***
Лето 1990 года, Казимиру девятнадцать, и он танцует в одиночестве в ночном клубе в Сплите под песню Erasure. Он встречает парня по имени Стипан, который спрашивает, можно ли угостить его выпивкой. Его глаза кажутся добрыми. Казимир говорит да, и через несколько месяцев, когда он будет призван на срочную военную службу, Стипан поможет ему утвердиться на базе как человеку, который может доставать контрабандные вещи. Всякую всячину, от крапленых игральных карт до алкоголя и наркотиков. Казимиру нравятся острые ощущения, нравится то, что ему так долго все сходит с рук, нравится чувствовать себя умным и ловким, способным перехитрить весь мир. Поэтому, когда двенадцать месяцев службы истекут, и Стипан предложит ему подписать контракт еще на три года, Казимир согласится, несмотря на то, что война кажется уже неизбежной. Он думает, что то, что происходит между ними можно назвать любовью. Затем, вместо водки на черном рынке появятся оружие и боеприпасы, украденные для людей, излучающих насилие, и острые ощущения превратятся в страх, вину и неуверенность. Глаза Стипана уже не кажутся такими добрыми, как раньше. Именно Казимира, а не Стипана, сделают «примером в назидание», когда последний пытается отказаться от сделки, заключенной с опасными людьми, ради большей прибыли. И в последующие месяцы, пытаясь определить тот самый момент, последний шанс все исправить, он не может представить себе, что это была ночь под сине-фиолетовыми огнями, гремящая музыка, и предложение Стипана выпить. Он должен был сказать «нет», но он всегда, всегда говорил «да». 2008 год, Джесси вываливается из окна на глазах у своего старого учителя химии, который предлагает ему выбор: готовить метамфетамин вместе или предстать перед УБН. Джесси считает, что это не совсем выбор, это было не в его власти, именно это он повторяет себе на протяжении долгих месяцев. Долгое время он думал, что просто стал заложником ситуации, но если быть честным с самим собой, следует признать, что бывали моменты, когда он гордился, чувствуя, что добился чего-то значительного. Временами он жил ради скупой похвалы, которая перепадала ему от мистера Уайта, жил ради желания доказать партнеру, что он не прав, что он может быть умным и ловким, способным перехитрить весь мир. Временами его захватывало то, что ему так долго все сходит с рук, даже когда это острое ощущение настолько переплеталось с виной и страхом, что он не мог их разделить. Иногда, даже сейчас, после всего, он думает, что то, что происходило между ним и мистером Уайтом, можно назвать преданностью в самом чистом виде.***
— Ты кому-нибудь рассказал? — спрашивает сидящий напротив него за столом Человек Эда в Каспере–Фальсификатор–Компьютерный гений–Казимир. Признание — это то, из-за чего Джесси оказался в яме. — Это было для законников; я говорю о… — но нет слов, чтобы передать всю суть того, о чем говорит Казимир, только жест, который выглядит так, будто он вырывает свое сердце, держа его в сжатом кулаке. Признание, которым его не загоняли в угол, которое не сопровождалось рассуждениями о сделках со следствием или приговоре. Признание, сделанное без цели засадить Гейзенберга за решетку. Казимир говорит о сожалении Джесси за содеянное им. Он проходил терапию, групповые встречи, но это не то же самое. Здесь нет очередности общения, Казимир не дает советов; он почти ничего не говорит. Он слушает, и, продолжая рассказывать, Джесси обнаруживает, что отступает все дальше от края обрыва, на котором балансировал последние шесть месяцев. Он не может сформулировать все свои страхи, но в попытке сделать это обнаруживает, что они уменьшаются. — Чего ты хочешь? Джесси хочет… — Тебе можно хотеть. Тебе позволено чувствовать облегчение. Кажется, что из него выдернули и очистили все кости. Он чувствует себя лишенным кожи, хрупким. Голоса, постоянно звучавшие в его голове с той ночи, когда он сбежал из комплекса, стихают.***
Рука Казимира держит стакан с водой и парит прямо перед ним. Джесси смотрит в серьезные серые глаза с карими прожилками. Он не уверен, как долго тот стоял вот так, совсем рядом. Кас не ставит стакан на стол, но ждет, пока Джесси возьмет его прямо у него из рук и выпьет воду залпом. Она скользит вниз по его горлу освежая приятной прохладой. — Почти рассвет, — в том, как Кас произносит это, есть некая весомость, вызывающая у Джесси саркастичную усмешку. — Это что, типа метафора? — кривится он, — Гребаная чушь про позитивное мышление? — Нет, просто факт, — Казимир смотрит на время. Они беседовали несколько часов, — Когда ты в последний раз был на улице? Джесси не может вспомнить. В ночь перестрелки со сварщиком и его подельником? Неделю назад? Две? Он помнит жука с маслянисто блестящим панцирем, ползающего по кончикам его пальцев. Переливчатым, вот как это называется. Он понимает, что вытянул пальцы, вновь переживая момент с невидимым жуком. Осознав, что Казимир наблюдает за ним, Джесси сжимает руку в кулак, смущаясь, и пожимает плечами в ответ на его вопрос. — Думаю, прошло много времени. С тех пор, как ты был снаружи, — в манере речи Казимира что-то изменилось; согласные смягчились, гласные округляются. Джесси догадывается, что он отбросил американский акцент. Это его истинный голос. — Идем, — говорит он, разворачиваясь к двери. — Куда? — Наружу. Вон из этой комнаты. — Ну да, конечно, — насмехается Джесси, — Разумеется. Полюбоваться восходом солнца. Взглянуть на вещи в перспективе, типа, мои проблемы так ничтожны перед лицом Вселенной, да? И, вау, только посмотрите на это. Я исправлен на сто процентов, и тому подобное дерьмо. Казимир поднимает бровь, — Исправлен на сто процентов? Это высокая планка, — он какое-то время размышляет, глядя на Джесси сверху вниз, — Думаю, процента на три. Он поднимает с пола свое пальто и перекидывает его через руку. Допивает оставшийся в кружке бурбон, удовлетворенно кивая, — Три процента звучит правильно. Он шагает к выходу мимо Джесси, не глядя на него. — Что, прямо сейчас? — окликает удаляющуюся спину Джесси, — Мне… нужна обувь. — Так обуйся. Я подожду. Именно это он и делает. Джесси находит его в дверном проеме, ведущем к отсеку доставки, окутанным, как ему сначала кажется, дымом. Кас подносит руку ко рту, пальцы слегка согнуты, будто сжимая сигарету, но на самом деле пусты. — Ты притворяешься, что куришь? Казимир оборачивается, смотрит на Джесси, как на придурка, с выражением лица, говорящим, а на что это похоже? — Я бросил, — говорит он, как будто это все объясняет. Затем добавляет, помолчав, — Там, внутри, пришлось нелегко. На самом деле это звучит, как вопрос: ты в порядке? — Ага, — говорит Джесси и понимает, что имеет в виду именно это. Его глаза все еще горят от слез, но предрассветный воздух приятно овевает лицо. Казимир через мгновение кивает, выдыхает воображаемый дым и бросает призрачную сигарету в тень. — Ты не должен мусорить, — говорит Джесси, и Казимир улыбается глубокой искренней улыбкой, которая застает Джесси врасплох. — Так держать, — говорит он, подталкивая Джесси плечом, прежде чем направиться в отсек доставки. Джесси следует за ним, внимательно наблюдая, как движется Казимир — эту привычку он приобрел во время пребывания в комплексе, и хотя сейчас его выживание не зависит от подобных наблюдений, он обнаруживает, что не может ее отключить. Он научился избегать подвыпившего Кенни, сдирающего этикетки со своих пивных бутылок; научился быть начеку по средам, когда общавшийся накануне с Лидией Тодд витал в облаках, что делало Джесси уязвимым для кратких жестоких выпадов со стороны прочих. Он научился быть готовым к плохому дню, когда Джек входил в метамфетаминовую лабораторию, насвистывая. Глядя на Казимира, Джесси замечает, что он опирается на левую ногу, когда стоит; что, несмотря на уверенную походку, он немного прихрамывает; что время от времени он рассеянно потирает правое плечо, как будто оно постоянно ноет. Джесси знает, что эти наблюдения пригодились бы в драке — быстрый удар ногой по больной лодыжке, локтем в ключицу, и у него будет преимущество. Он отстраненно понимает, что представление о внезапной драке с человеком Эда выглядит нелепо, но идея продолжает роиться в голове, поэтому он вздрагивает, когда Казимир останавливается на металлической лестнице, ведущей на крышу магазина матрасов, и протягивает ему руку. — Что? — Я сказал «возьми», — в руке пальто, — ты дрожишь. Разве? Да, так и есть. Он не взял с собой куртку, когда обувался. Джесси не единственный, кто способен наблюдать. Но ему не нравится чувствовать, как его «прочли». — Я что? Твой спутник на выпускном балу? — Ну, я не вижу ни одной из этих цветочных штуковин, так что… — Кас пожимает плечами, все еще держа пальто в руке. — Бутоньерки? — Ах, oui — une boutonnière, - Кас играет со словом, выпячивая акцент, растягивая слоги и грассируя «р». Джесси нечего на это ответить, здесь он полностью безоружен. Он берет пальто — солидное и тяжелое. Густого горчичного цвета, вощеная ткань, коричневый вельветовый воротник. Деревенское пальто. Такое можно представить на себе на Аляске. И оно очень теплое. Казимир продолжает подниматься по лестнице, шагая через две ступеньки за раз. До крыши недалеко, но Джесси не ходил на значительные расстояния несколько недель. Он пыхтит и отдувается, прижимая руку к заживающему боку. В центре крыши возвышается некая алюминиевая конструкция, клубок змеящихся вентиляционных труб, которые хлопают и гудят, когда Казимир взбирается на них. Он на добрых пять или шесть дюймов выше Джесси, поэтому протягивает руку, чтобы помочь взобраться рядом с ним. На этот раз Джесси не игнорирует его. Едва пробило шесть, и Каспер расстилается перед ними во всевозможных оттенках синего. Магазин находится на окраине города. Джесси может видеть горы, накатывающиеся друг на друга, как волны. С каждой секундой небо бледнеет. Оно огромно. И еще деревья. Джесси так давно не видел деревьев. Солнце встает позади них, и когда земля начинает уступать свету, Джесси приходится сесть. Он подтягивает колени к груди, обнимая их. Вдыхает незнакомые ароматы чистого горного воздуха. И к своему ужасу чувствует, как на глаза наворачиваются слезы; они так легко приходят к нему, когда он зол, расстроен, подавлен. У него никогда не получалось их сдержать. Затем над ним раздается голос Казимира, торжественный и серьезный. — Смотри, Симба. Все, к чему прикасается свет, — наше царство. Ну и тип, думает Джесси. — Ты это серьезно? — говорит он своим коленям. — Мне обычно помогает чувство юмора. — В чем? — В большинстве вещей. — Ладно, Муфаса. Есть ли еще какие-нибудь советы? — О, нет. Если начну раздавать советы, только выставлю себя лицемером, — Казимир садится рядом с ним, скрестив лодыжки и упираясь локтями в колени, — Но, полагаю, если у тебя есть вопросы… Они молча сидят, наблюдая за меняющимся светом. Это не то что бы захватывающий дух восход, на небе нет длинных ярко оранжевых или розовых полос. Просто медленно движущиеся облака и начало ясного, сияющего дня.***
Казимир откатывает рукава вниз, застегивая манжеты, когда Пинкман нарушает молчание. — Кто-нибудь еще знает? О том, что с тобой случилось? За секунды до того, как он ответит, Казимир воскрешает в памяти те пять восхитительных лет с Маркусом в Сан-Франциско. Их дерьмовую квартирку с выцветшими обоями, с окнами, которые никогда не закрывались до конца, но качество проникающего сквозь них света — золотого, теплого и ослепляющего, — того стоило. Он хочет выложить свои воспоминания, словно фотографии, чтобы Джесси Пинкман мог их увидеть и перелистать, но вместо этого сглатывает, чтобы голос звучал ровнее, и говорит, — Да, кое-кто знал. Некоторое время. — Некоторое время? — Он умер. На лице парня появляется выражение ужаса, и Казимир сначала принимает его за сочувствие, — Нет, нет, не в том смысле, — успокаивает он его, — Никого не убили. Он был болен. Уже давно. Потом он умер. — Я подумал, может быть… — Что? Что Эд его грохнул? Потому что он слишком много знал? — эта мысль вызывает что-то вроде смеха из глубины его души, — Ты таким его представляешь? В самом деле? Пинкман пожимает плечами, — Я не думаю, что он был бы этому рад. Кас улыбается, вспоминая первый День Благодарения, который они провели в компании Маркуса: Эд в их квартире, смахивающий на доброжелательный корявый дуб, Маркус, порхающий вокруг него в рубашке с каким-то диким принтом, которая делала его похожим на великолепную райскую птицу. У Казимира сводило живот от мыслей, действительно ли Эд наслаждается их обществом, или просто терпеливо пережидает эти дни из чувства долга? А в конце выходных, когда они его провожали, Эд положил руку на затылок Казимира и сказал, — Я рад, что он нашел тебя. — Нет, Эд был в курсе, что Маркус знает обо мне все. — Но он, должно быть, возражал. В смысле, я, конечно, не знаю этого мужика так долго, как ты. Но, все же, он помешан на правилах. А рассказывать кому-то… Кажется, это полностью нарушает правило номер один. — Он не возражал, — повеселевший Казимир наблюдает, как Пинкман пытается распутать природу их отношений, сопоставить образ «Эда Каса» со своим собственным. — Это не было легкомысленным решением, — объясняет он, — Видишь ли, я влюбился.***
Они жили в одном доме. Кас занимал комнату с парадной стороны, с видом на улицу, а Маркус — этажом выше, в задней части, откуда открывался обзор на стену, без доступа прямого солнечного света. У Казимира был свой распорядок дня: он покидал квартиру до восхода солнца и шел вверх по крутой наклонной дороге, достигая вершины холма одновременно с рассветом. Он пробыл в Америке почти год и большую часть этого времени восстанавливался в Монтане, под бдительным присмотром Эда. Прогулки по извилистым улицам Сан-Франциско стали хорошей тренировкой. К нему возвращались силы. Маркус был родом с Гаити и считал солнечный свет и тепло более необходимыми, чем кислород, поэтому, когда Кас возвращался с утренней прогулки, он всегда стоял на крыльце их многоквартирного дома с чашкой кофе, нежась под лучами солнца, как кошка. В первую неделю они только кивали друг другу. На второй неделе Маркус решился на bonjour, когда Казимир, наконец, встретился с ним взглядом. Позже, в тот же день, Казимир отправился в магазин и потратил более ста долларов на лингафонные аудиокассеты и французские словари, воспользовавшись кредитной картой, которую оплатил Эд. Тот позвонил Касу, когда увидел отчет о расходах. — Я рад, что ты, наконец, пользуешься кредиткой, но, насколько я знаю, книги нельзя есть. Время от времени покупай какие-нибудь чертовы продукты. — Я должен выучить французский. — Ты «должен»? Что, для работы?— у него еще не было работы. Эд сказал ему не торопиться. И не беспокоиться о деньгах. — Нет, я… — он не знал, как продолжить. Опыт научил его проявлять осторожность в раскрытии своей сексуальной ориентации, и хотя Эд никогда не делал и не говорил ничего, что указывало бы на предубеждения, Казимир не был уверен, какая реакция последует. Когда он рассказывал о своем прошлом, то старался говорить туманно. Мы со Стипаном были партнерами, и он предал меня. Это не было откровенной ложью. Он надеялся, что глубинный подтекст остался незамеченным. Но Эд не был идиотом. — Ты… пытаешься добиться чьего-то расположения? — а затем главный вопрос, очень мягко, — Это парень? — Да. И Эд, выросший в Луизиане, сказал, — Ладно, я могу помочь тебе попрактиковаться, d’accord?***
Эд говорит ему не привлекать внимания. Казимир говорит ему, что он не существует в вакууме — в его жизни еще будут люди. Джесси считает, что это взаимоисключающие принципы; лучший вариант — тот, который не оставляет после себя разрушений. Джесси любил и был любим какое-то время, а потом каждый раз они умирали. Возможно, он и не был тем, кто сделал это, но они умирали, потому что знали его. Он нес за это ответственность. Он не собирался снова влюбляться. Он считал, что может поддерживать себя только воспоминаниями. Они приходят к нему так ясно, что часто ощущаются как реальность. Как сейчас, в Каспере, когда он слышит птиц. Вероятно, это воробьи, характерное чириканье доносится с деревьев неподалеку, и это возвращает его в Альбукерке. В маленьком саду на задворках дуплекса жили воробьи. Ежедневно спозаранку они поднимали шум, а Джесси зарывался головой под подушки и стонал. Иногда они так чертовски галдели, что он думал, не забрались ли они каким-то образом в его спальню. Познакомившись с Джейн ближе, он понял причину шума — она кормила их, отламывая кусочки тоста, которым завтракала перед работой, и неторопливо бросая им крошки. Еще позже, когда она стала оставаться у него на ночь, просыпающийся от птичьего щебета Джесси поворачивался в кровати с уже привычным стоном, ожидая застать Джейн, делающую то же самое. Но она спала, не обращая внимания на шум. Это стало моментом, которого он с нетерпением ждал — коротким тайным взглядом на ее спокойную сущность; это сглаживало раздражение от того, что его разбудили. Он сонно прижимался к ее плечу, вдыхая аромат обнаженной кожи, запах чистого постельного белья и фланелевой пижамы, впитывая в себя частицу ее безмятежности.***
Казимир знает, что заплатит за это — его спина уже ноет, мышцы напрягаются от попыток сохранить позу, в которой он скрючился, но отяжелевшая голова Джесси лежит на его плече, его дыхание глубокое и ровное. Он спит, и ему это необходимо, поэтому Казимир не двигается. Ему было бы удобнее, если бы он прислонился к Джесси голова к голове, но это, как думает Казимир, предполагает иной уровень близости, тот на который он не имеет права, несмотря на все, что произошло. Если он сместится слишком сильно, то рискует разбудить Джесси, и момент будет упущен. Он не был особо целомудрен с тех пор, как попал в Каспер; встречи случались, нечастые, иногда приносящие удовлетворение, но интимность этого конкретного момента что-то меняет в Касе. Он вспоминает, каково это — быть нежным. В легких возникает ощущение раздувающегося воздушного шара. Ему кажется, что его ребра вот-вот вырвутся из тела. Через пятьдесят минут будет восемь часов. Джесси вернется в грузовик и отправится на север. Казимир должен прочувствовать каждую секунду оставшегося времени. Сорок минут. Когда он дышит, его плечо приподнимается, и он чувствует, как короткая щетина стриженых волос Джесси покалывает кожу его шеи. Jeżyk, думает он, весьма довольный всеми уровнями, на которых работает эта игра слов. Полчаса. Кас понимает, что начал думать о нем как о Джесси, а не как о Пинкмане, хотя должен был бы думать о нем как об Эллисе Дрисколле. На самом деле он вообще не должен думать о нем. Двадцать минут. Ноги Каса онемели. Без четверти восемь в кармане Казимира вибрирует телефон, и Джесси вздрагивает, просыпаясь, выглядя при этом совсем уж ёжикоподобно. — Че-чего? — он щурится на солнечный свет, потирая руками лицо, — Я заснул? — Да. Джесси массирует щеку, которая последний час прижималась к плечу Казимира, вытирает полоску слюны с уголка рта. — Вот черт, — он прикасается к мокрому пятну на рубашке Казимира и краснеет. — О, да. Ты меня обслюнявил. — Бля. Извини. — Не стоит. Тебе нужно было отдохнуть, — Кас соскальзывает с вентиляционного канала, морщась, когда к ногам возвращается чувствительность. Он вытягивает руки над головой, и Джесси хмурится, слыша, как его позвоночник хрустит и трещит, как взрывающаяся петарда. — Чувак… — говорит он. Кас вздыхает, когда напряжение в мышцах немного ослабевает. Он пытается повернуть голову вправо и шипит, когда она сопротивляется. — Эй, — Джесси смотрит на него с выражением, которое Кас не может прочесть, — Ты в порядке? — Просто засиделся, — тон его голоса слишком натянут, чтобы быть убедительным. — Ты выглядишь… Кас пытается ободряюще улыбнуться ему, но чувствует, что получается совсем не так. — Эд здесь, — ему не нужно читать сообщение на телефоне, чтобы знать об этом.***
Прислонившись к борту своего грузовика в лучах раннего утреннего солнца, Эд читает вчерашний выпуск Casper Star-Tribune. Он складывает газету, когда слышит звук шагов, спускающихся по металлической лестнице, и ждет. Появляется Пинкман, закутанный в пальто Казимира, выглядящий истощенным после избавления от всего яда, который так долго копился в нем. Он вымотан, но в нем появилось некое спокойствие, которого не было раньше. Его взгляд то и дело скользит в сторону Каса, чьи собственные глаза устремлены на грузовик. Попытка Казимира обуздать свои эмоции сводится к тому, чтобы перемещать сердце из одного рукава в другой и надеяться, что Эд этого не заметит. Но он не настолько хорош в покерфейсе, как ему кажется, и под натянутой полуулыбкой, которую он пытается удержать, Эд чувствует, что ему больно. Его тело двигается не так, как обычно, исчезла энергичная пружинистость. Он сгорблен и напряжен, и Эд понимает, что это не просто физическая боль — он переживает утрату. И наблюдая за тем, как они шагают в ногу друг с другом через отсек доставки, Эд клянет себя за столь несвойственную наивность, посетившую его прошлой ночью. Он должен был это предвидеть.***
Джесси удаляется, чтобы забрать свои сумки из офиса. — Как у нас дела? — спрашивает Эд. — С ним все будет в порядке, — тихо отвечает Кас, дождавшись, когда Джесси исчезнет за дверью. — Я имел в виду тебя, — говорит Эд. Он окидывает Каса одним из своих фирменных не-морочь-мне-голову взглядов, уперев руки в бедра. — Я в порядке, — говорит он дрогнувшим голосом, и добавляет, словно пытаясь замазать трещину в стене, — Это была долгая ночь. Эд рассматривает его еще мгновение, прежде чем сделать глубокий вдох и медленно выдохнуть через нос. — Плечо? — М-м-м. И Казимир поворачивается, опираясь на руки Эда, которые уже лежат на плече, исследуя мышцы в изгибе шеи, надавливая в нужных местах. Он нащупывает узлы, как делал это уже сотни раз, и с каждым круговым движением боль ослабевает, уступая место облегчению.***
Джесси неподвижно стоит в дверях с сумками в руках. Эд ловит его взгляд, и без слов посылает ответный, означающий: подожди. Он возвращает свое внимание к плечу Казимира, костяшки пальцев глубоко вдавливаются в мускулы, и Джесси чувствует, что должен смотреть куда-то еще, что он — лишний в этом моменте между ними. Но вместо этого он наблюдает, как напряжение покидает Каса, его лицо становится расслабленным, глаза закрываются. Он думает о своих родителях и пытается вспомнить, когда в последний раз, да и вообще когда-либо, он обнимал их. Он знает, что обнимал, но не может представить себе ничего конкретного, не может вспомнить, что чувствовал, когда они обнимали его. Что он действительно помнит, так это руки мистера Уайта на своих плечах, утешающие его после того, как он нашел рицин в пылесборнике Roomba. Ему следует откорректировать это воспоминание. Не утешал, а прикрывал собственную задницу. Его отеческий подход был манипуляцией, средством для достижения цели, никогда не был настоящим. Никогда? Иногда это действительно казалось искренним. Но абсолютно очевидно — то, что происходит между Эдом и Касом — настоящее, и в этот момент становится ясно, насколько Джесси истосковался по прикосновениям. Вчера Эд прижал руку Джесси к сердцу и держал ее там, пока тот пытался восстановить контроль над собой; всего несколько часов назад Казимир дал ему пальто, чтобы согреться, и позволил ему спать на своем плече. Он с запозданием понимает, что интимность каждого из этих жестов что-то разбередила в нем. Джесси вспоминает, каково это — получать нежность. Ему кажется, что он сделан из стекла. Эд заканчивает массаж, взъерошив волосы Казимира, и оглядывается в сторону Джесси, — Все готово? Время пришло. Джесси кивает, Эд переводит взгляд с него на Каса и обратно, в последний раз похлопав Казимира по спине, и разворачивается, направляясь к кабине грузовика. Кас слегка покачивается, будто спит стоя, но его глаза открываются, когда Джесси подходит ближе. — А вот и ты, — произносит он и, после некоторого раздумья, берет у него сумки. Джесси начинает снимать одолженное пальто, но Кас останавливает его, качнув головой. — Оставь себе. У меня есть другое, — он направляется к кузову грузовика прежде, чем Джесси успевает что-то сказать. Джесси видит, как он задвигает сумки в отсек, как проводит рукой по поролоновой подстилке, смахивая мусор, ворсинки или что-то еще, как будто важно, чтобы она была чистой. Видит, как той же рукой он расчесывает свои волосы, прежде чем повернуться. И вместо того, чтобы отойти в сторону, чтобы позволить ему выйти из узкого пространства, Джесси, который чувствует необходимость сказать что-то, для чего у него не хватает слов, делает шаг вперед и неуверенно прижимается лбом к груди Казимира. Наступает пауза. Дыхание Каса сбивается, затем Джесси чувствует, как вздымается и опускается его грудь, как воздух обдает теплом обнаженную кожу его головы. Руки Каса обнимают Джесси за плечи, нежно прижимая его ближе, позволяя перенести часть веса в свои объятия. Джесси долгие месяцы не ощущал себя таким легким. Они стоят так чуть больше минуты, и Кас сам обрывает это, на мгновение притягивая Джесси к себе крепче, затем отпускает его и шагает к выходу. Он стоит спиной, пока Джесси забирается в отсек, а когда поворачивается, его лицо, которое было таким выразительным, кажется непроницаемым. — Готов? — Ага, — голос Джесси дрожит, и Кас дарит ему последнюю кривую полуулыбку, прежде чем поднять закрывающую отсек панель между ними.***
Эд пристально смотрит на него, когда он забирается на пассажирское сиденье, но Кас чувствует, что еще не достаточно овладел собой, чтобы ответить на его взгляд. Он пялится в лобовое стекло, пока Эд заводит грузовик и медленно едет к запертым на замок воротам черного хода. Кас выходит, чтобы отпереть их и придержать открытыми. Эд подъезжает и опускает окно. — Ах, черт, я не должен был… — Все нормально, старина, — перебивает Казимир, — Я буду в порядке. — Кас… — То, что я чувствую, не твоя забота. Эд молча смотрит на него, прежде чем протянуть руку и второй раз за утро взъерошить ему волосы. Это один из немногих эмоциональных жестов, которые он позволяет себе, когда беспокоится о нем. — В холодильнике было не густо, — наконец говорит он, — Но я наскреб достаточно, чтобы оставить тебе омлет. — Я куплю продукты позже. Слово скаута. — Постарайся включить в свой жидкий рацион немного твердой пищи. — Конечно. Овощи. Мясо. — Для начала. — В любом случае, спасибо за омлет. Держу пари, что ты и посуду мою помыл. — Да, прервал какой-то научный эксперимент, или что ты там пытался на ней вырастить, — он вздыхает, — Ладно, грузовик сам не поедет. Он смотрит на Каса, будто ожидая его разрешения на то, чтобы включить передачу и уехать, и Каса переполняет любовь к этому человеку, который для него как отец, брат, друг. Он поднимает руку в знак прощания, зная, что Эд смотрит на него в зеркало заднего вида, когда, наконец, проезжает через ворота и выруливает на дорогу. Казимир провожает грузовик взглядом, пока тот не скрывается из виду, закрывает ворота и запирает их на замок Вернувшись в магазин, он занимается всем, что требует особого внимания: задвигает матрас обратно в кладовую, моет кружки, протирает стол, стойку — все, к чему мог прикасаться Джесси. Пустая бутылка из-под бурбона и засохшие пончики отправляются в мусорное ведро. Одеяло и постельное белье он складывает в багажник пикапа, чтобы отвезти домой. Усевшись на водительское сиденье, он оценивает свое состояние. Он вымотан до предела, но если ехать медленно и осторожно, то все будет в порядке. Его рука дрожит, когда он вставляет ключ в замок зажигания; он сгибает ее, встряхивает и пробует снова. На этот раз ключ входит плавно. Он берется за руль в положении десять и два, опускает на него голову и делает несколько глубоких вдохов. Он все еще ощущает вес Джесси на своей груди. Ему нужна музыка. Он роется в куче барахла в бардачке, хмурится, когда пальцы не находят того, что ищут, и только тогда вспоминает. — Kurwa.***
Телефон Эда пиликает, принимая сообщение с текстом «Скажи ему, что он может оставить его себе», и в это самое время в кузове грузовика Джесси обнаруживает iPod Казимира в одном из внутренних карманов своего нового пальто. До Валье десять часов езды, и батарея, конечно же, разряжена. Джесси осматривает находку в свете походного фонаря. Это старая модель, серебристая задняя панель в потертостях и царапинах, тонкие трещины опутывают паутиной прозрачный корпус. 30 Гб музыки Казимира — это, в каком-то смысле, сам Кас. Джесси знает, что, в конце концов, ему придется найти определение тому, что он чувствует, но пальто такое теплое, и он устал. Он зарывается носом в воротник, вдыхая успокаивающие ароматы, пропитавшие ткань, напоминающие кедр, сигаретный дым, и через мгновение засыпает. Он спит всю дорогу до Валье.