Эдмонд Сноу Дракон Севера

      Полная луна, похожая на головку сыра, поднялась высоко в синем небе, расшитым звёздным пологом. Состязание лучников подошло к концу. Простолюдины разошлись по домам, обсуждая поединки минувшего дня, придворные отправились на берег реки, где их ждал пир. Шесть громадных туш разных видов животных жарились на кострах уже несколько часов; туши медленно поворачивались на деревянных вертелах, поварята старательно обмазывали их маслом и травами до тех пор, пока мясо не запеклось и не начало истекать соком. Возле павильонов поставили скамьи и разложили столы, уставили их сладкими травами, клубникой и свежевыпеченным хлебом.       Ему отвели весьма почётное место за приподнятым помостом, на котором рядом с королевой восседал король с любовницей на коленях. По правую руку от Эйгона пустовали два места, предназначенные для наследного принца и его супруги. Напротив находились два стула, тоже пустые, за которыми должны были сидеть новобрачные. Однако, учитывая несчастье, что приключилось с лордом Оссифером, займут эти стулья ещё не скоро.       — Лучше бы Пламм выздоровел быстрее, чем завершится этот трижды проклятый турнир, иначе придётся устраивать новый, вдвое дороже предыдущего. Зная распутство моего дражайшего братца, так оно и будет.       Слуги подали к столу фаршированного яблоками гуся, от которого шёл приятный аромат, заставляющий желудок заурчать. Подлили и холодное летнее вино прямиком из Арбора. Эйгон ухватился толстыми, украшенными дорогими перстнями пальцами за кубок, в четыре огромных глотка осушив его.       — Ещё вина! — прогремел он зычным голосом, хотя уже был сильно пьян. Капли вина блестели на неухоженной бороде, стекая вниз на дублет, а массивная корона слегка съехала набок.       Мигом появился королевский паж с хрустальным штофом тёмно-красного, точно свежая кровь, вина и наполнил бокал до краев. Эйгон, осушив и его, вырвал штоф из рук мальчишки и пролил его содержимое любовнице на вырез платья, уткнувшись в её полуприкрытые груди под пьяный смех самой женщины.       — А грудки-то у тебя сладки, как летнее вино, милая! — рассмеялся король, оторвавшись от её груди. — Жду не дождусь распробовать их получше!       — Его величество может убедиться, что это не единственная сладкая часть моего тела, — она наклонилась к его уху и прошептала похабные слова, которые Эймон всё равно расслышал со своего места сквозь шум голосов, звуки арфы и треск костров лагеря.       — Да ты, оказывается, шалунья, моя златовласая львица! — Одной рукой король притянул девушку к себе, а другой сжал её пышный зад, скрытый под складками шелкового платья. — Я непременно попробую твою «сладость» на вкус, когда мы останемся наедине, — последние слова он произнёс особенно громко.       Эймону, сидевшему рядом, ничего так не хотелось прямо сейчас, как встать со скамьи и хорошенько врезать брату по физиономии, чтобы он вспомнил, где находится, и перестал вести себя как полный идиот, которым является на самом деле. Лишь благодаря безмолвной молитве к Старице с просьбой даровать ему терпение и прикосновению Нейрис к его руке он воздержался от подобного желания. Однако, если подумать, то чему тут злиться. Эйгон уже давно ведёт себя словно свинья, и к этому следовало просто-напросто привыкнуть. Но Эймону сложно было с этим смириться, особенно когда брат на глазах у сотни дворян унижал их сестру, собственную жену, без угрызений совести ощупывая тело другой женщины. Спасибо хоть на том, что не трахает девку у всех на виду.       Холодное вино оросило его пересохшее горло, расцветая в груди тёплым цветком, на миг заставляя позабыть о поведении Эйгона. Эймон отпил ещё глоток вина из золотого кубка, радуясь, что можно ухватиться за что-то помимо Тёмной Сестры. Лиловые глаза гвардейца быстро пробежались по соседним столам.       Лорды Долины Корбрей, Ройс, Хантер, Редфорт сидели, тихо переговариваясь между собой, и обсуждали неизвестную Эймону тему, но он заметил, как иногда их взгляды останавливались на короле. Сир Раймунд Маллистер качал на коленях служанку, зарывшись лицом в её шею и запустив руку за корсаж. Клемент Тарбек уплетал за обе щеки свиные рёбрышки в винном соусе, приправленные черным перцем. Племянник Эймона, принц Дейрон, одетый в черный камзол с красным драконом на груди, стоял в нескольких ярдах от стола, где расположились лорды Запада, и разговаривал с лордом Стеффоном Ланнистером — крепко сложенным человеком лет тридцати с волосами цвета кованого золота и зелёными, как изумруды, глазами; тот как раз оклемался после побоев от Сириуса Тойна, Дуэлянта.       Принцесса Мирия мило беседовала с другими придворными дамами за отдельным столом под самым помостом. Справа мастер над законами, Торман Пик, перешептывался о чем-то с лордом Белых Стен, Гербертом Баттервеллом, — десницей короля, которого Эймон считал не кем иным, как скользким двуличным слизняком, наравне с Пиком, Тарбеком и многими другими лордами, что населяли Красный Замок. Галладон Золотые пальцы, известный бард из Простора, исполняющий последний куплет песни «Осень дней моих», вызывая слезы у молодых девиц и нескольких дам постарше, сидел на складном кожаном стуле и перебирал пальцами золотую арфу. Королевские гвардейцы рассредоточились вокруг пиршественных столов так, чтобы внимательно следить за каждым пирующим на случай, если кто выкинет глупость, попытавшись напасть на короля.       — Моё место рядом с ними, а не на помосте, где я вынужден терпеть выходки Эйгона.       Всё это торжество отдаленно напоминало лорду-командующему ночь перед походом на Дорн. Тогда тоже стояла звездная ночь, в небе висела полная луна. Дейрон почти сразу после своего восшествия на престол созвал свои знамена в Королевскую Гавань. Больше сотни лордов — в их числе Север и Долина — откликнулись на его зов, приведя свои армии. Бесконечное число рыцарей, знаменитых и безызвестных, зелёных и опытных, молодых и старых, сидели бок о бок в ту ночь с простыми латниками, обсуждая, какие подвиги собираются совершить и кого победить в единоборстве. Дейрон же, увенчанный короной Эйгона Завоевателя, с Чёрным Пламенем за спиной, ходил среди них, разговаривая с каждым, в то время как сам Рыцарь-Дракон в доспехах, покрытых белой эмалью с белым плащом на плечах и Тёмной Сестрой на поясе, шёл позади него, выступая в качестве телохранителя и заклятого щита короля.       — Мир в те дни был проще, — с грустью подумал Эймон. — Не потому ли, что мне было тогда двадцать и моя голова была забита песнями о доблести и благородстве?       Теперь все они мертвы: дядя Эйгон и отец, Дейрон и Бейлор, отважный Зелёный Дуб и трусливый Оривел Отверстая Длань, прямолинейный и непоколебимый сир Роберт Флауэрс и выносливый Хамфри Харди, с которым Эймон дружил, лорд Тирелл, Надутый Розан, и Алин Дубовый Кулак. И тот мальчик по имени Эймон Таргариен, умерший, когда его короля, лучшего друга и брата, который у него когда-либо был, вероломно убили; когда его самого, обнаженного, посадили гнить в клетку для ворон; когда он тащил другого короля, что пришел его вытащить, от Виля до Дорнийских Марок.       Раздалась очередная музыка, вместо Галладона теперь играла труппа бродячих музыкантов на скрипках, флейтах и волынках. Лорды и рыцари вставали, приглашая дам от мала до велика. Сам Эймон тоже встал и подал руку сестре.       — Не окажет ли моя королева честь своему белому рыцарю, станцевав с ним? — галантно спросил он.       Нейрис покраснела как девица, несмотря на свой возраст в тридцать восемь лет, который нисколько не сказался на её хрупкой красоте, что до сих пор заставляла сердце Эймона биться чаще, чем таран о дубовые ворота, при одном лишь взгляде на неё.       — Я с удовольствием принимаю ваше приглашение, лорд-командующий, — сказала она своим прекрасным, похожим на пение Девы, голосом, подавая ему бледную, маленькую, но изящную руку. Эйгон бросил на них взгляд полный злобы, чтобы затем снова уткнуться в грудь хихикающей любовницы, будто бы прячась от окружающего мира.       Руки Нейрис легли на плечи Эймона, в то время как его собственные — на её талию, которая была такой тонкой, что он свободно мог обхватить её. Они принялись танцевать. Несколько пар глаз уставились на них, но им было всё равно на это. Окружающий мир исчез — и они остались наедине друг с другом, кружащиеся под сладкую для ушей музыку, сопровождающую каждое их движение особыми нотами. Лиловые глаза Эймона смотрели в сестрины глаза оттенка тёмной фиалки, обрамленные бледными ресницами, способные вдохновлять сотни певцов на написание новых песен. Они всегда его завораживали, когда бы он на них ни смотрел. Они были такими прекрасными, такими искренними, полными чистой любви и доброты.       И это было не единственное в Нейрис, что так сильно приводило в восторг Эймона. Она могла показаться слабой, но внутри обладала сердцем Воина и мудростью Старицы. Она боец, пускай и отрицает это. Не раз Эймон становился свидетелем её внутренней силы: когда её супруг унижал её при всех, она выносила это со всем достоинством и терпением, ни разу не возмутившись и не сказав ни слова против; или когда она рожала на свет королевских детей, несмотря на собственные крики и невыносимую боль, до конца стараясь подарить им жизнь, наплевав при этом на свою собственную, точно та не стоит и медного гроша. Когда пятнадцать лет назад она потеряла близнецов в результате тяжелых родов, Нейрис не сломалась и не потеряла волю к жизни — она оплакала смерть детей и продолжила жить ради Дейрона, стараясь быть для него хорошей матерью, с чем, по мнению Эймона, она справилась великолепно, передав ему такую же силу воли и доброту к окружающему миру.       Один раз Эймон назвал её Воином во плоти, но она лишь грустно улыбнулась ему и ответила: «Я не воин, брат, — всего лишь обыкновенная женщина со своими слабостями и заботами. Моя жизненная сила исходит из молитв Воину с просьбой придать мне храбрости и уверенности в себе, Матери — защитить и оберечь моих близких, Кузнецу — укрепить моё сердце и Старице — осветить мой путь к мудрости во тьме».       Нейрис всегда была самой набожной из всех троих детей Визериса Таргариена и Ларры Рогаре. Эймон тоже был набожным, но не так сильно, как сестра, отдавая предпочтение одному Воину, правда, с годами это изменилось. Ещё с детства Семиконечная Звезда стала любимой книгой Нейрис, которую та читала каждый день по десятку страниц, заучивая на зубок. Набожная, нежная, мягкая и добрая, она сочетала в себе такие качества, которыми не обладали большинство благородных дам Вестероса. Тем не менее, несмотря на это, чувствовалась в ней некая спокойная сила, лицо с тонкими чертами и тонкой бледной полупрозрачной кожей было исполнено достоинства, а в глазах иногда загоралась решимость, способная растопить что угодно.       — Тебя что-то тревожит, — сказала Нейрис.       Эймон не ответил.       — Ты же прекрасно знаешь, что я могу читать твоё лицо, словно раскрытую книгу. — Это правда. Они с детства понимали друг друга с полуслова, и было глупо что-либо утаивать от сестры. — Неужели ты всё ещё дуешься из-за отказа Эйгона тебе в участии на турнире?       — Ни с того ни с сего, когда я уже почти внёс свое имя в списки участников на рыцарские поединки, король вызывает меня к себе и дарует «отпуск» от моих обязанностей лорда-командующего, — чуть ли не прорычал Эймон и продолжил: — Он прекрасно знает, как я владею копьем, потому и запретил мне участвовать, скрывая это под завуалированными словами, чтобы беспрепятственно короновать свою новую «любовь» королевой любви и красоты. Я не сомневаюсь, что Эйгон уже успел найти очередного продажного рыцаря для выполнения этой задачи и…       — Эймон, — печальный взгляд сестры дал ему понять, что она хочет сказать.       — Не беспокойся, Нейрис, — заверил он, целому́дренно целуя её лоб. — Я не совершу какую-нибудь глупость, как тогда, на твоей свадьбе, если ты об этом. Просто мне больно и невыносимо видеть, как король, приходящийся нам, как ни странно, точно шутка богов, родным братом, выставляет свою прекрасную жену на посмешище. Это несправедливо по отношению к тебе. Это…       — Тсс, мой белый рыцарь, — изящные тонкие пальцы прижались к губам Рыцаря-Дракона. — Мы обсуждали подобную тему сотни раз, если не больше. Эйгон — король, а короли делают то, что им заблагорассудится. Не тебе ли это знать лучше, чем мне? — Слишком хорошо. Дейрон и Бейлор тому подтверждение. — Не суди Эйгона строго, Эймон, он не от рождения такой. Человеческая плоть слаба и подвержена искушениям и порокам мира земного, как написано в Семиконечной Звезде. Отец милостивый рассудит по справедливости нашего брата после смерти, а Матерь подарит свое милосердие и отпустит грехи, обняв его, как потерянного сына. А тебе я повторю то, что повторяла раньше: я выдержу испытание, ниспосланное мне богами, ибо вера придаст мне сил, а молитвы — закалят дух.       — Иногда я забываю, насколько ты сильная, — пробормотал Эймон, в очередной раз поражаясь её дару прощения. — Снаружи ты кажешься хрупкой, Нейрис, но под этой хрупкой оболочкой находится стальная броня, а внутри — пламя, что своим светом затмевает сам маяк Высокой башни в Староместе.       Когда музыка стихла, он решил пройтись между длинными столами, где царили веселье и беззаботность. Сиры Хорас Бульвер и Саймон Рокстон спорили, кто из них лучше всего выступил четыре дня назад в общей схватке, где одержал победу наследник Эшфорда Генри Эшфорд. Лорд Росби, Андриан Росби, уже утонул в чашах вина, упав лицом вниз на стол, под головой у него растеклась винная лужа, напоминающая кровь. Если бы он не храпел, Эймон спокойно бы принял его за труп. Молодой рыцарь из Штормовых Земель, сир Зеддикус Дондаррион, похвалялся перед своими соотечественниками-штормовиками победой в состязании лучников, что затянулось на целых три дня из-за большого количества участников. Из ста двадцати шести лишь четырнадцать вышли в финал, и из этих четырнадцати лишь один Дондаррион вышел победителем, получив в награду десять тысяч драконов и заработав прозвище Зедд Меткая молния. Эймон помнил лорда Черного Приюта ещё пятилетним мальчонкой, что цеплялся за юбки своей леди-матери, когда прибыл с ослом, на спине которого лежал бессознательный Бейлор, после нескольких месяцев пребывания в плену в замке Виль. Он тогда просил рассказать Эймона о своих подвигах во время войны и подвигах своего отца, погибшего при попытке удержать Дорн в руках Таргариенов. Эймон был рад видеть, что талант отца — стрельба из лука — передался сыну.       В конце концов, лорд-командующий остановился и подсел к Мелиссе Блэквуд, наслаждающейся пением барда из Долины, исполняющего «Два сердца бьются, как одно», в то время как её дети, Мия и Гвенис, уплетали медовые коврижки и печёные яблоки с медом и корицей, наблюдая за танцующим медведем с забавным красно-синим колпаком на макушке.       — Вижу, вы хорошо проводите вечер, миледи. Не возражаете, если я присоединюсь к вам за столиком?       — Я всегда рада вашему обществу, ваше высочество, — склонила голову она.       — Мы, кажется, договорились, что вы будете звать меня просто Эймоном. Никаких титулов.       — А сколько раз мне просить вас, принц Эймон, называть меня по имени, когда мы одни? — улыбка озарила красивое лицо Мелиссы Блэквуд. — Правду говорят о рыцарях Королевской Гвардии: слушают всё, но не слышат ничего.       Эймон рассмеялся, что крайне редко случалось с ним в последние годы.       — Как ты, Мелисса?       — Ну, если так подумать, его величество уже как неделю не захаживает в мою спальню, так что я бы сказала, что довольно хорошо.       Мелисса стала любовницей короля больше четырёх лет назад, в самом начале его правления, заменив леди Барбу Бракен, которую Эймон и Дейрон с позором изгнали со двора. Молодая и красивая Мелисса из дома Блэквуд, единственная дочь лорда Бенджена, со стройной фигурой и копной тёмно-каштановых волнистых волос привлекла немало мужского внимания в первый день своего пребывания во дворе, в том числе и внимание одного распутного короля, что менял любовниц как перчатки. Мелисса буквально удерживала сердце или, вернее, член Эйгона долгие годы, оставаясь самой долгопребываемой и любимой любовницей при королевском дворе, которую тот чем только не одаривал: драгоценности, новые роскошные платья, жемчуг и бриллианты, шелк и бархат, привилегии для семьи Блэквуд — снижение налогов и новые земли, даже подарил Мелиссе Барбины Сиськи — холмы, которые Эйгон назвал в честь предыдущей любовницы, стали называться Сиськами Мисси.       Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Со временем Мелисса стала надоедать Эйгону, который, вдобавок, потихоньку принялся подыскивать ей замену в качестве новой фаворитки, что будет греть его постель, пока и та не надоест ему. Беспокоило ли это саму Мелиссу? Нисколько. По существу она была скромной женщиной с очень добрым сердцем, которая ни капли не наслаждалась своим положением «королевы», как могли подумать некоторые. Несмотря на то, что Блэквуд была любовницей Эйгона, Нейрис с ней подружилась, как и Эймон и Дейрон.       За четыре года своего «царствования» она родила королю трёх бастардов, последним из которых стал Бринден Риверс, родившийся около года назад. Любопытно, что юный Бринден родился альбиносом с бледной кожей и белоснежными волосами. В Красном Замке ходил слушок, что такой ребенок проклят богами и не проживёт больше месяца. Король велел отрезать языки тем, кто так говорит, и подобные разговоры со временем притихли. Эймон считал, что ненадолго, ибо стоит дать лишь повод, как они вновь вспыхнут с новой силой.       — Я слышал, у твоего сына какая-то смертельная болезнь, — он понизил голос до шепота. — Это правда или пустые слухи, что распускают злые языки по всему Красному Замку?       — В этих слухах зернышёк правды больше, чем хотелось бы на самом деле, — с оттенком горечи сказала Мелисса, беря в руки чашу. — Великий мейстер сказал, что у Бриндена повышенная чувствительность к солнечному свету.       — Я не мейстер. Поэтому буду благодарен, если объяснишь мне, что это. Впервые слышу о такой болезни.       — Заболевание кожи, возникающее по причине повышенной чувствительности к солнечному свету, — слова неохотно, будто под принуждением, слетали с языка Мелиссы. — Оно характеризуется высыпаниями на коже в виде волдырей, жжением и непроходящим зудом. Первые симптомы заболевания, как правило, развиваются через несколько часов после прямого воздействия на кожу солнечных лучей. Элфорд дал мне специальную мазь, чтобы я наносила её на кожу Бриндена каждый раз, когда буду с ним вне комнат, — Мелисса любила всех своих детей, но Эймон понимал, что Бриндена она будет любить больше, потому что именно он сильнее всех будет нуждаться в материнской любви и заботе. Ему также понадобятся друзья, что будут надёжной опорой в тяжёлые времена, когда другие дети будут издеваться над ним за его внешность и статус бастарда, и кто может быть лучше, кроме как его единокровных старших братьев-бастардов?       — Дети крепнут здоровьем, когда вырастают, — ободрил женщину Эймон, сжав её руку в своей. Он знал, что пара любопытных глаз уже устремила на них любопытные взгляды, но ему, откровенно говоря, было наплевать — его давно не заботило, что шепчут о нём другие. — Я уверен, Бринден вырастет здоровым молодым человеком, который не раз будет радовать сердце своей доброй, заботливой и прекрасной матери. Если хочешь, Мелисса, я могу устроить твоим дочерям знакомство с детьми Дейрона и Мирии и бастардами Эйгона и Элейны. Девочкам не помешают друзья в Красном Замке, как и Бриндену, когда тот подрастет. Они все одного возраста, кроме, разве что, Бейлора, Эдмонда и Деймона, но те не намного старше.       Дочери Мелиссы, до этого наблюдавшие за танцующим медведем, встрепенулись, услышав имена мальчиков.       — Мама, а когда мы снова поиграем с Эдом и Деймоном? — спросила младшенькая Гвенис, хлопая ресницами.       — Мы ещё их увидим? — робко спросила Мия. — Эд пообещал мне, что расскажет сказку о храброй принцессе одичалых.       — Конечно, мои милые, мы обязательно увидим ваших братьев, — женщина благодарно взглянула на принца. — Спасибо за идею, Эймон. И ты прав насчет Бриндена. С виду он выглядит слабым и чахлым, но это только так кажется. Мой милый маленький дар от Старых богов… Ты бы видел, как он, плача, яростно вырывался и лягался в руках кормилицы, когда я оставляла его с ней. Настоящий дракон. Кстати о бастардах твоего его величества… Это правда, что ты возьмешь Эдмонда Сноу себе в оруженосцы, когда ему исполнится десять? Насколько я помню, твой покойный отец, да хранят его Старые и Новые боги, объявил это на одном из собраний двора.       — Да, это так, — сказал Эймон и задал встречный вопрос: — В чём такая заинтересованность моим будущим оруженосцем?       — Я встретила его вчера, он вместе с братом играл с деревянными мечами. Такой вежливый мальчик, просто чудо! Я никогда не видела, чтобы шестилетний ребенок умел так красноречиво говорить. Правда, есть что-то в нём странное…       — Что ты имеешь в виду?       — Он немного угрюм, что не так уж странно для мальчика с клеймом незаконнорождённого. Но глаза… Ты не подумай ничего плохого. Просто в его глазах я увидела такую тоску и печаль, что у меня сердце скрутило от жалости и желания обнять и успокоить бедного ребенка.       Мысли Эймона ненадолго перенеслись к его будущему оруженосцу. У Эдмонда и вправду в глазах виднелась некая боль, скрытая рана, что гложет его изнутри, как грех согрешившего, хоть он и хорошо это скрывал. Такие глаза должны быть не у ребенка, а у человека, пережившего слишком много потрясений. Было ли это связано со статусом бастарда или чем-то другим? Эймон затруднялся ответить. Ему всё ещё было странно видеть мальчика шести лет, обладающего таким умом и разговорной речью, каким не должен обладать ни один ребенок его возраста, не говоря уже о навыках в обращении мечом. В истории Таргариенов и раньше встречались дети, что были умны не по годам, но не настолько, как Эдмонд, который, по словам Элфорда, уже хорошо знает историю Завоевания Вестероса домом Таргариенов. В детстве принц терпеть не мог историю, считая её изучение пустой тратой времени. Лишь после многих жизненных испытаний, что выпали на его долю, он набрался опыта и мудрости, необходимых для осознания того, что историю необходимо знать, дабы не совершать чужих ошибок и знать, как поступить лучше. Как сказал давным давно его покойный отец, Визерис II, глуп тот человек, кто учится на своих ошибках, одна из которых однажды обязательно станет роковой; лучше учиться на ошибках других, чтобы избежать расплаты за свои собственные. Эдмонд, кажется, понял это раньше других.       Поблагодарив Мелиссу за разговор, Эймон встал, продолжил ходить меж длинных столов. Он проверил каждого из своих братьев по присяге, требуя от них отчёт о происходящем. Все было спокойно. На пиру присутствовало пятеро королевских гвардейцев, не включая самого Эймона, временно освобождённого от обязанностей. Король был в безопасности, и это главное.       По случаю пира Эймон надел черную шёлковую тунику с вышитым трёхглавым белым драконом наряду с чёрными кожаными сапогами и перчатками. Без привычной тяжести белых доспехов и ниспадающего плаща он ощущал себя всё равно что голым. Но стоило ему сомкнуть пальцы на рукояти Тёмной сестры, что покоилась в его ножнах на поясе, как он сразу чувствовал себя в сто крат лучше.       — Принц Эймон!       Остановившись, Эймон обернулся и увидел лениво шагающего обладателя голоса. Это был красивый мужчина лет тридцати пяти с худощавым телосложением и широкими плечами почти одного роста с Эймоном. В его льдисто-голубых глазах проглядывал смех. Коротко подстриженная борода обрамляла загорелое, обветренное лицо с выгоревшими черными волосами, увлажненными оливковым маслом. Одежда больше подходила для наёмника: куртка из грубой кожи, перетянутая металлическим поясом с длинным мечом в резных ножнах из эбенового дерева, обёрнутого в черную кожу, с золотой гардой в виде распростертых крыльев с вырезанным ониксовым сердцем в центре слева и рукоятью стилета справа. Перевязанная правая рука лежала на груди — следствие вывиха, что учинил Тойну лорд Баратеон; левая покоилась на яблоке меча.       Если был когда-нибудь в Вестеросе человек опаснее Сириуса Тойна, то его не знали. Этот слепок из наемника и рыцаря наводил шуму не только у себя в Штормовых Землях, но и в других королевствах.       Тойны — один из домов Штормовых земель, чей замок расположен к северу от Каменного Шлема, замка Сваннов, на одном из притоков реки Слейн. Этот дом не принадлежал к числу важнейших или сильнейших знаменосцев Штормового Предела, но он веками оставался верным власти Дюррандонов, а затем и Баратеонов. Тойны обладали зловещей репутацией, под стать гербу своего дома. Во многом это было благодаря Сириусу Тойну.       Он родился первенцем лорда Мейсона Тойна, став одним из наследников благородных домов, на которых гордые отцы всегда возлагают большие надежды. Когда началась кампания по завоеванию Дорна, Сириус, будучи зелёным юнцом, входил в число тех, кто шел воевать под драконьим знаменем короля Дейрона. На войне он неплохо проявил себя: при штурме Айронвуда он убил двух дорнийских рыцарей и одного оруженосца и захватил в плен ещё двух; в Тенистом городе проявил высшую степень отваги и бесстрашия, за что был посвящен в рыцари самим королем в чертоге Солнечного Копья, родового поместья Мартеллов, вместе с полусотней других отличившихся воинов. Позже Сириус вошел в число разведчиков Дейрона I и оставался таковым, пока король не решил вернуться домой в Красный Замок. В дальнейшем он перешёл под командование Лионеля Тирелла, которого Дейрон сделал наместником Дорна, что должен был следить за порядком в новом королевстве.       Тойн входил в число нескольких тысяч людей, что пережили восстание в Дорне, когда его простолюдины не на шутку взбунтовались против власти дома Таргариенов. Многие из солдат вернулись с травмами: кто-то потерял конечность, кто-то несколько, включая глаза, уши и не только, кто-то пережил дорнийский плен — тяжелое испытание, учитывая их изощрённость и жестокость в области пыток. Эймон по себе знал, какого это, когда целыми днями сидишь нагишом в тесной клетке, немытый, грязный, с сальными неухоженными волосами, что отросли под подмышками, на лице и голове, в срамных местах — и воняли мочой и дерьмом под палящими лучами летнего солнца, превращающими твоё тело в истекающий водопадом пота кусок мяса. Эймон благодарил Семёрку и Бейлора за то, что сумел вернуться живым и невредимым домой к Нейрис и семье, пускай и с травмами глубоко внутри, которые навряд ли когда-нибудь заживут в полной мере. Слишком глубокими они были.       После второй кампании и восстания дорнийцев Сириус Тойн отправился путешествовать в Эссос. Там он спустя какое-то время вступил в вольный отряд наемников, именуемый Младшими Сыновьями, к большому неудовольствию своего лорда-отца. Оно и понятно: не пристало старшему сыну и наследнику благородного дома вступать в ряд головорезов и убийц, для которых слова «честь», «благородство» и «верность» стоят не больше, чем медный грош. Так или иначе, в наёмниках Сириус проходил два года, после чего вернулся обратно в Вестерос, где дома встретил отца с руганью и бранью на устах. Старший и младший Тойны повздорили, и последний, приняв сумасбродное решение, отказался от своих притязаний на замок и земли отца, тем самым вызвав у того гнев, и убрался из дома куда глаза глядят.       Впрочем, Мейсон Тойн решил не лишать наследства непослушного первенца, ожидая, что тот, одумавшись, вернётся обратно просить прощения. Ожидания не оправдались: Сириус Тойн не собирался возвращаться. Он совершил поход по всем Штормовым Землям, останавливаясь в каждом замке на его пути, пока не прибыл в Скорбящий городок — важнейший порт Штормовых Земель, где в ходе своей самой первой из многих дуэлей убил одного из сыновей лорда Уайтхеда, владетеля порта, а потом уплыл в Эссос, обратно вступив в Младшие Сыновья. Своим поступком он посеял семена будущей репутации, что в дальнейшем принесли дурные плоды.       Через два года Тойн снова вернулся в Штормовые Земли. На этот раз он поссорился со своим новым, девятнадцатилетним на тот момент сюзереном, Сармионом Баратеоном, в будущем заработавшим себе прозвище Покоритель Шторма. Эймон не знал всех подробностей этой ссоры, но знал точно: Сириус сильно унизил самолюбие молодого лорда Штормового Предела, тем самым превратив себя в его злейшего врага номер один, а вместе с ним и всех его лордов-знаменосцев. Его отец отказался от него и лишил статуса наследника, передав его своему второму сыну, Кассиусу Тойну. Сириуса, насколько знал Эймон из слов других, сие решение не смутило и не расстроило.       Вместо этого он отправился странствовать по всему Вестеросу, дабы очернить свою репутацию пуще прежнего. Он путешествовал по всем Семи Королевствам: Речным и Королевским землям, Долине и Западу, Простору. В каждом из них он учинил шум, унижая и убивая, как поросят, рыцарей из разных домов и разного происхождения; в каждом из них он заработал разные прозвища: Дуэлянт, Соблазнитель, Старший сын, Острая улыбка, Кинжал Неведомого — каждый из них обрисовывал характер Тойна. Сириус являлся отличным фехтовальщиком, чьи навыки составляли конкуренцию лучшим мечникам Вестероса, Рыцарю-Дракону в том числе. Немало слухов ходило о мастерском умении Тойна метать кинжалы. Говорили, что он прячет их во всевозможных местах: в сапогах, в рукавах, за поясом, даже в… нет, не стоит об этом думать в его присутствии. Однажды с расстояния в тридцать ярдов он убил противника, угодив в прорезь шлема. С таким человеком шутки плохи, если, конечно, первым шутит не он, а ты сам.       — Сир Сириус, — сухо промолвил Эймон, — чем обязан такой встрече?       — Да в принципе ничем, лорд-командующий, — улыбнулся, обнажив белые зубы, Сириус. Улыбка была острой, точно заточенный кинжал. — Просто подумал и решил, что хочу обмолвиться парой слов с самим Рыцарем-Драконом — героем Завоевания Дорна и живой легендой Вестероса!       — Я никакой не герой и точно не легенда, — он не любил, когда его величали подобными именами, точно некое божество. Завоевание Дорна было не только его звездным пиком славы и вершиной карьеры белого гвардейца, но и самой большой раной, не дававшей ему покоя уже пятнадцать с лишним лет. Так много людей… много хороших людей погибло, чтобы взять Дорн, и ещё больше, чтобы удержать его во власти Таргариенов. — Просто королевский гвардеец, что выполняет свой долг, служа его величеству, королю Эйгону из дома Таргариенов, четвертому носителю этого имени.       — Песни и рассказы бардов могут с этим поспорить, — заметил Тойн и продолжил: — О вас сложено столько песен, что боюсь, что сам легендарный Райам Редвин в чертогах нашего Отца наверняка сминает гроздь винограда в руке и краснеет от зависти, как помидор, наблюдая, как вы за двадцать лет совершили больше великих деяний, чем он за свои сорок пять.       Эймон почувствовал себя оскорбленным. Райам Редвин в детстве был его героем и примером для подражания. В течение нескольких десятилетий Редвин верой и правдой служил Джейхерису I Миротворцу, а после — его внуку Визерису I. И слышать, как завуалированными словами этот недорыцарь с куском угля вместо чести высмеивает столь легендарного рыцаря, было невыносимо.       — Сир Райам Редвин верно служил Джейхерису больше сорока лет и ни разу за годы своей службы не нарушил своих клятв, — холодно ответил Эймон, сверля глазами улыбчивое лицо Сириуса Тойна. — Он был легендарным бойцом, с которым ни один рыцарь не мог сладить, показывая на турнирах невообразимое мастерство во владении копьем и мечом. Он идеальный пример того, каким должен быть рыцарь Королевской Гвардии… и обычный рыцарь тоже.       — Палкой, спору нет, он сшибал людей знатно, — признал Тойн, словно не улавливая намек или попросту его игнорируя. Мимо прошел виночерпий, и левой рукой он ловко схватился за кубок, расплескав вино на поднос и себе на руку. — Но вот в остальном я сильно сомневаюсь. Вот только скажите мне, принц Эймон, — он сделал глоток, и красное вино потекло по его подбородку, — сир Райам когда-нибудь сражался в битве? Не в турнирном представлении, где рыцари дерутся затупленным оружием на потеху публике, а в настоящей битве, где слышен запах крови и пота, где люди проливают кровь, красную, как это вино, что я сейчас пью, где жизнь висит на волоске от смерти?       — Он… — Эймон запнулся. В его голове вспыхивали обрывки воспоминаний из биографии Редвина. Ни в одном из них не было сказано о какой-нибудь битве, в который мог участвовать рыцарь. Были только многочисленные турниры, устроенные Джейхерисом I Миротворцем, что он выигрывал так, будто щелкал орешки.       — Разве он когда-нибудь спасал дважды жизнь короля: один раз бросившись на отравленную стрелу, предназначенную для него, а в другой — таща его на спине, будучи голым, под палящим солнцем? — как ни в чем не бывало, продолжал Дуэлянт. — Побеждал ли дорнийского чемпиона в поединке, от исхода которого решалась судьба Дорна? Нет, не думаю. Вы очень низкого о себе мнения, ваше высочество, раз считаете себя «обыкновенным рыцарем, что всего лишь исполняет свой долг»… Я бывал во многих местах и слышал, как каждый рыцарь желает всей той славы и любви, коей обладаете вы; как каждая дама восхищается вашим мужеством и благородством; как каждый мальчишка мечтает стать таким же храбрым и бесстрашным, как вы, мой принц.       — А вы, значит, высокого обо мне мнения, сир Сириус? — саркастично спросил Эймон.       Вопрос, похоже, развеселил рыцаря.       — Конечно, принц Эймон! Меня, по правде говоря, восхищает, с каким чувством долга вы выполняете свои клятвы. Вы пробыли в братстве Белых мечей больше двадцати лет, служа многим разным королям: Эйгону III, Дейрону I, Бейлору I и ныне Эйгону IV — многие из которых в последнее десятилетие были, скажем так, правителями так себе. Один постоянно впадал в апатию, другой молился по несколько дней и ночей подряд, да так, что заморил себя голодом, нынешний отдает предпочтение больше девкам и вину, чем государственным делам.       — Среди этих королей был и мой отец, Визерис Таргариен. Хотите сказать, что он являлся никудышным правителем, сир Сириус? — Он стал бы самым лучшим, если бы проправил дольше, но, к сожалению, Семеро распорядились по-иному.       — О, прошу меня извинить, я и забыл добавить в ваш послужной список и нашего безвременно почившего Визериса II Краткого, — левая рука Эймона крепко впилась в рукоять Темной Сестры, сделанной из драконьей кости. Прозвище Соблазнитель как нельзя кстати подходило этому человеку, который так и просил, чтобы его убили на месте.       — Почему вы не участвовали в общей схватке, ваша высочество? — спросил Сириус, и их разговор перешёл в другое русло. — Я так надеялся скрестить с вами клинки, чтобы потом рассказать моим племянникам, как я сражался с самим Рыцарем-Драконом. Они, знаете ли, восхищаются вашими подвигами и хотят когда-нибудь однажды стать похожими на вас. Разве не прелесть?       — Я не участвую в турнирах, чтобы противники не знали, чего от меня можно ожидать, — однажды подобный ответ дал ему Криган Старк, когда Эймон в первый раз встретился с ним. В этих словах было больше мудрости, чем казалось на первый взгляд.       — Ваша правда, принц Эймон, — рассмеялся Сириус. — Хотя сам я и участвую иногда в турнирах, я никогда не дерусь в полную силу. Пускай мои враги, будущие и нынешние, думают, что знают, чего от меня стоит ожидать. Однажды, в один прекрасный момент я покажу, насколько они ошибались на свой счет.       — Вы хорошо выступили в общей схватке, сир. Чего только стоит упоминание о том, как ловко вы разобрались с тремя лордами Долины. Думаю, не стоит упоминать о том, что в том поединке вы дрались бесчестно и носили не все части латного доспеха.       — В правилах турнира нигде не сказано о том, что участнику обязательно нужно носить полный комплект, — небрежно сказал рыцарь, осушив кубок с вином. — Что насчет тех молодых лордиков, то, будь я даже с головы до пят одет в сталь, всё равно бы их размотал как детей. Они выбрали хорошую тактику: стоять плечом к плечу и отражать натиск неприятеля. Солнце было на их стороне и светило их соперникам в лицо, ослепляя и делая легкой мишенью, но они встали чуть ли не посередине поля брани, открывая свои спины врагам, как шлюха раздвигает свои ноги перед клиентами. На их месте я бы тоже встал спиной к солнцу, но с края поля, где мимо и муха не проскочит незамеченной. Любой другой с капелькой ума поступил бы также, как я, заметь это. — Улыбка не исчезла с лица Тойна, но глаза больше не смеялись. — Битва никогда не бывает честной: ты либо убиваешь, либо будешь убит сам. Вы-то должны знать это не хуже меня, принц Эймон. А что касается чести… То какой от нее прок в пылу битвы, если вдруг решишь пощадить поверженного врага, а он в благодарность достанет кинжал и воткнёт его тебе в спину, не колеблясь? Проще оборвать его жизнь сталью, чем потом сожалеть об ошибках, способных стать твоим концом.       Эймон ответил не сразу. Он молча обдумал слова Тойна, прежде чем ответить.       — Возможно, вы правы, сир, но честь делает человека рыцарем, — произнёс, наконец, он. — Без чести рыцарь — самый обычный убийца и негодяй. Лучше умереть с честью, чем жить без неё.       — Честь, — Сириус выговорил это слово так, словно распробовал прокисшее вино, — забавная штука, нечего сказать. Иногда я задумываюсь, ваша милость, зачем она вообще существует и в чём её смысл. Быть доблестным и отважным? Хранить целомудрие и верность своему слову? Защищать слабых и невинных? Или всё вместе и сразу? Знаете, я путешествовал во многих местах, повидал много вещей… и встретил многих людей, среди которых одна половина была рыцарями, а другая наёмниками. Отличий между двумя этими группами не так уж много, как хотелось бы на самом деле. Многие рыцари в Вестеросе любят говорить, что наёмники не лучше насильников и разбойников, что их честь сравнима с куском дерьма, хотя сами грешков в себе не замечают, считая себя святыми, как септоны, которые, к слову говоря, тоже бывают… разными. Однажды, когда я проезжал через одну деревеньку, что лежит по пути в Кастамере, усадьбу Рейнов, я остановился в местной таверне, где заказал себе жареную утку и кувшин вина. Пока я уплетал свой вкусный ужин, передо мной развернулась одна интересная картина: рыцарь средних лет и знатного происхождения приставал к одной служанке, что подавала еду на стол посетителям. Мужчина, не стыдясь, лапал бедную девушку, которой подобное «ухаживание» нисколько не прельщало. Она звала на помощь — помимо неё в таверне находились другие посетители, часть из которых составляли межевые рыцари. Думаете, кто-нибудь откликнулся на её мольбы о помощи? Я отвечу: никто. Когда человека посвящают в рыцари, он даёт священные обеты, которые будет чтить и исполнять до самой смерти. В число этих клятв и входит защита слабых, особенно детей и женщин, которые не могут защитить себя сами. В той таверне никто из рыцарей не встал и не попытался помочь, для них это было вполне нормальным явлением, когда беззащитную женщину берут против её воли.       — И вы, как благородный рыцарь, поспешили спасти даму в беде? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Эймон.       — Не сразу. Сперва я подождал, ожидая, что у кого-нибудь глубоко внутри взыграет чувство стыда и желание помочь, но это оказалось так же тщетно, как сеять пшеницу зимой, ожидая, что она принесет урожай. Мне пришлось встать, взять того рыцаря за руку и вывести его во двор, дабы поболтать с ним как рыцарь с рыцарем. Спустя минуту после нашего милого разговора по душам он лежал у моих ног с распоротым брюхом.       — Вы убили его, даже не вызвав на поединок, как требуют того правила в случае конфликта рыцаря с другим рыцарем, — Эймон не удивился. Наёмники коварны по натуре, напомнил себе он. Не следует удивляться тому, что Дуэлянт убил человека, не заботясь о правилах чести. — Вы поступили дурно, сир.       — Скажу вам по секрету: поединок у нас был. Просто, когда я предложил ему разрешить проблему поединком, он мне ответил: «Давай прямо здесь и сейчас, ублюдок, и я размажу тебя, как надоедливого таракана». Я подумал, что раз он так просит начать сейчас, то почему бы не удовлетворить его желание.       — Кажется, теперь я понимаю, почему вы убиваете стольких рыцарей на дуэлях, сир Сириус, — картина перед Эймоном сложилась воедино, как некий пазл. — Думаете, это делает вас лучше в глазах других, если вы убиваете людей, что, по-вашему мнению, недостойны жить по той простой причине, что не соответствуют рыцарским идеалам?       — Кто-то же должен этим заниматься. Да ладно вам, ваша высочество, я оказываю Вестеросу услугу, убивая таких, как тот рыцарь.       — Вы считаете себя правым в том, что делаете, но я скажу вам, что вы ничем не лучше тех людей, которых убиваете, — с презрением сказал Эймон. — Я не могу понять к чему вы мне всё это рассказываете, как и понять причину, по которой мы вообще разговариваем.       Сириус Тойн неподвижно стоял на месте. Золотисто-оранжевый свет освещал его загорелое лицо, только сейчас гвардеец заметил на нем россыпь полосок шрамов, часть из которых скрывала борода. Бледный свет отражался в голубых глазах, холодных и жестких, но улыбка продолжала украшать губы Тойна.       — Один последний вопрос, ваша высочество, и я перестану мозолить вам глаза своим присутствием. Где я могу найти моего брата Терренса? Я давно его не видел и хочу поговорить с ним. Как-никак, он мой родной брат, пускай и завёл себе парочку новых с чистенькими белыми плащами на плечах.       Взор Эймона обратился к помосту. Король с любовницей уже покинули пир, и Терренс Тойн, соответственно, вместе с ними. Понемногу другие придворные принялись возвращаться в свои шатры, музыканты сворачивали свои инструменты, слуги убирали со столов объедки, чтобы потом накормить королевских собак или съесть самим.       — Ваш брат охраняет покой его величество у королевского шатра. Шатер находится…       — Спасибо, лорд-командующий, но место обитания нашего милейшего государя я вполне способен найти самостоятельно. Тем более, когда оно видно за милю, — на этом их беседа закончилась. Сир Сириус направился навестить брата, а Эймон остался стоять на месте. Ему следовало бы сказать Тойну, что беспокоить гвардейца, когда тот охраняет короля, не полагается, но он чувствовал, что это будет бесполезно.       Королевский шатер возвышался над всеми остальными на пятнадцать футов точно. Это было прекрасное сооружение из красного шелка, расшитое золотыми узорами, напоминающими драконов. Флаг с трёхглавым драконом Таргариенов из черной шелковистой ткани развевался над ним. Может, Тойн не так уж и не прав? В нынешнее время рыцари и вправду подзабыли, в чём заключаются их клятвы и обязанности. Хотя кого Эймон обманывает, в его молодые годы тоже встречались рыцари, что втаптывали свою честь в грязь, не заботясь о том, что своими позорными и неподобающими действиями могли опозорить себя и своего лорда, которому присягнули на верность. Это касалось не только присяжных рыцарей, но и межевых, и королевских гвардейцев в том числе. Но убивать их — не выход из ситуации, подумал Эймон, наблюдая за развевающимся штандартом короля. У них могут быть дети, которые любят их, невзирая на их недостатки, или глубоко внутри у них могли быть остатки прежней чести, что могут всплыть вновь, если пощадить им жизнь, заставив вспомнить в чем заключается смысл быть рыцарем. Дуэлянт может хоть десятками убивать плохих, по его мнению, рыцарей, но это всё равно, что раздавить одного муравья в муравейнике, коим является Вестерос. Наверное, Сириус Тойн и сам понимает это, но либо ему попросту нравится убивать, либо он действительно верит, что оказывает стране услугу — а может и то, и другое вместе.

***

      Лёгкий ветерок гулял между шатров, колыхая разноцветные знамена и вымпелы. Лагерь погрузился во тьму, и лишь бледная луна осталась единственным источником света, что освещала проходы между палатками. Эймон низко опустил капюшон на голову, дабы никто не увидел его лицо, хотя в такой темноте вряд ли кто-нибудь удосужится его разглядеть. Тем не менее, лучше не рисковать понапрасну. Проходя мимо, он услыхал звуки совокупления в палатке. Через несколько шагов он застал оруженосца, что дремал, сидя на бочке, держа в руках шлем. Дальше он чуть не напоролся на городскую стражу, патрулирующую лагерь в столь поздний час.       Он не должен был здесь находиться. Ему следовало вернуться в свою палатку и лечь спать, но определенные обстоятельства вынудили его отказаться от сна. Когда, возвращаясь после пира в шатер, он случайным образом подслушал разговор двух лордов, он принял сумасбро́дное решение: участвовать в завтрашнем рыцарском поединке.       Эймон никогда не любил подслушивать чужие разговоры, но тот разговор больно сильно привлёк его внимание своим содержанием.       — Всё, как мы и договаривались: десять тысяч за то, что вы коронуете леди Жанею и ещё двадцать за победу в турнире. Надеюсь, такой награды более чем достаточно для вас, сир Марк, и вы не разочаруете нашего короля.       — Его величество может рассчитывать на меня в этом, лорд Баттервелл. Особенно когда награда столь высока. Уверяю вас: не пройдет и дня, как половина участников будет целовать землю, потому что моё копье всегда попадает в цель и сбивает её с лошади, — сказал с нотками высокомерия голос, принадлежащий молодому рыцарю.       — Не сомневаюсь, но, тем не менее, король Эйгон предусмотрел всё так, чтобы победа оказалась именно в ваших руках, сир Марк. Однако смотрите не подведите: король не любит, когда что-то происходит не так, как он того желает. И у него хорошая память на людей, что ему не угодили.       Разговор принадлежал Герберту Баттервеллу, деснице короля, и сиру Марку Костейну, Черному Шипу, — известному турнирному рыцарю из Простора, где рыцарство ценится выше всего, требования к носящим данное звание наиболее строги, а правила турниров отличаются наибольшей жёсткостью и неизменностью, которые при дворе короля не имеют никакого значения.       После подслушивания Эймон отправился к себе в палатку и долго не мог перестать думать о услышанном. Со стороны Эйгона это было бесчестно и унизительно подкупать рыцарей, чтобы те специально проигрывали поединки, чтобы другой рыцарь мог выиграть турнир и короновать любовницу короля королевой любви и красоты. Последнее больше всего выводило его из себя. Мало старшему брату было унижать свою жену, разделяя постель с другими женщинами, так он ещё и решился короновать одну из них королевой любви и красоты, чтобы ещё больше опустить её в котел бесчисленных унижений, оскорблений и прочего.       С каждым годом Эйгон становился всё наглее, упрямее, более жестоким и своевольным, позволяя своим прихотям и желаниям помыкать собой, как мальчишкой. Малый совет превратился в его марионеток, состоящих из льстецов, трусов и обманщиков, каждый из которых стремился угодить ему, точно верная собака хозяину. По сути страной управлял один только Дейрон, взваливший на себя бремя власти, которому становилось всё труднее и труднее нести его на своих плечах в попытке удержать государство на плаву.       Желание справедливости заполнило сердце, разум Эймона. Он хотел справедливости для Нейрис, справедливости для всех остальных, кому Эйгон причинил боль умышленно или нет. Ему надоело стоять на месте и ничего не делать. Слишком долго он так поступал. Пора исполнять свои клятвы рыцаря, и, к счастью, он знал каким образом. Правда, за свой благородный поступок он может лишиться головы по приказу Эйгона. Впрочем, Эймону не привыкать к дыханию Неведомого на своем затылке. Единственное, чего он боялся, что Нейрис в случае его смерти некому будет защитить от Эйгона, ведь никто не посмеет пальцем пошевелить, чтобы помешать делать королю то, что он хочет.       Эймон оказался на северном конце лагеря, что располагался рядом с дорогой, ведущей в одни из семи ворот Королевской Гавани, Королевские ворота. Небрежно расставленные палатки стояли вразнобой, коновязи располагались за ними. Здесь располагались межевые рыцари, пришедшие сюда с целью заработать денег на турнирах или поступить к какому-нибудь лорду на службу. Эймон мало что знал о межевых рыцарях, но из слов сира Роберта Флауэрса ему было известно, что половина из них либо разбойники, либо неотёсанные солдаты с посредственной репутацией. В мирное межевые рыцари промышляют тем, что кочуют от одного лорда к другому, а когда разжигаются войны — поступают на военную службу. Как рыцари они желают оставлять лучшего, а как люди внушают скорее подозрительность, чем доверие. Редко можно встретить поистине хорошего межевого рыцаря, которому можно доверять и положиться в час нужды. У Эйгона состояли на службе несколько таких людей, вся заслуга которых заключалась в том, что они оказались хорошими собутыльниками и сумели развеселить короля похабными шутками.       Двое мальчишек тащили по одному ведру каждый и шли прямиком на Эймона, который с удивлением узнал в них Эдмонда и Деймона. Когда они прошли в нескольких ярдах от него, ему в нос ударил запах конского дерьма.       — Ну и воняет, — мальчишеский голос принадлежал Деймону.       — Ты ожидал, что дерьмо будет пахнуть цветами? — поинтересовался Эдмонд с явным весельем.       — Нет, просто, когда ты сказал, что мы возьмём пару спелых яблок, я не ожидал, что этими «яблоками» окажутся испражнения коней. Напомни мне ещё раз наш план. Мы находим палатку тех оруженосцев, после чего выбрасываем наш подарок и бежим куда глаза глядят?       Последовавшего ответа он не услышал: мальчики удалились на большее расстояние, чем их можно было услышать. Эймон недоумевал, почему они не находятся в своих постелях и что делают так поздно ночью с ведрами дерьма, чей запах можно учуять за милю. И кто эти оруженосцы, которым они хотят подкинуть столь пахучий подарок? Он обязательно с ними поговорит об этом, а пока он должен продолжить свой путь.       К его облегчению, не все ночные костры перестали гореть. Вокруг одного собралось четверо человек, они пили, смеялись и травили разные байки о своих брождениях по Семи Королевствам. Эймон незаметно проскользнул мимо них, ища нужного ему человека с похожим, как у него, телосложением. К счастью, словно Семеро услышали его молитвы, он нашел подходящего, что сидел на пеньке возле догорающего костра и пил вино из бурдюка.       — Добрый сир, — начал он, — не окажете ли вы мне честь, разрешив мне присесть рядом с вами у огня?       Мужчина вытер рот рукой и хмуро зыркнул на Эймона. Красавцем он не был: близко посаженные подозрительные глаза, чей цвет в тусклом свете огня невозможно различить, широкий нос и кривой рот, окаймленный грубой щетиной. Одежда была поношенной и местами залатана. Тем не менее, телосложение было внушительным и напоминало Эймону его собственное.       — Ну садись, коли охота, — пригласил он жестом. — Правда, у меня нет ничего такого, на что ты бы мог присесть.       — Ничего страшного. Я могу постоять, — возле входа в шатер рыцаря Эймон приметил стойку с доспехами. Они выглядели поношенными, как и одежда их хозяина, и, вдобавок ко всему, были изъедены ржавчиной, и местами на них красовались вмятины.       — Должны мне подойти, но для начала мне нужно рассмотреть их поближе и примерить.       — Что тебе понадобилось от меня? — из-за низко опущенного капюшона мужчина не заметил взгляда, направленного на его имущество. Эймон решил не церемониться и сразу перешел к делу.       — Я хочу купить ваши доспехи.       Поначалу рыцарь посмотрел на него, как на полоумного, потом протер глаза, затем издал кашель, который перешёл в смех, напоминающий визг умирающей чайки.       — Ты, видимо, с дуба рухнул, приятель. Купить мои доспехи… да это же надо до такого додуматься, — он снова рассмеялся противным смехом. Сам Эймон стоял тихо и неподвижно. Он был готов к подобному ответу.       Для межевого рыцаря оружие, доспехи и конь — главное достояние, без которых он был не лучше бедняка. Все это добро по отдельности стоит немалых денег, в частности это касается доспехов и мечей. Поэтому неудивительно, что человек перед Эймоном так отреагировал.       Мешочек с монетами со звуком врезался в грудь межевого рыцаря и упал между его ног. Эймон приблизился и стал осматривать доспехи, проверяя их состояние, представляя, как они будут на нём сидеть. Пока он этим занимался, мужчина тем временем поднял черный бархатный мешочек, развязал золотую ленту и достал оттуда золотой дракон, блестящий в свете костра. Его зрачки стали похожи на плошки, рука, держащая дракон, задрожала, будто её лихорадило. Было ясно, что рыцарю впервые выпадает возможность держать столь ценную монету, не то что целый мешочек таких монет.       — Ну так что, — Эймон смотрел, как тот пробует дракона на вкус, проверяя, настоящий ли он, — мы имеем сделку? — Будь Визерис II здесь, он бы ужаснулся, видя, как его второй сын прожигает тридцать драконов на доспехи сомнительного качества, когда мог купить куда лучше.       — Ты либо идиот, либо сумасшедший, либо и то и другое вместе, — он покачал головой и широко улыбнулся, обнажив желтые зубы. — Может, и мой меч, и моего коня купишь за пару золотых, раз уж за хреновые доспехи даешь целых три десятка?       — Мне нужны только доспехи, — только и ответил Эймон.       Чуть позже он вернулся в шатер с мешком на спине. Звучно бросив его на землю, он присел на кровать и стал думать, что ему делать дальше. Брат не обрадуется, когда узнает, что Эймон участвовал в турнире, в котором он запретил ему участие. Стоит заметить, что Эйгон не напрямую сказал ему не участвовать, а лишь намекнул на это, но всё равно...       — Драконы не отвечают ни перед людьми, ни перед богами, как и перед толстыми королями, — Эймон лёг в постель, закрываясь одеялом. — Ты любишь называть себя драконом, Эйгон, и делать, что хочешь. Равно как и я могу быть им в любое время и тоже делать, что хочу.