Плюс бесконечность

Лязгнут золотые ворота, Чей-то голос скажет «лети». Надпись на дверях туалета: «Будешь на Земле – заходи». Звёздочка блеснёт у порога, Догадайся, сколько ей лет, Выйдешь на пустую дорогу – Щёлкнет за спиной пистолет. Кто-то поставил на мне пробу, Знать бы только, кто этот кто. Злоба – воробьиное слово, Копится в карманах пальто.

Третий день нашего заточения. Отопление работает только в этом зале, туалете и «холодильнике». Кислород циркулирует, но нам периодически приходится пользоваться ингаляторами. Страшно смотреть на родной пейзаж. Впрочем, стекло тоже покрыто коркой льда – многого не увидишь. Вчера не выдержала Аделаида. Она, словно огромный бильярдный шар, скатилась по остроносой башне на заледеневший асфальт. Тот пошёл трещинами, однако более я ничего не успел разглядеть – последнее «окошко» тоже затуманилось. Теперь я вижу: стекло не выдерживает – оно пошло микроскопическими трещинами – Мел нашёл в «холодильнике» УР-очки. Пора сматываться в бункер, но мой сокамерник почему-то медлит. Он в последнее время какой-то странный: совсем молчаливый – слова не вытянешь, и ходит за мной, как привязанный. Да, здесь и так особенно не побегаешь, но место есть: кроме пульта в помещении стоят три дивана, пара кресел и различные контейнеры. Я на одном из диванов – он со мной, я пересяду – он тоже. Не понимаю его. Не знаю, чем заняться в последние дни своей жизни. Если можно было, я бы побывал в Чаше. Говорят, там очень красиво – первая резервация-таки, а я собирался-собирался, но так и не удосужился туда съездить. Слетать бы всего на часик – и только тогда умереть. Если бы знал, что всё так обернётся – побывал бы обязательно, но… Вечно эти «но». Всю жизнь «но», не позволяющие нам проявить смелость, доброту, искренность. А сейчас – пустые слова. Не мне об этом думать – я всего лишь смертник. Хочется меньше спать - больше бодрствовать, однако заняться совершенно нечем, поэтому дремлю. А может, так лучше, может, оно и правильно – заснуть здесь: когда кончится резервное питание, смерть неслышно коснётся своей холодной костлявой рукой. Говорят, смерть от холода – спокойная смерть: просто медленно-медленно угаснет пульс. Ничего пугающего. Ожидание страшнее. Просыпаясь, слышу, как поднимается с дивана Мел – мебель раскладная, поэтому места хватает двоим. Без него становится немного холоднее. Глаза не открываю, отдаваясь блаженной дремоте – последняя радость как-никак. Мой напарник ненадолго уходит, а по возвращению шаги у него нерешительные и какие-то тяжёлые. Но меня это не настораживает. Как не настораживает отдавшийся эхом глухой щелчок. Я неторопливо поворачиваюсь на другой бок, к Мелу лицом, и приоткрываю веки. Увиденное заставляет меня напряжённо замереть и усилием воли унять желание вскочить. - Мел, – осторожно произношу, приподнимаясь на локте. – Не дури. Мой взгляд приковывает к себе чёрное, зияющее дуло пистолета. Оно кажется мне безразличной ко всему чёрной дырой. А тот щелчок… точно, предохранитель. Мел смотрит на меня холодным, непроницаемым взглядом, чуть сощурив свои невозможно-чёрные глаза. Я только теперь понимаю, что они именно чёрные, раньше не особенно задумываясь над такими мелочами вроде цвета глаз. - Мел, – предпринимаю ещё одну попытку до него достучаться. – Опусти пистолет. - Нет, – его голосом можно замораживать воду. Такое ощущение, что он пришелец – не землянин, а разразившаяся за окном трагедия ему дом родной. – Здесь полная обойма. Сначала ты, потом я. Это лучший выход. Удивительно, что при всей холодности Мел – человек импульса: подумал – сделал, и плевать, что это неправильно или вообще невозможно. Мне бы его решимость, хотя сейчас она может привести к непоправимым последствиям. Ведь если он выстрелит – всё… всё кончится. А я хочу жить. - Почему? – безэмоциональный вопрос. Видимо, последнее я произнёс вслух. - Просто так, – начинаю злиться. – Мне нельзя пожить просто так? - Мы скоро умрём, – отзывается. Пистолет направлен на меня. Это здорово нервирует. - Все когда-нибудь умирают, – раздражённо отвечаю. – А я собираюсь взять от жизни всё, что она может дать. - Ясно, – спокойно кивает. Слишком спокойно, поэтому я подрываюсь с дивана раньше, чем сам успеваю что-то внятно сообразить. Пока не случилось нечто. Не замечал за собой раньше такой скорости и ловкости движений – я же хиляк натуральный: кожа да кости и Лаборатория вместо спортзала – но успеваю сбить Мела с ног до предполагаемого выстрела. А потом, сидя на талии коллеги-смертника, избиваю его долго и с чувством. Для его распрекрасной физиономии, предмета восхищения всех девочек нашего и соседних отделов, это явно неоценимый урон. Причём Мел даже не дёргается – лежит, аки томная барышня, пока я выплёскиваю на него всё, накопившееся за эти дни. Выдохнувшись, на пару секунд останавливаюсь… И тогда он с трудом приподнимается на локтях, чтобы прижать свои разбитые в кровь губы к моим полусухим губам. Можно представить моё удивление. Его язык бесцеремонно творит безобразия в моём рту, а я от ошеломления не могу даже пошевелиться. В привкусе одностороннего поцелуя смешиваются кровь, никотин и слёзы. Не пойму, чьи. - Илья, – отстраняясь, произносит. Моё имя впервые звучит из его уст. Обычно только безразлично-сухое: «Щеглов, Щеглов…» Глупости какие: меня чуть не застрелили, потом поцеловали, а мысли – о фамильярности… Додумать не дают, прикасаясь с ещё одним жадным поцелуем. Вот тогда-то до меня окончательно всё доходит: я подскакиваю на ноги и начинаю пятиться. - Это… эт-то что? – слабеющим голосом спрашиваю. А сам, прикрывая ладонью рот, на нетвёрдых ногах иду назад, пока не натыкаюсь на диван. Не понимаю. Чёрт побери, совсем ничего не понимаю. - Ничего особенного, – невозмутимо смотрит прямо в глаза. И взгляд такой равнодушный, колкий. Свободной рукой нащупывая опору, с ногами залезаю на подлокотник. Наверняка жалко смотрюсь. - Ты… з-зачем? – даже заикаюсь. С трудом отвожу взгляд, чтобы заметить: Мел всё ещё сжимает пистолет. Но у меня банально не хватит сил подняться, не то что забрать опасную игрушку. Откуда он её вообще взял? Мел встаёт, смотрит на пистолет в своей руке почти удивлённо, отбрасывает его и идёт ко мне. Громкий, словно раздражённый стук оружия отчасти приводит меня в чувство. - Стой! – вскидываю перед собой руку. Но ему безразлично. Это уже не тот беспомощно-потерянный почти-мальчишка, неосознанно жмущийся ко мне во сне. Он теперь прежний: гордый, ледяной и непонятный. И взгляд у него снова нечитаемый. - Илья, – повторяет с извращённым наслаждением. Теперь растерян именно я – он, похоже, прекрасно осознаёт, что собирается сделать. Смотрит сверху вниз, хватает за вытянутую руку, чтобы далеко не нежным рывком поднять на ноги. Поднять прямо в свои объятия. И где здесь, мать твою, логика? Может, ему все мозги отморозило? Мел опять бесцеремонно ловит своими губами мои, не позволяя воспротивиться. Одной рукой прижимает за талию, вторую кладёт на затылок, а мои руки, будто плети, свисают с плеч. - Что ты… – едва успеваю произнести, когда Мел отстраняется. Плевать ему, что я не отвечаю. А сообразить укусить наглеца некоторое время не выходит. Слишком велико удивление. Мы так и стоим, пока я не пинаю его в пах, чтобы отскочить, споткнуться и грохнуться на диван. Мозги понемногу возвращаются на законное место: как-никак я учёный. Мне даже удаётся сформулировать осмысленный адекватный вопрос: - Какого хрена? Ты что творишь? – звучит, конечно, не по-научному, зато возмущённо, а не беспомощно. Я даже готов дать ему по морде, если потребуется. А он… улыбается. Стоит с небритой побитой физиономией, взъерошенный, в этом дурацком помятом грязно-белом халате, идиотическом свитере с оленями и улыбается. Он улыбается, а у меня к чёртовой бабушке накрепко пропадает дар речи. Я что, попал в параллельный мир? Он – наш мистер Холодность, способный лишь на лёгкое подёргивание – вроде как имитацию ухмылки – улыбается. Улыбается... охренеть. Наверное, все эмоции ясно отобразились на моём лице, и его сияющая, немного уставшая улыбка перешла в усмешку. Он сел, как был, прямо на пол, скрестив ноги по-турецки. Спросил: - Почему «Мел»? - А почему нет? – враждебно отзываюсь. Я напряжён и взвинчен, как натянутая стрела. Кто знает, чего ждать от умалишённого сокамерника? - Все называют меня по фамилии, – как ни в чём не бывало поясняет. – В крайнем случае, «Мелчиоре». - Не знаю, – в который раз растерявшись, чешу переносицу. Смотрю в сторону. Почему да почему – называю и всё. Напрямую мы мало общались, и я избегал называть Мела кратким именем, а его полное имя и фамилия мне не очень нравились. Особенно имя – слишком длинное и напыщенное. Хотя подходящее – такое холодное. А сейчас… сейчас можно всё. Тишина в комнате оглушающая, слышны лишь отдалённые звуки разрушений в городе. Передёргиваю плечами: становится довольно холодно, видать, выходит из строя аппаратура. Прошу: - Не объяснишься? А он вновь вместо ответа задаёт вопрос: - Не хочешь замёрзнуть здесь, со мной? Во сне. Видимо такие мысли занимали не одного меня. Отрицательно качаю головой: - Нет, не хочу. Пойдём в бункер. Длительная пауза. - Зачем? Ответ находится мгновенно: - Чтобы жить. - Жить сколько? Семь дней? Пять? Не проще сразу?.. – кивок в сторону пистолета. - Не проще, – досадно морщусь. Почему до него не доходит? «А ведь он вправду не понимает, – осознаю. – Думает, лучше р-раз, и всё – никакой боли, никаких мучений. Вроде милосердия в виде смертельной дозы морфия неизлечимо больному». - Тогда отпусти хотя бы меня, – спокойно произносит, а у меня ёкает сердце. - Ни за что, – глубоко в груди опять клубится мерзкий, вязкий комок злости. – Ты нужен мне. - Насколько? – кривая усмешка, жестоко сощуренные глаза. Он похож на ожившую статую какого-нибудь древнего идола, тотема из Музея Культуры. А я не знаю, куда деть глаза. - Я свихнусь без тебя, – честно, грубо признаюсь. Тяжело говорить о своих слабостях, зависимостях, но оставаться в этом аду мучительно невыносимо страшно. Нужно выбирать меньшее из двух зол. - Тогда я пойду, – как гора с плеч. – Но есть одно условие. Вторая часть фразы меня мало волнует, поэтому с готовностью соглашаюсь: - Всё что угодно. Мел смотрит искренне-прямо и к своему удовольствию ловит мой взгляд. - Ты мой. До смерти. Пару секунд соображаю. В последнее время у меня с этим немного туго. Он наверняка слышит, как двигаются шестерёнки в моих мозгах. Анализируя последние действия сокамерника, прихожу к выводу и сам себе не верю. Переспрашиваю: - Ты шутишь? Но Мел не похож ни на шутника, ни на умалишённого. Я лихорадочно ищу выход, а он невозмутимо ждёт ответа. Спокойный, как сам Будда. Из двух зол меньшее. Из двух зол… Из двух… «Ты мой». До смерти. А смерть недалеко – она там, за углом, игриво размахивает косой и рушит чужие воздушные замки. И вообще, почему я так эмоционален? Я же мертвец. Гер-рой-смертник. Сейчас мне нужны лишь кофе, сигареты и немного наркотиков – чтобы притупить ярчайшее желание жить. - Я согласен.