Плюс бесконечность

Всё умирает на земле и в море, Но человек суровей осуждён: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рождён. Но, сознавая жизни быстротечность, Он так живёт – наперекор всему, – Как будто жить рассчитывает вечность И этот мир принадлежит ему. С. Маршак.

Давным-давно. - Серый, как думаешь, круто жить бесконечно? - Конечно, круто! Но только если с кем-то. Прикинь, будешь тыщу лет сам по свету лазить – скучно же, а застрянешь в какой-нибудь дыре – и вытащить некому. - Ага, точно. Я тоже так подумал. Вечно жить – классно, но без друзей… - Илья, домой! - Сейчас, мам, ещё минутку. Блин, совсем забыл, на следующей неделе у Инки днюха. Она всех зовёт, пойдёшь? - Обязательно, как же вы там без меня! * * * Сергей или Серый – мой друг детства, почивший, когда начало тухнуть солнце. Типичный случай: наглотался таблеток. Много тогда народу полегло, но я всё равно не понимаю, почему он это сделал. Серый же был тем ещё оптимистом: мальчиком на позитиве, душой компании и так далее по списку. Наверное, не выдержал всеобщего напряжения. Он работал механиком – в отличие от меня, не захотев идти по долгому извилистому пути научного деятеля. Если чистилище существует, полагаю, мы с Ним вскоре встретимся. Неплохо бы увидеть его вечно небритую рожу снова. * * * Идут… шестые, кажется, сутки с тех пор, как мы заключены здесь. Я стараюсь следить за временем, но иногда забываюсь. В принципе, это лишнее, наши часы чётко отмеряют оставшиеся капли минут: осталось «3 дн. 5ч.». Итого: семьдесят семь часов. Мел нашёл в местном «холодильнике» книги – понятия не имею, что они там делают, когда весь мир давно перешёл на «электронный» режим. Правда, книг немного: «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, весь «Полуденный цикл» Стругацких, «Терра Шеррам» Джино и пара монографий самых разных тематик. Мел читал невероятно быстро, практически через десяток секунд перелистывая страницы. Я удивлялся ему и втихую восхищался, одновременно немного завидуя, а от нечего делать, размышлял о всяком. Например, о том, что, давно отвыкнув от смены дня и ночи, иногда отчаянно тосковал по тем уютным вечерам, когда бабушка или мать властвовали на кухне, отец возился с опять издохшим от перенагрузки прогом, а Джек – наш пёс – забирался к нам с моей младшей сестрой Катькой под одеяло и мы возились с ним там, пока кто-нибудь из взрослых не обращал внимание и с негодующим «Вот пакость, ты ж грязный, как чума!» сгонял пса в прихожую, а то и вовсе на улицу. Во времена работы в Лаборатории я не так часто ностальгировал об этом, но сейчас почему-то очень ярко вспыхивали перед глазами тёплые домашние стены. Сиротой я стал после «заката», сразу же осознав смысл древней поговорки: «Имея – не ценим, а потеряв – плачем». Стандартно, честно говоря. Подобное со многими случилось – не обязательно с учёными. И когда воспоминания давили слишком сильно, я включал дио и говорил, говорил, говорил. Мог говорить о пустяках часами, забываясь и моментами замечая слишком уж внимательный взгляд Мела, его замершую, почти перевернувшую страницу руку. Тогда я неловко пожимал плечами, мол, а чего ты хочешь от обречённого дурака, и отворачивался, чтобы продолжить свой монолог. А в какой-то момент перестал воспринимать дио как средство передачи чисто формальной информации потомкам. Наверное, я действительно слабак, раз нуждаюсь во внимании, ха-ха, электронного немого собеседника. Вон, Мелу вообще будто бы всё равно: молчит как молчал, монотонно перелистывая страницы книг. Он больше не касается меня, но и я перестал шарахаться – мы будто сосуществуем автономно и в то же время с чётким осознанием, что рядом – живой человек, тёплая плоть, кто-то с таким же уровнем сознания. Не берусь отвечать за Мела, но мне этот факт значительно облегчал существование. И ещё это ощущение… будто всё в порядке. Будто мы не умрём через энное количество часов, будто временно застряли здесь – чисто случайно, и скоро всё закончится, позволив нам вновь заняться своими делами. Скверное чувство, близкое к потере связи с реальностью. Интересно, успею ли я за семьдесят семь часов сойти с ума? Чтобы скоротать время, я открыл первую попавшуюся монографию, уткнувшись взглядом в строчки. Но почему-то ничего не видел: даже если буквы и складывались в слова, а те – в отдельные фразы и предложения, они упорно не хотели укладываться в голове. Промучившись около получаса, обессилено откинул книжицу в сторону. - Мел, – позвал, обратив на себя его внимание. Я не понимал, что от него хотел – что собирался сказать, что сделать. Просто подошёл к его кровати, закусив губу и сцепив за спиной руки. И… что он там увидел в моих глазах, позе, непроизвольных жестах – не знаю, но тут же отложил книгу, присев на кровати. Привлёк меня к себе, выдыхая в ухо: - Чего ты хочешь сейчас? Если бы я знал. Но, похоже, Мел знает всё вместо меня: обнимает за шею, заставляя опереться коленом на постель. Я неуверенно поддаюсь, немного удивляясь, когда Мел усмехается. А он, притягивая меня ещё ближе, чтобы заключить в крепкие объятия, советует: - Выключи мозги. Иногда думать не нужно. Я мысленно с ним соглашаюсь, отвечая на ненавязчивое прикосновение губ. Потом Мел съезжает вниз, пристраивая голову на моих коленях. Неожиданно для себя я расслабляюсь, откинувшись на подушки. А затем мы долго молча глядим, как неосязаемым песком утекают на часах наши секунды. Не знал, что смогу чувствовать себя настолько умиротворённым. Тем более рядом с Ним. Кажется, на какое-то время мы оба погрузились в блаженный беззаботный сон. Открыв глаза, я не мог точно сказать, что видел во сне. Но определённо что-то видел: последний эпизод запомнился немного чётче остальных размытых образов. Люди без лиц – на гладкой поверхности одни беззубые безгубые рты и спутанные грязно-коричневые волосы. Люди что-то говорили, но я не слышал – у меня не было ушей. Наверняка обыкновенный кошмар. Пытаюсь рукой нашарить дио в карманах, а поднимаясь, понимаю, что меня укрыли одеялом. Отчасти сонным взглядом обвожу комнату. Мел полулежит на полу: расположив вокруг себя приборы для черчения, большой полуплазменный ватман и несколько потрескивающих и временами тухнувших планшетников с изображёнными на них схемами. Время от времени Мел переключал изображения, делая на ватмане некоторые поправки. Обернувшись ко мне, учёный жестом попросил подойти. Я послушно встал с кровати. Пара кликов на планшетнике позволили смоделировать изображение в трёхмерном пространстве. Схема некой машины походила на древний крылатый пароход с укороченным корпусом и длинным магнитным хвостом воздушного змея. Ещё несколько кликов – схема со второго планшетника тоже обрела объём. Обе «картинки» подсвечивались приятным неоновым светом, и когда Мел «наложил» их – одну на другую, общие детали стали светло красными. - Это макеты трэйзеров, – догадался я, получив в ответ кивок. - Один из них – мой, – и предоставил мне догадаться, который. Вторая машина имела вид многоярусного цилиндра. Там, где у первого трэйзера находился «хвост», у второго имел место быть своеобразный остроугольный, довольно обтекаемый плавник. Я не специалист в этой области, поэтому не берусь говорить, какая из транспортных лунных машин лучше, но подумалось, что «змей» подошёл бы Мелу больше. Указал на него, к счастью, угадав верно. - Создатель второго – Тотди. Три месяца назад он скончался у себя дома – от настолько глубокой старости никакие препараты не помогут. Врачи и так задержали его кончину на коротких семь лет. Его смерть – невосполнимая для науки потеря, – рассказывая и глядя на объединённые макеты, Мел что-то переключал на обоих планшетниках. – Его трэйзер «КОНсул» так и не взлетел, так как расходы от его использования превышали предполагаемую прибыль. - А твой? – от интереса и нетерпения я его почти перебил. Такое событие пропустить невозможно – вся Лаборатория узнала бы первой, а голография Мела обязательно висела бы на стенде «Знай своих героев». К тому же не припомню ни одного грузового лунохода, похожего на «змея». - Мой, – он обернулся и жёстко усмехнулся: – Для корпуса двигателя «Плайна» ещё не изобрели достаточно крепкого материала. Пару секунд я недоуменно хмурился, а затем, не веря, нахмурился: - То есть… - Наука обошла ресурсы. Необходим настолько крепкий сплав, чтобы и при охлаждении до минуса, и при высокой температуре он сохранял первоначальную свою форму. Отслаивающаяся часть материала возможна как вариант, но она одноразовая, а значит, не годится. Переваривая информацию, я оглушённо покачал головой. Какой же должна быть мощность двигателя и сила вентиляторов-охладителей, чтобы их напора не выдерживали современные сплавы металлов? Поглядев на обе схемы, я предположил: - И ты хочешь создать новый трэйзер? Но что это даст? Передо мной сейчас две совершенно различные машины. Мел кивнул: - Возможно. Но я слишком долго об этом думал, собирал информацию. Если не попробую, другого раза не будет… Илюш? Я отвернулся, не желая дослушивать. У него, оказывается, есть мечта – если перевести сказанное им на обыкновенный человеческий язык. У него есть мечта, а он пожертвовал ею – не знаю, правда, ради чего: меня, себя, нас обоих? Столько времени потратил зря, а теперь пытается его наверстать, хоть что-то оставив после себя. - Но почему только сейчас? – оборачиваюсь. Просто пожимает плечами: - Собирал информацию. Чем её больше – тем лучше. Ясно. Думал, что успеет. По сути, ему-то торопиться было некуда: проект негласный, даже нематериальный, по сути – голая идея, не обременённая финансовой поддержкой и пожеланиями спонсора. Наверное, некоторые заготовки и «эскизы» транспорта имелись – дома. Теперь, если их не забрала Каролина, вряд ли что-то сохранилось. Обрывая и так законченный разговор, закусив губу, немного отступаю в сторону. Мне невообразимо за него обидно – обидно так, что обжигающе колет внутри. Он что, дурак, раз не понимает, какое сокровище ему досталось просто так? Ему досталась целая мечта. Даже не просто мечта – цель, при некоторых усилиях вполне достижимая. Не многие из живущих способны заполучить для себя настолько яркую мечту-цель, восхищающую, увлекающую за своим светом окружающих людей. По-моему, это лучшее, чего может пожелать настоящий учёный. И я снова ему завидую. Вот такой я чёрствый и мелочный. В моём воображении этот необыкновенный змееподобный трэйзер уже плывёт по пространствам Вселенной, объявляя конечной точкой не только Луну, но и Марс, Солнце, другие планеты и звёзды. Сейчас я чётко вижу гладкие обтекаемые линии и слышу тихое монотонное жужжание двигателя. Потрясающе, на самом деле. Садясь на пол, обнимаю колени руками и впервые думаю о будущем. О будущем не нашем – о будущем без нас. Рассеянно глядя в пол, отстранённо представляю лучший, совершеннейший мир будущего. И, пожалуй, я действительно рад, что до последнего остаюсь за него в ответе.