POV Алина Старкова
Большой палец методично растирал шрам, он давно перестал болеть, но напоминал, где мое место. Каждый раз касаясь его, я возвращалась в приют, заменяла страх болью, а возможность будущего — тем, что имела. Если бы я могла вернуться, прошла бы я отбор? Или опять порезала себе руку, чтобы погасить это странное ощущение внутри? Я не знаю. Не знаю, как быть, не знаю, как жить. Не знаю, кто я и почему. — Опять ничего! — Женя ворвалась в мою спальню и застала меня за зеркалом, откуда на меня смотрело отражение уставшей девушки. Хоть и сон мой был крепок, в мышцах с каждым днем сил становилось все меньше, а тени под глазами — все заметнее. Ничего. Опять почта не принесла мне ни единой весточки от Мала. Он уже наверняка давно про меня забыл, живет себе дальше, а я каждый день растираю шрам, словно он сможет вернуть меня обратно. — Я не уверена, что жду. Может, это правильно — оставить прошлое в прошлом. Если бы он хотел, он бы написал. Я вижу в отражении, как Женя грустно улыбается. Ей жаль меня, ее печаль такая искренняя, что мне очень хочется поддержать, словно это не мне, а ей не пишет лучший друг. Друг… Я всегда хотела большего, но знала же, что на такую, как я, он и не посмотрит. — Может, он просто занят, — Женя все еще хочет утешить меня, но я знаю, что нет. Было бы желание. А время — оно найдется, хотя бы на слово, на предложение, но не для меня. Я всегда была тенью за спиной любвеобильного Мальена, нужно было просто смириться с этим, просто принять тот факт, что я — друг, но не более. — А может, он просто не хочет, ну что уж, — разворачиваюсь от зеркала, чтобы воочию увидеть прекрасное лицо Жени. Я не знаю, где в ней начинается ее сила, а где красота. Она прекрасна, как весенний рассвет: всегда с румянцем на щеках, всегда такая красивая. Вижу, как она хмурит брови и рассматривает меня, как не самый свежий материал для работы. — Сегодня ты совсем не спала? Ее вопрос немного удивляет меня. Неужели все так плохо, что она решила, будто всему виной бессонница? Но я всегда такая… — Ну, — не знаю, как соврать ей, не хочется признаваться в том, что причиной моего внешнего вида стал не плохой сон, а просто я. — Приснилось пару кошмаров, но я выспалась, — снова лгу. Я выжата как лимон, сил нет даже на то, чтобы одеться самостоятельно. Я точно не гриш, я даже не человек, я — серая тень и слабое подобие. — Ну, ничего, — Женя аккуратно берет мое лицо в свои руки и улыбается, — мы тебя подправим, но ты должна высыпаться, скоро моих дарований будет недостаточно. Она помогает мне принять ванну, одеться, заплетает тугую косу на моей голове, а я чувствую, как шея сразу начинает ныть от тяжести волос. Как я ломаюсь под собственным телом. Если еще недавно я могла взять в руки меч, то сегодня не смогу его даже поднять. Всю свою жизнь я боролась, выживала, сражалась с самой собой ради каждого шага, но сейчас у меня твёрдое ощущение, что смерть уже у порога. Я ощущаю ее могильный холод, он каждый день делает мои руки все холоднее. — Пока не позавтракаешь, никаких тренировок, на тебя смотреть страшно. Пойдем, — она тянет меня за собой, а у меня словно мир в тумане: ноги ватные, а перед глазами мелькают яркие пятна. Мне кажется, еще шаг — и я потеряю связь с реальностью; последний вдох — и мои легкие перестанут принимать кислород, еще лишь шаг… И я падаю в пропасть без дна. Я лечу и понимаю, что когда почувствую столкновение, моя жизнь прекратиться. Полет… У меня нет крыльев: только лишь страх неизбежного. Я вижу глаза своей смерти: она глядит пристально, она ждет меня. Секунды ли, часы, годы, сколько мне еще заставлять ее ждать, сколько? У смерти черные глаза, бездонные, пугающе прекрасные. «Борись». Ненужный призыв к действию, и мне хочется смеяться. За что мне бороться? Ради кого мне жить? Ради собственной слабости и унижения? Ради того, чтобы день ото дня доказывать, что я бесполезная? Сколько раз я тренировалась, сколько раз пыталась призвать хоть лучик, но ничего. Тьма стала моим товарищем на этой войне, тьма… «Сражайся, ты воин». Я лишь тень, а скоро не останется и ее. Я просто растворюсь, меня поглотит тьма, ничего и полная пустота. В ней мне будет холодно, но я смогу расслабиться, первый раз за всю свою недолгую жизнь я смогу ощутить покой. «Алина Старкова, не смей делать это так». Мне все равно как, мне без разницы, что это за голос, я не чувствую ничего, тьма уже окутала мои щиколотки. Не знаю, как это возможно в свободном падении, но это происходит. Она пробирается выше, словно черные извилистые вены покрывают меня, мои сапоги, почему-то черный кафтан, но это не имеет значения, все это неважно, когда впереди покой. «Ради меня». Мне кажется, я слышу голос Мала. Может, это он зовет меня? А еще ирисы… я словно на цветущем поле, мне снова девять лет, и я вдыхаю запах — приторный, но такой родной. Готова ли я опять бороться ради «друга», готова ли опять сражаться ради него, и так проводя всю жизнь в сражении: в начале за жизнь, потом за его внимание? И каждый мой бой проигран, я — ничего. Пустышка. Алина Старкова… «Пожалуйста». Мал никогда и ничего от меня не просил, я всегда сама все делала ради него. Я отказывалась от своего дара, который стал проклятием. Выбирала первую армию, чтобы не быть без него, училась на картографа, чтобы сопровождать разведывательные отряды. Я всегда и все делала ради него, не прося ничего взамен, ни-че-го. А теперь я не заслужила ни строчки, ни слова, ни мысли… «Будь сильной, Алина». И я почувствовала разрывающую боль взамен покоя и умиротворения. Выжигающую, разрушающую и ослепляющую. Что-то выталкивало свет, что-то питало его, словно я забираю силы у энергетической батареи. И когда я почти сдалась, когда я почти окунулась в пустоту, меня вытянули, словно рыбу на крюк. Я не хотела возвращаться, мне тут не для чего быть, это не мой мир, не моя жизнь. Но голос… он был слишком рядом, и это был не Мал. Тот не просил, тот забыл.***
Я очнулась в очень неожиданном месте, которое презирала и ненавидела. Душная хижина Багры. Жар выжигал легкие при каждом вдохе. Возможно, я умерла, и это мое наказание за слабость? И теперь вечность я буду дышать этим огнем… — Ты очнулась, девочка. Со лба стекал пот, и я попробовала приподняться, но тело не слушалось, оно было ватным. Я хотела спросить, что делаю тут, но не смогла вымолвить и слова. Старая ведьма словно поняла это, и вместо привычного удара тростью она протянула мне стакан, наполненный квасом. Дешевое пойло первой армии, но было плевать и на то, что напиток был перебродившим, да даже на то, что теплым. Багра так и стояла перед местом, где я лежала. То ли это была кровать, то ли широкая лавка со скомканными тряпками. Было непонятно, да и неважно. Багра забрала пустой стакан. — Что я делаю тут? Горло саднило, словно я не разговаривала слишком долго. На мне не было кафтана, лишь сорочка немного желтоватого цвета от впитавшегося пота. — Я не люблю Малый дворец, и кости мои болят, если приходится долго ходить, — Багра говорила, но я не могла понять, как это связано со мной. — Из-за этого пришлось принести тебя ко мне. — Зачем? Старуха хмыкнула и, поставив бокал на стол, прихрамывая, отвернулась. Она подбросила поленьев в очаг, но было и так слишком жарко, а Багра усиливала духоту, поднимая температуру. — Он рассказал, что ты знаешь о том, что он усилитель, — мысли, как рой надоедливых мух, жужжали. Он — это Дарклинг? Но зачем он рассказал… что вообще произошло? — Так вот, — Багра продолжила, а я никак не могла уловить ниточку разговора. — Это дар и проклятие рода Морозовых, это и моя сила тоже. Багра усилитель? Но почему с ней рядом я никогда не чувствовала всплесков силы. Почему, если это проклятие рода… это значит? Багра тоже Морозова? Мышцы ныли, руки дрожали, а я не могла поверить в абсурдность собственных мыслей. — Вы родственники? — она его бабка? Или, может, они не кровные родственники? Может… не знаю, каждая идея была глупее предыдущей. В хижине стало невыносимо жарко, а старуха, наоборот, будто дышала свежим морозным воздухом. Она обернулась и, сделав шаг, даже не использовала трость. Казалось, чем выше температура, тем комфортнее она себя чувствует. — Я его мать, девочка. Мать… Слово из четырех букв крутилось в голове и било по вискам. Мать. Она — старая, казалось, что умирающая старуха, — мать генерала Киригана? Но, если и ему уже точно добрая сотня лет, если верить книгам, то получается, она еще старше? Но как? Как она могла жить так долго? Я ни разу не видела, чтобы она использовала силу. Разум почти принял мысль о родстве, но место… почему я находилась тут? Объяснений не было. — Нам пришлось устраивать световое представление по очереди, — Багра села и забросила ногу на ногу, словно не она хромала, идя к очагу. Старуха подожгла в курительной трубке табак, неспешно раскуривая его, заполняя хижину не только духотой, но и кислым дымом. — Свет внутри… он убивает тебя, как бы это не звучало. — Но, как он может меня убивать? Багра нахмурилась из-за того, что я перебила ее, но не сделала мне замечание и не ударила по обыкновению тростью. Мой дар убивает меня. Меня причислили к лику святых сразу, даже не удосужившись уточнить, а являюсь ли я ей. — Подумай, девочка, что случается с водой в бочке, если ее не использовать? Я не понимала ее метафор. На что та закатила глаза: то ли на мое молчание, то ли табак был не так прост. Но, выдержав немного, она продолжила: — Вода, загнанная в трубу, когда-нибудь стухнет. Это случается и с тобой. Твоя сила загнивает без возможности выхода. — Если я не научусь призывать свет, я умру, — это был не вопрос, констатация фактов. Мне не справиться, но зачем было вытаскивать меня? Почему нельзя было отпустить в покой? — Пока рядом я или мой сын — нет, — я опять молчала, а Багра смотрела на меня, как на ту самую воду в трубе — с презрением. — Мы две недели питали твой свет, и мне, признаться, это надоело, но отказать в помощи я не могла. — Почему не могли? — глупейший вопрос! Она же была наставником гришей, она помогала раскрывать силы, это было ее призванием, по крайней мере, мне это виделось так. Но перед тем, как ответить, эта вечно циничная старуха, которая будто родилась с завышенной самооценкой, сплюнула желтоватую слюну на пол, а после засмеялась неприятным, хриплым смехом, который перерос в кашель. На секунду мне показалось, что она задохнется, но чуда не случилось. — Будто у меня спрашивали, хочу ли я спасать твою никчемную жизнь. Мне даже стало обидно, захотелось отвернуться и не видеть ее черные, как ночь, радужки глаз. Это его глаза. До этого я никогда не замечала очевидного сходства. Но сейчас… хоть волосы и давно покрылись сединой, но все еще был заметен прежний оттенок — черный. И глаза. У него были глаза матери. — Этого хватит на некоторое время, — она вновь выпустила густой дым. — Но ты должна выпустить свет, или мы тебе уже не поможем. Покидала хижину под покровом ночи, прячась от любопытных глаз, я поняла, что никто не пришел встретить меня. Багра дала мне плащ и приказала выметаться, раз теперь я не нуждаюсь в ней для выживания. Из ее оскорблений я уловила, что меня буквально держали за руку, питая собственной силой. И так было все то время, что я была без сознания. Это делала не только она, это делал и Дарклинг. От воспоминаний о нем… когда я представляла, как он склоняется над моим умирающим телом, как держит за руку, как видит меня в грязной рубахе, стало одновременно стыдно и волнительно. Он спас меня… они спасли. Хоть Багра ясно дала понять, что не была заинтересована в моей жизни, он заставил ее. Почему он спас меня, почему не отпустил? Мы были почти незнакомы, мы почти не говорили. Я была для него совершенно чужой, дикаркой. Но он постоянно оказывался рядом, когда был нужен мне. Спас от наемников, оставил в своих покоях, когда Зоя переломала мне ребра, напоминая о том, что я ничтожество. Даже тогда она вспомнила Мала, желая причинить не только физическую боль. Но тогда она сказала и другое. Это не укладывалось в моей голове, потому что я думала, что она касалась другого… «Я убью тебя быстрее, чем позволю забрать его у меня». Только сейчас слова заиграли другими красками. Принимая очертания теней и глаз цвета Каньона. Могла ли она говорить о нем… о генерале? Но у меня и мыслей не было, да и разве мог бы он обратить внимание на меня? Конечно нет. Я не воспринимала его общение со мной как флирт. Даже сейчас от этих мыслей хочется смеяться. Кто он, а кто я? Я даже картограф плохой, что уж говорить о Заклинательнице. Ночью ко мне не пришел никто: ни привычные помощницы, ни Женя. Ни он… но он и не должен, я лишь случайно выжившая тень. А вот Женю я ждала, она была единственной, кому я могла доверять здесь. Не знаю, кто приказал наполнить и согреть ванну, но меня ждала горячая вода и ужин на столе. Никого из людей и гришей. Весь день я пролежала в кровати, не решаясь выйти. Обед мне оставляли под дверью и уходили быстрее, чем я успевала открыть. Но перед ужином, когда солнце еще не спряталось за высокие деревья, в комнату аккуратно и со стуком вошла Женя. Не знаю почему, но я почувствовала необходимость обнять ее, ощутить тепло человеческого тела, услышать голос. Она обняла меня в ответ, хоть и не сразу, скорее всего не ожидая от меня такой нежности. Женя пахла кокосом, я никогда его не пробовала, но так пахло от печенья, которое настоятельница пекла в приюте для продажи на базаре. Сейчас этот запах казался родным. Женя стала родной. Единственной в стенах этого дворца. — Эй, — она аккуратно отодвинула меня, удерживая за плечи, а в ее изумрудных глазах были видны слезы и печаль, но не хотелось думать об этом, когда первый раз с пробуждения я почувствовала покой. — Ты всех нас очень перепугала. — Всех? — улыбаюсь. Просто улыбаюсь ей, ее заботе обо мне с первой минуты появления тут. Она тоже улыбается, слез на глазах, как и печали, больше нет. — Разве что Зоя боялась, что ты очнешься. Остальные же… мы правда переживали, я переживала. Такая откровенность заставляет еще раз обнять Женю, вновь почувствовать запах дома. Но она вновь отстраняется, и вся игривость растворяется с ее лица. — Я пришла, чтобы сообщить тебе о вечерней прогулке, — ее официальный тон режет по-живому, но, видя мое недоумение, она, сжалившись, добавляет уже привычным голосом: — Генерал Кириган просил меня лично помочь тебе собраться. Деталей я не знаю, у меня есть лишь инструкции. Женя начинает кружить по комнате, словно она не девушка, а фея из детских сказок. Она отворяет створки шкафа, и я вижу там привычные цвета синего, но вижу и новый кафтан — черный. Цвет Дарклинга. Женя перебирает пальцами те синие, совсем не обращая внимания на новый, который слишком выбивается из привычного однообразия. Кафтан не просто черный, он как битумная смола, которой покрывают крыши. Чернота, которая, кажется, поглощает цвет. — Я хочу черный, — проговариваю скорее, чем обдумываю, что это его цвет. Только его. Женя замирает и не сразу касается нужного кафтана на вешалке. Я уверена, что она хочет мне что-то сказать, предостеречь? Или… уговорить изменить выбор? Но она подчиняется. Когда с одеждой было покончено, а коса привычно тяготила голову, Женя перешла к своей любимой части — сотворению из уродца менее страшного уродца. Но, начав применять ко мне свой дар, она замирает, изучая мое лицо дольше обычного. Неужели все настолько плохо? — Словно ты была не при смерти, а на каникулах в южных землях. Смысл ее слов не сразу доходит до меня, и Женя продолжает, коснувшись моей скулы теплыми пальцами. — Ты будто другая, щеки не такие впалые, а на лице румянец, — Женя перечисляет изменения, а я вновь тру шрам на руке, понимая, что не заслуживаю похвалы. Она говорит о моем внешнем виде: о блеске волос и даже о густоте ресниц. Провожая меня на «встречу», которая могла стать чем угодно — может, меня ждала тренировка, или же гнев за мою слабость, — Женя не дает мне уйти, она сильно цепляется за мою руку, не зная, что там шрам и шепчет так, как будто нас подслушивают: — Не влюбляйся, — зеленые глаза мерцают, я ощущаю ее страх. — Обещай, что не станешь настолько слепа. Но не дождавшись моего ответа — любого, она разворачивается и, срывая спокойный шаг на бег, устремляется от выхода, скрываясь за первым поворотом. Не влюбляйся… Проносится в моей голове, и двери позади меня отворяются. А в них стоит он. Мужчина, который станет моим концом.