Убийство — дело тонкое. Так говорят имплантированные знания и мой собственный здравый смысл. Это убить грязно и быстро легко, а провернуть всё так, чтобы следов не было и борьбы с жертвой не состоялось — тяжёлый труд. Соотвественно, к планированию внезапного убийства Штайнмана я приступил с отдачей… С просто убийственной отдачей.
За полторы недели я выяснил о нём, что мог выяснить бесхозно рыскающий пацан. А именно: он очень пунктуален. На работу приходит точно в восемь, до двенадцати работает, с двенадцати до тринадцати проводит всё время в кабинете, после тринадцати до шестнадцати занимается делами, после четырёх часов дня у него настаёт свободное время. Занимается чем попало; ходит к пациентам, сидит у себя в кабинете, болтает с парой коллег. И в девятнадцать он уходит. Оружия при нём не заметил, а разок проникнув в кабинет при помощи перехода, телепортировавшись через дверь, на рабочем столе обнаружил револьер.
Встаёт другой вопрос — как его убить? Брать его револьер я не собираюсь, ибо а) шумно, б) заметит и в) в больнице все свои, воров среди них быть не может. Красть оружие у медбратов, таскающих с улиц трупы сюда, в крематорий, я даже не собираюсь. Может мой предшественник и шарился в чужих карманах, как в своих, но я такого навыка не имею. Остаётся последний вариант — найти оружие тут, среди ассортимента медицинских инструментов.
Чувствую себя Хитмэном…
Седьмого числа с Дианы сняли бинты. Будь я к ней и её чувствам равнодушнее, при встрече сказал бы «Ну и рожа у тебя, Шарапов». А так витиевато выразился, что она стала очень мужественной и ни одна девушка ей не откажет. Диана хмыкнула — шутку оценила. Теперь ждёт очереди на операционный стол к Штайнману.
Это нормально — чувствовать вину перед одним человеком за планирование убийства другого человека? В смысле, я же знаю, что скоро наш Менгеле вконец сойдёт с ума и начнёт уродовать людей на пластических операциях. Но не оставлять же Диану с шрамами и рубцом на лице… В конце концов, решил дождаться операции Дианы и действовать после неё. Авось пронесёт и Штайнман не решит потерять берега именно на этой операции.
12 января 1959. 11:36.
— Очень хорошо, — пробормотал доктор, седой старик, закончив снимать гипс и прощупывая мои руки. — Вы быстро идёте на поправку, молодой человек. Удивительно… Не как при Адаме, но тоже быстро. Сперва гипс хотели снять шестнадцатого. Интересно…
Как-то неуютно стало. Поёживаюсь.
— Дяденька доктор, — всеми силами строю из себя туповато-вежливого пацана, — я здоров?
— А?.. — он взглянул на меня. — Да-да, молодой человек, вы совершенно здоровы. И это удивительно — за такой короткий срок…
Как там говорилось? «Восторг, где великое не ограничено малым, где наука не ограничена моралью»? Если он в течении минуты меня не отпустит, один из нас вдруг умрёт. И это буду не я.
— Я могу идти?
Хмыкнув с отчётливым сожалением, он отошёл.
— Да, молодой человек, вы можете идти…
Не дожидаясь остальной речи, пулей выскакиваю из палаты. Маневрируя среди спешащего туда-сюда персонала и пациентов, останавливаюсь возле знакомой двери.
Фух! Смог, сбежал, спасся… Пытаясь отдышаться, вдруг осознаю — в следующий раз лечиться буду сам. Плевать на ловкость, физическую силу, характеристики разума — буду повышать жизненную силу. Если смогу, до капа.
Постучал. Ответа нет. Забеспокоившись, приоткрываю дверь, и с облегчением слышу голос Дианы.
— …пор, как мое лицо… Штайнман надо мной поработал, но все равно после взрыва оно уже никогда не было, как раньше… — сидя на кровати спиной к двери, смотря на окно, за которым мимо проплывает стайка рыбок, она говорит в диктофон. — В одиночестве хорошо думается. Кто мог бы ненавидеть меня настолько, чтобы так изуродовать? Что я им сделала плохого? — она вытирает свободной рукой лицо, вероятно, стирая слёзы. — Я думаю обо всех этих террористах и бандитах, которых Райан запер на площади Аполлона, и так злюсь… что с трудом могу дышать… Если бы только я могла встать перед ними, рассказать, что они сделали, и как они сломали жизнь мне и всему Восторгу… может быть тогда мне бы стало легче.
Щелчок диктофона оглашает об конце записи. Ссутулившись, она смотрит в окно, на проплывающих мимо рыб и неоновые вывески на зданиях напротив, оптически искажённых толщей воды. И замечает в отражении окна меня.
— Привет, Джеймс, — Диана мгновенно сменяет настроение с похоронного на приветливое. — Ты давно тут стоишь?
Неопределённо пожимаю плечами. Как-то её слова выбили меня из колеи…
— Смотрю, с тебя сняли гипс, — она оставляет диктофон на тумбочке и переворачивается на кровати ко мне. Похлопала рядом с собой. Сажусь.
— Тебя сегодня выпишут, так? — спрашивает Диана. — Тебе есть куда идти?
Вновь пожимаю плечами. Полагаю, с учётом творящегося на улицах форменного хаоса справлюсь. Например, с помощью телепортации заберусь в чужую квартиру.
— Я придумаю, — решаю честно ответить.
— Так и знала, — она чуть улыбается шрамованными губами и тянется к своей сумочке, откуда достаёт знакомый мне бумажник, крупную отмычку и связку мелких. — Держи, — она протягивает всё это мне. — И помни — это не разрешение на кражу и взлом. Используй всё это только в случае крайней нужды.
Поднимаю на неё обескураженный взгляд.
— Зачем прикрыли?
Она печально улыбается уголками губ и взлохмачивает мои волосы.
— Я понимаю, что у тебя нет родителей, ты уличное дитя и можешь полагаться только на себя, но так, — она потрясла связкой отмычек, — ты долго не проживёшь. Во-первых, всё это преступления, во-вторых, дети в криминале долго не живут, в-третьих, с ворами, — она чуть помедлила, — Райан поступает жёстко. Понятно?
Не в силах справиться с удивлением, киваю. Она же сейчас сторонница Райана, любит его, а Эндрю, как я понял, преступников не любит. Сочувствие к ребёнку — это достаточно весомая причина для неё, чтобы спрятать мои вещи, чтобы их при медосмотре не нашли?
— Спасибо, — говорю так признательно, как только могу.
— В качестве благодарности можешь больше не воровать, — шрамованные губы исказились в улыбке. — И приходи пятнадцатого к площади Аполлона, хорошо?
— Приду.
Получено задание: Сиротка.
Приди пятнадцатого января на площадь Аполлона и дождись Дианы МакКлинток.
Стоя перед дверью, я в нерешительности мялся. И вроде все аргументы за и против рассмотрены, пути отступления есть, оружие добыл. Короче, у меня есть план, и я планирую придерживаться его.
Резко выдыхаю и вдыхаю.
Приоткрыв дверь, ныряю в щель и, оказавшись в кабинете, плотно закрываю её. Стоящий перед окном спиной ко мне и вдохновенно записывающий свою исповедь в диктофон Штайнман не услышал звука открытия и закрытия двери.
Отлично. Вот бы так и дальше шло, но план…
— Здравствуйте!
Замерев на миг, доктор резко оборачивается.
— Что?!
Он недовольно кривится, завидев меня, и решительно идёт ко мне.
— Проклятый мальчишка…
Да, вот так, схвати меня, чтобы потащить к двери и вышвырнуть…
Выверт из хватки, подсечка, удар.
Громко упавший Штайнман не двигается. И вокруг его головы из взрезанной шеи с перебитым позвоночником быстро протекает лужа ярко-алой крови. Знание Линий, пересекающих человека и позволяющих быстро и надёжно распотрошить его, не подвело.
Задание выполнено!
Награда: 300 ОО, наградной скальпель, особенность Потрошитель.
Уровень повышен!
Доступна одна особенность на выбор!
Что ж… Вот и конец жизни Штайнмана, гениального хирурга. И такого же редкостного психопата…
Тогда почему мои руки дрожат? Почему меня штормит? Может, потому что это моё первое осознанное убийство, которое я распланировал от и до? А может потому что я убил человека, который ничего плохого пока не совершил? Если следовать моей логике, то убить надо всех, даже младенцев. Ведь в будущем мы совершим много плохих поступков…
Много думаю. Надо сваливать.
Прячу скальпель в инвентарь и с помощью перехода телепортируюсь сквозь закрытую дверь. Смешиваюсь с толпой санитаров и, выйдя за порог больницы, на мгновение останавливаюсь.
Пахнет гарью, мертвечиной и солью. Вот он, запах свободы и приключений? Получается, так. Да мне такие приключения и такой воздух и даром, сука, не дались! Твою мать, как же меня всё это
заебало!
Обучающий эпизод завершён.
Награда: 100 ОО, навыки Взлом, Воровство, Скрытность и Наблюдение.
Приятной игры!
…Ну, прекрасно.
