«Трахни меня!»
Плавно шевельнув точёными плечами и качнувшись в сторону, подобно ивовой ветви, Шэнь Цзю чуть из-под ресниц взглянул на заулыбавшегося было мужчину, пусть тот и огорчился, услышав должное быть едва различимым: — Как можно? Я жду своего старшего брата, не отвожу взгляда от дверей, уже проглядел в ночь глаза. Он просил меня отдыхать до его прихода, а уйдёт, лишь когда солнце покроет позолотой моё ложе и кожу. Избегнув таким образом внимания продолжающего смотреть ему вслед сластолюбца, дышащий через рот Шэнь Цзю вышел на крыльцо, где на него взглянули было местные работники, но, не признав за своего и поняв, что к ним он равнодушен, вернулись к прежним занятиям. Сам Шэнь Цзю в это время принюхался к своим рукам — те явственно пахли любимым маслом из косточек абрикосов и тех самых персиков. А-а-а!!! Прямо хоть масло после такого меняй, а ведь столько лет пользовался! Вот как у людей так получается?! Его ж теперь от собственного запаха воротить будет! Недолго постояв на террасе, он убедился, что тот приставший к нему мужчина больше не подойдёт, а тошнота ушла, и вскоре покинул Персиковый сад с яшмовыми плодами, устремив стопы в нужную сторону. В голове возникла идея. Дурная! Но весёлая и перечно злая. Когда сяо Цзю в том же самом облике вернулся к Лунному дворцу, добавив себе для полноты образа десяток браслетов на руки, парочку колец и аляповатое ожерелье на шею, оказалось, что опера уже подошла к концу, потирающая раскрасневшиеся пышные ягодицы Лиса была уже наказана и сейчас неторопливо оправляла подолы под взглядами блудодеев. Договориться с местными девчушками-веселушками для узнавшего, что Полуночник снял комнату, вошедшему в своё амплуа сяо Цзю труда не составило. Его не узнали, без сомнений приняв за присланного из Персикового сада для особого рода веселья юношу, которого "попросили уже здесь приодеть по-девичьи". И вот, облачённый в позаимствованный нежно-голубой жуцюнь и дасюшань с невинными незабудками по подолу сяо Цзю поправил свои серьги, убрал в простую причёску доходящие ныне до бёдер волосы протянутым жемчужным гребнем и позволил певичке шустро накрасить себе веки. У самого Шэнь Цзю руки продолжали мелко подрагивать и стрелки бы вышли кривыми, а так, красота! Особенно на фоне серебряных с голубым отливом перламутра теней, которые подчёркивали светлые глаза. Напоследок скрыв низ лица за веером, сяо Цзю добился слов: «Смотри, как бы тебя по пути не перекупили. Если предложат много больше, а ты откажешься, может быть беда». — Я буду иметь сегодня успех лишь рядом со старшим братиком, — паскудно усмехнулся за веером Шэнь Цзю, чья душонка требовала хоть чьих-то страданий ради чувства покоя и удовлетворения при отсутствии чёткого плана дальнейших действий. У самого входа в нужную комнату ему дали в руки нагруженный поднос, сказав, что столик находится справа, ближе к кровати, и помогли отворить дверь. Внутри царил интимный полумрак. Видя на постели незнакомую мужскую фигуру, а рядом с ней две женские, уже обнажённые, Шэнь Цзю замер было на пороге. Ноги буквально приросли к полу. К горлу подкатила тошнота. Может ну это всё?.. На него бросили взгляд, отчего опомнившийся и вернувшийся к родной внешности Шэнь Цзю потупил глазки и, излишне поспешно подойдя к столику, опустил поднос. Нервозно поправил волосы. Привычно глянув из-под ресниц и ожидая немедленного узнавания, он едва не поперхнулся вздохом, когда ему чуть мотнули головой, призывая присоединиться в постели. Присоединиться. Третьим. Нет — четвёртым, получается. Э-эм… Чего-то он о Ци-гэ явно не знал. И предпочёл бы не знать. Может, это вообще не Ци-гэ? Вот будет шутка. Так, нет, не надо вот этого! Без паники, окно рядом, можно выйти! Напряжённые плечи отточенным движением отошли назад, так что крылья лопаток почти сомкнулись — тонкий дасюшань воздушно упал на пол нежным облачком. Следящие за ним смутно узнаваемые мужские глаза сощурились. Сначала Шэнь Цзю подумал было, что его наконец раскрыли или заподозрили, но, когда ему жестом показали, чтобы он раздевался дальше и скорее присоединялся, пришлось под одобрительным взглядом заторможенно соображать, как бы поизящней избавиться от дублёных сапог. Наконец медленно ошалевающий от того, насколько далеко зашла шутка, Шэнь Цзю зашёл за кресло, что стояло возле стола, и, опираясь о него руками, наступил одной ногой на носок другой, чтобы разом стянуть и сам сапог, и свободно сидящий носок. Потом повторил этот трюк с другой ногой. Так что, выйдя из-за кресла и на миг показав голые пальцы ног, сяо Цзю добился того, что обнимаемый с обеих сторон обнажёнными девицами Полуночник многозначительно улыбнулся. Осознание смысла произошедшего накрыло с головой: Ему нравилось. …здец. Дожили. «Ну, Ци-гэ!..» — думал Шэнь Цзю, скользя к кровати и делая вид, что развязывает нагрудную ленту. «Ну, Ци-гэ! Я тебе это ещё припомню», — поклялся Шэнь Цзю, когда бросившая на него ревнивый взгляд певичка утянула внезапно их клиента в глубокий поцелуй с языком, одним ловким движением насаживаясь на его член. «Ну, Ци-гэ!!! Ты у меня в борделях икать будешь, импотентом станешь!» — окончательно забыл Шэнь Цзю все прежние заботы и тревоги, отпихивая вторую девчонку прочь и занимая её место за спиной названного брата, который бодро насаживал на себя сладкую сестричку. Когда Ван Илян говорил, что он будет стоять за спиной Юэ Цинъюаня, Шэнь Цинцю себе это несколько иначе представлял. Реальность внесла свои коррективы. С этой мыслью Шэнь Цзю деликатно постучал пальчиком по мужскому плечу. Не добившись реакции, он склонился к ушку достопочтенного и праведного Наследника величайшей школы заклинателей и, насколько мог сладострастно, шепнул: — Ци-гэ, кончай скорее — дело есть. Взгляд аж сбившегося с ритма и медленно-медленно повернувшегося к нему Юэ Цинъюаня нужно было видеть. На его лице могла быть прилеплена чья угодно физиономия, но эти выпучившиеся глаза, о-ой! Это их выражение Шэнь Цзю запомнит надолго. Это непонимание, которое ме-едленно-медленно в течение двух секунд перерастало в узнавание, а то — в потрясение, а то — в лютый стыд!.. Хлопающий ресничками Шэнь Цзю, припоминая, что там должна делать вторая сестричка, пару раз промял спину своего сегодняшнего господина. Что-то в чужой шее хрустнуло. В следующий миг Юэ Ци аж взвился! И р-раз! Влепленная пощёчина ему сменилась словами: — Трое за раз? Тебе не многовато? — не пойми с чего, начал Шэнь Цзю именно с этой фразы, умудрившись краем глаза заметить движения губ оставшейся на виду и перепугавшейся певички: «Ваша жена пришла», — на что аж передёрнувшийся Юэ Цинъюань мазнул ладонью по лицу, оттягивая кожу, промаргиваясь и пытаясь понять, что вообще за дичь творится. Вторая пощёчина не заставила себя долго ждать. Девчонки кубарем скатились с кровати! Выпялившийся на него Ци-гэ бессвязно шевелил губами, потом сощурился, вытягивая вперёд шею, пока Шэнь Цзю не помог ему: — Прикройся хоть. Я тебя с двенадцати лет голым не видел. Тогда твоё хозяйство было скромнее. Неловко пытаясь одновременно стряхнуть распущенные чёрные волосы с идущего красными пятнами чужого лица и натянуть на себя бывшее под ними одеяло, Полуночник в итоге прикрылся одной из многочисленных подушек и наконец повернулся к вжимающимся в стену певичкам, которые все как огня боялись разборок с жёнами своих клиентов, чтобы повелеть: «Вон. Без дозволения не входить». Повторять не нужно было — через миг в комнате никого помимо них двоих не осталось. Посверлив вообще ничего не понимающего Юэ Цинъюаня ещё несколько секунд взглядом, Шэнь Цзю наконец соизволил чуть отсесть в сторону, чтобы тот мог нормально укрыться одеялом. Позволять ему одеться он не собирался — слишком высокий уровень психологического комфорта. Тем более что Шэнь Цзю в какой-то момент и правда засомневался, что попал в нужную постель — если бы здесь развлекался не Ци-гэ, а кто-то другой, Шэнь Цзю бы после всего за сегодняшний день случившегося и правда выпрыгнул из окна. К счастью, дело обошлось, и на руках подтянувшийся к изголовью кровати, чтобы более-менее нормально сесть, Юэ Цинъюань укрылся уже одеялом до пояса. Обессиленно выдохнув, он попытался было начать незадавшийся разговор с начала: «Сяо Цзю, а-а-а… ты что тут делаешь и почему так выглядишь». «Да вот, люблю переодеваться в женские платья, заниматься вуайеризмом и пристраиваться к малознакомым мужчинам сзади третьим-дополнительным», — подумал он, но вслух сказал иначе: — Да вот, хотел провести вместе со своим Ци-гэ досуг, — улёгся сяо Цзю на бок и, подперев голову рукой, паскудно улыбнулся, как он умел. Нервно дёргающийся уголок губ Юэ Ци мало походил на улыбку, скорее на близящийся инфаркт. «Ты мог бы предупредить, мы бы могли провести досуг как-то иначе…» — Тогда было бы не интересно, — капризно надул Шэнь Цзю губы. Ему как никогда хотелось вести себя развязно. — И вернись наконец в свой настоящий облик. Последнюю просьбу, больше похожую на приказ, Юэ Цинъюань исполнил неохотно. Теперь он явно чувствовал себя ещё более некомфортно и наложил на окна и двери дополнительные заклятия. Ну надо же, как мы заботимся о своей нравственной чистоте, хотел озвучить Шэнь Цзю, но промолчал. Ему нужен был Юэ Ци в состоянии говорить связно, а не законопатившийся в свою ракушку моллюск, из которого и слова не вытянешь. «Тебе, ты, себя нормально, ты в женском платье, и накрашен, и весь в украшениях», — то ли он не смог нормально прочитать по губам, то ли не смог адекватно сформулировать мысль Ци-гэ, которого его внешний вид убивал наповал. Шэнь Цзю с демонстративным легкомыслием махнул рукой, избавляя себя от морока браслетов и колец. — Мне не привыкать. Хотя, будем честны, он предпочёл бы переодеться и смыть тени с глаз. Вместо этого Шэнь Цзю элегантным движением руки вынул гребень, так что густые блестящие волосы каскадом рухнули на плечи и простынь, а Юэ Ци крепко-накрепко закрыл глаза и, схватив всё ту же подушку, уткнулся в неё лицом, явно вспоминая начало их томной встречи и свои действия. Сам Шэнь Цзю, несмотря на всё глубинное чувство мстительного удовлетворения, что его распирало и понуждало улыбаться, в глубине души нервничал. Находиться в одной кровати со взрослым здоровым мужчиной было… крайне некомфортно. Без одежды Юэ Цинъюань казался вовсе не меньше, как должно было бы быть, а словно наоборот крупнее. Грубее. Матёрей. Нет, у него не было ни бычьей шеи, ни горы мышц со вздутыми венами. Он был крепко сложен, высок, с длинными ногами, которые обрисовывало тонкое одеяло, с кожей и близко не такой белой, как у Шэнь Цзю или того же Лю Цингэ, а от рождения смуглой — лишь кисти рук и лицо казались на пару тонов светлее. Тёмно-синяя форма Цюндин делала их ещё белее, но на фоне постельного белья Юэ Ци казался неприлично загорелым. Широкоплечий, с крупными узлами мышц на руках, с могучим торсом, мощной грудной клеткой и рельефным животом без малейшего жира, где от пупка вниз шёл треугольник чёрных волос. Во рту появился мерзкий привкус, руки и ноги похолодели, в горло будто невидимая рука вцепилась. Обычно голые мужчины напоминали мокрых петухов. Полная нагота редко красила их — особенно в глазах Шэнь Цзю. Нет, он легко мог оценить красоту мужского тела с художественной точки зрения, а заклинатели для подобного подходили не хуже профессиональных воинов. Если сяо Цзю со своей субтильностью и болезненностью был похож не то на канонического учёного-книжника, не то на идеального любовника, легко способного переодеться в женское платье и остаться неузнанным, то бывший заметно крупнее него Юэ Цинъюань имел идеальную фигуру по моде эпохи Тан, ведь ныне физическая сила считалась непременным качеством красивого мужчины. В нём не было мужиковатости, но была грубость. Тот же Лю Цингэ с… эстетической точки зрения был куда более ладно сложен — да что там! Он был прекрасен. Широкие плечи при узкой талии, скульптурные мышцы, не перекачанные, но ясно заметные и завораживающе играющие, когда Лю Цингэ спаринговался или тренировался по пояс раздетым. Чистая, гладкая, снежно-белая кожа без единого шрама. Идеальные пропорции — подлинное золотое сечение. Мда. Нашёл о чём думать, лёжа в кровати с голым братом после секса. Нет, теперь ещё хуже звучит — как можно было это так сформулировать? Пару раз обмахнувшись веером, чтобы избавиться от навязчивых мыслей, Шэнь Цзю решил переходить к основному блюду, дабы не подать его холодным, когда Юэ Ци уже придёт в себя: — Мне тут птичка на ухо шепнула, — прочувственно начал он, пользуясь моментом и кокетливым жестом убирая прядку за то самое глухое ухо, — что ты налево-направо разбалтываешь о моём рабстве. Внезапно запрокинувший голову Юэ Ци сел ровно и, со всей дури запустив подушку в стену, выругался так крепко, как от него даже сяо Цзю не ждал! Откинулся обратно на спину, раскидывая руки и потирая переносицу. Обмахнувшись веером и состроив на диво напыщенно-глупую мину, Шэнь Цинцю поправил декольте и чопорно спросил: — Что за лексика, будущий Глава школы Юэ? Что бы сказал ваш дражайший батюшка? Надрывно дышащий Юэ Ци — явно без труда припомнивший своего «дражайшего батюшку», который так заливал глаза, что из его рта не изрывалось ни единого цензурного слова, — хрястнул немаленьким кулаком по спинке кровати! Дёрнул бровью. Его попытки взять себя в руки терпели крах, как бы он ни старался, хотя ответ звучал довольно забавно: «Мой дражайший батюшка, генерал-губернатор Юэ, был бы крайне опечален тем эпитетам, что этот недостойный сын себе позволяет в моменты глубокого душевного волнения». Сяо Цзю ухмыльнулся. Захлопнул веер и, пятернёй зачесав назад волосы, он внезапно припомнил одно своё наблюдение: — Никогда не замечал, чтобы Лю Цингэ использовал обсценную лексику. «Он ругается», — поспорил с ним чуть успокоившийся Юэ Ци, на что сяо Цзю скривился и махнул рукой: — Он ругается без ругательств. Даже приличней шимэй Ци. Впрочем, не удивительно: аристократ по крови, воспитанный в высшем свете и выросший среди конфуцианской морали пика Байчжань, Лю Цингэ и правда никогда не опускался до грязной и пошлой подзаборной брани. «… дать, ты…» Шэнь Цзю сморгнул. Смотрящий ему прямо в глаза Юэ Цинъюань видимо повторил свою просьбу: «Передай то, что принёс, пить хочу, не могу». Сяо Цзю повёл плечиком. Изящно перекинув ноги ближе к краю постели и спустив их на пол, он одним плавным, слитным движением поднялся и, оправляя подол, элегантно направился к столику. Следящий за ним Юэ Ци в какой-то момент закрыл глаза ладонью, ведя ту ко лбу и явно вспоминая момент появления Шэнь Цзю в комнате, а заодно свою реакцию. Не желая останавливаться на достигнутом, Шэнь Цзю плеснул масло в огонь чужого стыда и самокопания: — Старший братик желает пиво с гренками или со мной? Во взгляде Юэ Ци сквозила тоска и мольба. «Сяо Цзю давай не будем…» — Что не будем? — игриво уточнил сяо Цзю, грациозно протягивая полную чарку таким образом, чтобы была видна ложбинка отсутствующей груди. Заметивший этот его манёвр Юэ Ци взмолился: «Ничего не будем». И, запрокинув голову, жадными глотками выпил чарку до дна, утёр угол губ тыльной стороной руки. «Может, ты… платье это куда-нибудь… я на тебя в нём смотреть не могу». Да без проблем. Лёгким движением дёрнув за конец нагрудной ленты, Шэнь Цзю позволил платью упасть к ногам. Вовремя зажмурившийся Юэ Ци мученически уткнулся лицом в колени, схватился руками за голову! Ой, да ладно, можно подумать, он что-то эдакое там увидел. Оставшийся в подпоясанной нательной рубашке до середины бёдер, от которой прежде были видны лишь прозрачно белоснежные рукава, сяо Цзю подцепил ткань платья пальцами ног и, подбросив, ловко поймал за спиной. Бросил на край ширмы, за которой уже и переоделся — благо одежда и все вещи лежали в мешочке-цянькунь на поясе. Когда он выглянул краем глаза, продолжавший сидеть без движения Юэ Ци, накрыл подушкой голову, затем спрятался под ещё одной подушкой и просто завалился на бок. Завошкался, а следом укутался одеялом с головой, походя на окукливающуюся гусеницу. Его буквально крючило. Да-а-а, вот что бывает, когда встаёт на брата. Гуй, нет. Ну нет… Хоть бы это было не так, и Юэ Ци просто. Было. Стыдно. Вернувшись в простом дорожном наряде из штанов и кафтана-хуфу, в котором и вошёл в квартал Ветра и луны, разве что босоногим, Шэнь Цзю обулся в оставленные за столиком сапоги. Как же хорошо, что они так легко снимаются и помогавшие ему одеться певички их не заметили. К тому времени Юэ Цинъюань уже успел взять себя в руки, оделся во все нижние слои и сейчас спешно просовывал руки в перекрученные рукава ханьфу, злился и дёргался. «Ещё кто-то знает об этом моём облике», — начал он вообще не с того вопроса, который ему задал прежде Шэнь Цзю. Тот, опустившись в кресло подле столика, пожал плечами, мол, без понятия. Напрягшийся Юэ Цинъюань наконец расправился с рукавами и, запахнувшись, уже хотел было задать новый вопрос, но Шэнь Цзю его опередил: — Я тебя узнал по языку тела. У тебя, как и у любого человека, есть характерные жесты, походка, мимика. Тебя я мог узнать в любом обличье, — позволив Юэ Цинъюаню чуть успокоиться, он напомнил: — Ну так что по поводу рабства. «Кто посмел сказать подобное». — Ван Илян, — не стал мелочиться Шэнь Цзю, и вид осёкшегося братца стал бальзамом на душу. Ну да, ну да, не будет же он обвинять горного лорда, тем более лорда Вана, во лжи и подстрекательстве. Обувшийся Юэ Цинъюань, который прятался в слои одежды как в панцирь, ушёл от ответа: «Возможно, он что-то неверно понял. Я не мог никому рассказать о твоём рабстве. К тому же, это бессмысленно. Подобное знание без доказательств бесполезно». — Я знаю, — подтвердил Шэнь Цинцю. — Они могут собрать хоть целую толпу, которая будет твердить, что я раб — что с того? Без нужных бумаг подобные речи — лишь голословные обвинения. Их слово против моего слова. Чьё перевесит? Я тебе скажу — моё перевесит. Они даже могут начать расследование, могут временно взять меня под стражу, но, пока не найдут моих бумаг о продаже себя в рабство и о принадлежности, всё будет тщетно. В итоге они лишь будут извиняться в моих ногах. Вот только, в отличие от аналогичных бумаг Юэ Ци, его собственные либо были уничтожены вместе с подожжённым им архивом в городе, где он жил, либо… «Ты беспокоишься, что бумаги обнаружат», — правильно всё понял Юэ Ци. — Именно, — подтвердил Шэнь Цзю, проследив за тем, как Юэ Цинъюань усаживается в кресло напротив и наливает себе ещё пива. — Если ко всем моим последним проступкам добавить бегство из рабства, ситуация повернётся не в мою пользу. Ну помнишь, — поймал он чуть напряжённый взгляд брата, — поступление вне конкурса, скандалы на фронте, изгнание старшего адепта Аньдин из-за меня, возвращение власти в Шаньдуне клану Хэ, убийство старейшины Цветочного дворца, дочь от певички, объявление независимости княжества У, а потом военная кампания в Янчжоу, оскорбление адептов Цветочного дворца, убийство опять же наследника Чжу Вэня… На последних словах лицо Юэ Ци чуть исказилось. «Значит, это правда был ты». — Пока что иных кандидатур у народа нет. Его смущало, кто же мог велеть Хэ Сину подставить его? Кто это мог быть, тем более в школе? Глава? Кто ещё на дух не переносит Шэнь Цзю? К тому же, он явно знает, кем является отец Шэнь Цинцю — сам говорил об этом и сам видел именную печать его матери — она ведь лежала в его доме. Что она там делала? Почему Юэ Ци отдал её, если говорил, что сам нашёл её? Не зная о его мыслях, Юэ Ци предположил: «А если бумаги подделают. Если тот, кто составит заговор против тебя, будет слишком силён и тебе будет не суждено выйти из под стражи». — А если на землю рухнет метеорит? — передразнил его Шэнь Цзю. — А если Лю Цингэ под формой носит чулки в сетку? А если лорд Ван ударится головой и начнёт выращивать на Цинцзин капусту? Мне бы с реальными угрозами разобраться, а потом уже строить фантазии. Можно подумать, не он с тех пор, как узнал обо всём, что сделал Хэ Син, потерял покой от беспокойства, трафя своей мнительности, не он сорвался на поиски Юэ Ци! Шэнь Цзю ведь прежде посылал человека, чтобы узнать, как ныне работающая на него Цю Хайтан поступила со своим имуществом, но спрашивать непосредственно о себе не решился — слишком подозрительно. В итоге выяснилось, что все ценности и земля в Фуцзяни заложены ростовщикам, а те рабы, которые от бывшей госпожи Цю не сбежали в ходе войны, уже давно были ею проданы. Бумаги остальных стали бесполезными, ведь теперь тех людей днём с огнём не сыщешь — кому нужно покупать одни писульки? Некоторые пытались их продавать, но получали сущие медяки. Цю Хайтан это понимала, поэтому вернула ставшие бесполезными бумаги на хранение в Фуцзянский архив, который по воле Шэнь Цзю сгорел дотла. — Ты говорил, что искал мои бумаги, но вместо них нашёл лишь именную печать моей матери, так как она оказалась у Главы школы? И почему, когда ты забирал печать из его дома, ты сделал это под моей личиной? — спросил он, находясь лицом к лицу с растерявшимся было Юэ Цинъюанем. Тот, кажется не догадывавшийся о том, что Шэнь Цзю за ним следил, промолчал было, а потом: «Сяо Цзю, прости…» — Нет, — тотчас же прервал его внутренне передёрнувшийся Шэнь Цзю. — Даже не начинай. Вот это даже не начинай. С этими словами он рывком встал с кресла, подошёл к двери и, повернувшись, выразительно изогнул бровь, чтобы понурый Юэ Цинъюань снял с неё запирающее заклятие. Вернувшись к облику Полуночника, тот выполнил его просьбу, и вскоре Шэнь Цзю поправлял сбрую на своём коне на Кривой аллее. Он не хотел никуда идти. Не хотел возвращаться в Цанцюншань. Что его там ждёт? Кто его там ждёт? Никто. Только работа, проблемы и последствия собственных и чужих ошибок. Куда он мог податься, где его ждали? Нигде. Разве что… Его ведь не выгонят, если он скажет, что пришёл по делу. Если придёт ещё и не с пустыми руками — вообще хорошо будет. Его ведь принимали в том доме. Его не ждали, но никогда оттуда не гнали. Поэтому сейчас он взял коня под уздцы и, отведя его подальше от людей, вскочил в седло и направился в сторону Кантона верхом. Да, долго, но если он прилетит на мече, его точно почувствуют через защитный купол, а возможно, даже и не пропустят как старшего адепта школы Цанцюншань, то же самое касалось печати Сжатия тысячи ли — а вот незаметно проскочить верхом вместе с общей толпой, а ещё лучше с толпой заклинателей, могло и получиться. Поэтому, едва лишь горящий ночными огнями город остался позади, Шэнь Цзю пустил коня вскачь! Чем дальше он отдалялся от города заклинателей, тем тягостней становился пейзаж. За прошедшее после войны время некоторые города начали перестраивать, но деревни продолжали лежать в руинах, а дороги были покрыты колдобинами. Дома-призраки зияли пустыми окнами и выбитыми дверьми, на сельских дорогах виднелись втоптанные в грязь обрывки одежды, осколки, какие-то вещи. Демоны, мародёры и даже солдаты, которые извечно кормились в деревнях, мимо которых проходили, разрушили всё. Они бесчестили женщин, убивали мужчин, грабили дома, делили имущество между собой. Уводили в рабство… И неизвестно, куда хуже — в степи или в царство Демонов. Здесь и там, прямо вдоль дорог и в канавах, у кромки леса и особенно в разрушенных поселениях в мёртвом свете луны виднелись трупы мужчин, женщин, детей, младенцев — все они гнили под воздействием природных стихий, становились пиршеством диких животных, разлагались. Белые кости блестели среди черноты земли и трав. Все они уже не могли восстать ходячими мертвецами, их души были упокоены, а тела для сбивающихся с ног заклинателей не представляли столь острого интереса, хотя в мирное время каждого мертвеца требовалось полагающимся образом хоронить или кремировать. Во всех семьях люди ждали рождения сыновей, и это было не просто так. Назначение человека на земле — продолжать род и поддерживать могилы предков. Однако вершить подобное может лишь мужчина. Лишь мужчина мог проводить надлежащие ритуалы, лишь мужчина мог совершать жертвоприношения и читать молитвы, лишь мужчина мог дать душам своих предков покой — и речь шла вовсе не о шовинизме. Дело было в том, что в их диком мире, где каждый мог восстать ходячим мертвецом или призраком, тем самым искалечив себе душу, где заклинатели служили проводниками между мирами живых и мёртвых, будучи неотъемлемой частью мироздания, именно энергия ян — энергия жизни, свойственная классическим заклинателям и мужчинам, была способна дать душам равновесие ци и упокоение. Ныне война официально завершилась, но преступлений от месяца к месяцу совершалось всё больше. Причина была проста: голод. Если летом и осенью несчастные миряне, оставшиеся без крова и пищи, ещё могли перебиться на подножном и лесном корму, то зимой настало страшное время. Тогда как адепты той же Цанцюншань не испытывали недостатка в пище и даже деликатесах, простые люди едва не доходили до каннибализма. Скот был давно забит, близ жилых городов и селений не осталось ни крыс, ни птиц, ни собак. Младших детей меняли на погрызенное мышами зерно, чтобы прокормиться. Особенно поразительна была холодность и какая-то легкомысленная жестокость в действиях, затевавшихся с голода. Преступлений, поразительных по несложности их замыслов и по простоте и холодности их выполнения, было известно очень много. Живя в скотских условиях, ослабленные хроническим недоеданием, истощённые умственно, морально и физически, эти люди были вынуждены влачить существование и мучиться, пока смерть не положит конец их страданиям. Сейчас Шэнь Цзю понимал — какое счастье, что его бродячее и рабское детство пришлось на прежнюю эпоху. В нынешнюю на улицах он бы не выжил.***
— Живой, — не мог с облегчением не произнести пришедший поутру на Цинцзин Лю Цингэ, на что в его адрес бросили холодный взгляд. — Ты предпочел бы увидеть меня в гробу, — не то спросил, не то утвердительно произнёс Хэ Син. Бросил в пруд Безмятежности, возле которого сидел, камешек. — Меня не убьют. По крайней мере не сейчас. Мне даже пообещали место среди адептов Цинцзин и помощь в родном клане. Вот как… — А ты, Лю Цингэ? Шпионаж на Цветочный дворец? Серьёзно? — встал он в полный рост с первой примятой травы. — Когда я давал повод настолько сомневаться во мне? Когда я давал повод подозревать меня в измене школе? Вцепившийся в него взглядом Хэ Син начал напирать: — Или, может быть, твои сомнения на мой счёт связаны с тем, что я в этом году начал говорить с тобой серьёзным тоном? Может, мне до конца своих дней нужно было изображать из себя дурачка? — взмахнул Хэ Син рукой. — Что ты там себе уже успел нафантазировать, а? Как я, весь такой из себя, тайно встречаюсь с Лао Гунчжу и, становясь пред ним на колени, передаю свитки с секретными сведениями о старшем адепте Цинцзин? — всплеснул он руками. — Или, может, как я подсыпаю отраву в еду и питье молодого мастера, а заодно в питье моего брата, чтобы сразу занять места главы клана Хэ и старшего адепта Цинцзин? — Я… — не смог внятно выразить свой ответ Лю Цингэ, но тот требовали как никогда прежде: — Отвечай! — на грани визга закричал сорвавшийся в один миг Хэ Син, и лицо его побагровело от натуги. — Отвечай мне, Лю Цингэ!!! Когда я желал смерти своему старшему брату?! У тебя есть хоть какие-то доказательства моей причастности ко всем твоим россказням?! Хоть что-то помимо догадок, появившихся на основе слухов?! — задыхался он, шатался. — Хоть один факт! Хоть одно обстоятельство, которое свидетельствовало бы о моей измене школе?! — едва не взвизгнул Хэ Син и, истерически запрыгав на месте, коротко вскрикнул! Не ожидавший столь бурной реакции Лю Цингэ отшатнулся. — Я дам тебе такой факт, — охрипшим голосом пресёк он любые попытки заговорить, — я не отрицаю того, что именно от меня были получены сведения о тех иглах, что оказались в копытах лошади, с которой и упал наследник Чжу Вэня. — И после этого ты отрицаешь свою причастность?! — взревел Лю Цингэ! Слова прервал пролетевший мимо головы камень! Весь красный, с глазами на мокром месте и испариной на лбу, Хэ Син с трудом дышал и впервые в жизни смотрел на вовремя уклонившегося Лю Цингэ с яростью. С горячей и подлинной яростью, но хотя бы без ненависти. — Этот факт не доказывает ничего, — совсем негромко произнёс он и больше не повышая голоса. — Ты не знаешь, кому я передал эти сведения, а я их передал не Лао Гунчжу и не кому-то из противников Цанцюншань, а человеку внутри неё, который выше и меня, и тебя по положению. Ты не знаешь, что именно за информацию я передал, о чём она была, откуда я её взял, а ведь она никак не была связана с книгами Шэнь Цинцю. Ты не знаешь, связана ли эта информация с Шэнь Цинцю хоть как-то иначе. Ты, как псина, бежишь за брошенной палкой, хотя на деле тот, кто её держал, лишь замахнулся рукой. И ты, лишь на основании своей случайной догадки, не удосужившись найти ей подтверждение или опровержение, ринулся обвинять меня в предательстве. Чем я заслужил такое?.. — прошептал он, в конце сорвавшись на всхлип. — Чем я… — дрожащим пальцем указал он на себя, — заслужил подозрения и голословные обвинения со стороны того, кого считал братом? — Хэ Син… — не знал теперь, какие подобрать слова Лю Цингэ, но ему не позволили ничего сказать: — Если у тебя есть основания для своих слов и действий, назови их! — всплеснул Хэ Син руками. — Не молчи! Ты додумался до этой безумной идеи, но не понял, зачем я тебе всё рассказывал, зачем заваливал сплетнями, которые тебе по гроб жизни не нужны?! — А ты не мог все прямо сказать?! — сам заорал Лю Цингэ, на что Хэ Син забил себя по груди, перекрикивая его: — Не мог!!! Не мог, представляешь?! И ты прекрасно знаешь, почему я не мог! Почему был вынужден прятать информацию под грудами сплетен и новостей! Искать обходные пути! Я сам тебе всё рассказывал! Тебя это не смутило, нет?! То, что я сам, сам всё тебе месяцами напролёт говорил, надеялся на твою сознательность!!! Как можно быть настолько тупоголовым, Лю Цингэ?! Как можно быть таким кретином?! Таким безмозглым! Ни на что не годным! Только мечом махать и можешь! Видишь только то, что перед тобой положат! — надрывался Хэ Син, срывая от пережитой обиды и унижения связки и не видя, как утихнувший Лю Цингэ уже не знает куда со стыда деть бегающие глаза. — Мое счастье, что Учитель и Шэнь Цинцю умеют пользоваться мозгами! А ты?! — Ты бахвалился тем, как умело заполучил доверие Шэнь Цзю! — рявкнул Лю Цингэ в ответ. — Что я ещё мог подумать?! — А с чего вдруг ты решил, что я стремился обрести его доверие ради будущего предательства? Почему тебе не пришло на ум, что я сделал ставку на могущественного покровителя? — аж присел Хэ Син, буквально трясясь от эмоций. — Да! Да, я искал его дружбы, да! Да, не только потому, что мне нравилось с ним общаться! Нравилось мне с ним общаться в четырнадцать лет, тогда это было единственной причиной моего с Шэнь Цзю сближения, в четырнадцать лет я ни о чём, кроме всяких глупостей, вовсе не думал, но да! Да! Да, потом я увидел интерес к нему со стороны Учителя! Да, я стремился заручиться поддержкой и дружбой будущего горного лорда Цинцзин, который стал бы моим Небом! Да!!! Да, я хотел обезопасить себя в пределах Цинцзин, а вовсе не покинуть его, воткнув нож в доверчиво подставленную спину!!! Что в этом дурного?! В чём моё преступление, за которое я едва не лишился жизни! Зато! Зато лишился доверия. Рухнув на колени, Хэ Син вцепился в стоящие дыбом волосы. Его истерика заходила на новый круг. — Ты ещё не понял? — поразился Хэ Син, заглядывая ему в глаза полубезумным взглядом. — Мы все скоро сдохнем, или сойдём с ума, или нас отымеют. Или нас отымеют, мы сойдём с ума и умрём, или мы умрём, нас отымеют!.. — А более позитивных прогнозов на будущее нет? — задал Лю Цингэ негромкий вопрос в лоб, у которого от последнего варианта аж мороз по коже прошёл. — А ты посмотри, в каком мире мы живём, — обвёл нервно и болезненно рассмеявшийся Хэ Син пространство вокруг них рукой. — Ты всё ещё веришь, что нас ждёт светлое будущее? — Всё нормально будет, — попытался его неуклюже утешить Лю Цингэ, усевшись рядом и похлопав по плечу. — Незачем так изводиться и будущее у нас нормальное. — Я скажу это твоему надгробию лет через десять, — окончательно потерял расклеившийся Хэ Син связь с реальностью и завалился на спину, упав на холодную землю и первую траву. — Я не хочу ни подставлять свою задницу, ни лишаться рассудка, конечностей или уж тем более жизни. Значит, надо было что-то делать. — И ты сделал, — правильно понял его чуть обернувшийся, чтобы видеть чужое лицо Лю Цингэ. — Я не предавал Шэнь Цинцю, — зашептал Хэ Син, и по его вискам к ушам покатились слёзы. — Не предавал. Ни разу. Я не сделал ничего, что навредило бы ему. Ничего. Ничего, совершенно ничего. Я искал информацию для Учителя, но рассказал лишь то, что не ухудшит отношения между ними, Учитель сумеет помочь Шэнь-сюну с рабством, он поможет. По-своему, но поможет. Я рассказал о родной семье Шэнь Цинцю, но ведь среди них не было ни врагов Учителя, ни врагов школы. Я рассказал об убийствах, потому что в будущем об этом могли рассказать другие и всё было бы только хуже. В разы. Убийство мирянина заклинателем — это тяжкое преступление, за него судит Союз Бессмертных, если узнаёт, а убийство больше трёх членов одной семьи… Это ведь одно из Десяти зол — словно мало того, что сотворили его родители. Слишком поглощённый мыслью о почудившемся ему предательстве, слишком обеспокоенный безопасностью Шэнь Цзю Лю Цингэ не мог вспомнить ничего подобного из известного ему ранее или услышанного на днях, пока ему не подсказали: — Вспомни, почему отца Шэнь-сюна прозвали Перебежчиком. Вспомни, за что его смерти возжелал даже Ян Синми, его названный брат. Вспомни, из какого клана на самом деле происходила Шен Инь. Из клана Ли, получается?.. О боже. — Каждое из этих преступлений — прямой путь к смертной казни без шанса на откуп, но вместе они погребут Шэнь Цинцю и не дадут даже шанса оправдаться или заменить смерть более мягким наказанием, — озвучил его мысли бессильно мотающий головой Хэ Син, так что распущенные иссиня-чёрные волосы разметались вокруг. — Он спасётся, только если сумеет, как учитель, во время суда над собой выкупить собственную жизнь, или если Учитель ему поможет. Теперь ты видишь? Я не вредил намеренно. Я просто… просто осознавал, к чему всё может прийти. — А убийство наследника Чжу Вэня? Хэ Син закрыл глаза. Улыбнулся дрожаще разъехавшимися губами. — Цветочный дворец с этой смертью никак не связан, — вновь удивил он. — Наследник Чжу Вэня мешал школе Цанцюншань. И его убийство было подстроено школой Цанцюншань. — Кем? — Не спрашивай у меня больше ничего, Лю Цингэ, — попросил тяжело севший Хэ Син. — Я хотел тебе помочь. В итоге подставил сам себя. Хочешь знать нечто большее, чем верхушка айсберга, ныряй сам. Я во всё это в ближайшее время лезть не собираюсь и делиться полученной информацией ни с кем, кроме Учителя, не буду. — Ты сейчас серьёзно? — не поверил своим ушам Лю Цингэ, глядя на начавшего потихоньку успокаиваться и приводить себя в порядок Хэ Сина. — А зачем мне лишний раз подставляться? — буркнул тот, всё ещё хлюпая носом. — Я выполнил приказ Учителя. Он снял с меня печать Сомкнутых уст, только шрам на долгую память остался. Буду сидеть тихо и не высовываться. И без меня есть кому кипиш наводить. — А что Ся Фэй? — аккуратно уточнил Лю Цингэ. — А она здесь при чём? — искренне не понял Хэ Син и поднялся на ноги, отряхнул запачкавшуюся в сырой земле форму. — Она с этим делом никак не связана, Учитель её ни о чём не просил, а я ни о чём лишнем ей не рассказывал. У Фэй-мэй вообще свои проблемы. Она постоянно плачет, снова стоит на коленях на Сяньшу, прося шиму Илэ о беседе, но не признаётся, что именно стряслось, я сам не стал допытываться. Да, она помогла мне раздобыть медданные о Шэнь-сюне, прибрав себе ключ от поместья Акации, но больше ничего. Ничего? Ладно… Лезть к ней Лю Цингэ не будет — отягощать чужое неизвестное горе, хуже не придумаешь. Он уже достаточно натворил.***
В Бамбуковой хижине горели ритуальные огни. Расспрашивая души, собранные Хэ Сином, Ван Илян быстро узнал о хозяине своего бедового преемника: Молодой господин Цю. Цю Цзяньло. Дальше было проще. И сложнее. Город в Фуцзяни, где жил Цю Цзяньло и куда Ван Илян прилетел через какой-то шичэнь, оказался разрушен до основания, так что жителей в нём практически не осталось. Расспросив мнущегося поначалу секретаря начальника уезда о том, что приключилось с семейством Цю и их имуществом, Ван Илян осознал, что искать Цю Хайтан бессмысленно, после слов: — Сяо Цзю, вы о нём говорите? Был такой, бедовый мальчишка, — подтвердил секретарь, явно зная некоторые тонкости. — Кто ж его у нас не знал? Только семейству Цю он давно не принадлежит. — Сбежал? — так понял Ван Илян, на что услышал: — И это тоже. Он пару недель назад был перепродан. Новые хозяева сказали, знают, где его искать.