Нет, Свен, я не купил морковок. Но я знаю, где мы будем спать. Бесплатно! — Рождена такой или проклята? — Рождена. И сила крепчает! Тролли — За окном уже сугробы… —… Уходи, Анна. Принцесса Анна Королева Эльза — Перчатки защитят тебя. Помнишь? Молчи… —… терпи, от всех укрой.
Дия равнодушно ступила по холодному снегу, вытирая кончик сапог о снег. Мужчина, лежавший, ещё некогда думающий отведать после задания пирога, смотрел раскрытыми глазами на человека, что убил его товарищей. Он не верил. Просто не мог поверить. Мизекардэн вздёрнула плечами, и Конни почувствовал мерзкий запах, — не запах пота, крови и Смерти, чем пропахло всё поле. В нос забивался мышиный запах, мерзкий и совсем тонкий; ещё немного, и он выплюнет собственные лёгкие, почки и остальные внутренности. «Какая же ты сильная мразь!» — Хотелось воскликнуть ему, но из горла выдавилось лишь жалкое хрипение. Конни поморщился, стараясь абстрагироваться от боли, что, казалось, пожирала его изнутри кусочек за кусочком. — Жалко выглядишь, червяк, — произнёс голос… женский голос. Конни захотелось рассмеяться. От стыда? От боли? От самоненависти, что пронзала его кости? Мужчина сцедил ухмылку, тряхнув тёмными волосами. Его пожирала вина за смерть товарищей, боль за сильный организм, что никак не мог сдастся и просто умереть. Без мучений. Конни не было плевать и на момент своей кончины, он сердечно проклинал убийцу, невольно посмотрев в сторону спящего кровавым ангелом сына. Белоснежные волосы почти пропадали в снегу, грудь оставалась ровной, — дыхания не было, сердце не билось, — глаза были полу-закрытыми, словно он смотрел на закат, пытаясь запечатлеть в своих глазах смерть и последний, — несомненно прекрасный — взгляд на мир. На груди, на белоснежны одеяниях, распласталось нелепым цветом бордовое пятно, что покрывало грудь его малолетнего сопляка. Ему нет восемнадцати. Нет семнадцати. Его мальчик не был совершеннолетним, и он абсолютно точно не заслужил такую смерть; не так скоро, не так безжалостно, не так… В груди загорелось пламя ненависти. Взгляд мужчины — тёмный, безжалостный, — поднялся к закрытому человеку в мантии, пытаясь прожечь в неё дырку. Дия проследила за взглядом, тонко улыбнувшись. Она не проваливалась на глубоком рыхлом снегу, ступая к павшему мальчишке. Девушка высокомерно посмотрела, — это не было видно из-за глубокого капюшона, но ощущалось каждой клеточкой тела, — на мужчину, а после Конни закричал. Девушка пнула его маленького ангела прямо в грудь, пачкая сапоги ещё не засохшей кровью. А после ещё раз. И ещё. И ещё. И ещё. Конни ненавистно цедил-мычал что-то, и вдруг по телу прошлась такая лёгкость! Словно он вновь был… собой. Целым собой. Здоровым. Не медля ни секунды, мужчина подскочил на ноги, и лишь сделав шаг — провалился по колено в снег, застревая. — О, — слабо протянула Мизекардэн, ступая сапогом по красивому мёртвому лицу. — Если бы знала, что избавить тебя от пут — всего лишь надо было разозлить… Полагаю, ты сейчас просто в ярости. Но ничего. Правда-правда! Псина иногда должна становиться непослушной. Она облизнула губы, и всё вокруг них заволокло фиолетовой дымкой. Конни в ужасе закричал.***
— Если ты не вернёшь мне мои инструменты, то ты очень сильно пожалеешь, Люциан, — Лили подозрительно сощурилась, закидывая виноградину в рот. Девочка сидела, скрестив ноги, на кресле, пронзительно смиряя взглядом Мартина. Мартин был парнем с постоянно взъерошенными волосами, обеспокоенными серыми красивыми глазами и примечательной татуировкой в виде полумесяца на шее. Он истинно презирал мантии, оголял блузки и вёл себя просто непростительно для этого века-времени. Он так же был полукровкой; наверное, если Лили не была с Джаннет, то точно проводила время с Люцианом, и это знали все. Их можно было бы описать той самой парой фанатиков, которые днями и ночами проводили время за своими экспериментами. И, разумеется, в паре был «благоразумный взрослый», который постоянно смотрел, что бы партнёр не забывал покушать, поспать — обязательно больше трёх часов! — сделать уроки, понять уроки, и просто отдохнуть, чтобы не перегореть как спичка. И это была совсем не Лили. Лили на себя вообще никакую роль, которую ей предлагали, не брала: навыки вранья, которые выручали в трудную минуту, порой такие очевидные, но всё равно непонятные; невинность дитя, в купе с рыжими волосами и зелёными глазами — эталоном ведьмы; и в тоже время — разумная незаметность. Вроде есть ребёнок — нет ребёнка. Лили словно и была тут, и её тут одновременно не было: так или иначе, она засвечивалась в слухах, — а что прикажите делать подросткам в пубертате, запертым в замке? — но в тоже время и ключевой роли не играла. Люциан подтянул ближе к себе книгу, слегка мрачно усмехнувшись. Другого от девочки он и не ожидал. Как ему и сказали. — Ты неделю в своих наработках пропадаешь, на тебя уже Джаннет жалуется, — «по секрету» поделился Мартин, смотря как на мгновение вспыхивают огнём зелёные глаза, а тонкая ручка едва заметно сжимает край своей одежды. Лили наклонила голову, закусив уголок губы. Мрачный взгляд пронзил Мартина, но тот так и не стал выглядеть хоть капельку смущённым. Лили нахмурилась. Лили вздохнула. Здоровый сон — это сон с Томом, в которые последний утаскивал её почти насильно, но каждый раз, когда она просыпалась, то ощущала странное горькое послевкусие от их беседы. В животе словно бабочки — и был дурак тот, кто сказал, что это от любви. Нифига это не от любви. Это тревожность. Подсознательная боязнь человека, это означает, что тебе с ним некомфортно. — Джаннет всегда на меня жалуется, — покапризничала Эванс, стрельнув глазами в сторону, осторожно отслеживая движения Северуса. Северус проблемой не был. Сидел тихо, не отсвечивал, и лишь иногда, когда вокруг не было и души, она позволяла ему с собой встретиться. Была вероятность, что та эмоциональная одержимость, — это было что угодно, но точно не любовь, — Северуса к Лили могла ослабнуть из-за холода с её стороны и мало проводимого времянахождения; но Лили была девочкой-женщиной умной, и могла понять, что была вероятность и того, что это всё даст абсолютно противоположный эффект. — Ещё бы она не жаловалась, — закатил глаза мужчина. — Ты разрушила вашу общую комнату. Впервые я рад, что профессор разрешил первокурснице жить не с другими первокурсницами. Порой я думаю, что ты совсем не осознаёшь последствия той злобы, что могла на тебя попасть. Голос его звучал странно и почти безжизненно. Лили некоторое время вглядывалась в чужое мальчишеское лицо, на котором игрались тени-блики, затемняя глаза, заставляю их светиться каким-то ненормальным цветом в наполовину мрачной гостиной. Мысли вертелись и их было слишком много, чтобы остановиться хоть на одной. Из тёплых зелёных глаз пропали словно все эмоции, становясь бездушными пустышками. Эванс осторожно вытянула руку, доставая браслет из кармана брюк. Под мантией всё равно не видно, что она не в юбке. Да и неудобно всё это; главное вовремя наложить иллюзия, но с учётом её упавших сил, которые она по ниточкам собирала многие годы во второй жизни… Чувствовать себя бессильной Лили ой как сильно не любила. Люциан отвернул в сторону камина голову, и часть передних волос небрежно упала ему почти на глаза. Лили ещё тогда поняла, что без покровителя ей не выжить. Покровителем, что совсем не иронично, стал Джеймс, публично для чистокровных заявляя на неё свои права. Только благодаря этому она относительно спокойно отучилась, не подвергаясь буллингу, дискриминации, приставаниям и прочим мерзостям, что, — как оказалось, — по пятам следовало за магглорождёнными. «Они ведь никто», — цедили «чистокровные» рты, — «За ним не стоит семья. За ними не стоят знания. Не стоит покровитель. Они никто. Грязные животные, уличные псины, безродные шавки.» Тот же Северус не избежал травлю, в отличии от неё. Так что Лили ещё на первом курсе начала учиться, зачитывать книги по заклинаниям, чтобы хоть как-то защитить себя. Глупые девочки копили на неё свою злобу, а соседки — те, что были на гриффиндоре не чистокровными или полукровками, — причиняли много ущерба, — морального, физического и даже вещам! — пока она не научилась «рычать в ответ». Да, магический мир определённо меняет волшебников. Никому тут верить нельзя: без выгоды, каким бы вы друзьями не были, никто за тебя просто так не заступиться; у Лили же тогда была «подушка», которая защищала её до пятого курса, а сейчас она сознательно избегала Поттера, не желая пересекаться. Возможно, у чистокровных и полукровок между собой это бывает по-другому, но отношение к ним, — к подобным ей, — было только таким. В его покровительстве были слишком очевидные плюсы, которые заставляли заманчиво «лететь на свет, подобно мотыльку». И минусов, казалось бы, не было. Лили горько хмыкнула. Как же. «Не было». Да, она знала, что ничего не бывает «задаром», но всё же… цена оказалась ей непомерной. И вот она вновь здесь. На точке «старт». — Профессор, должно быть, предсказатель, — метнула в ответ Лили, наконец прерывая тягучую тишину. Мартин остро метнул в неё взгляд, в котором ей почудилось что-то своенравное, а после улыбнулся: маска дурака, дурак в истинном виде. «Угадай, кто я?» Люциан улыбнулся. Лили отзеркалила его улыбку. Она не была уверена, почему этот парнишка был её «покровителем» на ровне с Джаннет, и поэтому никогда не теряла шанс проверять мальчишку вновь и вновь. Конечно, Лили могла бы дожить до пятого курса и без покровителя, но это было бы слишком сложно. Да и назвать их взаимоотношения «покровительскими» было довольно сложно: Люциан вёл себя подобно нерадивому старшему брату, который знает всё об её расписании; а Джаннет — эта «этакая» простушка-любящая-тётушка, которая всегда рядом чтобы и помочь, и наругать, и испугаться за тебя. Лили повернула голову в сторону камина, а после едва заметно поморщилась, обхватывая правой рукой левое запястье. Злорадство, раздражение, усталость и в тоже время — мрачное удовольствие потянулось по нити-связи, заставляя чувствовать где-то возле запястья колющую боль. «Кажется, Том поранился» — зашептала маленькая Лили, но взрослая она была более приземлённой, — «Скорее, этот высокомерный ублюдок опять проводит ритуал, не говоря нам: вот мы и чувствуем, делим его боль на двоих». Том — циничный мудак. Джеймс Поттер — тоже, но мудачьё для неё гораздо большее, потому что и знакомы они лично гораздо больше. С Томом она знакома… ну, примерно пять минут. И за это время он убил её мужа, разгромил дом, а после прибил любезно её. Сейчас умирать, — вновь, что прискорбно, — молодой и здоровой она не хотела. Лили хотела дожить до старости, спокойно умереть, и, наконец, избавиться от воспоминаний двух жизней плюс ещё одна текущая. От таких мыслей даже смешно не стало. А ведь когда-то она постоянно глупо смеялась, говорила глупые шутки, и могла засмеяться из-за пальца. Ах, да, — ещё мечтала встретить подружку-гея. Чтобы вместе обсуждать парней, обсирать их, если кого-то из них парень бросит, а после собираться в клуб, чтобы «подцепить красавчика». Кому повезёт, так сказать. …Остаётся лишь надеяться, что в этот раз Боги-Шаманы-Духи-Смерть — или кто там проглядел её душу, — повторно не «забудут» стереть ей воспоминания. В этот раз прервал повторное молчание Мартин. Выглядел он или встревоженным, или обеспокоенным, или злобным. Лили точно не могла сказать: брови его нахмурились; Люциан сверкнул глазами в сторону гриффиндорца; а зубы были крепко сжаты — по подбородку было заметно. — Это начинает раздражать. Что не понятного в словах «отстань»? Лили деланно равнодушно кивнула головой, небрежным жестом поправляя плед на ногах. Становилось холоднее, а к родителям она не поехала, да и при их упоминании постоянно корчила презрительную мордашку. Не хотелось бы, чтобы эти милые люди попали из-за неё впросак. Да и в заложники. Или в предмет манипуляции ею. Это было слишком невыгодно. Из-за этого она и писала им от силы раза два-три — один раз в месяц, отделываясь общими фактами, но стараясь писать пренебрежительно, и в тоже время не говоря ни о чём. Да. Попала на Когтевран. Да, тут милые люди. Да, ничего особенного не произошло. Да, они тут отстали от нас, словно в средневековье живут!.. — Если жить не хочешь, то можешь сразу ему в лицо сказать, ему — наследнику Блэков, что он «преследует» магглорождённую. Думаешь, кто-то поверит?.. Люциан посмотрел на неё долгим взглядом, и, наконец, медленно кивнул, словно говоря «я тебя услышал». Единственное, что было в мыслях Лили, это: «Хорошо быть живой.» Она не хочет умереть даже не дожив до тринадцати, только потому что нажаловалась старшим на юного Блэка. Их семья сейчас пусть и не в расцвете сил и могущества, но всё ещё достаточно влиятельна. Хотя постепенно «гнилые корни» уже подают свой «свет». Она волей судьбы не доживает и до двадцати уже дважды, и как там говорят…? Один раз — случайность, два — совпадение, а три — судьба?.. Трижды умирать так она не хочет. Если ради этого лишь надо поглядывать по сторонам и молчать, когда замечаешь «неочевидную» слежку одной псины… Лили была достаточно терпеливой, чтобы подождать, когда Блэки начнут сгнивать почти до рыбьей головы, — а после нанести сокрушающий удар. В конце концов, тут любой станет или параноиком, или просто чокнутым. Эванс не особенная и не исключение, — а ещё она хочет дожить до старости. Пройти «порог» двадцатилетия. И мотивации у неё побольше будет. — Не дерзи, — щёлкнул по носу «малолетку» Люциан, и вполне осознано обернулся к юному Блэку, смотря прямо в тягучие синие, как тёмное море, глаза. Волосы молодого мастера Блэка были в небрежно виде, и сейчас одиннадцатилетний мальчишка, которого застал врасплох едкий взгляд, лишь панически вскинул горделиво подбородок кверху. Лили сделала вид, что она кашлянула, а не насмехнулась. Насмешку ей не простят. Не забудут. И что бы Джеймс там не говорил, но Сириус был злопамятным ублюдком. И не любила его Лили, потому что, как говорил Ремус: «Одинаковые люди, отражения друг друга, вполне закономерно не нравятся друг другу. Они видят свои недостатки со стороны, когда пытались спрятать их глубоко в сердце…» Лили тактично тогда намекнула на «волчью» проблему и была вознаграждена испуганным и паническим взглядом клыкастого мальчика. Единственно, что было у них общего — это злопамятность и недружелюбные взгляды. А так Блэк как был псиной, так и умер псиной. Мартин пронзил маленького мастера своими серыми глазами, а после приподнял бровь, насмешничая. Лицо мальчишки вспыхнуло, а глаза сверкнули темнотой — чистым Блэковским «безумием». И будь Мартин — Мартином, то он бы несомненно испугался. Но ему не было страшно. Да и зачем? Юный Блэк лишь сейчас ходит по тончайшему льду, не падая, но и не уходя. Стоит на месте, в абсолютной тьме. Без помощи. Без друзей. Без семьи. У Мартина же это всё было. — Пошли, — улыбнулся он Лили, в рукаве сжимая палочку; его ждала любопытная беседа, которую он и дождаться не мог. — Спать. Время видела? Почти одиннадцать. Отбой скоро. Лили поджала губы, сверкнув глазами, но молча встала, забирая плед с собой. — Инструменты?.. — В конце недели. Пусть мешки под глазами и нездоровый цвет лица сначала пройдут, и я всё тебе отдам. Эванс на мгновение остановилась, балансируя на одной ноге, — вторая затекла, и сейчас её неприятно покалывало, — и взглянула в серые глаза мальчишки. Третьекурсника. Было у неё нехорошее предчувствие… …Впрочем, пока это не касалось её — и беспокоиться ей не зачем. — Спокойной ночи, — пожелала и ушла, не оглядываясь. Связь уже начала жечь, требуя чтобы она шла в «комнату» сна. Порой Лили казалось, что единственная причина, по которой она ещё жива — это потому что Тому нужен шут-успокоительное, коим и являлась она. — Спокойной, — пожелал парень, провожая взглядом. Джаннет, убирая книгу с лица, посмотрела в его глаза, а после медленно кивнула, поднимаясь вслед за Лили в комнату. Люцин улыбнулся краешком губы, а после вышел из гостиной своего факультета.На следующий день в Хогвартс заявилась Вальпурга Блэк, после чего увела сына на беседу, содержания которой никто не знал; тем не менее, терроризировать младший Блэк её перестал, да и Джеймса каждый раз одёргивал, когда его взгляд застывал на рыжей макушке. Лили проглотила слова, смотря на Мартина. «Плюс один» — пронеслось в мыслях.
***
Джаннет нервно застучала каблучком по мраморному полу, становясь прямиком под люстру. Это был бальный зал, где каждый стук каблучков разносился громким эхом. Джаннет показалось, что даже сердцебиение у неё тут было с эхом; нервишки пошаливали, не иначе. Тем не менее, ночной Хогвартс был прекрасен; когда не было ни одной живой души, когда замок приоткрывал свои секреты любопытным гостям… гостье. За это она любила замок не меньше своего отца; ей не терпелось узнать о всех его тайнах — что, разумеется, не было возможным, но хотя бы часть!.. — разгадать самые смелые загадки, узнать призраков прошлого, Что оставили свой след на этих мраморных плитах-камнях… Белоснежный, почти прозрачный пол отдавал ледниковым холодом. — Это волшебное место, которое стало мне домом на долгие годы… Я всегда пытался вернуться туда, но причин не пускать таки было больше… — Отец задумчиво покрутил между пальцев сигаре, смотря вдаль. На балконе было холодного, но Джаннет и не замечала всего этого, смотря на могущественную фигуру отца. — Оно стало… вторым домом?.. — Первым. Джаннет поправила ночнушку, укутываясь в тёплую мантию. Дивные иллюзии, что отец когда-нибудь похвалит её… что будет рад… Они всегда разбивались. Но о Хогвартсе… отец мог говорить с ней о Хогвартсе, не прогоняя прочь, не смотря столь холодным взглядом, не раня презрительным-пренебрежительным отношением. И Джаннет была рада даже этой капельке любви. Она не могла быть жадной, как бы не хотелось. И Джаннет любила Хогвартс, чтобы стать ближе к отцу. Хоть капельку… пожалуйста…? — Ты считаешь себя хорошим отцом? — Иной бы не сумел воспитать такую мерзавку как ты, Джин-Джей, — холодно сверкнули глаза отца. Джаннет проглотила слёзы и ком в горле. В нежных руках стебель красноватой лилии сломался, а липкий сок попал на руки. Это ради отца. Это всё ради отца.