Низкое зимнее солнце (Low Winter Sun)

Примечания автора: В этой главе немного эмоционально бурных физических ощущений. Автор не слишком опытен в написании «плотских актов», но надеюсь, что вам это зайдет. Иногда к тяжелым вещам лучше подходить с легкими касаниями.

***

      Джесси просыпается до рассвета, чувствуя расслабленность и тяжесть в конечностях. Он нежится в полудреме, наслаждаясь ощущением чистых, гладких простыней. Вставать он не торопится. Он проверяет температуру утреннего воздуха, высовывая ногу из-под одеяла и втягивая ее обратно в тепло. Потягивается, закидывая руки за голову, выпрямляет ноги, ощущая приятное жжение в ранее напряженных и сведенных мышцах. Он проводит рукой по короткой щетине на голове и, перекатившись на спину, с ужасом обнаруживает, что у него стояк.       В ту первую свободную ночь у Тощего, он испытал отвращение, увидев себя в зеркале. Мысль о том, чтобы предстать перед кем-то вот так — с изуродованным телом и памятью обо всей грязи, которая когда-то его покрывала, казалась достаточно пугающей, чтобы сделать это невозможным. Кто его захочет? Он даже не был уверен, хочет ли сам, чтобы его хотели. Все, о чем он грезил в яме, — стать невидимкой, чтобы глаза, руки и голоса оставили его в покое. Желание и все, что оно влечет за собой, до сих пор слишком болезненный вопрос, чтобы его обдумывать.       Он закрывает глаза руками и стонет, прекрасно осознавая, что он гость в чужой постели, в гребаном доме Эда. Он пытается утихомирить эрекцию. Вспоминает таблицу умножения на семь. Перечисляет президентов.       А еще есть ощущение прикосновения простыней.       Того, как они оседают и вздымаются, когда он двигается под ними.       Как они ласкают. Они почти как руки. Мягкие и нежные.       Не помогает, думает он. Неужели его на самом деле возбуждает постельное белье?       А потом в его голове тихо смеется Джейн.       Детка, ласково говорит она, это что-то новенькое. У тебя будет нервный срыв в Bed, Bath and Beyond.       Именно с Джейн Джесси впервые честно задумался о том, как ему нравится, когда к нему прикасаются. Никто никогда не спрашивал его об этом, пока однажды утром она не усадила его за стол и не изложила, что именно ей по вкусу, а что нет. Насколько замкнутой и уклончивой она бывала в своих эмоциях, настолько же открытой и откровенной становилась, когда дело касалось секса. Он был поражен ее искренней серьезностью, и она не позволила ему увильнуть от собственных ответов. Она хотела откровенности, и Джесси сам удивился тому, чем поделился: тем, что делали его бывшие подружки и случайные любовницы; вещами, которые, как ему казалось, должны были ему нравиться, но на самом деле не нравились. У Джейн были свои причуды, она стремилась выходить за рамки, но Джесси никогда не боялся, что будут последствия, если он скажет «нет», и не почувствовал себя ущемленным, как мужчина, когда Джейн рассказывала ему о его «приемах», которые на самом деле ее не возбуждали.       Он впервые в жизни ощутил себя взрослым человеком в серьезных отношениях. Это какое-то реально здоровое дерьмо, подумал он в то первое утро, когда они сидели друг напротив друга, обсуждая вопросы безопасности и согласия. Поворотный момент в сексуальной жизни. Он также сходил в клинику и сдал стандартный набор анализов на ЗППП, прежде чем они двинулись дальше. Джейн даже не пришлось его просить. Он просто сделал это. Проверка, насколько я ответственен, — отметил он про себя, когда сообщил ей, что у него все в полном порядке.       Он инициировал похожую застольную беседу с Андреа, чуть менее красноречиво, немного неуклюже, но Андреа была впечатлена. Ни один парень никогда ранее не интересовался ее желаниями, не спрашивал о границах, и их последующий секс был искренним, без намеков на наркотическую пелену, которая покрывала последние моменты близости с Джейн. Она не была столь же напористой в своих фантазиях, но знала, что ее заводит. Она могла удивить его своими желаниями настолько, что однажды он выпалил: «Но ты же мать». На что она отреагировала строгим взглядом, который поставил его на место, сказав: «И что? Мне теперь кончать нельзя?». Еще один сексуальный поворотный момент. Избавление от еще одного юношеского предубеждения.       Именно с Андреа он познал простые, но тонкие способы, заставляющие его вздрагивать от удовольствия. Ее пальцы, погладившие его шею, рука скользнувшая под футболку, когда они шли рядом, ногти раз и другой небрежно коснувшиеся его головы, пока они смотрели фильм, устроившись на диване. Она наклонялась, чтобы что-то прошептать, и сочетание ее теплого дыхания и щекочущих губ запускало стайки мурашек по его коже и порхание бабочек в животе.       Но все это было в «до…». Теперь он находился в «после», смирившись с тем фактом, что многое из того, чем он когда-то наслаждался, переплелось воспоминаниями о яме, комплексе, руках нацистов. Никаких признаков удовольствия в дрожи, когда Кенни провел пальцем по его шее; не те вздыбившие кожу мурашки, когда Джек шептал ему на ухо. Бабочки в животе, вызывающие тошноту вместо блаженства. Нелепость самой мысли о наручниках в спальне после шести месяцев, проведенных в цепях…       Нацисты предсказуемо использовали интимно-порнографические темы, когда между делом издевались над ним. Они прибегали к насмешкам, которые Джесси слышал на протяжении всей старшей школы: пидор, сучка, задрот. Они оскорбляли его размер, ставили под сомнение его способность доставлять удовольствие женщине, и, благодаря прощальному выступлению Гейзенберга, были в курсе того, что случилось с Джейн. Они сравнивали ее с Андреа, спрашивая, кто трахался лучше: мексикоза или наркоманка? Они буквально разрывали его на части, пытаясь запятнать воспоминания о них. Когда его попытки взбрыкнуть были встречены кулаками, Джесси научился молчать, спрятав их в тех укромных комнатах, о которых говорил Казимир. Скрыв глубоко внутри себя для безопасности.       Эрекция в комплексе была только помехой, и даже сейчас в нем продолжает жить страх перед тем, что может случиться, если Джек об этом узнает.       Но Джек мертв, мягко напоминает Андреа. Они все мертвы. Твое тело снова принадлежит тебе.       Он думает о Джейн. Думает об Андреа. Он открывает комнаты, в которых берег свои самые драгоценные воспоминания и, после долгих колебаний, запускает руку в боксеры.       Сначала он неуклюж и слишком груб — отчасти из-за того, что давно не прикасался к себе, отчасти из-за собственных противоречивых чувств. Он не должен получать наслаждение. Удовольствие не для таких, как он.       Он думает о Казимире, который, зная обо всех совершенных Джесси ужасных вещах, не отшатнулся, а, напротив, заключил его в объятия в кузове грузовика. Его дыхание учащается. Он перестает пытаться причинить себе боль.       Он вспоминает руки Джейн и поправляет хватку, заново знакомясь с собственными ощущениями, возвращаясь ко всем разговорам о том, что ему нравится, чего он хочет. Это нелегко: в темных уголках бокового зрения мелькают тени, поджидая, когда он погрузится в воспоминания, которые предпочел бы забыть.       Он вспоминает рот Андреа, ее вкус, ее игривость. И тени отступают. Его рука становится тверже, крепче, быстрее. Потребность, которую он испытывает, отделяется от стыда, растворяет его, оставляя только ощущения, которые он не испытывал так долго.       Так долго.       Последний раз с Андреа. Последний раз с Джейн. Сердце сжимается в груди. Он стискивает зубы. Тени возвращаются. Он готов сорваться в агонию.       Со смесью бурлящего внутри гнева и практичности он сбрасывает одеяла с кровати. Он ни за что не рискнет на них кончить.       О, как это тактично с твоей стороны, — на этот раз в безмолвный диалог вступает Казимир, в глазах которого сияет плутовское веселье.       — Иисусе, — рычит Джесси вслух, — ты не против?       Он чувствует, как воображаемый Кас сдерживается, чтобы не съязвить что-нибудь насчет того, что Иисус думает о мастурбации. Он сосредотачивает все внимание на пальцах вокруг своего члена. Свободная рука Джесси блуждает по коже живота, зарывается в подушку возле головы. Тени снова отступают, сменяясь кривоватой ухмылкой.       Так держать.       После этого много времени не требуется. Покалывание под кожей поднимается по его бедрам, распутывая сведенные в узел кишки, легкость распространяется по груди, голове и шее. Открыв глаза, он не видит ничего, есть только он сам и ровный ритм его руки; сердце колотится в ушах, колени самопроизвольно сгибаются, ступни упираются в матрац, бедра дергаются — раз, другой — и он, наконец, снова может дышать. Прерывисто, взахлеб вдыхая и выдыхая.       А потом он смеется, чувствуя головокружение от оргазма, от абсурдности присутствия Каса в собственной голове в решающий момент. Это несколько подрывало значимость события, хотя не так уж и плохо, учитывая, что его мысли начали уходить в мрачные закоулки.       Как я уже говорил, чувство юмора помогает.       — Я буду брать арендную плату, если ты собираешься отсиживаться у меня в голове, — бормочет Джесси. Ему начинает казаться, что там реально становится тесновато. И все же, лучше уж это будут голоса любимых женщин и Казимира, чем Гейзенберга и Джека.       Но мысли о Гейзенберге и Джеке только усиливают пост оргазмический кайф. Он оглядывает себя, оценивая последствия в голубоватом предрассветном полумраке. Живот обильно забрызган семенем. Он готов отдать все деньги мира за сигарету…       Он позволяет себе насладиться моментом, растворившись в ощущениях собственного тела. Слегка вздрагивая от прохладного воздуха, наполняющего легкие и от пульсации, распространяющейся от его пупка. Маленькие волны отсроченного удовольствия. Он подкладывает подушку под голову и вздыхает, пережидая последние мурашки с закрытыми глазами. Сбившееся дыхание выравнивается, становится глубоким. Он с легкостью мог бы погрузиться в сон еще на несколько часов. Возможно, к тому времени, как он проснется, Эд приготовит на завтрак какой-нибудь кулинарный шедевр.       Глаза распахиваются при мысли о том, как Эд благожелательно входит в спальню с тарелкой яичницы с сосиками, и обнаруживает покрытого спермой Джесси, лежащего в кровати его… кого? делового партнера? приемного сына?.. Сердце старика не выдержит шока, Эда прямо на месте удар хватит.       Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Джесси подскакивает и тут же ложится снова, потому что от движения месиво на животе начинает растекаться. Он оглядывается на тумбочку. Под выдвижным ящиком находится секция шкафа, в которую он не заглядывал прошлым вечером. Он перемещается к нему на спине, неловко, но эффективно. Распахивает дверцу и… бинго. Клинекс.       На случай аллергии, — бурчит фантомный Кас.       — Конечно, чувак. Как скажешь.       Выудив пригоршню салфеток, он вытирается и натягивает боксеры. Затем осматривает простыню с пристальностью санитарного инспектора в отеле. Каким-то волшебным образом она оказывается чиста.       К тому времени, когда он находит и натягивает футболку, которую сбросил накануне вечером, становится немного светлее; еще не совсем рассвет, но когда Джесси смотрит в окно, горы вдали выглядят отчетливее. Запихнув комок салфеток в карман, он выходит в коридор.       В доме тихо. Дверь в спальню Эда закрыта. Джесси щурится и моргает в неожиданно резком свете ванной. Он смывает салфетки в унитаз, вздрагивая от шума. Он чувствует себя липким, поэтому снова раздевается, регулирует температуру душа и стоит под потоком стекающей по спине воды. Комната наполняется паром, и Джесси глубоко вдыхает его. Даже легкие сейчас кажутся очищенными.       Ему не очень нравится клубника, поэтому он выбирает другой гель для душа, обещающий, что он будет благоухать бергамотом (что бы это ни было) и амброй (хотя он не уверен, что его привлекают окаменевшие жуки в древесной смоле), выдавливает его в ладонь и растирает по всему телу. Аромат и в самом деле неплох — мускусный и свежий. Уже вытираясь, он осознает, что не вспомнил, как его обливали из шланга в комплексе, пока принимал душ. Еще один важный этап.       Он снова надевает футболку и тренировочные штаны. Испачканные боксеры прячет в карман, решив, что не собирается прогуливаться по коридору, держа трусы в руке. Ему нужно будет заняться стиркой. Когда он открывает дверь ванной, пар вырывается наружу и смешивается с ароматом завариваемого кофе. Должно быть, Эд уже встал, хотя его спальня по-прежнему закрыта, и Джесси не слышал никакого движения. Вернувшись в комнату Каса, он добавляет нижнее белье к куче грязной одежды, которая накопилась у него с подвала. Может, у Эда есть стиральная машина? Еще одно утро, подобное этому, и у него не останется даже самого необходимого.       Единственные часы, которые он видел в этом доме, находятся на кухне и показывают, что только что пробило шесть. Обычно Джесси не просыпался в такой час, даже нацисты не заставляли его приступать к работе раньше полудня. Но теперь он обнаруживает, что ему начинает нравиться пробуждение на заре нового дня. Может, Эллис будет «жаворонком», или как таких людей называют? Отправляться в постель к десяти и вставать с восходом солнца.       Булькающий в кофеварке кофе приятно пахнет. Эда по-прежнему нигде не видно. Джесси берет кружку с полки под шкафом и наполняет ее. Молоко в холодильнике Эда рисовое, а не коровье, и единственный сахар, который ему удается найти, — нечто, называемое мусковадо, — темно-коричневого цвета с консистенцией, напоминающей мокрый песок. Он все равно использует их, вкус кофе при этом становится чертовски странным, но он не собирается огорчаться. Теплая жидкость приятно обволакивает горло, согревает желудок. Он пьет стоя, глядя из окна кухни на озеро вдалеке, которое медленно превращается из серебряного в золотое.       У Эллиса будет много таких утренних мгновений, говорит себе Джесси. Тихих и спокойных. Наполненных смыслом.