Беззвучный режим

      Вскоре, встретившись с Шэнь Цзю, дядя Хэ совершил надлежащий их статусу поклон и, увидев ответный, произнёс: — Приветствую вас, молодой господин Шэнь, и примите уверения в почтении. Чем обязан вашему визиту?       После непродолжительного диалога на отвлечённые темы, которые приписывались этикетом, Шэнь Цзю озвучил волнующий его вопрос. Явно не ожидавший того, что у него будут спрашивать о наложнице циньского князя, дядя Хэ смутился, но осторожно уточнил: — То, что мне известно о наложнице Лоин, едва ли можно назвать официальной информацией. Вы уверены, что не желаете обратиться к кому-нибудь другому? Более приближённому к клану Ли. — Вам доверяет Лю Цингэ, — назвал Шэнь Цзю явно далеко не главную причину, почему из всех людей, к кому можно было бы обратиться с этим вопросом, он выбрал именно главу Хэ. — Если вам доверяет он, вам могу доверять и я.       Дядя натужно улыбнулся. — Доверие — это замечательное состояние души, молодой господин Шэнь. Одно из лучших. Однако столь слепое доверие на основании чужого мнения может привести к беде.       Шэнь Цзю, бывший одним из самых мнительных людей, которых Лю Цингэ знал, посвящающий в свои мысли и планы единицы ближайших к нему людей, хмуро уточнил: — Вы считаете, что доверие непременно приводит к беде? — в ответ на что дядя до побеления костяшек сжал в руке костыль и, глядя на свою вышедшую погулять вместе со служанками наложницу, тетешкающуюся с дочкой, сказал иначе: — Доверие — не беда. Настоящая беда — это когда верёвка, за которую держишься, окажется змеёй.       Тяжело перешагнув с ноги на ногу, он начал: — Поднимите купол Тишины и пройдёмте в мой кабинет. Я не буду говорить о таком при малейшей возможности быть услышанным посторонними. С меня достаточно тюрьмы.       Когда они с относительным комфортом устроились в двух обитых парчою креслах в кабинете, усевшийся на диван и устроивший на сиденье больную ногу дядя, недолго помолчав, начал: — Как я и говорил, я не был официально представлен наложнице Лоин. Тогда мы с отцом прибыли с визитом в циньские земли к почётному советнику Ли, и как Цингэ с Син-Сином бегали по горе Тайшань, так и я в детстве носился, разве что в одиночку. Отец тогда переговоры вёл, а я убежал от главного поместья Ли, пробрался в восточное крыло, где живут наложницы… не смотри на меня так, мне было лет двенадцать, я только начал понимать, откуда берутся дети, — смущённо засмеялся он под укоряющим взглядом Лю Цингэ и вернулся к рассказу: — Восточное крыло было огорожено высоким укреплением из красной глины, жёлтая черепица сверху, как сейчас её помню. Ворота закрыты, у них охрана стояла — а я по веткам залез на ближайшую крышу и увидел в пышном саду среди глициний и пионов открытый паланкин, в кресле которого сидела Она. Наложница Лоин.       С ностальгией и благоговением улыбнувшись, глядя в невидимую даль, дядя Хэ признался: — Тогда мне казалось, что в паланкине несли небожительницу — лишь позже я узнал, что столь изумительный облик имеют бессмертные красавицы, — и посмеялся сам над собой.       Заметив тень непонимания на лицах двух заклинателей, он пояснил: — Для вас это, наверное, привычно, но для мирян облик бессмертных красавиц мало с чем сравним. На их фоне иные женщины выглядят страшными, как яйца кабана.       Шэнь Цзю беззвучно фыркнул, Лю Цингэ с толикой смущения зачесал волосы пятернёй назад. Его это никогда особенно не касалось, но многие парни на Байчжань говорили, что уроки шиму — это подлинная тренировка выдержки и силы духа. Да и сам Лю Цингэ видел, когда шиму в своём летящем платье из газа и тончайшего шёлка, с глубоким вырезом, оголяющим пышно белую грудь, и воздушным подолом, на каждом шагу оголяющем краешек чулок, проходит вдоль строя новобранцев на Байчжань со словами: «Мечи вверх!» — равнодушным не остаётся никто. Никто.       И если с шиму было полегче, потому что тех, кто пялился на неё, можно было опознать по заплывшим глазам — и ещё неизвестно было, кто те фингалы поставил, Учитель или она сама, — то с той же княжной Саният было сложней. Судьбы её поклонников были покрыты завесой тайны. Если они вдруг возникали и позволяли себе излишне заинтересованный взгляд или телодвижение, никто не знал, куда они к вечеру того же дня внезапно пропадали.       Припоминая иных знакомых бессмертных красавиц, Лю Цингэ был вынужден согласиться с тем, что их облик изначально отличался прелестью, а после обретения бессмертия становился особенно пригож, а потому убедился: — Нежели наложница Лоин была настолько красива? — на что аж привставший со своего места дядя в запале воскликнул: — Красива?! Она была не просто красива! Её красота была необъятна. Когда я впервые увидел её, не мог оторвать взгляда, когда я увидел её, подумал, что смотрю на солнце, — столь ослепительна она была в блеске своего великолепия, что глаза затянуло пеленой, — дотронулся дядя до своего лица, касаясь кожи кончиками пальцев и задыхаясь, смотря в никуда полубезумным взглядом. — Лишь после её исчезновения в доме я осознал, что моё лицо заплакано, а из глаз катятся слёзы. То были слёзы восторга.       Вот это женщина… — У неё были дети? — уточнил Шэнь Цзю то же самое, о чём прежде спрашивал у Лю Цингэ, но на сей раз добился более вразумительного ответа: — Да. У неё была единственная дочь, с младенчества помолвленная с Чжу Вэнем, — неожиданно рассказал дядя, заставив Шэнь Цзю напрячься. — Девочку, как и вас, воспитывали в отдалённом поместье, но она умерла, не дожив до восьми лет. Из-за того, что траур по детям, не достигшим этого возраста, не несётся, её смерть не стала известна широкой общественности и осталась семейной трагедией. — Зачем помолвка? Чжу Вэнь ведь враждует с Цинь, — удивился Лю Цингэ, не учтя: — Сегодня. В те времена Чжу Вэнь ещё был предан трону, — напомнил дядя, тут же наткнувшись на следующий вопрос уже со стороны кусающего губы Шэнь Цзю: — Откуда вы знали о том, что наложница Лоин — бессмертная красавица? Они ведь не становятся наложницами, редко рожают, и упомянутые вами травмы… — не сформулировал он мысль до конца, в ответ на что почесавший лоб дядя сказал: — Я узнал о её прошлом случайно и уже после рождения Син-Сина. Меня всегда в детстве расстраивало её имя, — признался он в том, чего явно не стал бы говорить кому-то другому. — Лоин — «Лепестки опавшего цветка», «Увядшая» — как она могла увять, как могла отцвести, если была столь прекрасна?! А потом та оборотниха Цзюань, с которой я без меры чесал языком, вызнала о её внешности, поступках, привычках и том, где она жила, и сказала, что наложница Лоин и правда увяла, — грустно улыбнулся дядя. — Её растоптали, уничтожили, и до вступления в брак, о котором на Сяньшу явно не знали, она носила имя Инло. — Я знаю это имя, — рефлекторно произнёс подорвавшийся Лю Цингэ. Шэнь Цзю сощурился. Глянул на него пристально, словно ожидая чего-то большего и!..       И рвано дышащий Лю Цингэ не мог об этом рассказать.       Лишь благодаря тесному общению с Госпожой-основательницей Сяньшу и Ци Цинци он знал о том, что сделала эта женщина перед своей смертью. О том, как преподала урок всем охотникам за бессмертными красавицами.       Не дождавшись ничего, Шэнь Цзю с заметным разочарованием вновь обратил своё внимание на рассказчика. — Говорят, что наложница Лоин была глухонемой, и вы сами упоминали, что её носили в паланкине, — произнёс он, никак не формулируя вопрос, словно просто желая узнать об этом больше. Утвердительно кивнувший дядя не сказал, однако, ничего нового: — Я потом ещё несколько раз аккуратно сбегал и наблюдал за своей Цветочной феей с крыши, мечтал услышать её голос, но она всегда молчала. Даже когда она бросила гайвань с чаем в служанку, отшвырнула прочь книги, она не издала ни звука — однако её лицо искажалось столь сильно, каждый её жест был исполнен такой муки и бессильной злости, что я понял всё без слов. Когда она присутствовала на прощальном обеде, тоже ничего не говорила и к ней никто не обращался. — А слуги? Как она общалась со слугами, если была глухонемой? — задал довольно логичный вопрос Шэнь Цзю, лучше кого бы то ни было знакомый с подобной… проблемой.       Дядя неровно повёл плечами. — Не знаю. Не обращал внимания. И не задумывался никогда.       Лю Цингэ нахмурился. Он слышал о наложнице Лоин прежде. Слышал о её особой красоте, о её проблеме с ногами, о том, что она глуха и нема. Но бессмертная красавица?..       Как такое возможно? И как посмели взять её наложницей, а не женой? Бессмертные красавицы не становились наложницами! Никогда! Откуда подобные травмы, больные ноги, глухота и немота? На Сяньшу настолько больных не брали, как бы прекрасны они ни были, а получи бессмертная столь тяжкие травмы в бою, о ней бы позаботились сёстры по пику, но брак!.. Как Госпожа-основательница Сяньшу могла допустить подобное по отношению к своей ученице?! Что-то тут нечисто.       Шэнь Цзю вся эта история тоже явно казалась очень мутной.       Не то чтобы дядя Хэ о чём-то лгал или умалчивал, просто всё это дурно пахло. Лю Цингэ никогда не слышал о том, что наложница Ли Маочжэня была бессмертной красавицей. Никогда.       С учётом истории её смерти и наступивших последствий… Лю Цингэ носом чуял: если вырыть корни этой проблемы, те потащат за собой многие кости и черепа. — Возможно, у вас ещё остались вопросы? — внезапно завершил свой рассказ дядя Хэ, не поведав в сущности ничего особенного, кроме, хах, самого главного.       Шэнь Цзю выглядел с одной стороны удовлетворённым, встревоженным, но с другой — ему явно не хватало сведений. Чувствуя ком во рту, Лю Цингэ привлёк его внимание неровным движением пальцев и, видя, как взгляд зелёных глаз быстро скользит с пальцев на губы, с трудом задал собственный вопрос: — Дядя. Ты упоминал о Шен Инь и Перебежчике.       Дядя Хэ невесело кивнул полуседой головой. — Расскажу, раз хотите знать, — увидев одобрительный, но неуверенный кивок Шэнь Цзю, который при всём желании не смог бы вспомнить, в какой момент эти двое упоминались, не стал обрывать чужих слов. Выждавший ещё немного дядя уже твёрже произнёс: — К тому же, поверь, Цингэ, ты и сам неоднократно слышал его имя. Неужели ещё не догадался, кто он? В Янчжоу и Шаньдуне имя Перебежчика знакомо каждому взрослому, хотя теперь о том имени уже никто и не вспоминает. — Почему так? Почему все его знают? — старался Лю Цингэ не обращать внимания на молчание Шэнь Цзю, который лишь следил за чужим диалогом. — Потому что в молодости он жил в Шаньдуне, а потом перебрался в Янчжоу. Вспомни, в самом начале Ян Синми правил провинцией Янчжоу вместе с…       Услышав заветное имя, опешивший Лю Цингэ не сразу вернул дар речи, — а когда язык вновь начал ему подчиняться, неверяще переспросил: — Тот самый? — Да.       Ох. Теперь понятно, почему Ван Илян скрыл имена истинных родителей Шэнь Цзю.       И почему сам Шэнь Цзю представлялся чужой фамилией: когда за поимку твоего отца непременно живым назначена награда в тысячу золотых, а всякого, кто осмелился бы его принять у себя и спрятать, ждёт наказание с истреблением рода в трёх коленах, светить близким родством не захочется.       Это имя не просто знал каждый в Янчжоу — его знали во всей Поднебесной! И Лю Цингэ тоже его знал: одного из восьми самых могущественных генерал-губернаторов прошлой эпохи, называемых Спящими драконами, которые обладали достаточными силами, чтобы не только не признавать всевластия Чжу Вэня, но и противоборствовать ему!       Сегодня уже двое из них основали собственные крупные и самостоятельные княжества, ещё трое собирались с силами, чтобы либо в последний раз оказать помощь истинному Сыну Неба и сохранить великую Тан, либо также основать свои государства, если на престол Дракона воссядет Чжу Вэнь. Из оставшихся троих Спящих драконов двое предпочли присягнуть своим более сильным соратникам — но среди них был один, чьё настоящее оказалось окутано мраком безызвестности.       О людях говорят их поступки — достаточно было вспомнить, как тот человек обрил себя налысо, обрил добровольно! Кто бы ещё на подобное святотатство решился, кто бы осмелился?!       Амбициозный, эксцентричный и отчаянный до безумия — верно дядя сказал. Дерзкий до аморальности. Будучи простым смертным, он стал острой и ранящей, но застрявшей поперёк горла рыбной костью не только для сильных мира сего, но и для некоторых влиятельных заклинателей.       Глядя на кое-кого, уж больно похожего на своего отца, Лю Цингэ в очередной раз поразился выдержке Шэнь Цинцю: столь достоверно изображать непонимание, о чём речь, нужно уметь. — Как Ян Синми ныне отозвался о нём? — разумно уточнил тоже нет-нет да поглядывающий на Шэнь Цинцю дядя, и Лю Цингэ предельно честно ответил: — Назвал одним из своих доверенных людей. — Одним из доверенных… — покатал дядя Хэ на языке это слово и поцокал. — Одним. Из доверенных. Не удивительно — всё же с их пропажи уже двадцать лет прошло, чувства притупились, и боль в ране сменилась нытьём в шрамах. Даже предательство Перебежчика уже не так тревожит душу.       Лю Цингэ в это не верил. Такого человека невозможно забыть, такие поступки невозможно простить. — Вам известна его история, — хладнокровно решил Шэнь Цзю, словно не понимая, что "эту историю" знают все в верхушке общества. — Скажите, откуда это знание? — Мне хорошо известна эта история, потому что Ян Синминь с юных лет отказался от своего исконного ремесла — оружейничества, — спокойно пояснил дядя, назвав Ян Синми его прежним именем. — И всё для того, чтобы участвовать в краже и разделке скота, но после вмешательства Перебежчика бросил это грязное дельце и начал наживаться на торговле незаконно добытой солью. Клан Хэ тогда знатно намучился.       Начала этой истории не знал и сам Лю Цингэ. Оказалось, однажды в далёкой юности, когда будущий князь У напивался в харчевне на деньги, полученные с продажи шкур и мяса украденных ослов, он решил отойти и увидел рядом с отхожим местом бамбуковую корзину — в ней сидел до полусмерти изувеченный мальчишка, а стоящие рядом незнакомцы издевались над ним, всячески обзывали и срамили, справляя малую нужду прямо возле корзины.       Расхохотавшийся Ян Синминь высоко оценил скабрезную шутку и спросил было, за что парнишку так, но обидчики были вусмерть пьяными и не могли ничего толково объяснить. Когда они ушли, Ян Синминь хотел было повторить за ними и направить золотую струю прямо на чужое лицо, но юный незнакомец заговорщицки попросил: «Если вы, молодой господин, откажетесь от своего намерения, сможете вызволить меня и не станете ничего спрашивать, я непременно хорошо отблагодарю вас за это». Необычайный вид незнакомца и его спокойствие вкупе с наглостью заинтересовали Ян Синминя, и он, накрыв корзину своим верхним платьем, унёс её с собой.       Усмехнувшись, дядя Хэ добавил: — Ян Синминь так и не узнал ни настоящего имени спасённого им отрока, ни возраста, ни родины. Ничего. Лишь то, что он упал в горную пропасть во время оползня, где его нашли проходящие мимо караванщики.       Не желая, чтобы к ним привязался озлобленный дух, которым каркающе пригрозил после кончины обратиться едва живой мальчишка, караванщики забрали его с собой, но в ближайшем же городе обобрали до нитки и, усадив в старую бамбуковую корзину, подбросили к дверям харчевни в бедняцком квартале, где и произошла судьбоносная встреча.       Ушло немало времени и денег, прежде чем кости в теле спасённого парнишки достаточно зажили и он смог вновь сам ходить и держать ложку в руке, а когда это произошло, сам ещё не носящий шпильки в причёске Ян Синминь отвёл нового знакомого к гадателю, чтобы тот узнал восемь знаков его жизни и судьбы — год, месяц, день и час рождения, — но помимо этого услышал предсказание. Якобы отроку, которого он спас, было суждено лишиться всего из-за своего рода и быть забытым собственными потомками. Тогда подумали, что дело в низком происхождении, которое однажды и приведёт к краху.       Заложив руки за спину, дядя Хэ добавил: — Увидев же самого Ян Синминя, гадатель столь впечатлился, что воскликнул: «Однажды ты станешь богатым и почитаемым! Зачем быть разбойником?»       Не впечатлившийся предсказаниями Ян Синминь отнёсся к ним скептически, но, чтобы уменьшить проклятие, дал спасённому юноше свой фамильный знак и имя «Благородное происхождение».       С тех пор Ян Чунбэнь поклялся в верности своему спасителю и присоединился к его шайке.       Чутка повзрослев и возмужав, он предприимчиво посоветовал Ян Синминю завязать с торговлей ослиными тушами и шкурами, предложив заняться кое-чем поинтересней и поопасней — аферами с незаконно добытой солью. Соляная монополия дарует невиданные деньги, а махинации с ней позволяют нажить целое состояние из ничего. Дело пошло неторопливо, но в гору — обладая незаурядным умом, Ян Чунбэнь играл удачно и наверняка. — Они были тенью и телом; головой и руками — разум Ян Чунбэня порождал самые невероятные идеи, а Ян Синминь смело реализовывал их, — так охарактеризовал их связь дядя.       Пусть эта парочка разбойников не имела ни кола, ни двора, но спали они в лучших публичных домах Шаньдуна с самыми красивыми женщинами, одевались в роскошные одежды, украшали себя жемчугом и нефритом, вкушали яства, за тарелку которых платили золотом, и вина, кубок которых стоил горсть серебра.       Ян Чунбэнь всегда смеялся, утверждая, что дорогу ему освещает звезда «Надзирающая за плутнями». К совершеннолетию его знали в каждом публичном доме Шаньдуна, каждой питейной и винной лавке, а заодно и в управах всех шаньдунских городов. — Я не знаю, когда именно, — аккуратно уточнил дядя, следя за реакцией потирающего висок Шэнь Цзю, — но в один момент по Шаньдуну распространился слух, что из одной из своих передряг Ян Чунбэнь вернулся весь искалеченный и с девочкой, которую прозвали Проклятой невестой. Якобы нашлась она в укрытом от людских глаз проклятом поместье.       Словно осознав нечто на этих словах, дядя обмер, в глазах его внезапное осознание сменилось потрясением и наполненным жутью шоком, точно осенившая его догадка давала ответ на некий вопрос!.. Но вслух ничего произнесено не было.       Аж покрывшись испариной по лбу, дядя сказал, что не знал, да и никто не знал, откуда именно Ян Чунбэнь привёл свою «Проклятую невесту», но оказалась она воспитанной, словно госпожа благородного семейства, белокожей, немногословной и тихой. Жила вместе с разбойниками, но сбежать вроде как не пыталась. Порой даже сама за женишком в бордели приходила, если тот дольше двух суток там развлекался, и предельно вежливо тихим голосом просила позвать Ян-лана. Отказывать ей не решались — возможно, потому, что по донесениям она втихаря увлекалась тёмным заклинательством, нет-нет да проклиная неугодных личностей.       Начав крутить на пальце кольцо с кристаллом соли, дядя Хэ подрагивающими губами, что мигом уловил напрягшийся и чуть привставший со своего места Шэнь Цзю, витиевато увёл мысль в сторону: — Тогда я не понимал, почему мой отец медлит и не велит схватить обоих разбойников на улице, но с годами осознал — мало того, что они долгие годы не попадались и судить их формально было не за что, но ещё и мой отец искренне восхищался эквилибристикой этого ловкача, с интересом наблюдая за его упражнениями на туго натянутом канате спекуляций.       Вскоре к ним начали присоединяться другие молодцы, ищущие не просто весёлой жизни и лёгкой наживы, но кое-чего поинтересней. Когда клану Хэ удалось-таки бросить Ян Синминя в тюрьму за незаконную торговлю солью, его подручные очень настойчиво просили Ян Чунбэня возглавить их. Тот долго сопротивлялся, ища способы вызволения своего спасителя, но под давлением двуличных просьб согласился. Договорился о том, что отряд встретится на следующий день на восходе солнца, а кто опоздает, будет обезглавлен, но когда на следующий день взошло солнце, опоздало более десяти человек, самые последние явились лишь к середине дня — явно желали выбить себе жирный кусок власти и привилегий.       Тогда терпеливо дожидающийся Ян Чунбэнь, пойдя на попятную, заявил: «Я мало на что способен, кроме как фантазировать и подбивать брата на тёмные дела, тогда как вы исполняете его повеления, но именно вы уговорили меня стать вашим вожаком. Сейчас в назначенный для встречи час многие опоздали, но я не могу всех их казнить; решаю предать казни лишь одного, прибывшего самым последним», — и приказал отрубить закричавшему неудачнику голову.       Все остальные, улыбаясь и смеясь, начали заискивать: «Зачем уж доводить дело до такого! Обещаем в дальнейшем не опаздывать», — но Ян Чунбэнь молча вывел провинившегося из толпы молодцев и лично обезглавил у всех на глазах. В мёртвой тишине воздвиг алтарь и совершил на нём жертвоприношение головой казнённого, поклявшись Небесам спасти Ян Синминя от гибели.       Произошедшее привело всех в трепет, никто не смел даже глаз поднять.       Под предводительством нового вожака покорившаяся разбойничья шайка вновь начала действовать и вскоре выросла до нескольких сот человек. Через год Ян Чунбэню удалось хитростью вызволить своего прежнего спасителя из тюрьмы.       На следующий день, приготовив чёрного быка и белую лошадь и всю необходимую для жертвоприношения утварь, они воскурили благовония и, дважды поклонившись, произнесли клятву: «Мы, хотя и не одного рода, но клянёмся быть братьями, дабы, соединив свои сердца и свои силы, помогать друг другу в трудностях и поддерживать друг друга в опасностях. Мы не будем считаться с тем, что родились не в один и тот же год, не в один и тот же месяц, не в один и тот же день, — мы желаем лишь в один и тот же год, в один и тот же месяц, в один и тот же день вместе умереть. Царь Небо и царица Земля, будьте свидетелями нашей клятвы, и если один из нас изменит своему долгу, пусть Небо и люди покарают его!»       Дав это торжественное обещание, они признали Ян Синминя старшим братом, а Ян Чунбэня — младшим. По окончании жертвоприношений зарезали волов и устроили пиршество. Более двух сотен молодцов из их разбойничьей шайки собрались вместе, зажгли многие факелы, на свет которых пришли ночные бабочки, и все пили вино до полного опьянения.       Не извлеча урока из случившегося, но достаточно испугавшись, Ян Синминь решил временно залечь на дно и начать грабить тех, кого попроще — то бишь монахов.       Вскоре весть о творящемся безбожии дошла до монастыря Чжаохуа, названных братьев поймали, но призванный для разбирательства великий мастер Учэнь не стал карать грешников, а лишь приподнял седые брови в удивлении и, позволив коленопреклоненному главарю разбойников встать, покорно призвал его изменить свой образ жизни, подтверждая предсказание гадателя о том, что в будущем его ждут большие достижения.       Произведённое пожилым монахом неизгладимое впечатление было сложно переоценить. — Я, грубый и неотесанный человек, опустился до того, что стал разбойником, — в слезах каялся Ян Синминь, пока его младший брат молчал и понуро смотрел в землю, не решаясь поднять взор на великого мастера Учэня, которому заслуженно говорили: — Встретив вас, я словно увидел сияющее солнце в небе!       После пережитого Ян Синминь сменил иероглиф «дерзить» в своем имени на «мистический», взяв имя «Синми», и перешёл на законную службу императору, вскоре проявив себя как герой во многих боях, послужив Поднебесной и принеся мир простому народу. — Ну, как перешёл, — перекривился дядя Хэ, которому явно претило признавать заслуги бывшего семейного недруга, — он, а с ним Ян Чунбэнь и ещё часть молодцев стали солдатами в ополчении войска Шаньдуна, подавлявшего мятежи после недавней гражданской войны, но потом Ян Синми надоело и он со словами: «Мне нужна твоя голова», — отрубил оную у своего командира и, возглавив отряд, с помощью хитроумных советов младшего названного брата одолел противника. Как-то так, — тяжко вздохнул он.       За это его нехотя поставили на место командира уже официально, а следовавшего за ним Ян Чунбэня сделали советником.       Ещё через пару лет Ян Синми весьма хитроумно добился власти в Янчжоу: по совету названного брата заслужил доверие Чжу Вэня и был поставлен там временным генерал-губернатором от его лица, но, по наущению брата же, заявил, что никакой он не временный правитель, а постоянный и власть не отдаст. Неа! Порядком ошалевший Чжу Вэнь попытался было забрать себе Янчжоу, но потерпел поражение.       Лю Цингэ знал — в действительности ему помешал Ван Илян. Тому требовался независимый правитель в Янчжоу, который мог бы противостоять Чжу Вэню.       Вернее, как: — Ян Чунбэнь очень своеобразно относился к бессмертным, — так и сказал дядя. — Он осознавал их силу, власть, влияние в миру, но сам им на глаза старался не попадаться. Вместо этого наблюдал за творящемся в цзянху и умело пользовался ситуацией, прикладывая минимум собственных усилий.       Вот и на сей раз он буквально впряг Ван Иляна в телегу, а сам уселся на козлы и въехал в Янчжоу в должности советника генерал-губернатора Ян.       Не до конца осознавая, откуда растут ноги и что за потерей им одной из богатейших провинций Поднебесной стоят не только двое смертных, но и бессмертный, Чжу Вэнь заимел на младшего Яна зуб. Вовремя подсуетившийся Лао Гунчжу подкорректировал ситуацию и сочетал добившегося власти недруга с сестрой Чжу Вэня узами брака, вот только толку это не принесло — Ван Илян подарил ему наложницу, чья красота превзошла красоту жены, так что оба старших сына Ян Синми были рождены подаренной Ван Иляном наложницей, в то время как госпожа Чжу оставалась бездетна вплоть до недавно случившегося развода.       И Лю Цингэ сейчас даже не удивился бы, узнай, что та самая наложница была подобрана Ян Чунбэнем, который просто провёл её в спальню брата через руки Ван Иляна.       Осознающий масштаб личных последствий Шэнь Цзю держался за щёку, словно у него дико разнылся больной зуб. Его страдальчески изогнутые брови ясно говорили обо всём, что он думает по поводу поступков своего папаши и того, как он вертел Ван Иляном, но окончательно это стало ясно после невнятно произнесённого: — Я не хочу возвращаться на Цинцзин.       Прервавший повествование дядя Хэ наблюдал за ним с сочувствием и насмешкой одновременно, в этот момент необычайно походя на Хэ Сина. Тем временем не выдержавший груза знания Шэнь Цзю закрыл глаза ладонью и позволил себе бессильно откинуться на спинку кресла. — За что мне это? — произнёс он, так и не открывая глаз.       Наконец, собравшись с духом и протяжно выдохнув, он сел приличней и, подперев голову рукой, попросил: — Продолжайте. Надеюсь, ничего более травмоопасного для себя я не узнаю, — даже не догадываясь, что всё самое важное ещё впереди и то самое «впереди» угрожало даже не его здоровью, а самой жизни. Не ставший этого уточнять дядя перешёл к следующему значимому эпизоду:       Так, не прошло и пары лет, как город в тогдашней провинции Янчжоу, в котором сам Ян Чунбэнь был поставлен наместником, оказался осаждён. Доводить ситуацию до крайности породнившийся с Янами Чжу Вэнь не желал, но и осаду снимать не собирался. Понимая, что простые жители страдают лишь от него, и стремясь сбежать, не способный изнутри прорвать кольцо осады Ян Чунбэнь задумал оставить в городе свою молодую жену, а самому бежать и реализовал отчаянный план. — Он изгваздался в пыли и грязи, обрил себе голову и оделся в грубые обноски, изображая домашнего раба, — неверяще качая головой, рассказывал дядя Хэ. — Кем он был, если не безумцем?       По тайным донесениям из осаждённого города, Шен Инь собственноручно и с превеликим удовольствием заковала мужа в кандалы и обрядила в железный ошейник, а потом усадила в большую клеть, в которой этого никем не замеченного самодура вместе с несколькими десятками домашних рабов вывезли из осаждённого города на оговоренную продажу к бывшему главе Хэ. Тот, увидев присланный товар, понял, кто сидит перед ним в цепях, но выкупил и отправил работать на соледобычу, чтобы поквитаться за далёкое прошлое, но сказал сыну-наследнику: «Во время работ слушайся этого раба, трапезничай непременно вместе с ним». — Я тогда изучал «Записи о трёх царствах», — с усмешкой добавил дядя Хэ, — и не знаю почему, но представлял его себе как героя той древней эпохи — как Лю Бэя, Чжан Фэя или Гуань Юя, который к востоку от реки Хуанхэ убил продажного чиновника-кровопийцу и бежал, чтобы скитаться по рекам и озерам, а в трудный час, прослышав, что где-то набирают войско, явился на призыв.       Рассмеявшись, дядя даже раскинул руки, чтобы показать, насколько великой личностью он представлял себе Ян Чунбэня: — Чтобы высокий рост и могучее сложение! Большая голова на короткой и толстой шее, белокожее лицо с пунцовыми губами и ощетиненными, как у тигра, усами, большими отвисшими ушами и глазами навыкате. Думал, его голос звучит подобно раскатам грома! Представьте себе моё разочарование, когда я не увидел ничего и близко похожего на созданный моим воображением образ.       Явно никогда не видевший своего отца и даже не представлявший его внешность Шэнь Цзю нетерпеливо сменил позу. Склонил голову.       Оказалось, что Ян Чунбэнь внешне ничем особо не выделялся: в плечах был широк и сух, лицом строг, смугл, чуть-чуть ряб после перенесённой в детстве чёрной оспы. Руки его не полностью слушались, и левые пальцы даже не сгибались до конца — всё из-за старых переломов. Тощий, обритый, в рабских обносках, полы ханьфу которых скорбно развевались, Ян Чунбэнь заметно прихрамывал на обе ноги, так до конца и не оправившись после пережитого по детству оползня, и всегда ходил неровным крупным шагом. По словам дяди, он чем-то сильно напоминал хищного зверя, рыскающего по лесам в поисках дичи. — В разговоре он был властен и резок, в движениях — быстр и неловок. Из всей внешности я лучше всего помню его шелковистые брови и глубоко запавшие от бессонных ночей, пытливые глаза с постоянным прищуром. Сейчас я думаю, что у него могло быть плохое зрение из-за оспы, но тогда это казалось мне признаком подлинного хитреца.       Совсем скоро достоверно выяснилось, что Ян-лан бежал из Янчжоу, и осада была снята.       Ещё через полгода до Шаньдуна дошли вести о войне, в которую ввязался Ян Синми, решив заручиться поддержкой Ли Маочжэня.       О-о-о! О той войне Лю Цингэ слышал: её обсуждали на Байчжань как пример того, что даже смертный, вооружённый острым умом, может быть сильнее заклинателя, вооружённого мечом:       Тогда почётный советник Ли по неизвестной причине пошёл на прямой конфликт с охранявшим его земли Цветочным дворцом, чего Глава Цветочного дворца простить не мог и, пусть даже заклинатели не смели вмешиваться в дела смертных, наслал на провинцию недруга мор. Голод на северо-западе настал такой, что простолюдины прибегали к каннибализму; без заклинателей убитые восставали призраками и ходячими мертвецами, убивали ослабевший народ; вся скотина была поражена неведомой хворью, отчего её нельзя было есть, и тучные коровы с баранами лишь дразнили оголодавших людей; в могилы легло трое родных сыновей самого Ли Маочжэня и трое его дочерей — вероятно, именно это имел в виду Ян Синми, говоря о «личной» ненависти этого человека к заклинателям.       Сам будущий князь У направился было на северо-запад со своим войском для подмоги, оставив Янчжоу без прикрытия, и сделал бы его уязвимым перед Чжу Вэнем, но долгая осада города, из которого бежал его источник, вынудила его столь не вовремя отступить.       В плату за честный рассказ о том, каким образом сбывают нелегально добытую соль, почивший Глава Хэ поведал «рабу» о происходящем, отдал ему одного из лучших своих скакунов, новую одежду и рабские бумаги, которые Ян Чунбэнь сжёг на месте и тут же умчался на другой конец страны вслед за названным братом. — За прошедшие полгода я понял, что все в нём так ценили, — задумчиво признал дядя Хэ, — и сегодня понимаю, почему тогда же Чжу Вэнь назначил награду за поимку Ян Чунбэня, но не за его голову — ему нужно было то, что находится в той голове. Пускай образованность Ян-лана была лишь плодом самообразования со всеми вытекающими отсюда ограничениями, она с лихвой компенсировалась находчивостью, изощрённой предприимчивостью, широким кругозором, целеустремлённостью и выдержкой.       Единственным, что Ян Чунбэню мешало, была дерзость. Она-то его и сгубила.       Когда дело дошло до битвы на циньских землях, Лао Гунчжу, подобно колдуну Чжао Бао в древности, вышел один против армии и, опершись на меч, стал творить заклинание. Тотчас же завыл ветер, загрохотал гром, и чёрная туча спустилась с неба! Тысячи конных и пеших воинов хлынули из этой тучи и вступили в неравный бой. В людских войсках началось смятение. Генерал-губернаторам пришлось поспешно отступить.       Тогда же в их лагерь примчался Ян Чунбэнь — стоило ему спрыгнуть из седла, как взмыленный жеребец рухнул замертво, так его загнали в пути. Представив своего эксцентричного названного брата почётному советнику Ли, Ян Синми спросил совета, который был дан: «Глава дворца — заклинатель. Он привык либо биться с нечистью и нежитью, либо с подобными себе, либо одолевать смертных, какими бы силами те ни владели, поэтому разумней не сражаться с ним и Призрачным войском, а перехитрить его. Вспомни, что способно развеять светлые чары? Инь-Инь мне говорила, что это компонента пути Тьмы. Завтра мы зарежем всех оставшихся в городе больных свиней, собак и баранов, соберём их кровь и устроим засаду в горах; в то же время выведем в бой вдвое больше людей. Как только Глава дворца решит одолеть наше войско, мы обольём его нечистой кровью, и всё заклинательство потеряет силу».       С этими словами Ян Чунбэнь преклонил колено перед почётным советником Ли и попросил позволить укрыть две тысячи людей в горах.       Согласившийся с планом почётный советник Ли дополнительно послал из города верного солдата, который должен был ложно сдаться Главе Цветочного дворца и выдать тайну о том, что сил для второй битвы не осталось, что солдаты голодны и больны, но генерал-губернаторы хотят дать мечи в руки даже старикам, женщинам и детям, что Ли Маочжэнь едва ли в своём рассудке после гибели шестерых детей, а Ян Синми без помощи своего советника всё равно что без головы, но они оба рвутся в бой.       Поверил Глава дворца в это или нет, но на следующий день он вновь вышел к союзной армии на сей раз в ущелье — где сражаться было удобно одному человеку или отряду, но никак не войску — зато и взлететь на мече бы не вышло.       Обманув таким образом врага, братья Ян в горах установили сосуды с кровью свиней, собак, баранов и прочими отбросами, и едва смертное войско с развернутыми знаменами и унылым барабанным боем пошло в наступление, как Лао Гунчжу сотворил заклинание, вновь напоминая смертным, ради чего существует запрет на вмешательство бессмертных в мирские дела и почему к их помощи не прибегают в войнах: завыл ветер, загремел гром, взметнулся песок, посыпались камни с гор! Чёрная туча заслонила небо, и из неё, словно бурный поток, понеслись на землю конные и пешие воины! Колесницы!       Ли Маочжэнь обратился в бегство!       Призрачное войско Лао Гунчжу, преследуя его, уже спустилось в ущелье, как вдруг на них обрушились кровавые водопады, и тут все увидели, что с воздуха в беспорядке падают бумажные человечки и соломенные кони.       Прекратился ветер, утих гром, очистилось небо.       Лао Гунчжу понял, что чары его развеяны, и пытался отступить, но со всех сторон на него напали войска бравых противников! Заклинателю, исчерпавшему свой резерв, с ног до головы облитому тухлой кровью и отбросами, пришлось биться мечом, и пускай он в одиночку зарубил больше сотни латников, был вынужден с позором бежать.       Слушая об этом эпизоде в дядином исполнении, Лю Цингэ так и представлял себе на краю обрыва высокого и худощавого мужчину с коротко стриженными и распущенными волосами, который надрывает живот, громко хохочет, сгибаясь пополам, а вдалеке Лао Гунчжу бежит прочь, то и дело оборачиваясь в сторону своего смертного обидчика.              Эта простая, но сокрушительная победа принесла Ян Чунбэню оглушительную славу и заклятого врага, какого лучше никому не иметь. Что удивительного в том, что после случившегося жизнь его полетела под откос, а имя истёрлось из памяти людей, сменившись унизительным прозвищем «Перебежчик».       Видя, что замявшийся дядя Хэ не шибко хочет продолжать, Лю Цингэ не стал торопить его. Если же судить по печально сидящему с подпёртой головой Шэнь Цзю, он после рассказанного желал вовсе не рождаться сыном этого безумца: упитанной гусеницей ползти по листочку, пушистым шмелём копошиться в цветке — что угодно, лишь бы не сидеть сейчас здесь и не осознавать грядущие проблемы.       Подметивший его состояние дядя Хэ решил этим воспользоваться и закончил рассказ мало что значащими словами: — В один день Ян Чунбэнь просто пропал без вести вместе со своей беременной женой. Ян Синми долгие годы искал названного брата, но безуспешно. След его оборвался двадцать лет назад в Краю южнее цветных облаков. Больше о нём никто ничего не слышал.       Один из Спящих драконов, по силам способный стать князем, он не оставил после себя наследника. Из двух богатых и вооружённых провинций, бывших ко дню смерти под его контролем, одна отошла Ли Маочжэню, а другая — иному генерал-губернатору, лояльному ко власти императорского двора.       Всё окончание истории просидевший в одной позе Шэнь Цзю, несмотря на стремление казаться бесстрастным, наоборот выглядел удивлённым. Мягко говоря. Допустив мысль о том, что он и правда мог ничего не знать о родной семье, Лю Цингэ попытался было придумать, как его можно приободрить, но, прокрутив в голове все возможные варианты реплик, так и остался молчалив. Зато дядя Хэ молчать на стал: — Что делать теперь планируете? — напрямую спросил он, явно не ожидая ответа: — Буду чаще оглядываться.       Достав из рукава веер, Шэнь Цзю начал им остервенело обмахиваться в попытке сбросить напряжение — всё услышанное, вернее увиденное явно выбило его из колеи и не давало покоя. — Если Чжу Вэнь узнает о моей возможной, — выделил он голосом, — связи с этим человеком, — не назвал он отца по имени, — то посланные мною в Кайфын официальные соболезнования будут восприняты как двойное оскорбление.       Мозг пронзила мысль!       Бессвязная, неоформившаяся, какая-то неправильная, но!.. — Кто умер? — спросил Лю Цингэ, получив в ответ потрясённый взгляд дяди и непонимающий со стороны Шэнь Цзю, который попросил повторить сказанное и, увидев вопрос, защёлкнул веер. — Скажите ему, пожалуйста. У меня терпения не хватит, — попросил он дядю Хэ, с которым в принципе вёл себя довольно расслабленно. — Старший сын и наследник Чжу Вэня, которого тот уже мысленно посадил на Трон Дракона после своей смерти, скоропостижно скончался, — подтвердил его догадку дядя, пока Шэнь Цзю, не глядя на них, поигрывал веером и хмурился.       Впервые слышащий об этом Лю Цингэ, что было довольно неудивительно с учётом нынешних отношений княжества У с Поднебесной, предположил: — Подосланный убийца? Меч? Удавка? Яд? — Во время игры в поло упал с лошади, — дал более нетривиальный ответ дядя и, глянув на гостя, счёл важным пояснить: — При осмотре лошади обнаружилось, что вместо гвоздей в подковы были вбиты шипы демонического растения, которым свойственно становиться всё длиннее при каждом ударе о них. Лошадь беспокоилась с самого начала игры, но, когда её погнали в галоп, обезумела от боли и сбросила седока прямо себе под копыта. Итог — перелом шеи и других участков позвоночника, помимо сломанных рёбер и массивных внутренних кровотечений. Первый молодой господин Чжу провёл в агонии два дня и в итоге скончался.       Не давая понять, какое осознание его накрыло, Лю Цингэ не шевельнул и мускулом на лице, пока размышлял: убийство наследника Чжу Вэня с помощью демонического растения… На кого в связи с последними событиями могло пасть подозрение? Думать пришлось недолго, но озвучивать предположение не хотелось.       На Шэнь Цинцю.       Подозревать будут Шэнь Цинцю. Обвинять будут его же. — Меня уже обвинили, — словно прочитали его мысли. Встав со своего места и приняв от дяди предложение поужинать через полшичэня, Шэнь Цинцю направился к дверям, махнув угрюмому Лю Цингэ, чтобы шёл следом.       Тот, кто стоял за смертью наследника Чжу Вэня, не просто подобрал идеальный момент, он весьма точно скопировал почерк работы Шэнь Цинцю: Лю Цингэ, который прежде регулярно бывал с ним на ночных охотах, знал, насколько легко и часто демонолог пользуется не своими собственными силами, а черпает их извне. И растение, описанное дядей Хэ, он знал, вернее!.. Подобное растение было описано в черновиках нового тома «Шен Инь». Не в книге. В черновике. Кто имеет доступ к его черновикам? Не столь много человек. — Я убил наследника Чжу Вэня? Я? — тем временем возмущался остановившийся на крыльце Шэнь Цзю и, не выдержав, с треском захлопнул ненужный на холоде веер. — Это бред. — Почему нет? — спросил Лю Цингэ и услышал натуральное шипение: — Да потому что политическое убийство должно выглядеть как случайность, — подошёл к нему почти вплотную Шэнь Цзю, так что в зрачках стало видно собственное отражение. — Это случайность! Прискорбная, роковая! Возможно, даже нелепая! — но случайность. Когда все доказательства свидетельствуют против исполнителя — это не политическое убийство. Это позор, — слетел с крыльца не способный стоять спокойно на месте Шэнь Цзю, которого аж трясло всего. — Тот, кто подстроил это убийство, либо искренне считает меня идиотом, либо сам таковым является, либо… — словно лишь сейчас осознал ещё один вариант Шэнь Цзю и задумался. Остановился. — Либо? — подтолкнул его привлёкший внимание жестом Лю Цингэ, чтобы услышать: — Либо я чего-то не знаю.       Ответить было нечего.       Лю Цингэ даже догадывался, о чём именно Шэнь Цинцю неизвестно. Покинув его под первым же надуманным предлогом и послав волну ци, чтобы быстрее найти Хэ Сина, он вскоре крепко держал возмущающегося друга — друга ли теперь? — за локоть и, вспоминая, в котором из садов сейчас должно быть поменьше народу, потащил в нужную сторону.       Гвозди из демонических трав. Шэнь Цинцю. «Шен Инь». Шен Инь.       Шэнь. Шен. Демонические травы, убийство наследника Чжу Вэня, свадьба, убийство во время поло, давняя семейная вражда, черновики, гнев Лао Гунчжу и Чжу Вэня на Шэнь Цинцю, повод… — Пусти меня, — жаловался этот предатель, едва поспевая за стремительной походкой разъярённого Лю Цингэ, но добился лишь того, что он сжал руку крепче, вырывая вскрик: — Больно же!       Как он мог?! Как Хэ Син мог?! Ещё и вырываться смеет! — Я знаю, что ты сделал. — А я знаю, что сделал ты!       Да как он?!.. Лю Цингэ не сделал ничего, в чём может себя укорить!       Он не желал терпеть этого дольше! С силой толкнул Хэ Сина в ствол ближайшего дерева, ставя в вину: — Если Шэнь Цинцю узнает о твоей роли в этом убийстве!.. О том, что ты играешь на две стороны!.. — сразу начал он с главного, будучи даже не в силах сформулировать мысль, но услышал стелющееся: — А ты ему ничего не говори.       Не говорить? Молча предавать?! Это уже слишком! Ладно! Ладно он промолчал о той истории с поясом — Шэнь Цинцю, в конце концов, дела нет до порядка наследования в клане Хэ, но это?! Кражу собственной книги для вражеского ордена, которая обернулась подставой?! — Я не буду лгать ему и молчать не стану. Не признаешься сам и про место адепта Цинцзин можешь забыть, — прорычал Лю Цингэ, на что Хэ Син обезоруживающе, практически жалко улыбнулся.       Это не растрогало — Лю Цингэ знал, на что был способен стоящий напротив человек. Он умело притворялся безумцем, сохраняя ясный разум.       Истинный ученик Ван Иляна, выпестованный им с семи лет. — Поверь мне, уже завтра Шэнь Цинцю узнает обо всех творимых тобой гнусностях!       Неискренне вздохнув, предатель вновь начал играть словами: — Каким образом, братец Лю? Твои деяния останутся для него столь же недоступными, сколь и возможность наслаждаться моей музыкой. — Он глухой, но не слепой. Я обо всём ему расскажу, — поклялся Лю Цингэ, скрючившимся пальцем рывком указуя на эту!.. мр-разь. — Братец Лю, — продолжали посмеиваться над ним, — когда человек видит фантастический пейзаж своими глазами и когда он видит картину с этим же пейзажем, одинаково ли он верит в подлинность происходящего чуда? Нет. Нет ничего, чему Шэнь Цинцю верил бы больше, чем своим глазам. — Значит, я расскажу обо всём Ван Иляну.       Бровь Хэ Сина дёрнулась. И всё. Словно ничего не произошло, словно так и надо! Глядя снизу вверх своими лисьими чаровскими глазами, этот предатель изогнул губы в улыбке. И невольно напомнил об одном событии, произошедшем не далее чем этой осенью. — Спасибо за столь ценные сведения, шиди Лю. Шимэй Ци была права. Поистине, — воздел он руку в красивом жесте, — твоя прямота и честность достойны безмерного уважения и толики сочувствия. Я буду готов к неудобным вопросам Учителя. Так уж сложилось, я не настолько красивый, чтобы быть настолько дурачком и пустить всё на самотёк, — повторил он прежде задевшую его фразу Минъянь. — А Ся Фэй? Она будет готова? — прорычал Лю Цингэ, едва себя контролируя, схватил пошатнувшегося предателя за горло. — Те медицинские бумаги. Да, Ся Фэй рассказывала мне о них, — увидел он потрясение в чужих глазах. — Не приплетай Фэй-мэй сюда, — с едва различимой угрозой потребовал чуть мотающий головой Хэ Син, но Лю Цингэ его перебил: — С чего бы? Она призналась мне в том, что кто-то помог ей выкрасть у Му Цинфана документы о состоянии здоровья Шэнь Цзю и его проблемах с самосовершенствованием. И я догадываюсь, кто это был.       Он ведь хотел по возвращении Ван-шибо поговорить с ним об этом, держал в голове, но!.. Забыл. Забыл за давностью, а вспомнил только сейчас, когда вся дружба Хэ Сина и Ся Фэй с Шэнь Цинцю сложилась в одну картинку. Одну огромную паутину.       Одно чудовищное предательство самых доверенных людей. — И что с того? Ты не навредишь ни мне, ни ей, — уверенно и абсолютно, отвратительно верно заметил Хэ Син, чуть сипя, но продолжая улыбаться. — Не сумеешь. Рука на нас не поднимется.       Кто же перед ним?..       Лю Цингэ дрогнул. Хватка на горле друга детства ослабла. — Хочешь, чтобы я всё сам рассказал Шэнь Цинцю? Чтобы он понял, кто стоит за всеми его проблемами? Хочешь доложить эти тайны всеведающему лорду Вану? — проговаривая каждое слово, спросил переминающийся на месте Хэ Син, даже не пытаясь вырваться. — Докладывай. Я отвечу на каждое обвинение в двойной игре, но только после того, как ты расскажешь Учителю о том, что маленькая госпожа Нин больше всего любит тряпичную куклу, которую ей подарил папа, а на завтрак уже ест кашу из сладкой рисовой муки.       Хватка на чужом горле ожесточилась! Раздался сип, острые ногти заскребли по руке!       Кто перед ним?! Кто?! Кто этот человек, кто он?!       Шэнь Цинцю пострадает. Он пострадает в первую очередь, потому что!.. — Он доверяет тебе. Доверяет!!! — Я знаю, — с привычной простотой подтвердил Хэ Син и, хрипло закашлявшись, признался на выдохе: — Я с самого начала добивался его доверия. Что в том дурного? Мне быстро было ясно, если мой-то Учитель тратит столько времени и сил на чужого ученика, следит за ним и ищет любые сведения о его прошлом, не даёт ему убиться и начинает лично учить, с этим учеником стоит подружиться, пусть он хоть с Аньдин, хоть из невольничьей лачуги. И, заметь, я ни ни разу не заставил Шэнь Цзю усомниться в себе. Ну разве я не молодец?       Пальцы сжали шею так, что Лю Цингэ сам дёрнулся, перепугался! Думал, сейчас услышит хруст позвонков. Не услышал. Лучше бы услышал, лучше бы додавил!.. Взъярившийся Хэ Син вцепился когтями в его руку, впился до крови, толкнул прочь с силой, непривычной и неожиданной!       И впервые на памяти показал тонкие и острые зубы.       Больше на смазливом лице не было ни улыбки, ни намёка на дурашливость. Слетевшая маска упала в снег под ногами, раскрошив которую сапогом, Цинцзинский лис неторопливо направился к Богу Войны, метя снег хвостом длинного серебристого подола, отороченного песцовым мехом. — Хочешь сыграть со мной в игру «Кто знает больше», Лю Цингэ? Не советую. Ты проиграешь.       Кто же перед ним?.. Что за тварь? — Ты изменился. Я тебя уже не узнаю, Хэ Син, — признал попятившийся Лю Цингэ единственное, и на прежде почти родном лице проступило сожаление. Ностальгия. — Я не изменился, братец Лю, я уже не раз говорил тебе это. Я вырос и не могу избрать иной путь, — повинился Хэ Син, и в его полностью подвластной разуму мимике чудилось искреннее сожаление. — Ты ещё не понял? Все мы обречены либо вырасти, либо умереть детьми. И ты рискуешь умереть первым.       Лю Цингэ с трудом понимал, что происходит. Его шатало. Натурально вело, кренило… Он словно впервые слышал этот голос — уже давно сломавшийся голос, на который прежде не обращал внимания, видя перед собой всё того же мальчика с девчачьим лицом из детства, который ревел при каждом ушибе, или чуть пухлого паренька с печатью лукавства на милом личике и цинем в руках. Даже тот давний случай в библиотеке Бамбуковых анналов, когда Хэ Син впервые показал перед ним себя настоящего, даже их беседа на праздник Хризантем лишь позволили понять, кем становится Хэ Син, в кого с годами превращается, но Лю Цингэ продолжал представлять на его месте того, кого помнил и кем дорожил.       Ты не навредишь мне. Не сумеешь. Рука не поднимется.       Не навредит… Не сумеет! Рука не поднимется, одёрнется в последний миг, не даст добить — Хэ Син это просчитал уже очень давно. Он им пользовался. Точно так же, как и остальными; пользовался для своей неясной цели, о которой сожалел — едва ли!       Хэ Син!..       Хэ Син был прав.       Лю Цингэ не сможет его убить, поэтому: — За ошибку языка приходится отвечать щеке, — холодно процедил он, глядя на предателя, резко схватившегося за щёку, покрасневшую от удара ладонью. Глядя на него очумевшими глазами, словно не веря в реальность этого унизительного удара, Хэ Син лишь молча открывал и закрывал рот, глотая воздух и слушая отповедь Лю Цингэ: — За намерение без поступков карают лишь при Умысле против императора. Однако помни — за ошибку рук отвечают головой. И не думай, что твоя нынешняя ошибка будет прощена.       С этими словами Лю Цингэ развернулся и, не оборачиваясь, устремился прочь от того, с кем больше не желал иметь никаких дел. — Человек всегда извлекает смысл исходя из своего интеллекта и ситуации, — раздался за спиной дрожащий голос.       Рывком обернувшись, он взглянул на бледного, с трясущимися губами и никак не способного взять себя в руки Хэ Сина. — Я рад, что ты наконец обо всём догадался, но теперь постарайся обдумать всё ещё раз, — сипло произнёс он и, рвано выдохнув, всё же вернул спокойствие на лицо, а в голос — твёрдость. — Я знаю, что Шэнь-сюн находится в большой опасности, а я вызываю твои подозрения, Лю Цингэ. Ты беспокоишься и невольно говоришь мне обидные слова, — продолжал неспешно Хэ Син, и подвески в его волосах ярко поблёскивали на солнце, — но я тебя прощаю и не буду принимать ни твои слова, ни удар близко к сердцу.       Осознавая, что попытка ответить сейчас может обернуться чужими переломанными костями, Лю Цингэ зашагал куда глаза глядят, не разбирая дороги и не понимая творящегося с этим миром.       В памяти всплыл давний вопрос, заданный Хэ Сином в тот самый день, когда Лю Цингэ впервые заметил не просто изменения в поведении друга детства, но перемены в самой его сути:       Как ты думаешь, какой я сегодня человек?       Родившийся на верхушке правящей аристократии и с младых ногтей знакомый со всеми гранями политики; поступивший на Цинцзин в возрасте младше минимально дозволенного и воспитанный Ван Иляном; в четырнадцать лет попавший на фронт и в уникально юном возрасте получивший своё духовное оружие; в пятнадцать вынужденный играть в политику со взрослыми, чтобы спасти себя и родной клан от уничтожения; в шестнадцать в одиночку разыскавший сведения о бессмертном мастере Ване, кои были известны единицам в мире, и взятый на особый контроль с помощью печати Сомкнутых уст, — сегодня Хэ Син был способен в один момент ухаживать за девой и жарко клясться ей в любви, а в следующий нанести себе опасное для жизни ранение и тем самым смертельно подставить её, чтобы после спокойно наблюдать, как в угоду чужим интересам его бывшую возлюбленную смешивают с грязью; вредить родному брату, который вырастил его вместо родителей; предать Шэнь Цзю, который не доверял никому, но при том считал Хэ Сина одним из немногих своих близких друзей, а тот подставил его прямо под меч врага.       По существу, Хэ Син, с его почти девичьей трепетностью и очаровательным личиком, с его украшенной звенящими подвесками причёской и музыкальными инструментами в ухоженных руках, вырос страшным человеком, способным, не теряя озорства и дурашливости, всадить нож в спину тому, кому прежде расточал медовые улыбки и в глаза звал дорогим сердцу человеком.