службе. Вы же сможете порекомендовать его королю или вашей сестре, если, конечно, Андре будет достоин?              Скоро в доме набралась целая ватага разновозрастных пажей и воспитанников. Пришлось нанимать учителей, да и самому следить за проказниками. Он даже подобрал им безземельного рыцаря, который взялся обучать их военному искусству. Правда, учителем Джон остался не слишком доволен. Потому что тот не был Китом.              Когда начал подтаивать снег, он съездил во второе имение и нашел его очень приятным. Тамошний управляющий оказался тоже из матушкиных людей. Он, как и месье Обер, был безупречен. Имение в Иль-де-Франс славилось сырами, и он увез в Бофор почти годовой запас пахучего лакомства.              Джон даже не заметил, как оказался занят с рассвета до заката. Он целыми днями разрешал споры, выслушивал жалобы и принимал бесконечные решения. А он-то думал, что на Линдисфарне с его маленькой деревушкой он много трудился! Да там по сравнению с его поместьями он просто бил баклуши! Как он прожил почти несколько месяцев, не обращая внимания на то, что происходит в округе?.. Тяжелее всего оказалось разобраться с охраной сеньории от воров. В стране царил мир, но в богатой Шампани хватало желающих поживиться чужим добром. Констебли и магистрат города только разводили руками. Джон смутно подозревал, что часть краденого оседает в их собственных карманах. Ох как он жалел сейчас об отъезде Кита. Свалил бы военные дела на любовника, тот в них бы мигом разобрался и, может, не чувствовал бы себя никому не нужным. Как жаль, что Джон так бездарно потратил на развлечения всю осень и начало зимы.              Однажды поздней ночью он вернулся из вверенного ему городка. Лил дождь, и Джон промок до нитки. Он провел целый день, споря с жадным магистратом о его доле доходов от местной летней ярмарки. Городской совет вовсе не горел желанием делиться доходами с новым сеньором. Джон отказался от ужина и поднялся к себе. В его собственной постели уютно разлегся один из пажей. Он попытался припомнить, из какой семьи он заполучил сие сокровище, но так и не вспомнил. Паж был моложе его всего на два или три года.              Джон ухватил юнца за полупрозрачное ушко. Мальчишка действительно был хорош. Длинноволосый, с ладной фигуркой. Голубые в цвет неба глаза налились слезами.              — Я так понял, что ты решил согреть мне постель. Не надо, я привез из Англии грелку.              — Так, ваша милость, все говорят, что вас не интересуют дамы.              — Это почему же?              — Ну, их почти и нет среди прислуги. Еще говорят, что вы приехали сюда с другом, а потом он вас оставил.              — А еще говорят, что я не держу розог для наглых пажей. Скажи управляющему, чтобы дал тебе с десяток. Завтра придешь извиняться.              У пажа покраснел носик, когда он склонился перед ним в поклоне.              — Я сам решаю, кого брать к себе в постель. И это не касается моих воспитанников.              — Простите, мой сеньор, я не подумал.              — Ты подумал, только не то. Не трать себя на пустые забавы. Найди того, кого полюбишь сам и кто полюбит тебя. Тогда хоть будет что вспомнить в конце жизни.              Он разделся, не вызывая слуги, и приготовился к еще одной бессонной ночи. Прошло уже больше трех месяцев с отъезда Кита. А он все еще не слышал ничего о нем или Ингеборг. Они как будто растворились в воздухе. И Джон не знал, о чем лучше молиться: о том, чтобы так оно и продолжалось, или о том, чтобы узнать, что они уже в Бергене.              Первая весть о любовнике пришла от Брюса незадолго до Пасхи. Джон объезжал свои владения, распивая в честь праздника вино со старостами и щипая молоденьких девушек за румяные щечки. Усталый гонец из Шотландии храпел, развалившись на скамье в зале.              — Здоров ли граф?              Гонец протер заспанные глаза.              — Милорд вернулся в родовой замок. Просил меня отдать письмо и дождаться ответа.              Брюс писал, что его люди в Бергене сообщили о появлении женщины, выдающей себя за покойную шотландскую принцессу. Джона даже не удивило, что у шотландца есть осведомители в Норвегии. Они у него были везде, может, даже и в его доме. Он вернулся к письму.              «Я не стал бы беспокоить вас обоих в вашем уединении, понимая, что обитателям райского сада не до наших бренных забот, — Джон так и слышал насмешливый голос графа. — Но эту даму, которая, наверное, вдвое старше предполагаемой покойницы, сопровождает некий рыцарь, по описанию как две капли воды похожий на твоего Торна. Успокой меня, что это не так. Надеюсь, что и ты, и он сейчас смеетесь над моими подозрениями. Мне очень не нравится, когда мертвые восстают из гроба. И, наверное, не мне одному».              Джон подозвал гонца.              — Переночуешь здесь. Утром я вручу тебе ответ. Отдай его графу лично. Он не для чужих глаз.              — Я родич милорда, — пожал плечами гонец. — Если боитесь, что письмо попадет к врагу, скажите, что передать, я запомню.              Джон с трудом вымучил несколько строк. Он не писал раньше Брюсу о том, что Кит полгода, как покинул поместье.              «Не стоит волноваться из-за этой особы. Не думаю, что она приедет к вам в гости.              Ты прав, мертвые давно покоятся в монастыре, и, надеюсь, их покой никто не тревожит. В раю я сейчас один, так что продолжай радовать меня любыми новостями. Я соскучился по всем своим друзьям и беспокоюсь об их здоровье».              Джон еще раз перечитал записку. Брюс достаточно хитер и поймет намеки. Отсылая гонца обратно, он не удержался и сказал:              — Передай графу, когда с вами не будет посторонних ушей: «Это он, но это не она». Твой родич поймет.              Гонец ускакал. Теперь оставалось ждать новостей. Последняя игра Ингеборг началась. Он молился, чтобы поднятая ею буря не погубила хотя бы Кита. Сама она не выживет, он не сомневался.              Джон выкроил время и съездил в Париж, чтобы послушать, что говорят при дворе о самозванке. Узнал он, к сожалению, немного. Король Филипп, увязнув в бесконечных дрязгах со Святым престолом, находился в Риме. А Жанна хоть и беспокоилась из-за брака дочери, знала о делах в Бергене очень мало.              — Хочешь, я напишу конунгу Хакону? — сестра оторвала взгляд от своей вышивки, Изабелла играла в куклы у ее ног. — Только прости, я сначала спрошу разрешения у супруга.              Джон прикинул, сколько времени займет их переписка, и отказался.              — Оставь, это всё не мое дело. Наверное, мне просто скучно в Бофоре.              Сестра обняла его.              — Останься с нами на недельку. Париж — прекрасный город.              Джон отказался: вдруг пока он гостит у сестры, приедет гонец с новостями.              Он торопился домой, как будто за ним мчалась погоня.              Брюс понял завуалированную просьбу. Так что со временем Джон узнал больше.              Несколько знатных семей признали в самозванке дочь покойного короля. Ей помог в этом епископ Андфинн, тот самый, что похоронил девочек. Он поклялся, что девушка выжила, и сам возил Ингеборг от барона к барону, представляя ее как королеву Шотландии. Вместе с ними ездил конфидент покойного конунга, королевский юрист Аудун Хуглейксон. Когда-то тот помогал отцу Маргарет в переговорах о браке дочери с наследником английского престола. А сейчас покровительствовал самозванке. Им верили многие или просто говорили, что верят.              Ингеборг сделала все, что смогла. Берген раскололся на два лагеря. Простой народ и недовольная новой властью старая знать рукоплескали ее россказням. Приближенные конунга требовали немедленного расследования и ареста самозванки и примкнувших к ней баронов. Король Хакон молчал. Хотел, наверное, посмотреть, кто еще переметнется во вражеский лагерь. Про Кита Брюс узнал очень мало, только то, что саксонец жив и ни на шаг не отходит от Ингеборг.              Все эти дни Джон почти ничего не ел и мучился бессонницей. Он забросил дела. Часами сидел на кровати, уставившись в пол или на потолочные балки. Месье Обер попытался воззвать к его разуму, но Джон прогнал его, мол, справляйся сам, справлялся же до моего приезда. Он оживлялся, только когда приходило новое письмо от графа. Он ломал печать дрожащими руками, и у него на мгновение переставало ныть сердце. Кит все еще был жив. А потом он вспоминал, что эти новости ничего не стоят. Слишком долго пересылались письма из Норвегии в Шотландию, а потом в Бофор.              Джон ждал плохих новостей. Чем иным могла закончится эта авантюра? Но у него подкосились ноги, когда его опасения подтвердились. Новое письмо от Брюса пришлось прочитать два раза. Разум отказывался понимать написанное. Он надеялся, что глаза его подвели и он просто ошибся.              «Джон! — писал его друг. — Я знаю, что мои известия больно по тебе ударят. Самозванка со своей свитой арестована в Бергене и предстанет перед королевским судом. В городе говорят, что суд будет коротким, а расправа — жестокой. Где твой друг, я не знаю, но боюсь что он разделил судьбу этой женщины. Ты должен быть готов к худшему. По обвинениям в измене из тамошних тюрем есть всего один выход — на плаху. Я постараюсь узнать о его судьбе, но, боюсь, не могу обещать многого. Мои люди затаились, опасаясь попасться местному правосудию под горячую руку. В городе сейчас допрашивают почти всех иностранцев. Большего я, к сожалению, не знаю».              Письмо упало на пол. Граф был уверен, что Кита арестовали.              Он не дождался от графа новых вестей. Пришлось написать сестре, притворяясь, что беспокоится о браке племянницы. Она-то и написала ему, чем закончилась растянувшаяся на десять лет история. Названную мать несчастной принцессы пытали, добиваясь от нее ответа, кто она такая, и имен тех, кто ей помогал. Она отказалась им отвечать. Дождливым осенним утром Ингеборг взошла на костер. Уже привязанная к столбу, она все еще кричала, что она и есть Маргарет, шотландская королева, дочь покойного конунга. Толпа опустилась на колени, когда она умерла.              Джон не удивился ее поведению на плахе. Бывшая кормилица не свернула со своего пути до конца. Ее смерть стала последним даром запертой в далеком монастыре слабоумной. Он был уверен, что причинившая ему столько несчастий женщина умерла счастливой. Ее мужа казнили в тот же день. Бывшему сокольничему короля Эрика отрубили голову. Он до конца помогал самозванке и тоже никого не выдал.              Самое страшное Джон прочитал в конце письма. Сестра написала, что через два дня после казни самозванки на рыночной площади повесили еще одного приговоренного к смерти по этому делу. Никто не знал имени этого человека. Его притащили на виселицу с мешком на голове и не дали последнего слова. Говорят, добавила Жанна, что это был тот самый королевский юрист, созывавший под знамена самозванки знать, а, может, и приехавший вместе с нею рыцарь, охранявший ее до самого ареста.              Конец письма Джон прочитал сквозь застилающие глаза слезы. Сестра ликовала, что конунг вытащил гвоздь, мешавший ему спокойно сидеть на троне. Исчезла преграда, мешавшая счастью маленькой Изабеллы.              «Представь себе, брат, — делилась Жанна с ним своим счастьем, — моего дорогого супруга беспокоили слухи о первой невесте нашего кузена. Я не рассказывала тебе, но Филипп задумывался о разрыве помолвки, и я с ним соглашалась. Наша дочь должна быть счастлива в замужестве. Мое любимое дитя не должно страдать из-за прошлого своего мужа. Брак Эдуарда и Изабеллы — залог мира и процветания обеих стран. Ты даже не представляешь, как я рада».              Сестра приглашала его приехать, отпраздновать публичное обручение между дочерью и принцем.              «Повидаешься с нашим кузеном и пожелаешь счастья племяннице. Если ты еще не понял, мой дорогой затворник, это не просьба твоей сестры, а приказ твоей королевы».              Он поднес письмо сестры к свечке. Пергамент вспыхнул и сгорел, обжигая пальцы. От него, так же как и от его короткой любви, осталась лишь горсточка пепла.              Джон был уверен, что третьим на площади в Бергене казнили его любовника. Он представил себе Кита в руках палачей. Позорная смерть на виселице его и сломала.              Джон больше не злился на бросившего его Торна. Он не думал, кто из них был виновен в их мелких размолвках. Виноват ли он сам, отпустивший своего вассала, или Кит, для которого клятва чести оказалась важнее любви. Какое теперь это имело значение... От Джона осталась лишь оболочка, которая зачем-то ходила, ела и даже исполняла королевские приказы. Он разучился улыбаться. Зачем? Его счастье повесили в Бергене.              Он заставил себя поехать в Париж. Стоял среди французских пэров, безразлично глядел, как наследник английского престола целовал разрумянившуюся малышку. В душе он жалел племянницу и не верил, что этот брак принесет ей счастье. Кузен во время праздничного приема прислал к нему Гавестона, который ради великого события вел себя непривычно скромно, стараясь не выделяться среди придворных, заполнивших огромный зал.              — Его высочество хочет тебя видеть. Он скучает по своему родичу.              — Скажи принцу, что я не хочу мешать ему развлекать невесту. Передай, я желаю им счастья. Она прелестное дитя, надеюсь, принц ее не обидит.              — Эдуард остался доволен. Девочка выглядит скромной и покорной долгу. Такая вряд ли нам помешает.              — Вот как? — он поднял бровь. Фавориту не стоило забывать, из какой семьи избранница будущего английского короля. Ее отец и мать правили Францией железной рукой.              Пирс самодовольно улыбнулся:              — Изабелла сказала жениху, что я ей нравлюсь. Я уверен, что мы с ней станем лучшими друзьями. А как вы оба? Не вижу здесь твоего саксонца. Он что, предпочел остаться дома, или твой шурин не желает его видеть?              — Мы расстались, — у Джона хватило сил выглядеть равнодушным. — Прости, Пирс, но меня зовет сестра!              Он вернулся в Бофор и постарался взять себя в руки. Его подданные не должны страдать из-за того, что у их сеньора разбито сердце. Он отвечает здесь за каждого человека, он исполнит свой долг.              На Рождество в его доме горело святочное полено. Джон безучастно раздал подарки челяди и ушел к себе. Он прожил уже год без Кита.              В эту ночь он окончательно похоронил любовника. Останься тот в живых — давно бы приехал или хотя бы прислал о себе весть. Даже если Кит разлюбил его и решил не возвращаться, то не стал бы пытать его неизвестностью.              Оставалось одно: Кит мертв и похоронен в безымянной могиле. Джон слышал, что в Норвегии не оставляют преступников болтаться на веревке.              «Весной заложу церковь, — вспомнил он свое давнее обещание матери. — Посвящу ее святому Христофору, покровителю путешественников. Святой, как и Кит, рисковал своей жизнью, перевозя на спине путешественников через бурную реку».              Ему захотелось установить в церкви изваяние святого и придать ему черты Кита. «Пусть тот несет в руках крест. Я смогу молиться ему и думать, что пришел к любимому на могилу».              Джон нахмурился. Этого было недостаточно. Он хотел увидеть место, где убили Кита. Преклонить колени там, где оборвалась его жизнь.              Сперва он рассердился на самого себя за глупые мысли. Разве сможет молитва на рыночной площади в незнакомом ему Бергене принести утешение? В это трудно было поверить. Он попытался выкинуть глупости из головы, но не смог. Они его не оставляли. Пилигримаж в Норвегию стал той соломинкой, за которую он цеплялся, чтобы заставить себя вставать по утрам, одеваться и заниматься делами. Он понял, что, не попрощавшись, не обретет покоя, и сдался. Да и кто мог запретить ему съездить в Норвегию? Он жил, как хотелось, и никто не был ему указом. «Может, стоит на обратной дороге навестить Брюса и семью? Поискать у родных и друзей утешения?» Наконец он решился.              Месье Обер готов был биться до последнего вздоха.              — Дождитесь хотя бы весны, ваша милость! Ну кто путешествует в такую погоду?              — Прикажи портному сшить мне подбитый мехом плащ и закажи самые теплые сапоги. Я возьму с собой двух слуг. Большего мне не нужно. Это исполнение обета, а не приятная прогулка.              — Может, вы все же поедете в возке? Вам хотя бы будет теплее.              — Нет! — Джон не хотел ничего слушать. Он поедет верхом, так же, как ускакал любимый. Он повторит его путь, прощаясь со своим счастьем, а после подумает, как жить дальше.              — На сборы потребуется время.              — Хорошо, — что могли изменить лишние два-три дня?.. — Я подожду неделю. Не больше! — он вспомнил, что сказал ему Кит перед отъездом. — Я должен исполнить Божью волю.              Джон успел проехать несколько часов по промерзшему королевскому тракту, когда до смерти продрог и спешился, приказав разыскать в дорожных сумках перчатки потеплее. Те, что были на нем, совсем не держали тепла. Путника, бредущего по дороге, Джон заметил не сразу. Он был слишком занят, грея под мышками красные от мороза пальцы. Его лошадь заржала, и он услышал знакомое ржание в ответ. Кто это? Откуда здесь Мальчик?              Исхудавший, сгорбленный, с трудом державшийся на ногах человек вел в поводу захромавшую лошадь. Джон присмотрелся.              По дороге ковылял Кит. Да, это был он! Потому что только Кит мог так приложить руку ко лбу, защищая глаза от слепящего солнца. Только он мог замереть в удивлении, потом узнать того, кто едет ему навстречу, и смущенно улыбнуться! Кит!              Они застыли на месте, не веря своим глазам. У Джона заколотилось сердце. Он так боялся обознаться. За спиной у Джона ахнули слуги. Мальчик еще раз заржал, должно быть, узнал соседа по конюшне. Кит отмер. Он шагнул вперед, пошатнулся и упал на колени. Так и стоял на холодной земле, пока Джон бежал к нему навстречу. Дорога к любимому показалась ему бесконечной.              Кит прятал от него лицо. Да как он смеет! Джон не видел его целую вечность. Он обхватил ладонями его голову и повернул лицом к свету. Щеку рассекал длинный, почти уже заживший шрам.              Джон с шумом втянул воздух:              — Господи! Где ты получил такое украшение?              Что он несет? Не все ли ему равно, где это случилось?              — Уходил от погони, — Кит закопошился на земле, пытаясь приподняться. Попытка не удалась, и он чуть не упал. — Ты сказал, что не выгонишь меня, если я вернусь. Могу ли я переночевать дома?              Неужели он сказал «дома»? Не «у тебя», не в «твоем имении»?              Джон протянул ему руку, помогая подняться.              — Это же наш дом, зачем тебе просить разрешения. Ты можешь ехать верхом? Я прикажу слугам отвести Мальчика в конюшню.              Почему они разговаривают, как будто совсем недавно расстались? Хотя, может, это было правильно. В глазах у Кита засветилась надежда.              Торн неуверенно кивнул и, покачиваясь, подошел к лошадям. Пришлось помочь ему взгромоздиться в седло.              — Гифт погиб по дороге. Сломал шею, когда мы продирались через лес. Я не уберег твоего коня. И не смог спасти Ингеборг, — голос Кита звучал глухо. На щеках вспыхнул и сразу пропал багряный румянец. Ему было стыдно.              Да простит Джона бедная лошадка. Он даже не вспомнил про подарок брата. При чем здесь Гифт, когда рядом любимый человек, живой и почти здоровый?!              — Дома расскажешь! — Джону на миг показалось, что эта встреча ему лишь снится. Сколько раз он видел во сне, как Кит возвращается. Только в ночных видениях тот не был настолько слабым. Его лицо не уродовал шрам, и он не шатался от слабости. Джон ущипнул себя. Рука заболела. Значит, все это происходит наяву.              Кит подобрал поводья. Его лицо исказилось от боли.              — Ты ранен? Мне вызвать лекаря?              — Не надо. Все почти уже зажило. Я три месяца провалялся в постели. Меня выходил Освин.              — Он жив?              Хотелось спросить, почему он ничего не писал, но это могло подождать. Кит не уйдет от ответа. Тогда почему бы не поболтать об Овечке?              — Погибла только Ингеборг, — голос Кита дрогнул. Джон нарочно повел лошадь шагом. Кит и так держался в седле на одном упрямстве, лишь изредка заваливаясь на бок. — Она отослала нас с поручением в ночь ареста. Я только потом понял, что этим она нас спасала. Наверное, знала, что ее ожидает. За нами погналась стража конунга. Мы приняли бой, потом с трудом ушли от погони.              «Так вот как он спасся!» — Джон вздохнул, впервые поблагодарив в душе самозванку.              — Мы? — он все же не удержался от улыбки. — А что, Освин знает, каким концом держать в руках меч? И вообще, почему мы говорим о твоем послушнике? Скажи лучше, сколько дней ты не ел?              — Я? — Кит покраснел. — Деньги кончились три дня назад. Не рассчитал, сколько понадобится на дорогу. Большую часть я оставил послушнику. Ему нужно было сесть на корабль. В той битве он спас меня от смерти. Размахивал мечом, словно посохом, и случайно попал в цель.              — А где он сейчас? — Джону действительно стало любопытно.              — Вернулся в Ирландию, будет присматривать за девушкой. Маргарет теперь ничего не грозит. Несчастная может болтать все, что хочет — никто теперь не поверит в ее новое воскрешение. Любую, кто сейчас представится ее именем, все равно сочтут самозванкой. Ингеборг своей смертью спасла ей жизнь. Девушка в безопасности, а я свободен от клятвы.              — Надеюсь, ты никому не давал новой? Я не готов еще раз тебя потерять! — Джон старался держаться, но на ресницах предательски заблестели слезы.              Кит потянулся к нему и вытер мокрую щеку.              — Нет, никаких клятв, кроме той, что я дал тебе. Других никогда больше не будет. Ты не ответил мне. Я спросил, примешь ли ты своего провинившегося вассала?              Джон кивнул. И так было все понятно.              Кит перехватил его руку и прижал к губам. Дальше они ехали молча.              Месье Обер и слуги захлопотали вокруг них. Воспитанники путались у них под ногами. Даже они, не знавшие Кита, были рады, что тот приехал. Наверное, вечно сжатые зубы Джона и его кислое лицо всем надоели. Кита утащили есть, мыться и переодеваться.              Джон ушел к себе. Не хотелось говорить с Китом на людях. Пусть придет к нему сам, если хочет, и все расскажет.              Кит постучался к нему, когда уже стемнело. Из-под домашней туники виднелась свежая повязка. Но выглядел он уже не таким худым, и на щеках даже появился слабый румянец.       Он привычно уселся рядом.              — Ты не запер дверь в мою спальню. И в комнате ничего не изменилось. Я как будто и не уезжал вовсе.              Джон отвернулся к окну.              — Я считал тебя мертвым, но все же не смог себя заставить убрать все оттуда. Наверное, в глубине души все же надеялся.              — Я не знаю, с чего начать…              — Начни с начала. Расскажи мне все, что случилось. Только... только скажи, виноват ли я в том, что ты уехал? Я винил в твоем отъезде только себя.              — Нет, — голос Кита окреп, не оставляя места сомнениям. — Я уехал из-за клятвы, но не только. Ты сделал все, что мог, но я все же чувствовал себя лишним. Это мне нужно просить у тебя прощения!              Джон слушал его, не перебивая. Киту надо было выговориться. Тот рассказал ему, как растерялся, оказавшись в Бофоре. Как мучился, чувствуя себя никому не нужным.              — Ты понимаешь, Джон, мне показалось, что я никто, пустое место. Нет, не так. Нужен тебе, но только для постели. В крепости мы трудились вместе и были на равных. А тут... — он махнул рукой. — Если бы я хотя бы чувствовал, что могу принести тебе пользу. Но я не находил себе дела. Я очень любил тебя, но этого мне было мало. Я не понял, что тебе нужен был отдых. Решил, что ты как принц, а я как Гавестон… просто павлин.              Кит говорил сбивчиво и не винил Джона. Но тот все равно чувствовал себя виноватым, потому что должен был понимать, что привез в Бофор не игрушку и не постельную грелку. Затянувшийся медовый месяц разлучил их на целый год, а мог разлучить и навечно. Никогда Джон больше не позволит себе бить баклуши и не даст заскучать Киту. У того должно быть свое место в доме, а не только в их спальне. Кит не Пирс, не будет целый день бренчать на ребеке и жить на королевские подачки.              — А потом приехал Освин и напомнил об обещании, — Кит закрыл лицо руками. Наверное, ему было тяжело вспоминать, что случилось дальше. — Я... я подумал, вот оно, настоящее дело! Я уеду и докажу себе и тебе, что не бесполезен. Что я мужчина! Может, так я верну уважение к самому себе. И, знаешь, для меня клятва — не пустое слово. Я не мог с легкостью от нее отказаться.              — И когда ты решил, что клятва исполнена?              — В Бергене, почти перед ее арестом. Я умолял Ингеборг уехать обратно. Тогда она и сказала мне, что никогда и не собиралась возвращаться. Ты был прав, она почти обезумела. Кроме принцессы, Ингеборг ни до кого не было дела. Похоже, что норвежские бароны, Освин и я были для нее, не знаю… просто пылью под ногами.              — Должно быть, она сошла с ума.              — Скорей всего.              Кит рассказал про их долгий путь через чужие страны. Как в Бергене они разыскали епископа Андфинна и мужа Ингеборг, все еще верного брачным обетам.              — Нас познакомили с бывшими придворными покойного конунга. Король Хакон отстранил от власти многих из них, и они были недовольны его правлением. Он выдвигал простых горожан, и местная знать испугалась. Никто, конечно, не верил, что она ожившая принцесса, но почему бы не порычать на неудобного конунга... Бароны и Ингеборг использовали друг друга.              — Возможно, она надеялась, что их копья посадят ее на трон?              — Нет! — Кит в это не верил, но Джон все же сомневался. Никто до конца не знает, что у другого человека на сердце. — Ингеборг осталась верной приемной дочери до последнего вздоха. Когда ее спрашивали про жизнь во дворце, она нарочно путалась в деталях. Знаешь, Ингеборг даже притворялась, что плохо знает язык. Да и вела себя, как простолюдинка. Это она-то, с ее достоинством! Я стараюсь не думать, что ее смерть почти самоубийство. Все же надеюсь, что Господь простит ей грех и ей не придется мучиться в аду. Она и так прожила в нем последние десять лет.              — А потом? Хакон не расследовал измену знати?              — Не захотел связываться с озлобленными баронами. Среди изменников была и его родня. Он простил их и даже пошел на уступки.              — Почему же она все-таки выбрала такой путь? Господь ведь может и не простить женщину, стремящуюся к смерти.              — Однажды Ингеборг сказала мне, что если ты хочешь, чтобы вор не искал золотой ларец, то прячешь его, поставив на его место подделку. Вор думает, что похитил драгоценность, и убегает, засунув в мешок бесполезную, дешевую безделушку. Узнав, что ошибся, он может выбросить краденое или даже растоптать его ногами, но он не вернется к тебе, потому что уверился, что у тебя ничего больше нет. Ингеборг стала лже-Маргарет ради Маргарет настоящей.              — Теперь девушка сможет жить спокойно — золотой ларец спрятан в надежном месте, — Джон сказал это скорее себе, чем Киту, но тот согласился.              — Она... — наверное, Кит не раз об этом думал, — она жила только ради приемной дочери. Ради нее она готова лгать, требовать невозможного и, конечно, пожертвовать каждым из нас. Я не должен был давать ей клятву. Жизнь всегда сложнее, чем старые баллады.              Джон погладил Кита по щеке, утешая. Как еще он мог его успокоить?              — Кого же там повесили? Я думал, что тебя! — Надо же было узнать, кого он оплакивал все эти месяцы.              — Старого юриста. Он был другом покойного конунга. Его звали…              — Да знаю я! Дурацкое северное имя. Я никак не могу его запомнить.              — Он очень любил отца маленькой королевы, и, мне кажется, Ингеборг сказала ему, что Маргарет жива. Только, наверное, не рассказала о ее болезни. Еще одна ее жертва.              — А их епископ?              — Его защитил сан. В день ее смерти он отслужил мессу по казненной. Ингеборг рассказала ему правду, и он решил поддержать сказку о воскрешении принцессы. Говорят, что в народе верят, будто Хакон действительно казнил воскресшую племянницу. Многие думают, что фрейлина и была принцессой. С легкой руки епископа Андфинна Ингеборг прозвали святой мученицей Маргаритой.              Потом Кит рассказал, как убегал из чужой страны. Как они попали в засаду и чудом спаслись. Как у него воспалились раны, и Освин прятал мечущегося в бреду Кита в деревнях. А потом они пересекли границу.              — Я... — Кит мучительно покраснел. — Когда я пришел в себя, хотел написать тебе, что жив, но не вернусь. Решил, что продам свой меч в Германии или вернусь в приграничье и буду гонять шотландцев. Потом понял, что мне без тебя не жить. Но просить прощения в письме недостойно. Извиняясь, рыцарь должен смотреть в глаза оскорбленному им человеку.              Джон сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки. Пусть Кит скажет все сам.              — Я вернулся, потому что ты настоящий, — Кит сглотнул, и его глаза потемнели. — Мой Джон, который однажды затащил меня в постель, а потом весь путь шел со мной рядом. Искренний, честный, совсем как наш Север. Я люблю тебя и буду любить всегда. Я хочу прожить жизнь с тобою вместе, если только ты меня не прогонишь.              — Я спал с другим. Однажды. Не знаю, была ли это месть за твой отъезд или мне хотелось забыться... Больше это не повторялось.              Признаваться до? смерти не хотелось. Но Джон не мог поступить иначе.              — Ты не обещал хранить мне верность. Просто сказал, что я могу приехать. Я виноват перед тобой, Джон, но, может быть, ты все еще меня любишь?              — Знаешь что, Кит, — он почти рассердился, — давай прекратим мериться, кто из нас натворил больше глупостей за эти два года! Сейчас я попрошу принести нам поесть. Потом мы выспимся, если ты только не хочешь иного. А завтра я расскажу, что сделал за это время дома, и мы решим, какую часть обязанностей ты сможешь взять на себя. Поместье — не Линдисфарн. Работы тут гораздо больше. И да, я люблю тебя! Не смей думать иначе!              Кит впервые за этот вечер улыбнулся.              — Кажется, я уже сыт и могу обойтись без обеда. Мне пока еще не хочется спать. Давай попробуем заняться иным. Может, на один заход меня хватит...