***
О доме Эда Гэлбрейта знают два человека: Казимир, который приходит и уходит, когда ему необходимо побыть одному под бескрайним небом Монтаны, и Нэнси — женщина из Валье, которая проверяет дом два раза в неделю, поливает растения. И которая была знакома с ним еще до того, как он стал Эдом Гэлбрейтом. Он купил его в 1978-м, в один из периодов, когда оказался «между джунглями», как выражались его коллеги. У него хватило предусмотрительности совершить покупку, используя псевдоним, чтобы создать убежище, скрытое от сети и не отслеживаемое. Дом тогда больше смахивал на лачугу, но это были именно те сто акров земли, которые хотел Эд — пустынные, нетронутые, с потрясающим видом на озеро Фрэнсис и далекие горы за ним. Отличное место для пастбища, сказал риэлтор, но Эд не собирался разводить здесь скот. Это была суровая и мрачно неприветливая местность, по сравнению с живописными южными заливами его детства и Массачусетсом студенческих лет — огненно-рыжим осенью и зеленеющим весной. Здесь почти не было деревьев, но после семнадцати лет жизни в зарослях тропических лесов он был сыт по горло деревьями. Дом уже не лачуга — это изящная постройка в стиле модерн, гармонично вписывающаяся в ландшафт. Он расположился между двумя холмами, вклинившимися в бескрайнюю равнину, как одинокие волны в штиль, и практически незаметен с главной дороги. Со стороны он смахивает на бункер — это физическое проявление того значения, которое Эд придает осмотрительности, — но с фасада открывается чудесный вид на озеро и далекие горы, в который он влюбился. Раздвижные стеклянные двери обеспечивают беспрепятственный обзор из гостиной открытой планировки. Казимир приезжает сюда, чтобы восстановить силы. Нэнси — в поисках дружеского общения. И вот теперь Пинкман, все еще в пальто Казимира, застыл посреди гостиной, глядя на горы, которые окрашиваются оранжевым светом угасающего дня. Его челюсть отвисла, глаза немного блестят после пробуждения от глубокого сна. — Ну, — говорит он, — это… неожиданно. — А чего ты ожидал? — огрызается Эд. Мебель, приобретенная в середине прошлого века, старше, чем Пинкман, все немного потрепанное и изношенное, хотя, если бы Эд был человеком, следящим за тенденциями интерьерного дизайна, он бы знал, что опередил время. Декор настолько устарел, что выглядит как винтаж, который начал возвращаться в моду. Пинкман поворачивается к Эду, уперев руки в бока. — Типа… склад. Прачечная. Бля, я не знаю. Заброшенный цех в промзоне, — он обводит руками комнату, — Но не это… это… дерьмо Фрэнка Ллойда Райта. Эд удивленно склоняет голову набок при упоминании Фрэнка Ллойда Райта. Пинкман закатывает глаза и усмехается, — Да, совершенно верно. Я знаю кое-что, помимо… — он неопределенно машет рукой. — Метиндустрии — прямо заканчивает Эд, и Пинкман вскидывает на него глаза, ставшие размером с блюдце, — Здесь нет прослушки. Говори то, что хочешь сказать. Последние отблески дневного света тают на горных вершинах. В это время года темнота наступает быстро. Отражение Пинкмана в стеклянных дверях становится четче. — Ну да, о’кей. В старших классах я ходил на уроки по профподготовке, и мы… мы делали много чего, в том числе изучали различные виды архитектуры. Это было круто, понимаешь? Наверное, его работы понравились мне больше всего. Эд давно отметил про себя, как Пинкман говорит о вещах, которые ему нравятся. Обычно он опускает взгляд на ботинки, поворачивается боком или сутулится, пока рассказывает, как будто пытается защитить свое признание от слишком пристального внимания. Если он сидит, то закидывает руки за голову, создавая себе локтями условную клетку. Сейчас он смотрит на свои ботинки. — Значит, это то, что тебя интересует. Архитектура? — Наверное, — начинает он, хмурясь, как будто не думал об этом раньше, — Или нет, может,. просто как создаются всякие вещи. Это не обязательно должен быть дом или какое-то здание, но… — он умолкает, задумавшись. Эду знаком этот взгляд. Он также чувствует тепло от углей костра, которые нужно раздуть. — У человека должно быть хобби. Может, тебе будет над чем подумать, когда прибудешь на север, — затем, прежде чем парень успевает отмахнуться от этой мысли, добавляет, — Голоден? — Черт, да. Как волк, — это заставляет его взбодриться. Вместо двери гостиную и кухню разделяет открытый арочный проем, с одной стороны которого расположен камин, а с другой — встроенный в стену книжный шкаф. Кухня небольшая, но удачно спланированная. Ни дюйма бесполезного пространства. Нэнси заглянула сюда до их приезда, завезла самое необходимое — молоко, хлеб, яйца от собственных кур — и то, что Эд считает необходимым, включая сыры горгонзола и эмменталь, салат радиккио, виноград. Она также оставила кое-что для разогрева в духовке, зная, что он прибудет, проведя за рулем все выходные, не имея особого настроения что-то для себя готовить. — Это лазанья? — Да. — Но как… Нэнси может и знает о «специальных услугах» Эда, но она — лицо исключительно гражданское, и он хочет, чтобы она таковой оставалась. — У меня имеются связи, — отрезает Эд, возясь с настройками духовки. — Верно-верно. Закулисные парни. — Чесночный хлеб тоже имеется, — это готовая замороженная хрень, но жизнь полна мелких разочарований. Ожидая, пока духовка нагреется, Эд возвращается в гостиную, подходит к тому, что кажется голым участком стены, и какое-то время возится с ним. Пинкман следует за ним и в замешательстве, а затем с удивлением наблюдает, как панель отодвигается открывая бар с выпивкой. Отлично укомплектованный. — Это место большую часть времени пустует, — объясняет Эд, — А подросткам становится скучно, — не то, чтобы он особенно беспокоился о том, что детишки из Валье вломятся в дом, но будь он проклят, если потеряет свою коллекцию виски из-за случайного проходимца. Таймер духовки звенит. — Сначала еда, — говорит он Пинкману, который заглядывает через его плечо, пытаясь рассмотреть бутылки. Мальчишка следует за ним обратно на кухню, как щенок за хозяином, и маячит за плечом, пока он ставит лазанью разогреваться. Эд успел перекусить в дороге, и сейчас ему хочется чего-нибудь полегче и попроще. Сэндвич с жареным сыром пришелся бы кстати. Он тянется за хлебом, идет к холодильнику за сыром и маслом, и везде, куда бы он ни повернулся, Пинкман оказывается под ногами. — У тебя достаточно времени, чтобы принять душ, если хочешь, — говорит он своей второй тени. Пинкман хмурится. — Я воняю что ли? — прошло почти 48 часов с тех пор, как они покинули Альбукерке. Эд решает не обращать внимания на вопрос. — Или могу показать, где ты устроишься сегодня на ночь, — начинает он, направляясь к спальням. — Вванну, — резко выпаливает Пинкман. — Еще раз? — Я лучше приму ванну, — говорит он, затем добавляет чуть менее уверенно, — Если ты не против? — Не против. Воды много. Горячей тоже, — душ в подвале магазина пылесосов временами бывал бодряще-прохладным. Эд щелкает выключателем в спальне, где будет ночевать Пинкман. Кровать в кои то веки заправлена (несомненно, это дело рук Нэнси), а на кресле в углу лежат чистые полотенца. В спальне также находится единственный в доме телевизор, а в стене — еще одна книжная полка. Вместо книг она заполнена стопками из десятков DVD. Эд не очень понимал одержимость Каса фильмами — сам он не большой любитель кино, но Кас и Нэн могут обмениваться киношными репликами до бесконечности, и Эд испытывает особое удовольствие, наблюдая, как они пытаются превзойти друг друга, копируя актеров, о которых он никогда не слышал. — Думаю, ты с удовольствием посмотрел бы что-нибудь, но у него… — он взмахивает рукой, не зная, как объяснить запутанную организационную систему, касающуюся расстановки дисков, -… он очень тщательно следит за тем, что и где стоит. Так что действуй на свой страх и риск. Окно, которое при дневном свете заполнено небом и горами, теперь представляет собой черный как смоль прямоугольник. Эд опускает штору. — Это…? — Комната Каса? Да. — И он не… типа, он не будет против, что я здесь? — Если бы он был против, ты бы провел ночь в грузовике, — Эд указывает на коридор, — Я там, ванная напротив. Настраивайся на выходной и — вперед.***
Спальня Каса изначально была его собственной, когда он только построил дом. Некоторое время это была единственная спальня. Когда-то он надеялся обустроить вторую, но эта надежда так и не осуществилась. Дорога в Монтану из Балтимора оказалась долгой. Судовой врач сделал для Казимира все, что мог, но шесть недель восстановления в море были ничтожной каплей в сравнении с семью месяцами физического и психологического ада. К моменту прибытия в порт его прежние конспиративные дома и убежища уже не годились, поэтому Эд объездил все магазины, пока не нашел потрепанный Фольксваген Vanagon, в котором Кас с заживающими ребрами мог лежать и спать во время пути. Эд ехал по ночам, пока хватало сил, а днем парковался на обочине и отсыпался на полу фургона. Казимир говорил только тогда, когда к нему обращались, ограничиваясь короткими фразами. Эд, сам не слишком разговорчивый, находил его молчание жутковатым. Даже на корабле, когда врач фиксировал ему сломанную лодыжку и вправлял на место вывихнутое плечо, он не стонал, не жаловался, а просто пялился в потолок с какой-то покорной пассивностью. Мать Эда однажды сказала ему, что брошенные дети учатся не плакать, потому что понимают, что никто не придет утешить их, когда они так делают. Во время их путешествия эти слова часто приходили ему на ум. Чувствуя потребность заполнить тишину, Эд рассказывал Казимиру о своем детстве в Луизиане, о том, как отец брал его на ночную рыбалку и светил фонарем на воду, чтобы Эд увидел красные светящиеся глаза всплывших и притаившихся у поверхности аллигаторов. Он пересказывал старые легенды о болотных ведьмах вуду, о горьком пьянице из Тибодо по прозвищу «Двупалый» и Сомике Сэме. Он знал, что рассказывает эти байки так, будто Кас был ребенком, нуждающемся в сказке на ночь, но не подающим никаких признаков того, ценит ли он усилия Эда, игнорирует их или просто терпит. Эд даже не был уверен, владел ли Казимир английским в достаточной степени, или прикидывался, что понимает его болтовню, как будто это было частью какой-то техники выживания. Со временем выяснилось, что Казимир знает больше языков, чем он мог предположить. Он как губка впитывал все, что Эд рассказывал ему во время поездки, и когда они добрались до дома на окраине Валье, между ними возникло некое подобие доверия. Они прибыли рано утром. Эд помог ему доковылять в гостиную. Кас ахнул, увидев открывшуюся величественную панораму, и тут же, неожиданно для себя, осел на пол и разрыдался. Он плакал в рубашку Эда, выплескивая из себя страх и боль целой жизни, и облегчение, которое испытал Эд, затмило тревогу по поводу жестокости всего, что произошло ранее. Сначала Эду приходилось спать на полу в спальне, прямо у двери. Его тело служило баррикадой между ней и Касом на кровати, но ему доводилось спать и в куда более неудобных местах. Постепенно, по мере того как Казимир становился сильнее не только телом, но и духом, Эд перебрался на диван, и каждое утро просыпался с видом на горы. На втором месяце Эд поймал себя на том, что думает о чертежах пристройки, которые он сделал десять лет назад, — угасшая надежда, которую они олицетворяли, возродилась.***
Слушая, как вода наполняет ванну, Эд отправляет сообщение Казимиру. О.К. Два символа несут в себе тройное смысловое значение. Первое: они добрались до дома без происшествий; второе: подтверждение переданного Касом сообщения скажи ему, что он может оставить его себе, что бы ни означало это его; и третье: невысказанный вопрос относительно состояния Каса. Звонок раздается через полчаса, когда Эд достает лазанью Нэн из духовки. — Да. — Я упоминал про номера? — его голос низкий и хриплый, еще не отошедший от сна. Он говорит о номерных знаках для грузовика; Эд обменяет их на канадские, прежде чем они пересекут границу. — Ты упоминал про номера. — Хорошо, потому что я не мог вспомнить. — Ну, не волнуйся; ты это сделал. — Хорошо, хорошо… — пауза затягивается. Эд слышит его дыхание. Лазанья пузырится на столе. В сторонке остывает чесночный хлеб, наполняя комнату ароматом трав и масла. — Удалось немного поспать? — Мммм. — Рад это слышать, — а затем, поскольку ясно, что Казимир не собирается задавать вопрос, который хочет задать, добавляет, — На этот раз груз не такой хрупкий. — Да? — Да. В отключке всю дорогу. Вздох на другом конце провода, — Хорошо, отлично. — Так это было пальто? — Пальто? — То, что он может оставить. — А… Нет. То есть, я имею в виду да, но… я забыл свой… iPod. В нем. — Я могу вернуть его на обратном пути. — Нет-нет. Не нужно. Я уже купил замену. — Ты уверен? — Да, я уверен. — Ну, если ты уверен. — Скажи ему, что для него есть зарядное устройство. Э-эм… в ящике прикроватной тумбочки. Настал черед Эда вздохнуть. — Ты не одобряешь? — спрашивает невидимый собеседник. Эд снова думает о том, что был беспечен. Он не может избавиться от ощущения, что подошел и толкнул Каса перед прибывающим поездом. Предложение устроить его в «техподдержку» много лет назад было актом отчаяния. Эд чувствовал себя ответственным за то, что дал ему цель после смерти Маркуса, и это был способ присматривать за ним, не демонстрируя навязчивость. Он не раздумывал дважды, когда принимал это решение. Просто почувствовал облегчение, ведь парень был на волоске от гибели. Он хорош в своем деле, иногда кажется, что он наслаждается им. Теперь он задается вопросом, не согласился ли Кас на эту роль только из чувства долга перед ним? — Мальчик мой, — начинает он, переходя на французский, когда в комнату возвращается Пинкман, чистый и посвежевший, — si je n'appove pas, cela vous changera-t-il d'avis? Если я не одобряю, это заставит тебя изменить мнение? Услышав французский, Пинкман таращится на него с недоумением. На другом конце провода слышен тихий уступчивый смешок. — Нет. Возможно, но не очень. Эд протягивает Пинкману тарелку, делая знак, чтобы он обслужил себя сам, и отходит в сторону. — Quoi qu'il en soit, mon approbation n'est pas quelque selected que vous devez craindre de perdre. В любом случае, мое одобрение — это не то, о чем тебе стоит беспокоиться, — его собственный отец сказал ему нечто подобное, когда он был моложе. Сейчас он пытается использовать тот же тон. Он слышит, как Казимир сглатывает и говорит, — Я знаю. — Хорошо. Поспи еще. — Bonsoir. — Bonne nuit, — Эд закрывает телефон и поворачивается, чтобы увидеть, как Пинкман, остановившийся между кухней и гостиной, неловко пытается удержать свою тарелку в руках, одновременно ковыряя лазанью вилкой. Все, чего Эд действительно желает в данный момент — это съесть запеченный сыр и лечь спать, но он считает, что должен немного побыть в роли хозяина и настроить парня на спокойный лад, прежде чем ему придется счищать мясо и соус с ковра. — Знаешь, здесь есть стулья. Чтобы сидеть, — он несет свой сэндвич к круглому столу у раздвижных дверей. Пинкман бросает на него испепеляющий взгляд. — Я просто… не знаю, чувак. У меня ассоциации с Бондом. — Ассоциации с Бондом? — Ага, знаешь, — он кивает на потайной шкафчик Эда с выпивкой, затем на стулья, — типа, если я сяду не на то место, то провалюсь в аквариум, полный акул, или аллигаторов, или пираний, или еще какого-нибудь дерьма. — Богатое у тебя воображение, — он кусает уже остывший сэндвич, а Пинкман, выбрав наконец место, ставит свою тарелку на стол. — Это классический Бонд, — хмурится он, — ты же знаешь про Бонда. Эду нечего на это возразить. Может, он и не киноман, но он же не под землей живет. — У него что, есть такой аквариум? — Чувак, ты не можешь быть серьезным. Эд задумчиво жует, — Ты упомянул пираний. Понятия не имею, что я должен из этого заключить. — Джеймс, мать его, Бонд? Два Нуля Семь? — он складывает пальцы в характерном жесте «пистолет», — Серьезно? — О, конечно. Его сыграл Джордж Лэзенби, — на самом деле он весьма неравнодушен к «На секретной службе Ее Величества». Пинкман стонет, закатывая глаза так сильно, что Эд готов к тому, что они вот-вот выпадут, — Ага, о’кей. Достаточно. Ты хорошо повеселился. — Не знаю, зачем мне устраивать ловушку в собственном доме. — На случай, если за тобой придут, — пожимает плечами Пинкман, — Ночью или что-то в этом роде. Эд тщательно вытирает крошки со рта, — Разве я похож на человека, который беспокоится о том, что за ним могут прийти ночью? Вилка Пинкмана замирает на полпути ко рту, — Э… нет. Думаю, нет. Эд удерживается от дальнейших комментариев. Усмехнувшись про себя, он относит тарелку на кухню, моет ее и берет два низких толстостенных стакана. Протягивает один из них Пинкману, и тот кивает, — Да, если ты предлагаешь? — Предлагаю, — он наливает немного Old Forester в каждый стакан. Порции значительно более умеренны, чем у Казимира. — Я должен сказать тебе, что ты можешь оставить его себе, — говорит он, делая глоток. — Что оставить? — спрашивает Пинкман сквозь еду во рту. — iPod. — Это был Казимир, — имя произносится как Кат Циммер , — по телефону? — Это был он, — Эд замечает свое отражение в дверях. Ему знаком этот взгляд — он видел такой же у всех властных, подозрительных отцов, напротив которых ему приходилось сидеть на семейных ужинах во время подростковых свиданий. Он поднимается и задергивает шторы, добавляя, — Зарядное устройство найдешь в ящике. В прикроватной тумбочке. — Я могу отдать ему за него деньги, в смысле, я… — Это подарок. — Я не думаю, что он собирался… когда отдал мне… — Это подарок. Пинкман краснеет, — Это… это великодушно с его стороны. — Он щедрый человек. Пинкман изучает свою тарелку, подбирая лужицы соуса кусочком чесночного хлеба. Он выглядит так, будто борется с желанием поднять ее к лицу и вылизать дочиста. — Возьми себе добавки, если хочешь, — говорит Эд. И он, ясное дело, хочет. Наконец, управившись со второй порцией и доев последний кусок чесночного хлеба, он спрашивает, — И что теперь? — Я в кровать. — Я имел в виду завтра. В понедельник. — Отдых и развлечения. Я не весенний цыпленок, Дрисколл, — он полагает, что ему следует начинать приучать Пинкмана к его новой фамилии, — И я только что проехал тысячу триста миль за два дня. Завтра я беру выходной. Он указывает на шторы и на скрытое за ними пространство, — Снаружи красивая местность и вокруг ни души. Ты много времени провел в тайнике. Мой совет — насладись в полной мере небом и воздухом завтра, а во вторник мы отправимся на север.