Беззвучный режим

      Лю Цингэ не желал задерживаться в резиденции клана Хэ ни на миг. Шэнь Цзю, поначалу согласившийся на предложение отужинать, его спешки не понимал: — Если так торопишься, иди к своим монстрам, — неверно понял он насупленное молчание старшего адепта Байчжань. — Я хочу обсудить с генерал-губернатором Хэ некоторые политические вопросы. Вернусь в школу позже. — Нет.       Аккуратная бровь на бледнокожем лице изогнулась. — Я не оставлю тебя одного, — расширил свой односложный ответ Лю Цингэ. — В школу вернёмся вместе.       Однако перед этим придётся закончить одно важное дело.       Уйти, не дожидаясь недовольного шипения Шэнь Цзю, чтобы поймать Хэ Сина со спины и вмиг скрутить вервием бессмертных, оказалось не так сложно, тем более что заклятие Безмолвного крика, наложенное прямо на горловую чакру этого выкормыша Цветочного дворца, заглушило все звуки в зародыше.       На остатках ци открыв заклинанием Сжатия тысячи ли портал, Лю Цингэ сложил ручную печать — исчезнувший из своей комнаты растрёпанный, пялящийся на него огромными глазищами Хэ Син должен был переместиться прямиком в дом Дикой сливы.       Не прошло и пары ударов сердца, как по мыслесвязи до него донёсся напряжённый голос А-Ци: «Это что за подарочек? Ты не подумай, я не против экспериментов в личной жизни, практики шибари и всё такое, но…» «Позови лорда Вана», — грубо и холодно потребовал Лю Цингэ, игнорируя попытку осёкшейся Ци Цинци пошутить. — «Попроси его снять блок с сознания и дать мне возможность связаться с ним. Хэ Сина не развязывай. Заклятие не снимай. Никому о нём не говори». «Что бы там между вами ни произошло, ты уверен, что всё правильно понял?» — аккуратно уточнила А-Ци, выбивая из него лишь сухое: «Это будет решать лорд Ван».       На этих словах Лю Цингэ оборвал связь. Сопровождаемый раболепными слугами, он вошёл в обеденный зал, сказав Шэнь Цзю и дяде, что с Хэ Сином связался Ван Илян и потребовал немедля явиться на пик. Больше ничего говорить не хотелось. Не хотелось даже думать о произошедшем, анализировать!.. Рассказывать Шэнь Цзю.       Это нужно было сделать — но не хотелось.       Тем более что теперь, болтая ложку в супе, Лю Цингэ сомневался в верности своего необдуманного до конца шага: он не знал, что предпримет лорд Ван, но боялся как варианта с тем, что он отпустит Хэ Сина после того, как тот наплетёт небылиц, так и того, что он Хэ Сина попросту убьёт.       Сделавший вид, что поверил ему, дядя продолжал разговор с Шэнь Цзю о каких-то неизвестных молчащему Лю Цингэ событиях вроде передвижений войск генерал-губернаторов и местечковых стычек. Довольно занимательная военная хроника перемежалась менее захватывающими чужими личными жизнями из разряда: — …и вот, она, потеряв на войне супруга, решила к своему позору вновь выйти замуж, — рассказывал дядя о какой-то высокопоставленной особе, Лю Цингэ не знакомой. — И додумалась же всё выставить так, якобы ещё до брака была помолвлена! У неё и правда был какой-то жених, но помолвка даже до обмена письмами не дошла. В итоге ту помолвку признали действующей, настоящий брак аннулировали, её саму объявили незамужней, пусть и старой девой, и она спокойно вышла замуж второй раз в роли главной жены, — закончил дядя Хэ, придерживая одной рукой пиалу супа с моллюсками, тогда как внимательно следящий за его речью Шэнь Цзю отставил собственную едва тронутую тарелку прочь.       И так будучи заметно напряжённым после всего узнанного за день, он зачем-то попросил доступ к клановой библиотеке и, получив разрешение, сразу же после тягостного для всех присутствующих обеда порывом весеннего ветра и сорванной листвы устремился в нужный флигель.       Движением пальцев выгнав слуг вон и оставшись с Лю Цингэ наедине, дядя в гулкой тишине спросил: — Что будет с моим братом? — Это будет решать лорд Ван, — повторил Лю Цингэ свои прежние слова А-Ци. — Что бы он ни сотворил, я уверен, это не было добровольно, — откинулся дядя на спинку резного стула. — Я прекрасно знаю, кто и что вынуждает его творить бесовщину.       Глядя на живописный свиток на стене, который в точности повторял манеру древних мастеров, пусть и был создал Хэ Сином в двенадцать лет, добавил: — Этот дух лисицы, эта оборотниха Цзюань вскружила отцу голову, заморочила его и выпила мозг через уши. Отец думал, что она изящная прелестница, подобная азалии, а она оказалась кукушкой, выбросившей собственного сына как ненужный придаток. Она так просила меня поскорей отправить Син-Сина в школу, так просила! — взмахнул дядя рукой, так что рукав упал на столешницу, накрыл край чайничка. — Забросала меня письмами, я уж начал думать — ещё немного, и в окна моего кабинета полетит черепица и кирпичи! И что? Скажи мне! — вновь всплеснул руками дядя, оттолкнув костыль прочь, так что тот со стуком опрокинулся на деревянный пол, подпрыгнул было и упал! — Навещает она Хэ Сина в школе?! Сидит возле его кровати, когда он болеет? Она ничего ему не дала, даже молока грудного! Ничего! — всё пуще заходился дядя, багровея и сжимая кулаки. — Ничего, кроме своего смазливого лица, треклятых волос не пойми какого цвета и проблем, — рыкнул он, едва не притопнув здоровой ногой. — Проблемы. Своему сыну она отдала в наследство лишь собственные проблемы и неоплатные долги.       Лю Цингэ молчал.       Учитывая макияж бессмертных красавиц, плотный слой белоснежной пудры и румян, яркие узоры хуадянь, сехун и мянье на лице благородной супруги Цзюань, её замысловатые одежды и украшения, а также иссиня-чёрную краску для волос, которой пользовался Хэ Син, очень и очень немногие знали об их родстве. Даже при всей смазливости Хэ Сина, его облик не дотягивал до той блудливой красоты, коей была наделена Цзюань, что было заслугой их обоих.       В конце концов, дети, рождённые от союзов заклинателей и смертных, всегда походили на бессмертного родителя, чья духовная сила брала верх.       Видимо, именно поэтому Шэнь Цзю, с чужих слов, внешне был полной копией своей матери.       Лю Цингэ вот, например, не мог сказать, на кого из родителей они с Минъянь больше похожи, равно как и дети двух примерно равных по силам заклинателей нередко походили на обоих родителей отдельными, но моментально узнаваемыми чертами. В случае же разительной разницы сил ребёнок напоминал обликом более сильного родителя, порою наследуя от слабого какую-нибудь отдельную деталь вроде разреза и цвета глаз или формы носа.       Разве что у бессмертных красавиц развитость сила духа накладывалась на фазы внутренней луны: Ци Пань, вон, был настолько похож на своего отца, что их путали бы, если бы не седина Учителя и отсутствие руки, в то время как А-Ци лицом невероятно походила на мать, хотя фигурой — нет. Или пока нет.       Дядя говорит, что Хэ Син действовал подневольно, но вероятность причастности к происходящему благородной супруги Цзюань была в глазах Лю Цингэ под вопросом — он бы сам о ней и не вспомнил, не подумал бы, что ситуация как-то с ней связана. Какой же он!..       Идиот.       Все эти игры разума не для него. — Син-Син умнее, чем может казаться, я уверен, за его поступками стоит нечто большее, — попытался было дядя найти младшему брату оправдание, не понимая: — В том-то и дело, — угрюмо произнёс Лю Цингэ, глядя на своё отражение в чае. — Он умнее, чем кажется.       Напиток был выпит залпом — некультурно и по-варварски. — Его не убьют, и едва ли он сильно пострадает, — зачем-то произнёс он, отставив чашу прямо на стол, проигнорировав блюдце. — Лорд Ван слишком хорошо к нему относится.       Кого он обнадёживает? Дядю? Или себя самого? — Надеюсь на это, — на выдохе произнёс дядя Хэ и, кое-как неуклюже достав костыль, тяжело поднялся на ноги, чтобы, хромая много сильнее прежнего и раздражённо отмахиваясь от докучливой помощи вошедших слуг, направиться прочь.       Помня, где в резиденции находится библиотека, Лю Цингэ, угрюмо глядя себе под ноги и загребая снег сапогами, направился в нужную сторону, но по приходе оказался взбодрён нездоровым энтузиазмом Шэнь Цзю. Зная, что спрашивать в спину бесполезно, он просто подстраховал его, когда Шэнь Цзю почти бегом то поднимался, то слезал по приставной лестнице, и принимал протягиваемые им книги.       Это оказались действующие ныне Уголовные установления о семье и браке, принятые ещё Сяо Хэ — главным советником Лю Бана, который пришёл на смену Ли Сы и продолжил его начинания.       Не понимая, что именно ищет Шэнь Цзю, лихорадочно листая шуршащие страницы девяти нужных томов, попытавшийся было зайти к нему за спину Лю Цингэ услышал сухое: — Отойди. Иначе сломаю тебе челюсть, а себе — руку.       Восприняв угрозу всерьёз, Лю Цингэ обошёл стол с другой стороны. Памятуя о том, что в законах Шэнь Цзю разбирался немногим хуже, чем в демонологии, он следил за тем, как ухоженные пальцы скользят по столбцам текстов и как бессловесно шевелятся бледные губы.       Много времени поиски не заняли, и, когда свитки оказались с шуршанием спешно свёрнуты, Лю Цингэ уточнил: — Теперь на Цинцзин? — на что его огорошили: — Мне нужно к Му Цинфану, — неожиданно произнёс Шэнь Цзю, нервозно завязывая шнурки на свитках. — Мне нужно с ним поговорить.       Не зная, как уговорить Шэнь Цзю отложить беседу с Му Цинфаном, Лю Цингэ выбрал… возможно, не самые удачные слова: — Вряд ли он захочет тебя сейчас видеть, — подразумевая, что время позднее и визит будет внезапным, но замерший Шэнь Цзю шевельнул губами и словно поник. Отвёл глаза. — Ты прав… Тогда мне нужно в Кантон.       Лю Цингэ так и присел.       Понимая, что не ослышался, и набрав в грудь побольше воздуха, он помахал рукой перед недовольно сощурившимся Шэнь Цзю, чтобы, привлеча рассеянно блуждающий взгляд, начать: — Тебя подозревают в убийстве старейшины Цветочного дворца и наследника Чжу Вэня, которому ты испортил дорогостоящую военную кампанию и привёл к поражению. При этом ты не так давно публично оскорбил адептов Цветочного дворца. Ты уверен, что направляться в Кантон, где правит клан Чжу под покровительством Цветочного дворца, — лучшее решение?       Посмотревший на него так, словно Лю Цингэ не произнёс впятеро больше обыкновенного, а как минимум признался в своём родстве с демонами и богами одновременно, Шэнь Цзю взял себя в руки и ответил: — Да.       Да?       И… это всё? — Я быстро. Это личное дело, много времени оно не займёт.       Какого… Какое ещё быстро?! Быстро тебя там в гроб уложат — вот единственное, что произойдёт в Кантоне быстро!!!       Лю Цингэ, окончательно лишившийся дара речи от такого поворота событий, мог лишь слушать: — Ты можешь возвращаться в школу, — убрал в мешочек-цянькунь утеплённый плащ Шэнь Цзю, памятуя о том, что в Кантоне сейчас настоящая весна и всё в цвету. — Дальнейшее тебя никак не касается. — В Кантон я тебя одного не пущу, — твёрдо решил Лю Цингэ и скрутил руки на груди.       Взгляд Шэнь Цзю нужно было видеть. — Шиди Лю, — издевательски растягивая губы то к самым щекам, то сводя их трубочкой, протянул Шэнь Цзю. — Этот Шэнь не нуждается в нянечке или телохран… — В Кантон. Ты один. Не отправишься, — сказал своё последнее слово Лю Цингэ.       Отправлять Шэнь Цзю в руки смерти он был не намерен.       В мыслях само собой воскресло пророчество демоницы Мэйинь. Так не вовремя, так болезненно! Собственное бахвальство: «Я спасу его. То, что ему дорого, я не позволю ему лишиться!..» И жестокий ответ: «Не спасёте. Сами его погибелью станете».       Сам его погибелью станет.       Погибелью.       Почему он именно сейчас вспомнил об этом? Не потому ли, что в последнее время опасность судьбы, что хуже смерти, дышала Шэнь Цзю в затылок?       «Судьбу знать хочешь?! Ну так знай! Свершится то, о чём ты не забудешь всю свою жизнь, не простишь сам себе, и он тебе не простит! То, в чём будешь винить себя и в дни горестей, и радостей, и в бою, и на ложе. Словно крышка гроба, будет совершённое довлеть над тобой, давить на плечи, гнуть спину, клонить голову…»       Не будет подобного. Он сделает всё возможное, чтобы не допустить ошибки. Он не позволит свершиться непоправимому.       Не в этой жизни.       Шаг навстречу. Руки легли на чужие дёрнувшиеся было плечи, с усилием заставляя повернуться к себе. — Есть кое-что важное, что ты должен знать, — через силу выдавил из себя Лю Цингэ, не позволяя Шэнь Цзю вырваться. — То, ради чего обязан вернуться на пик Цинцзин немедленно.

***

      Несмотря на занимающийся рассвет, в гостиной Бамбуковой хижины всё ещё трещал камин.       На столе перед Ван Иляном теснились бумаги: личные дела успешных и готовых стать в следующем году младшими учениками подготовишек, принесённые поздним вечером усталой Цяо Мянь, прошения адептов об отпуске, которые Ван Илян ещё не подписал, пусть и отпустил людей, бумага об осложнении у одного из адептов после операции на Цяньцао, отчёты с ночных охот, перечни необходимых закупок, подготовленные Аньдин и переданные для заверения и дополнения.       Тут же теснились донесения девочек сяо Лэ: жёны генерал-губернаторов и высшего чиновничества разных провинций докладывали о планах своих мужей на дальнейшее будущее; кто из них желает впредь служить империи, а кто грезит о собственном княжестве, кто и с кем планирует заключить альянс, а на кого и когда пойдут войной, численность личных войск, населения, годного для ополчения и вооружения, доступ к железной руде, максимально возможный объём провианта и фуража, наличие конницы…       В планах Ван Иляна было передать часть документации Шэнь Цинцю на постоянное ведение, тем более что отношения с бессмертными красавицами у него были свойские. К тому же нужно ему, Юэ Цинъюаню и Лю Цингэ дать на ознакомление донесения дев Сяньшу. Пусть подумают над ситуацией и предложат варианты для дальнейшей внешней политики школы. Им полезно.       Дверь в Бамбуковую хижину открылась ещё до того, как в неё постучали.       Стали слышны приглушённые ковром шаркающие шаги по затемнённому коридору, что утихли на середине пути — возле ниши с ритуальным столиком и осколком Гункэ вместо именных табличек родителей, — и вскоре Ван Илян услышал унылое, но как всегда мелодичное и почтительное: — Ученик приветствует Учителя.       Взмахом руки он дозволил отпущенному по его приказу Хэ Сину завершить поклон и опуститься на диван лицом прямо напротив решётчатой двери в кабинет. Особого желания тянуть со всем этим не было, поэтому: — Как же ты мог столь бездарно попасться? — с лёгким вздохом уточнил подуставший за ночь Ван Илян, отбросив с шорохом разъехавшиеся бумаги на стол и переведя недовольный взгляд на съёжившегося собеседника. — На что рассчитывал? — На то, что Лю Цингэ будет думать головой, а не!.. кулаками, — пробурчал Хэ Син, явно жаждая сказать нечто иное.       Ван Илян на это только мысленно посмеялся: Лю Цингэ, исходя из имеющихся сведений и ситуации, поступил весьма здраво, а вот Хэ Син в своей отчаянной попытке усидеть на всех стульях уже лежал на них.       В каминном полумраке его возмущённое лицо было сложно различить. Это нехорошо.       Желая скорее осуществить свою задумку, Ван Илян поднялся, чтобы раздвинуть занавеси и впустить в комнату бледный утренний свет. Теперь всё будет хорошо видно. Взглянув в отражение висящего на стене напротив зеркала, он перевёл взгляд на безрадостно смотрящего в пол сгорбленного ученика. — Так и продолжишь молчать? — Мне нечего сказать. — Не верю, что этот день настал, — не сдержался Ван Илян и, окончательно развеселившись, вернулся в любимое кресло.       К этому моменту уже выслушав версию происходящего со стороны Лю Цингэ, он был вынужден признать: порой подозрения падают даже на самых верных соратников.       Пусть это было и бесконечно давно, но развернувшаяся между Хэ Сином и Лю Цингэ ситуация невольно напомнила ему «предательство» ближайшего помощника — причём не соратника! — Лю Бана его земляком и другом детства Сяо Хэ. Вот уж благодаря чьему шебутному нраву в ставках Лю Бана всегда царила атмосфера лёгкости, несмотря на тяжёлую эпоху.       Не воин и не герой, а учёный-книжник, Сяо Хэ прекрасно чувствовал ситуацию, без труда разрешал конфликты, унимал накалившуюся атмосферу и мог легко увести разговор в сторону. Ещё с юности его незаурядный талант выявлять тайное отмечали и неоднократно предлагали пойти на повышение по службе, но Сяо Хэ настойчиво просил оставить его на месте, и ему было нехотя дано такое разрешение.       Пускай он и не был лидером или организатором, он являлся прекрасным стратегом и умел просчитывать ситуацию на многие шаги вперёд — когда войска Лю Бана вошли в столицу Цинь и начали делить боевые трофеи, Сяо Хэ единственный догадался не мешкая добраться до документов империи Цинь, данных о населении, обо всех построенных каналах, дамбах и дорогах, о полях и плодородности почвы, о доходе с каждого уезда, чтобы тщательно собрать все эти сведения и вывести из столицы, которая вскоре сгорела дотла.       Ван Илян, к тому моменту уже отбросивший личину евнуха Чжао и пребывающий среди войск победителей под именем бессмертного мастера Вана со священных пиков Куньлунь, помогал в этом нелёгком деле — несмотря на обуявшее его в те годы безумие, он осознавал значимость бумаг, кропотливо создаваемых Тем человеком.       Благодаря этому своему поступку и прежним заслугам, Сяо Хэ получил от Лю Бана в разы больше наград, чем самые отважные генералы, и, обретя права, которые не имел никто ни до, ни после, занял место Главного советника империи.       Вот только власть никогда не приходит одна — за ней всегда следуют наветы посторонних, подозрения близких и вечная опасность лишиться своей головы. И Сяо Хэ такая судьба не обошла.       Чтобы отвести от себя куда большее подозрение и обезопасить семью, Сяо Хэ пришлось намеренно опозорить своё имя, запятнать репутацию и заставить Лю Бана усомниться в чистоте своих помыслов — кто же ведал, что созданная им ситуация внезапно выйдет из-под контроля и станет подспорьем для недругов?       Не прошло и полугода, как на столе Лю Бана появилось бессчётное число прошений простого люда, жалующегося на беспредел и преступления Главного советника, который якобы скупал их земли за бесценок, а продавал втридорога. Стоило Сяо Хэ в следующий раз явиться к императору на приём, как тот, невесело смеясь, сказал: — Я смотрю, Главный советник обогащается за счёт народа!       С этими недобрыми словами он передал едва стоящему на ногах Сяо Хэ все прошения, сказав при этом: — Вам надо самому признать свою вину перед народом, — в ответ на что Главный советник, не уследив за языком, высказал нахальную просьбу, которую Лю Бан, исходя из ситуации, воспринял гнусной подлостью и ложью в лицо, после чего передал лучшего друга главе судебного приказа, распорядившись заковать в кандалы и бросить в тюрьму.       Попытка любимицы императора, наложницы Ци, заступиться за Главного советника не привела ни к чему. Поэтому уже через несколько дней, когда накал спал, некий начальник дворцовой стражи Ван, прислуживая угрюмому императору, выступил вперёд и почтительно спросил его: — Какое тяжкое преступление совершил Главный советник, что вы так сурово наказали его, заковав в кандалы? — на что Лю Бан негромко и сумрачно изрёк слова, что много позже вошли в летописи: — Ли Сы, будучи главным советником циньского Ши-хуана, всё доброе, сделанное им, относил на счёт правителя, а за всё худое сам держал ответ. Ныне же Главный советник лишился совести и чувства долга. Словно ему мало дарованного мною, он не только приобрёл большие средства от сомнительной торговли и угнетения народа, но и жаждет продолжать свои гнусные деяния. Поэтому я и приказал заковать его в кандалы.       Зная о тесной связи этих двоих людей и искреннем нежелании разрывающегося между дружбой и государством императора делать выбор в пользу чего-то одного, начальник дворцовой стражи Ван почтительно отвечал: — Прежде Главный советник с почтением исполнял свой долг. Как вы могли заподозрить его в том, что он лгал вам? Ведь в те времена, когда вы несколько лет отражали нападение армий Верховного правителя юга, Сяо Хэ держал оборону западных границ и не позволил кочевникам устроить ещё большую смуту в стране. Если бы у него в то время задрожали колени от страха, разве земли к западу от застав были бы в вашем владении? Тогда Главный советник не думал о своей выгоде; неужели же он сейчас стремится что-то выгадать для себя, имея столь многое? Неужели у него мало врагов, жаждущих очернить его доброе имя? Прошу вас, разберитесь с этим делом тщательней!       И, аккуратно подбирая слова, из личной неприязни добавил: — Кроме того, последний правитель Цинь не признавал своих ошибок и поэтому потерял Поднебесную; а то, что… Ли Сы брал на себя часть чужой вины, вряд ли может служить достойным примером. Почему же вы подозреваете своего верного соратника в низости?       Лю Бан глянул на него угрюмо из-под бровей. Нахмурился. Задетый за ещё кровоточащую рану, но признающий свою возможную ошибку и не желающий более продолжать разговор, он в тот же день послал гонца с верительной биркой, чтобы освободить Главного советника и выслушать его. Вскоре дело разрешилось и сяо Хэ сохранил свою жизнь, но с тех пор вёл себя настороженно, не допуская промашек и при врагах умело притворяясь безумцем, при том сохраняя ясный разум.       Сегодня «начальник императорской стражи Ван», оставшийся на страницах истории под многими именами, но практически никогда не упоминаемый в ней под своим истинным, подумал, что Шэнь Цзю на эту несомненно назидательную притчу ответил бы в духе идеи легизма: былые заслуги не отменяют наказания за ныне совершённое преступление. Пристойное поведение ныне не отменяет возможности совершения проступков в будущем.       Тот человек ответил бы аналогично. Да, наверняка…       Не стоило в тот злосчастный день отзываться о нём в подобном ключе: слишком мало времени прошло с его казни и падения империи Цинь. Пускай Лю Бан прислушался тогда к словам Ван Иляна, но именно с тех пор отношения между ними начали резко охладевать, и, не желая для себя проблем, он удалился в Хотан — для чего?! Чтобы попасть в расставленную ловушку и, с трудом сохранив себе жизнь, в подлинной панике слать письма в столицу! Какая удача, что Лю Бан тогда как раз воевал с Верховным правителем юга и ему требовалась поддержка южных колдунов! Какая удача, что Ван Иляну удалось выкупить свою жизнь за сделку между ними!       Не желая больше даже думать обо всём, что происходило дальше, он вернулся мыслями в настоящее.       Хэ Син поднял на него взгляд из-под чернявых ресниц. Потирал запястья, на которых отпечатался след от вервия бессмертных. И, услышав от полностью сосредоточившегося на нём Ван Иляна: — Рассказывай с самого начала и до конца, — заломил пальцы, чтобы, глубоко-глубоко вдохнув, начать говорить именно о том, что от него требовалось изначально: — Он родился в Краю южнее цветных облаков, в одной из болотных деревень, хотя его родители не были местными; большую часть жизни пробыл в провинции Аньхой, Цзянси или Фуцзянь. В семь лет попал в неволю. Родители к тому моменту были мертвы.       Неплохо. Им предстоит долгий разговор.       Им всем.       Узнать об истинном прошлом своего преемника являлось целью Ван Иляна ещё до дня принятия решения о его приёме на Цинцзин. Проблема крылась в том, что в ходе войны жители Поднебесной массово переселялись, архивы горели, закрома обворовывались, а буцюи, рабы и невольники, преступники сбегали только так. Найти во всей этой мешанине довоенные следы было той ещё задачкой, пускай поиски упрощали особые приметы, как «ученик тёмного заклинателя У Яньцзы», который был известной в определённых кругах фигурой, и «глухой». Более того, не «глухонемой», а «глухой, по которому так и не скажешь».       Му Цинфан рассказывал и Шэнь Цзю потом сам неохотно подтверждал, что был слугой в богатом провинциальном семействе, что приглянулся там развращённому молодому господину, которого обворовал и от которого сбежал. Ван Илян помнил, какой ужас настиг Шэнь Цзю на пике Ваньцзянь, когда в его адрес прозвучали слова о якобы совершённом преступлении.       Вот только… неволя?       Учитывая то, что под ней могло подразумеваться обращение в казённого невольника или раба, преступника, военнопленного или политического заложника, не привыкший видеть любимую гостиную освещённой солнцем, незначительно из-за этого отвлекающийся Ван Илян уточнил: — Что ты под неволей имеешь в виду? — Раб, — коротко ответил Хэ Син и поднял на него обманчиво спокойный взгляд. — Шэнь Цзю был рабом.       Ван Илян мысленно покачал головой. Син-эр, Син-эр, с такой информацией нужно быть либо верным до конца и не подставляться столь опрометчиво, либо искать того, кто купит сведения подороже и охрану обеспечит, либо бежать и прятаться до конца дней своих. С последним вариантом ты уже не преуспел, пусть никогда к нему и не стремился.       Положив локоть на подлокотник и коснувшись пальцами виска, заинтересовавшийся Ван Илян вопросил: — Ты для этого старался притереться к Юэ Цинъюаню? — и получив смущённый кивок в ответ, уточнил: — Для начала скажи, почему ты решил, что жизнь Шэнь Цзю протекала в неволе? — Шрамы Шэнь-сюна всё равно что летопись его жизни, — указал пожавший плечами Хэ Син на очевидное, но напряжённого взгляда от узора ковра так и не поднял, продолжив с тихим хрустом заламывать пальцы. — Я опирался в первую очередь на них. В обычной жизни их и заметить сложно, невозможно даже, Шэнь-сюн никогда не оголяет рук, стоп или даже затылка, но вы сами поселили нас в одной комнате и переодеваться в присутствии друг друга всё равно приходится. — Хорошо. Пять вариантов, так почему же именно рабство? — с толикой внешней заинтересованности и мягкости спросил Ван Илян, хотя внутренне ему было весьма интересно проследить ход мыслей ученика.       Он заранее мог сказать, что военнопленным «Шэнь Цзю» не был, иначе бы его не пришлось с нуля учить фехтованию и боевые шрамы появились бы на его теле не после, а до появления на Цанцюн. То, что он не был преступником, Ван Илян знал ещё с давнего разговора с Му Цинфаном после неудачной попытки Шэнь Цзю обрести своё духовное оружие.       Вариант того, что Шэнь Цзю являлся политическим заложником, был мало реален, поскольку Ван Илян знал о личностях тех, кто содержался в качестве заложников, хотя, безусловно, мог кого-то и пропустить, но Шэнь Цзю не хватало воспитания для высокородного, хотя его внешность и поверхностные манеры говорили в пользу этой версии. Варианты рабства и невольничество казались сомнительными из-за развитого мышления и объёма знаний, с которым Шэнь Цзю пришёл на пик.       Слепые оторваны от предметов, глухонемые — от людей.       Именно поэтому ещё можно найти образованного слепца, но глухонемые всегда являлись умственно отсталыми — однако у кого повернётся язык сказать это по отношению к Шэнь Цинцю?       Ни у кого. Он владел речью. Он коммуницировал с людьми. Он знал грамоту и был образован ещё до прихода на Цанцюн, причём образованность его была следствием занятий с учителями, а не получения случайных знаний, ведь самообразование влечёт за собой ограничения.       Зачем учить раба, который может лишь мычать и не способен понять, что от него хотят?       Более того, Шэнь Цзю явно имел относительно окружающих его людей высокий статус, он с лёгкостью отдаёт приказы, он привык, что ему подчиняются!       Но при этом рядом был кто-то значительно его по статусу превосходивший. Кто-то, имевший право распоряжаться его жизнью, здоровьем и телом. И тот, кто властвовал над ним, был больным на голову человеком. Ведь иначе, какие больные чувства нужно питать к человеку, чтобы постоянно истязать его, постоянно насиловать и при этом обучать, давать привилегии и власть над остальными?       Ох, Шэнь Цинцю, Шэнь Цинцю, знал бы ты, сколь многим людям в Поднебесной интересно узнать, кем ты был в прошлом! Так как же тебе удалось настолько запутать следы, что ни одна душа их распутать не может?       Иными словами сказавший то же самое Хэ Син нарвался на вопрос: — Тогда почему не беглый невольник? — предположил Ван Илян наихудший из всех возможных вариантов, но Син-эр яростно замотал головой!       Даже так? — Нет, невозможно! — уверили его. — Шэнь-сюн не мог принадлежать казне. Невольниками становятся либо от рождения, либо обращаются в них, когда семья несёт ответственность за Умысел восстания против или Великую строптивость.       Скрупулёзный, дотошный в своих исследованиях Син-эр, как и многие достойные учёные с Цинцзин, умел загораться идеей и поглощать огромные объёмы информации, чтобы найти необходимое зерно среди гор плевел, так что не было ничего удивительного в том, что: — Я сумел получить допуск в императорский архив, — «неплохо» — отметил про себя Ван Илян, внимательно слушая: — В год, когда человеку, известному нам как «Шэнь Цзю», — замялся Син-эр, — исполнилось семь лет, ни одна семья в Поднебесной не была обвинена в столь тяжких прегрешениях. Ни за год до этого, ни через год подобного не произошло, а физический возраст Шэнь-сюна однозначно известен. Весь приплод, который рожали невольницы, я тоже проверил по спискам и в столице, и на местах. Даже если он вдруг сменил имя, этот вариант отпадает.       И, не разочаровывая, добавил: — Я проверил этот вопрос и с другой стороны. Из мужчин-невольников, подходящих по возрасту, не так много глухих. Это слишком характерная черта и слишком редкая, чтобы её не внесли в списки, но все, у кого она присутствует, сейчас работают на казну, — и под его взглядом твёрдо повторил с кивком: — Я проверял.       Тяжело выдохнув и взглянув на оставшиеся зажатыми два пальца, неизвестно сколько часов потративший на эту грань догадки, чтобы её отмести, ежедневно с полудня и до вечера отсутствующий в школе ученик разжал ещё один палец со словами: — Дальше я не так уверен, — и, подняв взгляд, пояснил: — Шэнь Цзю было семь, когда он попал в неволю. Это слова Юэ Цинъюаня, — и, подскочив на месте, зачастил: — Учитель, если бы вы только видели, как он посерел! Его аж перекосило всего, я думал!.. — А ты нашёл что спрашивать, — покачал головой зацепившийся за этот вариант с самого начала Ван Илян.       Он был порядком удивлён, что Юэ Ци ответил на подобный вопрос, но Хэ Син, ловко подгадавший подходящий момент и ситуацию, действительно сумел развести этого скрытного волчонка на правдивый ответ. — Но меня смущает его образованность. Зачем тратить столько сил и средств на глухонемого раба, чтобы выучить его? Это неразумно. Можно учить здорового ребёнка! Какие ещё есть варианты?! Или же я не учитываю какой-то фактор?       Видя, что один из немногих, кто мог бы добиться успеха в подобном вопросе, зашёл в тупик, услышавший, что хотел, Ван Илян повторил: — Именно поэтому я и доверил тебе разобраться в деле.       Син-эр поджал губы. Коснулся груди. Разумеется, его покоробила формулировка, ведь для него шпионаж за Шэнь Цинцю значил иное: — Вы поклялись, что снимете с меня печать Сомкнутых уст, если я узнаю о прошлом Шэнь Цзю.       Улыбнувшийся самыми краешками губ Ван Илян глянул в отражение зеркала. Это была правда.       В конце концов, лучшего кандидата для слежки было не сыскать. Многие хотели приблизиться к Шэнь Цзю после его возвращения из северного лагеря, ещё больше искали дружбы с Шэнь Цинцю, наследником лорда пика Цинцзин. Однако кому это удалось? Шэнь Цзю старался держать людей на расстоянии, был обходителен с девушками, но не более чем, и, пусть сегодня позволял некоторым людям приблизиться к себе, с лёгкостью и болью разрывал кажущиеся самыми крепкими связи.       Му Цинфан.       Лю Цингэ.       Им обоим удалось добиться к себе наибольшего расположения, но вот — с первым Шэнь Цзю даже не видится, а второй уже дважды с трудом доказывал, что ему всё же можно верить, и с боем выбивал себе право близкого общения.       И лишь Хэ Сину хватило умений дружбу с Шэнь Цзю заполучить, укрепить и сохранить, притом ни разу не заставив в ней усомниться и никогда не давая поводов для подозрений.       Возможно, то, что Ван Илян воспользовался их дружбой в своих целях, было неприятно и неприглядно, но он действительно пообещал Хэ Сину возвращение свободы в обмен на демонстрацию своих неожиданно появившихся и далеко не заурядных талантов в разведке, наличие которых… удивляло. — Ты в любой момент мог отступить, — напомнил Ван Илян, неожиданно оказавшись перебитым: — Не мог! — вспылил ребёнок, и глаза его засверкали. — Меня ничего не ждёт за пределами Цанцюншань!       Тряхнув головой, так что подвески звякнули, и указав пальцем на дверь, он сбивчиво затараторил: — Думаете, я не знаю, кто преподнёс старшему брату ту наложницу?! Думаете, не знаю, чем это обернется?! Чем для меня обернётся! Думаете, я только для себя стараюсь?! Да! Да, для себя, но моя власть в Шаньдуне — это и власть Шэнь Цинцю! Это в первую очередь будет его властью! Властью на вражеской территории, ведь Шаньдун непременно отойдёт Чжу Вэню! А я? Мне, кроме как в Цанцюншань, идти некуда, — раскинул Хэ Син руки. — Клан Хэ — опальный и подконтрольный; вы хоть представляете, скольких усилий стоило сохранить с Шэнь Цзю чудом единым возникшие взаимоотношения и развить их?! Я не хочу потерять его доверие! Не хочу потерять влияние на брата! — срывался подскочивший на ноги Хэ Син на бессвязный крик, говоря обо всём сразу, и внезапно взмахнул рукой: — Если место брата займёт его не лояльный ко мне сын, я потеряю имущество и полномочия в миру, потеряю даже теоретическую возможность покинуть школу. Если я сам стану стану Главой клана Хэ, не будучи адептом Цинцзин, я буду плясать под дудочку Чжу Вэня всю оставшуюся жизнь! А если стану адептом? Вы уйдёте, а Шэнь Цинцю станет моим Небом! Что станется со мной, если он узнает?!..       Жадно глотая воздух, поставленный жизнью в безвыходное положение Син-эр со всхлипом прошептал: — Учитель… Я ведь думал, что Лю Цингэ всё правильно поймёт. Ну почему он такой дурак?! — подскочил он со своего места. — Почему вместо того, чтобы подумать головой, он решил, что я желаю Шэнь Цзю зла?! Нужно оно мне больно! Это меня же самого в могилу сведёт! — захлёбывался Син-эр словами и, зло пнув ножку дивана, едва не запрыгал от злости. — Я же специально ему всё рассказывал, чтобы Лю Цингэ понял, а он ничего не понял, и если теперь хоть одна душа вызнает, что я владею подобными знаниями!.. — Постарайся, чтобы никто посторонний об этом не узнал, об остальном не волнуйся, — мягко, но настойчиво произнёс Ван Илян и завуалированно добавил: — Справа от тебя огнедышащие горы, день и ночь извергающие пламя, слева — бездонные воды, в которых тонет даже перо, но ты всё ещё ступаешь по тонкой тропке между ними, так не сходи с неё.       Сейчас искренне напуганный ребёнок перед ним не видел выхода из сложившейся ситуации, но, возможно, именно это испытание научит его в будущем находить два выхода и три запасных плана в проигрышной партии.       Ван Илян поможет ему на сей раз, а пока его стоило вернуть мыслями в нужное русло: — Почему ты решил, что он до поступления в Цанцюншань жил в Фуцзяни, Аньхое…       Ван Илян склонялся к тому, что Шэнь Цзю — выходец с севера, но слова Хэ Сина о том, что его наследник — уроженец южного побережья, несмотря на нетипичную внешность, порядком его удивили.       Скорее размышляя вслух, подпёрший щёку ладонью и глядящий на пламя в камине Син-эр, от природы не способный долго оставаться серьёзным и собранным, задумчиво произнёс: — Потому что обычно родину человека легко определить по его диалекту. Даже если позже человек учится говорить иначе, остаётся акцент, и это я молчу о внешности. Взять Лю Цингэ! — распрямился он. — Всем известно, что близ устья Янцзы, в Нанкине, Гусу и Янчжоу рождаются самые красивые и воинственные люди! Недаром княжество У носит такое название — «воинственный». Но у них же и весьма отличительная речь, которую не спутаешь ни с чьей. То же самое в Кантоне, Шаньдуне и Сычуани — их диалекты неповторимы, и мало кто, помимо местных жителей, их понимает. Пусть я сам и обучился северному диалекту, но во мне легко распознать уроженца Шаньдуна. Однако опять же вспомните Юэ Цинъюаня. — Ты тоже заметил? — благосклонно кивнул Ван Илян, на что весь засветившийся Син-эр закивал и затараторил: — Он не говорит ни на одном из диалектов, а словно сразу на всех!       Что было не менее отличительной чертой. — Складывается такое чувство, что он всё детство и юность пробыл в путешествиях по Поднебесной и набрался слов и тонов из каждой провинции! — Я знаю, о чём ты думаешь, — перебил его Ван Илян.       Син-эр состроил невинные глазки.       Будучи абсолютно серьёзен, Ван Илян произнёс: — Не копай под Юэ Цинъюаня.       Хэ Син трепыхнулся: — Но если!.. — Забудь. — А что!.. — И не вспоминай. Та яма, которую ты под ним выроешь, послужит могилой тебе же самому, а Юэ Ци возложит сверху цветы.       Сдувшийся Син-эр покорно вернулся к прежней мысли, которая заключалась в следующем: — С Шэнь Цзю ситуация прямо противоположная, — подуспокоился Син-эр, который, судя по своему рассказу, ещё не осознал особенности Шэнь Цинцю. — Складывается ощущение, что он никогда не слышал никаких диалектов.       И нервно хохотнул. — Его речь сугубо канонична и литературна. — Его речь искусственна, а словарный запас формировался именно из книг, — напомнил Ван Илян и сам разъяснил, почему путь, по которому пошёл Хэ Син, приведёт его в тупик: — Устная речь для него близка к иностранному языку. Пассивный словарный запас всегда шире активного. Даже если Шэнь Цзю знает слова и распознаёт их по движениям губ, применяет в своих мыслях, он не использует их в спонтанной речи.       Проще говоря, его речь была эталонна, что, безусловно, являлось огромнейшим достоинством для будущего лорда Цинцзин. Однако это не могло помочь понять, откуда он родом, ведь Шэнь Цзю в свои шестнадцать не владел никакими диалектами… — Однако он легко понимает Лю Цингэ. — М-м?       Заметивший в его взгляде лёгкую заинтересованность Син-эр продолжил развивать мысль: — Да, Шэнь-сюн прежде плохо изъяснялся вслух, но, вспомните, учитель, когда Лю Цингэ только пришёл в школу, он практически никого не понимал и мало кто понимал его. Он почти что ни с кем не разговаривал года два или три! Он до сих пор плохо говорит на северном диалекте, мешая его с родным наречием из этой безумной путаницы диалектов Нанкина и Гусу и приправляя их шаньдунским, который тоже с детства выучил, чтобы его точно никто не понял! И всё же Шэнь-сюн его легко понимает. Более того, в Фуцзяни он легко общался с местными, выступая для нас троих переводчиком, а значит, мог учиться речи либо там, либо в ближайшей провинции. — И ты сказал, раннее детство Шэнь-сюна прошло в Краю южнее цветных облаков, — верно припомнил Ван Илян провинцию на крайнем юге, что располагалась между Кантоном, Сычуанью и Тибетом, среди гнилостных болот. — Верно, — подтвердил Син-эр и, потянувшись, достал некие свои записи, с шелестом листая которые разъяснял: — Шэнь-сюн как-то раз случайно обмолвился во время войны, что ядовитые змеи не причиняют ему вред. Я это запомнил, — передал он бумаги Ван Иляну. — Я узнавал, к каким именно ядам у него выработан иммунитет, потом искал, каким змеям принадлежат эти яды, а затем — где расположены ареалы обитания этих змей.       Явно проведя не маленькую работу, Син-эр продолжил: — Если верить медданным, картам и так далее, он может не бояться змей, что обитают в Южном краю и по юго-восточному побережью. Это не была намеренная выработка иммунитета к ядам, я сам потом видел у него на ногах шрамы от укусов. — Как ты их разглядел? — уточнил Ван Илян, не помнящий ничего подобного, на что ничуть не смутившийся Хэ Син буркнул: — Как-как? Ночью свечкой на ноги посветил, чуть воском не капнул.       Представив себе эту картину и то, что было бы, проснись Шэнь Цзю в момент, предугадать реакцию этого нервозного ребёнка — проще простого. Минимум Хэ Син остался бы с подбитым пяткой глазом и без друга. Максимум — с проклятием тёмного заклинателя, а то и вовсе без жизни.       Но Син-эр, который об этом если и задумался — не придавал серьёзного значения, увлечённо продолжил: — Тогда-а-а я начал копать в эту сторону. И вот, когда мы были в Фуцзяни, мы — это я, Шэнь Цзю, Ци Цинци и Лю Цингэ, — уточнил он, — мы обсуждали, кто какой гадостью болел, и Шэнь Цзю упомянул, что в детстве он перенёс малярию, а ведь той болеют лишь в Краю южнее цветных облаков! — разумно отметил он явную промашку Шэнь Цзю и добавил уже: — Однако вспомните Юэ Цинъюаня!       Глядя на бумагу на просвет, он сощурился и на вопрос Ван Иляна: — А что он? — бойко ответил: — Помните, его как-то направили на миссию в район влажных лесов? Вернувшийся отряд был сражён тяжёлой малярией, в то время как Юэ Ци перенёс болезнь на ногах, у него был лишь лёгкий жар! — с явным потрясением зачастил Син-эр, заставив смутно припомнить тот случай. — Он мог работать! Все поражались. Позже Юэ Ци сказал, что уже дважды переносил малярию, но та не нанесла вреда его здоровью. Хотя! Эта болезнь всегда переносится как в первый раз, сколько бы ты ей уже ни болел. Зато большая часть жителей Юньнани, где распространена болотная лихорадка, могут похвастаться устойчивостью к ней, больше в Поднебесной такой особенности ни у кого нет. И у Шэнь Цзю её тоже нет. Его малярия чуть не убила, а значит, его спасло либо чудо… — Либо целительство, — без слов понял Ван Илян. — Предполагаешь, кто-то из его родителей был заклинателем? — Либо так, либо ему повезло столкнуться с другим бродячим заклинателем.       В болотах. Звучит сомнительно, хотя куда только бродячие заклинатели не приходят.       С шелестом листая бумаги и видя там некоторые лишние сведения, Ван Илян поинтересовался: — Откуда у тебя медицинские сведения о Шэнь Цзю? — Шэнь-сюн просил Фэй-мэй помочь ему унести свои вещи из поместья Акации, — ответил Хэ Син без утайки. — Уходя, он оставил на улице ключ от поместья. Фэй-мэй потом за ним вернулась и взяла себе, чтобы изготовить дубликат. — Неплохо, — не стал Ван Илян обесценивать старания сработавшихся учеников, но, сомневаясь в выводе ввиду его неожиданности, уточнил: — Это всё, на чём ты основывался?       Отрицательное мотание головы было приятным ответом. Забавно, кстати, что у Хэ Сина из-за долгого и частого общения с глухим появилась привычка отвечать на вопросы, требующие «да-нет», без слов.       Потянувшись к мешочку-цянькунь, Хэ Син достал из него несколько листов и передал Ван Иляну, который моментально узнал рукописи Шэнь Цинцю. Вчитываясь в столбцы каллиграфического почерка, он все сильнее хмурился, пока не приподнялся в кресле и, поднеся текст ближе к свету, не склонился над ним. — Шэнь-сюн подозревает, что именно из-за этого демона родился глухим, — тихо озвучил Хэ Син то, о чём Ван Илян и так уже догадался. — Он хочет… — Исключить материалы об этом демоне из черновика «Шен Инь»? — предположил Ван Илян и, перечитав некоторые места, приложил костяшку пальца к губам. — Верно. — Шэнь Цинцю делился с кем-нибудь этими данными? — уточнил Ван Илян и отдал рукописи, запомнив для себя ключевые моменты, однако не ожидая услышать: — С Ян Синми. «А ему-то какое дело до Шэнь Цинцю?» — наивно подумал Ван Илян, пока Хэ Син не начал ему рассказывать то, о чём узнал в Шаньдуне.       О судьбе бесстрашной малышки Инло — Ван Илян её помнил; о юности Перебежчика — хотя о чём-то, создавалось такое чувство, Хэ Син умолчал; о связи Шэнь Цзю с Ян Синми через своих родителей, о бегстве его матери на болота в Южный край за мясом демона-черепахи, что излечивала глухоту, и о многом, многом ином…       Чем дольше длился рассказ, тем явственней Ван Илян понимал: разобраться в переплетениях корней родового древа Шэнь Цзю… Едва ли было возможно.       И его отец с матерью, и его дед и бабушка, и даже его прадед меняли не только свои имена, но даже фамилии! Некоторые — по два-три раза. Казалось, каждый из предков Шэнь Цзю делал всё возможное, чтобы запутать следы своей жизни.       Что его мать, о которой вообще ничего достоверно не было известно, кроме прозвища и возможного родства с циньским князем Ли и девой Инло; что его отец, который появился не пойми откуда и не пойми куда исчез, натворив опять же не пойми что!       Да что там говорить! Все мужчины в семье Шэнь Цзю начинали с самых низов, будучи буквально червями в глазах общества, но, войдя в силу, за считанные годы прогрызали себе путь к самой вершине, где их ждали могущество, богатство и громогласная слава. При этом своей смертью никто в той семье не умер — что весьма примечательно.       Заслуги его деда перед троном были столь высоки: из солдат выбиться в генералы, потом получить высочайшее право носить императорскую фамилию, а к каким-то тридцати годам должность почётного советника. Всё это не помешало Ли Маочжэню сначала обрести власть сразу в нескольких провинциях, захватив буквально четверть Поднебесной, потом на их территории основать собственное княжество при ещё сильной императорской власти, следом взять самого императора на пару лет в заложники, а на старости шпынять Чжу Вэня, буквально в этом году вынудив-таки того перенести столицу — перенести столицу!!! До основания разрушить тысячелетний Чанъань!!! — чтобы хоть как-то обезопасить Трон Дракона с северо-западной границы.       О прадеде Ван Илян вообще молчал, ибо тот человек был настолько суров, что, начав с конюшего, а став воспитателем тогдашнего императора, на своей казни лично показал неопытному палачу, как правильно удушать преступников, — сим образом он обеспечил себе наиболее комфортный способ уйти из жизни.       С трудом удерживая себя от того, чтобы не почесать лоб и не подпереть голову рукой от осознания всего и сразу, Ван Илян удостоверился в двух вещах.       Во-первых, наследственность — страшная вещь.       Во-вторых, Шэнь Цзю было в кого уродиться… с чудинкой.       В его предках затесались такие личности, что даже Ван Илян — даже Ван Илян!!! — знал о каждом из них. И об отце, и о деде, и о прадеде! И о бабушке!       Только о матери не знал, но это и напрягало. Если эта женщина, как рассказывал Юэ Ци, пришла к дому его родителей без ноги, с кишками подмышкой, но сохранив беременность, там тоже явно было что-то эдакое. С чудинкой.       Но главное!.. Главное!!!       Как, ну как, ну просто как родители Шэнь Цзю могли так его подставить?!       Да, теперь предательства Перебежчика стали понятны, их мотив стал прозрачней слезы, но это не отменяло факта!       Факта, от осознания которого даже Ван Илян был в откровенном шоке! Хотелось схватиться за голову.       Просто. Схватиться. За голову.       Вот с этим вот могло сравниться разве что разрушение Императорской усыпальницы. Мятеж. Убийство отца с матерью. Ну и самостоятельно сговоренная свадьба.       Держа голову наклонённой, Ван Илян низким голосом велел: — Ни единой душе… — Это я уже и сам понял, — несколько севшим голосом подтвердил свою разумность Хэ Син и прежде, чем Ван Илян сказал что-либо по этому поводу, успел вставить: — Есть ещё кое-что важное, — произнёс он и, глянув на погрузившегося в глубокие раздумья Ван Иляна, нерешительно добавил: — Последнее.       Дождавшись его кивка, ознаменовавшего готовность слушать, Хэ Син произнёс неожиданное и весьма занимательное: — Осенью Шэнь-сюн убивал мирян. Очень многих. И убивал не просто так.       А вот на этих словах Ван Илян приподнялся. Убийство заклинателем — это уже не шутки. — Как это произошло и когда началось? — строго спросил он. — Первый раз мы гуляли по Гусу, и я заметил его заинтересованность одним из беженцев Фуцзяни. Фуцзяни, — с явным волнением сделал Хэ Син ударение на это слово и начал описывать произошедшее: — Я проследил за Шэнь-сюном. Он около полуночи покинул пик, а весь вечер до этого был взволнован. На середине пути я потерял его, а, когда нашёл, Шэнь-сюн вынимал из затылка беженца иглу. Когда он опустил тело на кровать, то уже начала покидать душа. Я спрятался, чтобы не привлекать внимание, но, когда покинул укрытие, Шэнь-сюна уже не нашёл, а беженец был мёртв. — И ты молчал столько времени?       После чего Хэ Син шкодливо улыбнулся, потянулся к рукаву-цянькунь и, извлеча оттуда несколько мешочков для ловли духов, под одобрительным взором изогнувшего губы в улыбке лорда Цинцзин прокрутил их за тесёмки на пальце и добавил: — Я молчал, потому что хотел проследить за его дальнейшими действиями. После первого убийства были другие. И я уверен, теперь, когда истёк срок очищения душ и наложенные на них Шэнь-сюном заклинания развеялись, после вашего Призыва их душам найдётся что сказать — равно как и нашему гостю.       Так вот чьё присутствие он ощущает за дверью. Гость, значит. — Как тебе удавалось следить за Шэнь Цинцю? — пока что полюбопытствовать Ван Илян, который стал чуть хуже представлять дальнейшее развитие событий, но пока держал их под контролем. — Я изменил некоторые сигулы в заклинании Сжатия тысячи ли, — напомнил Син-эр о своём недавнем изыскании, — и сумел облегчить его конструкцию за счёт привязки к остаточной энергии предыдущего поля и тому, что точка выхода оказывается идентичной той, где вышел первопроходец. Вы же знаете, я хорошо работаю с реконструкцией печатей, их расшифровкой и созданием, — напомнил его ученик о том, как в одиночку сумел расшифровать заклинание Купола над Хотаном, что в прежние века сдерживало Ван Иляна.       Проще говоря, он буквально садился Шэнь Цзю на хвоста, когда тот перемещался в пространстве для своих убийств. Имея при этом резерв раз в пять меньше, он тратил на заклинание раз в пять меньше энергии. Недурно.       Да. Хэ Син сегодня поистине доказал своё право являться адептом Цинцзин. Будет хорошо, если его с этим поздравит не только Ван Илян, — но пока что следовало выслушать их неожиданного сегодняшнего гостя.       Именно поэтому, когда Хэ Син попросил Ван Иляна переместить в покои укрытого плащом незнакомца, Ван Илян с интересом наклонил корпус ближе. Под снятым капюшоном раба, представившегося как «Шиу», оказалось лицо, изуродованное рубцом, словно от удара хлыстом или плетью, что чудом не выбила глаз. Уже при слове «глухой» он напрягся, а услышав имя «Шэнь Цзю» и описание характера со внешностью, расхохотался! — Что, попал-таки к сутенёру?       Ван Илян с прохладцей улыбнулся, что восприняли за правильность предположения и продолжили: — А ему это с малолетства пророчили. Раза три сбагрить в персиковые дома пытались, да сяо Цзю пусть и симпатявый, но припадочный, настигнет его ещё прямо под клиентом приступ, так там у кого угодно упадёт и больше не встанет, — и, похабно разулыбавшись щербатым ртом, подтвердил: — Так что знаю я, о ком вы судачите, мы с ним одним работорговцам принадлежали, меня звали Пятнадцатый, его — Девятый. Вот уж только не знаю, сменил ли он имя, всё же он и в детстве грамотный был, или разговаривать так нормально и не выучился, поэтому вы его имя неверно произносите. — Грамотным, говоришь, был? — зацепился за всё тот же сук, портящий ясную картину чужого прошлого, Ван Илян и на удачу вопросил: — Откуда же малолетний раб грамоту знал? — А мне почём знать! — отмахнулся окривевший раб. — Это у самого сяо Цзю спрашивать надо или, быть может, у его хозяина последнего, может тот знал. — Как же звали его хозяина?..       Ответом послужило многозначительное молчание.       Ван Илян понятливо бросил увесистый мешочек с золотом из кармана рукава, лишь после получения которого расплывшийся в улыбке Шиу покорно затрещал: — Сяо Цзю принадлежал молодому господину!..       Кровь брызнула веером!       Раскрасила потолок, стену! Окропила мебель! Тихо взвизгнувший Хэ Син зажмурился, отшатнулся — кровь попала ему в глаза, замарала одежду. Его миг назад лучащееся самодовольством личико исказилось. Завалившееся на спину тело раба с перерезанной глоткой несколько мгновений хрипело в корчах, заходилось в агонии, но вскоре замерло.       Камин потух — решётчатые двери, ведущие в кабинет, с тихим и медленным шорохом раздвинулись. Ван Илян смотрел в отражение зеркала и, видя там мертвенно бледное лицо, с притворным сожалением изрёк, пусть бы даже его и не слышали: — Какая досада. Мы так и не узнаем ответ, — и, уже обернувшись, предположил: — Впрочем, возможно нам смогут это поведать души убитых тобой?       Однако не шелохнувшийся Шэнь Цинцю молчал. В тишине раздавалось лишь тяжёлое дыхание и всхлипы вжавшегося в стену Хэ Сина, побелевшего, дышащего ртом от накатившей тошноты, с дрожащими ногами, что вот-вот могли в коленях обломиться. — Шэнь-сюн… — Ш-ш-ш… — со змеиным шипением прошептал Шэнь Цинцю.       Он смотрел на оцепеневшего Хэ Сина, смотрел не мигая, и не было в его индевелом взгляде ни проблеска понимания или искры тепла, как не было в застывшем лице ни кровинки.       Опустошённость в его помутневших глазах была сравнима лишь с днём разрыва с Му Цинфаном, однако никогда прежде зорко и заинтригованно следящий за происходящим Ван Илян не видел его столь хладнокровным, никогда не видел столь готовым убивать. Убивать и не думать.       Приподняв подолы, Шэнь Цинцю переступил через мёртвое тело и, даже не замарав белые сапоги обильно разлитой по ковру кровью, сделал ещё несколько неторопливых шагов в сторону друга. Одежды с леденящим шелестением скользили за ним. Хэ Сина от обуявшего дикого ужаса не удержали ноги, и он съехал вдоль стены на пол, чтобы, сжимаясь в комок и задыхаясь, замереть, стоило Шэнь Цинцю опуститься напротив. Чуть склонить голову к плечу. Худые пальцы неторопливо нырнули в рукав, чтобы достать даже не нож — всего лишь платок — и провести им по испачканному лицу переставшего дышать шпиона.       Алый росчерк замарал побелевшие и мелко трясущиеся губы. — Неплохо, — тихим вздохом, не громче шелеста опавшего листа, прозвучал в глухой тишине равнодушный бестелесный голос. — Очень неплохо сработано, Хэ Син.