Любовь, смерть, хтонь

      Сны о прошлом больше не тревожат Ноя. К тому моменту, как он приходит в себя, по его внутренним ощущениям проходят долгие часы. В помещении, где он открывает глаза, стоит темнота, и оттого ему кажется, что он проспал почти сутки или по меньшей мере весь световой день. Но на этот раз Ной чувствует себя гораздо лучше даже несмотря на ноющую боль в области ранения. Только пить очень хочется и в висках от долгого сна разливается тяжесть.       Ной приподнимается на локтях с тихим стоном боли и осматривается. Зрение вампира прекрасно приспособлено к темноте, поэтому он хорошо, как при дневном свете, видит свод каменных стен, своё просторное ложе, состоящие из множества цветастых перин и подушек, богато расшитых узорами шёлковых нитей, спящего под боком кота, занявшего одну из них. Это место непохоже ни на одно другое, где Ною довелось бы побывать ранее. Здесь нет ни одного окна, а дверь заменяет арка, ведущая в лабиринт коридоров.       Рядом ни души, если не считать Мурра — ни Ванитаса, ни Жанны, ни Доминик, которую он, кажется, снова перепутал в бреду с Луи, как несколько лет назад. Зато Ной обнаруживает себя заботливо укрытым одеялом, словно сшитым из множества ярких лоскутов. Кто-то явно побеспокоился о нём, отнеся в безопасное место.       Собравшись с силами, Ной, наконец, садится в своей импровизированной, однако очень удобной кровати. Движение сопровождается шелестом ткани и лёгким металлическим звоном, и он понимает, что за изучением обстановки упустил одну важную деталь. Вместо привычной одежды в виде рубашки, жилетки и брюк, на нём светло-молочная накидка, больше похожая на древнегреческую тогу, держащаяся на нём благодаря поясу и рукавам, представляющим из себя две полоски ткани, перекинутые через плечи. Снизу под ней не оказывается даже белья, и Ной заливается жарким румянцем от осознания, что кто-то, пока что ему неизвестный, возился с его пуговицами и застёжками, стягивал одежду, обнажая горячее тело, покрытое испариной, а затем укутывал в мягкую шуршащую накидку.       Ной разглядывает браслеты из светлого золота, опоясывающие его руки и ноги, чувствует тонкую золотую полоску, обвившую его шею, холодя кожу, и невесомые цепочки, стекающие по ключицам под одежду и ласкающие его плечи. Представляет, словно наяву, как чьи-то руки бережно надевают на него украшения, как наряжают самых дорогих сердцу любовников, чтобы после чей-то взгляд любовался им, беззаботно спящим и уязвимым.       Смутные воспоминания о чужих пальцах, копошащихся в прядях его волос, и прохладной ладони, касающейся горячего влажного лба сквозь полусон, настигают Ноя ощущениями фантомных прикосновений. Он уже не уверен, что Доминик была здесь с ним, но мог бы сказать наверняка, что гладящие его руки были наяву. Ной не испытывает страха, оказавшись в неизвестности — в конце концов, если бы кто-то хотел ему навредить, то у него были все возможности для этого — но всё это заставляет его сгорать от любопытства.       Он оказывается слишком слаб, чтобы встать с постели — при попытке подняться на ноги голова идёт кругом, заставляя повалиться прямо в ворох подушек. Потревоженный вознёй у себя под боком кот недовольно приоткрывает голубой глаз и шипит на своего горе-хозяина.       Умей Мурр разговаривать, он бы всё равно ничего сейчас не рассказал Ною, просто из чистой вредности и лени — судя по всему, он оказался выдернут прямиком из кошачьей нирваны. Мурр вытягивает передние лапы вперёд, потягивается, выгибая спинку и широко со звонким мявом зевая, перекатывается на другой бок и возвращается в царство Морфея. Ною бы последовать его примеру, но гудящая голова протестует против попыток вновь заснуть — он уже и так проспал слишком долго.       Из тьмы коридоров плавно выныривает бледная фигура черноволосого юноши. Он облачён лишь в чёрную набедренную повязку, держащуюся на золотых застёжках и касающуюся подолом его босых ступней, и множество лёгких цепочек из тёмного золота, струящихся по его белоснежной коже. Ною хочется ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться, что это явь, а не сон, но вместе с тем ему страшно, что в ту же самую секунду тот, кого он так жаждал увидеть, испарится, растает, словно дымка, также как и мир, в котором он по прежнему жив.       — Луи?.. — несмело окликает он.       — Наконец-то ты пришёл в себя, соня, — мягко улыбается Луи. Так, словно этих пяти лет никогда не случалось в жизни Ноя, и он только что проснулся от затяжного кошмара. — Как же тебя приложила эта ведьма.       — Жанна?.. Она жива? — Ной сооружает гору из подушек, подкладывая себе под спину, чтобы наконец суметь нормально сесть в постели. В глубине души он сознаётся себе в лицемерии, спрашивая о Жанне так, словно его и впрямь волнует что-то, кроме оказавшегося перед ним Луи.       — Кажется, она дышала, когда я уходил, — Луи опускается на перины рядом с ним и Ной шумно сглатывает, заметив в его почерневших пальцах металлический кубок, наполненный тёмной, ещё тёплой кровью. — У меня не было времени закончить с ней.       — Так это ты был… там?.. — Ной облизывает свои сухие губы и жмурится, когда Луи подносит к ним напиток, плещущийся у самых краёв кубка.       — Пей, — коротко приказывает он. — Тебе надо восстанавливать силы.       Ной с опаской делает глоток — чтобы прочесть чужую кровь, надо пить из свежей раны, однако это не обязательное условие и порой его может забросить в вихрь чужих воспоминаний по случайности. Но на сей раз кровь молчит — должно быть, его организм слишком ослаб от ранения. Луи заботливо кладет вторую руку на его затылок, придерживая голову, и поит Ноя, пока он не осушает кубок до дна.       — Чья это была кровь? — спрашивает он, утирая губы тыльной стороной ладони. Вопросы рождаются в сознании с каждой минутой, и потому Ной начинает с самых простых.       — Моих слуг, — отвечает Луи, словно говоря о чем-то обыденном. — Я не люблю пить наживую, поэтому обычно они сами пускают себе кровь.       Новый Луи похож на себя-прошлого. Те же смоляные волосы до плеч, родинка под нижней губой, улыбка-усмешка, застоявшаяся, застаревшая печаль в золотых глазах. Ной узнаёт каждую из крошечных светлых родинок на его плечах — он считал их губами, сладкими от карамели с любимого тарт татена, а после неизбежно открывал глаза в мире, где есть тарт татен, но больше нет Луи.       Новый Луи выглядит намного старше чем тот, каким Ной его помнил — совсем мальчишкой на малочисленных чёрно-белых снимках. В ту пору с точки зрения Ноя, ещё ребёнка в свои четырнадцать, он казался почти взрослым, пусть ему было всего-то… пятнадцать? Шестнадцать? За все те годы Ной не помнит ни одного, когда они отмечали бы день рождения Луи. Дни рождения случались у Ноя, у Доминик, если она заставала заветную дату в замке Безликого, а Луи просто становился выше, тоньше и молчаливее.       — Я скучал по тебе, — Ной берёт его за руку и поражается тому, что после смерти ладони Луи стали даже теплее, чем при жизни, когда ему хотелось согреть вечно ледяные пальцы. — Ты же помнишь меня, Луи?       Тот поднимает его голову и замирает на несколько секунд прежде, чем кивнуть в ответ на вопрос.       — Ты — Ной.       Ной улыбается сквозь подступившие отчего-то слёзы, но не успевает солёная капля сползти по щеке, как Луи ловит её на кончик языка. Ной сначала ощущает влажное горячее касание к своей скуле, а уже после понимает, что произошло.       — Ты плачешь. Тебе больно? — Луи смотрит на него взглядом маленького ребёнка, испуганного чем-то для него чужим и непонятным, но никак не демона — хозяина горы.       Одним движением Луи срывает рукав накидки с плеча Ноя, обнажая часть торса и заставляя его лицо густо и горячо покраснеть вопреки всякому здравому смыслу.       Глубокие царапины железных когтей, напоминающие след от удара лапы огромного хищного животного, почти затянулись, но травма всё ещё напоминает о себе тянущей тупой болью. Луи заставляет Ноя забыть о ней в следующую же секунду, принявшись по-кошачьи зализывать полузажившую рану.       Ной упускает мгновение, когда он уже не полусидит в своей постели, а лежит плашмя, придавленный приятной тяжестью, и сжимает талию Луи своими коленями. От его длинного узкого языка, заостренного к кончику, влажно и совсем чуточку щекотно. Ной часто выдыхает с беззвучными смешками и порой забывает о необходимости вновь вдохнуть. Кончики волос Луи мягко щекочут его рёбра и Ною кажется, что ощущение щекотки забралось вглубь его грудной клетки.       Проснувшийся Мурр, должно быть, вдоволь выспался и находится в лучшем расположении духа, а возможно просто не желает принимать какое-то участие в развернувшемся на его глазах безобразии. Кот почти безропотно покидает своё ложе, лишь наградив парочку презрительным фырчанием.       Ной чувствует, как топорщится подол его накидки в области паха. Жмурится от непривычных ощущений и желания потереться о выступающую тазовую косточку Луи, чтобы хоть немного облегчить тянущее чувство там, где кажется постыдным себя касаться.       В ту пору, когда они с Луи спали, крепко обнявшись, и голышом плескались в озере, Ной был слишком юн, чтобы испытывать что-то кроме невинной нежности или восхищения плавным изгибом талии, тонкими запястьями и лодыжками Луи. А повзрослев, не желал порочить крамольными мыслями его призрачный образ, так бережно хранимый в памяти.       Луи распахивает на нём полы накидки, сползшей со второго плеча и теперь полностью обнажающей торс, властным нетерпеливым жестом, словно срывает праздничную обёртку с подарка. Узкая тонкая ладонь легко пролезает между его сжатых бёдер, царапая их когтями со внутренней стороны, и не встречает никакого сопротивления. Ной послушно разводит их в стороны и вновь позволяет Луи пристроиться между своих ног, чтобы обнять всеми конечностями сразу, желая растворить его в себе и раствориться в нём самому.       Тело Луи заволакивает густой чёрный туман. Ной невольно зажмуривает глаза и боится, вновь открыв их, убедиться, что он исчез, рассеившись подобно дыму. Но Луи нежно касается его щеки, словно безмолвно говоря: «я здесь».       В какой-то момент касаний становится слишком много. Ной в одно и то же время ощущает, как невесомо, подобно летнему ветру, перебирают его волосы, гладят плечи, обводят контур ключиц, как бережно, словно в танце, обвивают его талию, и как с силой сжимают бёдра и ягодицы, приподняв над постелью.       Открыв глаза, Ной видит перед собой уже знакомый тёмный силуэт, кажущийся эфемерным, но осязаемый, и на сей раз не пугается, столкнувшись взглядом с двумя золотыми безднами. Знает — это его Луи. Дымка, окутывающая его, разрастается щупальцами, и каждое из них тянется к Ною, и всё для него, и в каждом прикосновении — молчаливое «я рядом, я с тобой». А Ной тянется и выгибается к ним навстречу, шире разводя ноги и так же без слов прося о большем.       Одно из щупалец толкается между ягодиц и тело Ноя не оказывает ни малейшего сопротивления, принимая его с удивительной лёгкостью. Просит ещё. Желает, чтобы Луи заполнил его.       «Мой», — произносит Луи низким шипящим голосом, и Ной не может понять, звучит это слово в реальности или в его голове. Оно как и Луи — везде и нигде одновременно.       — Твой, — шёпотом вторит ему Ной.       И им обоим хватает слов.