лавандовый букет

      frank ocean feat. earl sweatshirt — super rich kids — Нравится? Мицуя с трудом отрывает взгляд от картины и слегка поворачивает голову влево. Риндо ловит меланхоличный взгляд лавандовых глаз, который, в прочем, тут же возвращается обратно. — Да. — Это триптих Фрэнсиса Бэкона — «Май–июнь, 1973». Он посвятил ее смерти своего любовника, Джорджа Дайера. — Трагично. Абстрактные фигуры, инфернальные силуэты, темные цвета оттеняют скорбь ее автора. Мицуя позволяет себе отступить на шаг, чтобы охватить всю композицию, смотрит на картину уже под другим углом и даже не замечает появления второго Хайтани, что встает по правую сторону от него. — Не стоит сильно печалиться, — лениво замечает тот, отпивая шампанского из бокала флюте. — В 1974 году Бэкон встретил Джона Эдвардса — своего нового спутника и впоследствии наследника. — Вы очень хорошо осведомлены, — спокойно произносит Мицуя, не отрываясь от картины, но чувствуя на себе пристальные взгляды обоих Хайтани. — Еще бы, — хмыкает Ран, — маменька к этой выставке так готовилась, что заставила нас вызубрить предысторию всех картин. Мать Хайтани в их высшем обществе слыла безупречным вкусом и пристрастием к подлинным произведениям искусства. Пока глава семейства проворачивал нелегальные схемы на всех известных континентах и материках, она там же спускала миллионы на самые лакомые и редкие кусочки, пополняя свою коллекцию. Коллекция со временем разрослась до неимоверных размеров так, что под нее пришлось приобрести отдельную галерею, открытие которой состоялось сегодня в центре Роппонги и куда была приглашена вся аристократия. Их общество было недосягаемо — ни для глаз других людей, ни для общепринятых норм морали, ни для буквы закона. Каста неприкасаемых, высшее сословие, семьи с необъятным влиянием, чьи дети обучались в лучших частных школах, где их готовили стать будущими правителями мира. По вечерам эти будущие правители собирались в закрытых вип-комнатах, придавались упадничеству, мерились, чья карта чернее и снюхивали кокаин прямо со столешниц из итальянского мрамора. Запретные связи и вещества, элитный алкоголь и быстрые поездки на автомобилях f-класса — то немногое, что могло хоть немного заинтересовать золотую молодежь, у которой и без того было все. Все, кроме родительского внимания. — Почему ты заинтересовался именно этой картиной? — спрашивает Риндо, ставя опустевший бокал из-под яичного ликера на поднос проходящего мимо официанта. Мицуя в ответ на это флегматично жмет острыми плечами: — Цвета понравились. Ему ранее приходилось видеть триптих лишь однажды — в церкви. В окружении лучистой готики и освещении восковых свечей он воспринимался совершенно по иному. Сам концепт ему казался интересным — три картины, объединенные одной идеей и являющиеся продолжением друг друга. Две картины не могут существовать без одной — в этом и была особая прелесть. Мицуе хочется прикоснуться к шершавым мазкам, почувствовать под пальцами то, что чувствовал автор, когда создавал эту картину, но если он что и знает, так это то, что к произведениям искусства прикасаться нельзя. Только смотреть издалека и восхищаться. — Это самая совершенная работа Бэкона. Хочешь потрогать? — раздается на ухо искушенный шепот Рана. Мицуя едва заметно вздрагивает: — Что? — Картину. Ран оказывается слишком близко, соприкасаясь грудью с его плечом и чуть склоняясь ниже. Взгляд его фиолетовых глаз направлен прямо на картину, но Мицуя отчего-то чувствует его на себе. И впервые позволяет проявиться хоть каким-то эмоциям на лице. — Я не думаю, что мне позволено… — хмурится он. — Да брось, — прерывает его Ран. — Это наша галерея, тебе здесь позволено все. И, не дожидаясь ответа, он кладет одну руку на спину Мицуи, обтянутую в холодный шелк, а во вторую берет его ладонь, вытягивает вперед и мягко подталкивает до тех пор, пока их переплетенные пальцы не касаются поверхности средней картины. Мицуя напрягается всем телом, прикрывает глаза и прислушивается к ощущениям. Заскорузлая текстура холста едва заметно щекочет подушечки пальцев, а аромат, исходящий от Рана — ноздри. Вишня, горький миндаль и ликер. Пару секунд спустя к нему приписываются новые ноты: что-то фруктовое и цитрусовое. Второе запястье мягко обволакивают холодные пальцы Риндо, выуживают из хватки бокал с шампанским и также подносят освободившуюся ладонь к картине. — Дайер покончил с собой, наглотавшись таблеток, — раздается его вкрадчивый шепот с другой стороны. — Бэкон тут изображает последние минуты его жизни. Видишь тень? Это шинигами, что пришел по его душу. Мицуя нервно облизывает пересохшие губы и распахивает глаза. Ему становится жарко от двух крепких тел по бокам, что зажимают его в своем импровизированном капкане. — Спасибо за познавательный экскурс, — говорит он и едва заметно ведет плечами. Хайтани этот жест считывают верно и тут же послушно отступают, словно верные псы, получившие команду. Запястья Мицуи еще долго хранят прикосновения их пальцев после того, как он, учтиво кивнув, удаляется в другой конец галереи, намереваясь вернуться к друзьям. — Хочешь его? — многозначительно хмыкает ему вслед Ран, облокачиваясь на плечо Риндо. Тот едва заметно краснеет, нервно поправляет сползшие по переносице очки и несмело отвечает: — Я думаю, он мне нравится. Такаши Мицуя был потомком императорских кровей. Даже не зная о его родословной, все равно можно было сделать верные выводы о его происхождении по истинно королевской выправке и умению держать себя. По слухам Мицуя интересовался модой и дизайном, по факту же казалось, что его вообще ничего в этом мире не интересует — флегматичный взгляд безжизненных глаз, лишенное эмоций лицо. Парни и девушки боролись за его внимание, но он никогда не снисходил до того, чтобы хоть кого-то удостоить им, выбирая пребывать сугубо в окружении своей богемной свиты. Ран и Риндо пересекались с ним лишь в стенах школы да на званных вечерах. Что там, что здесь, Мицуя старался отсвечивать безликой тенью, не подозревая, что все лучи прожекторов по умолчанию стекались к нему, делая центром всеобщего внимания. Абсолютно всем хотелось протянуть руку к живой регалии, убедиться в подлинности и разгадать загадку отчуждения. При взгляде на него у Риндо сводило пальцы и трепетало в желудке. Он впервые начал понимать маму — на Мицую хотелось спустить миллионы, а потом выставить под светом на мраморный пьедестал, чтобы беспрестанно любоваться. Ран же видел в этом вызов. Они с братом привыкли получать все, что хотели, в качестве откупа от вечно занятых родителей. Винтажный Maybach шестьдесят второго года? Пожалуйста, уже везут из Германии. Загородную резиденцию с видом на гору Фудзи? Вот ключи, только не привлекайте внимания соседей. Такаши Мицую? Что же, придется немного попотеть, но ведь в этом и самый цимус. Следующим днем Ран вылавливает его на выходе из школьной библиотеки. У Мицуи идеально выглаженные отвороты форменного пиджака, усталый взгляд и потрепанный томик японской поэзии подмышкой. Ран его окликает. — Ты что-то хотел? — вежливо интересуется Мицуя, вскидывая взгляд так, что его длинные редкие ресницы достают нижней линии бровей. Это нечестно. Ран на секунду теряется в прозрачной глубине его глаз, но тут же спешит взять себя в руки. У него есть стратегия, ведь их мир до смешного прост, как линейное уравнение с одной переменной, что он щелкает подобно орешкам. Юные наследники состояний — тщеславные и заносчивые снаружи, но разбитые внутри. Неважно, что стало причиной слома в свое время — домогался ли до тебя бизнес-партнер родителей, увидел ли ты случайно в пять лет то, как твой отец убивает конкурента или застал в постели матери чужого мужчину, вернувшись со школы пораньше — результат везде один. Уродливая пустота внутри, что изначально предназначалась для родительской любви, а теперь с охватом черной дыры требовала заполнить себя эмоциями и впечатлениями. Каждый справлялся с этим по-своему: Ран, идя по головам, искал признания в учебе, Риндо — в спорте; Харучие Санзу толкал кокс в туалетах школы, Казутора Ханемия спал со своим преподавателем по каллиграфии, Эмма Сано совала два пальца в рот после каждого приема пищи ради тонкой талии, а Хаджиме Коконой торговал на бирже и срубал миллионы, в перерывах потрахивая своего лучшего друга. Эмоции и чувства были их главной валютой с самым быстрым курсом. У Мицуи тоже была потребность, способная заткнуть дыру в его груди. Рану надо было только нащупать ее, и тогда добыча сама придет к нему в руки. — Не хочешь сходить куда-нибудь вечером? — спрашивает он, облокачиваясь плечом на панельную стену из темного дерева. — Например? — безэмоционально вопрошает Мицуя. Ран вслепую шарит в его внутренностях, пытаясь нащупать контакт. — Ну, не знаю. Можем в кино сходить, посмотреть старые фильмы. Можем ночью выбраться на Ванган и даже поучаствовать, если захочешь. — Что будет на Вангане? — беззлобно интересуется Мицуя. Глаза его в этот момент честные-честные, и Ран на это удивленно вскидывает брови. Неужели среди них есть еще люди, которые не в курсе? — Гонки. Если повезет, можем даже нарваться на копов. Ран ожидает, что Мицуя окажется заинтересованным, но на лице того снова вспыхивает безразличие. — Не интересует. Терпение подходит к краю. — А что тогда интересует? Не стесняйся, расскажи. Мицуя замирает, едва заметно прикусывает нижнюю губу, оценивающе оглядывая Рана с ног до головы, и спокойно выдает: — Я хочу, чтобы вы с братом побыли моими моделями. У меня есть пара нарядов, которые пошли бы вам. Что скажешь? На губы Рана набегает довольный оскал. Джекпот. Он даже может слышать фантомный перезвон монет. — Хорошо. Диктуйте адрес, Ваше Высочество.