Сжечь их всех!

Кейтилин I Она не спала уже третий день. Каждую ночь она проводила в бдении и молитвах за Робба. А потом, лишившись остатков сил, просто теряла сознание — часто рядом с кроваткой маленького сына. А когда приходила в себя, снова начинала молиться. Редкие минуты отдыха удавалось урвать, пока мейстер Лювин и септа Мордейн перебирали вороньи послания и обсуждали положение на севере с Бендженом. Ни один из них троих не мог взвалить на себя ношу погибшего Брандона или Эддарда. Как и сама Кейтилин. Но все вместе они могли справиться — Кэт помогала отцу воспитывать брата Эдмара, а Бенджен, несмотря на все свое неприятие власти, был просто прирожденным лидером: умным, наблюдательным, рассудительным — и в то же время добродушным и открытым с теми, кто был рядом с ним. Однако Кейтилин сквозь эту завесу добродушия видела и изнанку души Бенджена. Там была боль — и именно она сейчас двигала им. И она очень боялась, что рано или или поздно кто-нибудь из лордов Севера задастся вопросом: а правда ли, что власть дома Старков все так же крепка, как раньше? Бенджен проводил с Роббом не меньше времени, чем она. Даже больше. Но если она обращалась с ним, как заботливая наседка со своим только что вылупившимся птенцом, то Бенджен напоминал скорее старого и очень злого пса, который бросался на все, что видел перед собой, на последнем издыхании. Она знала, что может ему довериться — и в то же время его присутствие очень ее беспокоило. Ей очень не хотелось, чтобы Робб унаследовал эту бескрайнюю черную злобу на весь окружающий мир. Она очень скучала по Неду. Они так и не успели узнать друг друга как следует, не успели друг друга полюбить. Для нее любовь была нежным цветком, который нужно было выращивать годами, прежде чем он распустится. Но Нед с его честной прямотой и нежной застенчивостью… Он был тем, кого она сама хотела любить. Бенджен был совсем не таким. Она ему доверяла — но могла ли полюбить? В этом леди Кейтилин сильно сомневалась. И это если забыть привычку брата ее погибшего мужа заливать горькие мысли сладким летним вином. Она уже и не помнила, когда видела его в последний раз в солярии Винтерфелла без хорошо знакомого кувшина. А сколько раз она слышала, что выйти бы ей замуж за Бенджена и жить себе дальше… Ради Робба, ради Севера, ради Старков и Талли. Бенджен — это она ясно чувствовала — был против этой идеи. Но почему — этого она не знала. Сама Кейтилин пока отделывалась отговорками, но окончательно отмахнуться от этих предложений не могла. То же самое можно было сказать и о других нерешенных проблемах Семи Королевств. Бенджен прямо заявил, что никогда не заставит себя преклонить колено перед Таргариеном. Неважно даже, перед сыном Эйриса или «недобастадом» Рейгара — это прозвище как-то само закрепилось вскоре после встречи в Сумеречном Доле — пусть даже в нем и текла кровь Старков. Бенджен этого и не отрицал, но все равно отказывался присягнуть Эймону. Чувствуя, как тяжелеют ее веки, Кейтилин все равно повторила еще раз молитву Семерым. «Хотелось бы, чтобы у меня была своя септа здесь…» Но это был Север, земля, где по-прежнему чтили Старых Богов, а ей приходилось обходиться тем, что у нее было. Недавно мейстер предположил, что ребенку может помочь свежий воздух — и слуги отнесли спящего в люльке Робба в замковую богорощу. И теперь Кейтилин возносила молитвы Семерым, прислоняясь к чардреву, под которым стояла кроватка ее маленького сына. Сегодня Лювин, как всегда, пытался ее подбодрить и сказал, что лихорадка у мальчика, наконец, начала отступать. Но Кейтилин не забывала о том, что такое случалось уже дважды и сейчас не могла позволить себе отдохнуть. И не отходила от него даже здесь, в святилище Старых Богов. Естественно, у нее и в мыслях не было отвернуться от Семи-Ликов-Единого-Божества и начать молиться деревьям, но материнское чувство говорило ей, что Роббу от близости с богами его отца хуже точно не станет. Она молилась и каждое последующее ее слово становилось все более невнятным. Она уже чувствовала, как ее голова склоняется ниже, ниже, ниже… Рука соскользнула в люльку и маленький Робб тут же ухватил ее за палец крошечным кулачком. Ее ребенок спал под чардревом, с капелькой его сока в волосах. И она сама не заметила, как заснула, не заметила, в какой момент реальность сменилась сном. Мир в этом сне было темным и размытым, его почти не запомнила. Но четыре ярких эпизода, подобных островам в море, запомнила очень хорошо. Они кружились вокруг нее, пока она стояла в темноте, не в силах пошевелиться. Первый был самым простым. Коленопреклоненная фигура — неясно даже, мужская или женская, ее детали были размыты языками пламени. Жуткого зеленого пламени. И эта фигура не кричала. Она смеялась. А потом медленно встала — и оказалась на удивление высокой и внушительной. И при этом ее смех был похож на детский — такой же веселый и беззаботный. Затем пылающую фигуру что-то скрыло — нечто полупрозрачное обвивалось вокруг нее и постепенно обретало цвет, сначала оно обхватило ноги горящего человека, затем бока, затем плечи. Только сейчас Кейтилин поняла, что это «нечто» живое и покрыто бледными чешуйками, из-под которых выбивались язычки зеленого пламени, что охватывало горящего человека. Следующая сцена. Огромный черный дракон истекал кровью и половина его тела была погребена под землей и камнями. Камни были красноватые — может, от драконьей крови, может, сами по себе. Дракон дышал тяжело и прерывисто, а Кейтилин почувствовала, что ей с каждым его вздохом становится все холоднее. Потом подул какой-то странный ветер и рядом возникла женщина в накидке с натянутым на глаза капюшоне. Из-под накидки торчали ее руки и ноги, которые, казалось, состояли из одних острых углов и были покрыты белым инеем. Словно она была выточена из куска льда. Но кинжал в ее пальцах блестел, как и любое оружие из стали. Она подняла оружие — и тут из-за спины дракона вылетел огромный серый волк с оскаленными клыками. Кинжал ледяной женщины вонзился в голову волка — и Кейтилин услышала детский плач. Затем она увидела лодку, маленькую и старую. В ней лежали две фигуры, накрытые простыней. Они явно были близки друг другу и держались за руки — как будто хотели умереть вместе. Потом из морских волн показался еще один дракон и его чешуя по цвету напомнила ей чистые горные ручьи ее родины. Дракон взлетел, опрокинув лодку с влюбленными — и она видела, как они тонут, продолжая держать друг друга за руки, пока не исчезли в темной глубине. Самой странной оказалась последняя сцена. Шесть человек, собравшихся вокруг большой клетки. Она не видела за их спинами, что находится за железными прутьями, но слышала, как это яростно рычит и бьется, пытаясь вырваться наружу. Шесть фигур были залиты кровью, совсем свежей — и ей казалось, что эта кровь просто пролилась на них с неба. А еще они пели, но она не могла понять ни слова. Затем из клетки ударила струя огня, окатившего одного из окровавленных людей. И пока он катался на полу, воя от боли, остальные пятеро с ликованием танцевали вокруг. Потом Кейтилин вдруг почувствовала, что за ее спиной кто-то есть. Неизвестный коснулся ее плеча — и вонзил ей в спину нож. Она резко открыла глаза. Все та же богороща. Только уже не день, а ночь. И люлька вот она, рядом. Она заглянула в нее — пусто. Кейтилин запаниковала. Испуганно поднялась на дрожащие от усталости ноги. — Робб! — крикнула она, оглядываясь вокруг. — РОББ! Она побежала к деревьям, метаясь во все стороны по очереди. — РОББ!!! — Не бойтесь, миледи, он у меня! Кейтилин резко обернулась на голос. Он доносился от замковых ворот и она тут же кинулась туда со всех ног. Еще издали она поняла, что голос принадлежит лорду Джораху, держащему на руках ее полусонного сына. Слава богам, с ним все хорошо… Она выдохнула с облегчением, оперлась на ближайшее дерево… И тут же, сгорая от ярости, кинулась к Мормонту. — Ты… Как… ты… Смеешь? — заорала она. — Мало того, что ты таскаешься за мной, как похотливый старик за юной девой, так ты еще и крадешь моего сына, пока я сплю! Джорах выглядел явно сбитым столку. Даже испуганным. «И пусть», — думала она. — «Пусть боится! Пусть знает свое место!» Но когда Джорах передал мальчика ей, она тут же успокоилась. Пусть всего на мгновение. Но этого было достаточно. — Миледи, — начал лорд. — У меня и в мыслях не было причинить ему вред! Вы заснули под чардревом. Я случайно проходил мимо — и увидел, как Робб выползает из люльки. Мне в последний момент удалось его догнать, иначе он уполз бы в замок и мы бы его никогда не нашли. Я отнес его к мейстеру, тот помазал чем-то его ободранную коленку и я сразу понес его обратно к вам. Клянусь честью, все было именно так! — Вот уже несколько месяцев у Робба нет сил даже на то, чтобы заплакать, — прищурилась Кейтилин. — И ты… Вы хотите сказать, что он полз так быстро, что вам пришлось его «догонять»? — Клянусь вам, миледи, так и было! — склонил голову Джорах. — Не верите мне — спросите вашего мейстера! И еще одна из служанок видела, как я бежал за мальчиком, она даже спросила, куда это я так… Кейтилин смотрела на Джораха все тем же пронзительным взглядом, в котором не было ни капли доверия. За последние месяцы она хорошо узнала этого человека. Он хорошо справился с переговорами в Сумеречном Доле и Бенджен склонялся к тому, чтобы попросить его представлять Север и в следующем году. И с набегами Железнорожденных на Каменный Берег и Медвежий остров он справился отлично — в последнем случае проклятые кракены получили по зубам так, что уже больше месяца не показывались в северных водах. Она знала, что Джорах был человеком чести. И о его влечении к ней, которое он безуспешно пытался скрыть — тоже знала. Спроси она об этом прямо — он наверняка стал бы все отрицать. Но потребуй она у него клятвы — он отказался бы ее дать. Скорее всего, ограничился бы фразой вроде «не подобает рыцарю смотреть с вожделением на жену или мать своего лорда». Так мог ли человек, который толком не умел врать, похитить ее ребенка лишь за тем, чтобы произвести на нее впечатление «чудесным спасением и исцелением»? Нет, Мормонт был последним, кто, как она думала, мог такое совершить. — Ясно, — вздохнула Кейтилин. — Должно быть… Я и правда поспешила с выводами. Бессонница… Слегка затуманила мою голову… Она не произнесла ни слова извинения. После того, что она наговорила… Ни один нормальный мужчина не простит таких слов, от кого бы они ни исходили. И если лорд Джорах оскорбится и отдалится от нее — что ж, так тому и быть. Если же нет… Она не закончила мысль. Стоило ей оглянуться назад, на богорощу, как все слова и мысли куда-то испарились. — Я ведь сутками молилась Семерым. День за днем. Ночь за ночью. А Робб все никак не поправлялся, — слова давались ей с трудом, но они должны были быть сказаны. — А тут… Всего один день в богороще — и лорд Медвежьего острова с трудом его догоняет… — На юге сила Старых Богов слаба, миледи. Но не здесь, — из голоса лорда Джораха исчезло все подобострастие. — Робб северянин, его род восходит к Королям Зимы, которые правили этими землями задолго до того, как андалы впервые посмотрели в сторону заката. И вы еще удивляетесь тому, что чардрево вернуло ему здоровье? Он ушел, а она еще долго стояла, прижимая Робба к груди и смотря на святилище Старых Богов. --- Эртур III — Докладывай, — велел он вошедшему в кабинет юноше шестнадцати лет, на груди которого был вышит герб рода Лонмаутов — одного из немногих, кого сир Эртур считал безоговорочно верными королю Эймону. Юноша-гонец кивнул и стал выкладывать на стол принесенные бумаги: несколько писем от военачальников, пачки вороньих посланий и даже одну карту. — Битва в бухте Ланна закончилась успешно, — начал он. — Все прошло так, как мы и планировали. Островитяне уже шли на Пайк с трюмами, полными добычей, но соблазнились группой торговых судов Ланнистеров. Там, в бухте, их и окружили. Сдаться Железнорожденные отказались даже после того, как подошел основной флот Ланнистеров. Виктарион Грейджой погиб от руки одного из их матросов. Говорят, он зарубил двенадцать противников, пока не был сбит ударом топора в грудь, после чего матрос по имени Девон Хилл перерезал ему горло. Теперь он сир Девон. Виктариона пленные островитяне выбросили в море — вроде как у них традиция такая… Хорошо, очень хорошо. — Потери есть? Ну, такие, о которых мне нужно знать? — Флот Редвинов пострадал сильнее, чем мы предполагали. Тем более, что в бою на их стороне участвовали Ланнистеры и Таргариены. Но в бухте корабли Редвинов оказались зажаты в узком месте, а Железнорожденные, когда всей массой пошли на прорыв, навалились именно на них. Несколько редвиновских кораблей сгорели, несколько столкнулись друг с другом и затонули, кого-то на скалы выбросило. Сейчас Редвины очень злы на союзников, которые держались в стороне вместо того, чтобы помочь гибнущим. Те в ответ говорят, что им нужно было перекрыть кракенам все пути к отступлению. Собственно, они их и перекрыли. Эртур вздохнул. Он ни на мгновение не сомневался, что между вынужденными союзниками распри будут возникать по поводу и без. Но такой исход сражения он тоже мог обернуть на пользу себе и Эймону. И жизни редвиновских моряков были за это не самой великой ценой. До этого момента армия и флот Простора были главными гегемонами что на суше, что на море. Однако сейчас, после всех понесенных потерь, флот Ланнистеров уже мог, в случае чего, воевать с ними на равных. Если не больше. Да и Таргариены тоже могли. — Что ж, пусть будет так. У Хайгардена и Арбора достаточно золота, чтобы отремонтировать свои корабли и построить новые. Что со Щитовыми? Возвращены? Юный Лонмаут пододвинул к нему один из документов. — Тиреллы и их вассалы выбили Железнорожденных, но… Те в отместку убили несколько знатных заложников, которых держали в плену. Хайгарден кипит от ярости. — Есть вести с Пайка? — Лорд Бейлон послал воронов в Хайгарден, Ланниспорт и Драконий Камень. Предлагает мир. — После семи месяцев кровавой бойни и набегов? — Эртуру хотелось сказать, что после всего совершенного ими Железнорожденные не могут отделаться так легко, что они заслужили самой суровой кары… Но вместо этого спросил: — И что ответила Рейла? — Не знаю, лорд-десница. Эртур скрипнул зубами — кажется, это начинало у него входить в привычку. — Спасибо, — сказал он. — Сходи на кухню и попроси приготовить тебе… Что угодно попроси. Скажи — я разрешил. А потом отдыхай сколько хочешь. Проводив гонца взглядом, сир Эртур встал, собрал со стола бумаги и направился в воронятник. Им с Эймоном пришлось покинуть Сумеречный Дол — но он все равно поддерживал тесное сотрудничество с лордом Риккером и другими лордами Королевских земель. Как оказалось, очень многие из них склонялись к тому, чтобы новым королем стал Эймон, а не Визерис. В конце концов, даже если остальные территории отделятся (не приведи боги), Королевским землям все равно нужен будет свой король. А им не может быть никто, кроме Таргариена. Но пока Эймон был в больше безопасности не там, а здесь, в Звездопаде. Да и сам Эртур был рад снова увидеть своих родных. Эшара, увидев брата впервые за целый год с лишним, была растеряна, когда он явился домой с младенцем на руках, но потом начала заботиться о мальчике, как о своим собственном. Он хорошо ее понимал — за время их разлуки сестра сама успела забеременеть, но ее малыш родился мертвым и она невольно нашла в Эймоне замену. Кто именно был отцом ее ребенка, Эшара наотрез отказалась говорить и вообще потребовала никогда об этом больше не вспоминать. И он не стал. У него и без этого было полно забот. Даже среди слуг Звездопада упорно ходили слухи о том, что Лианну Старк принц увез силой — или сначала она согласилась уехать с ним добровольно, а потом передумала, но он удержал ее силой… Так или иначе, Башня Радости стала для дочери Рикарда Старка тюрьмой. А пока Рейгар воевал, он, Эртур, был ее тюремщиком. А дальше… Ну какой благородный рыцарь откажется утешить заточенную в башне даму? Эртур умолял брата пресекать такие слухи. Но они продолжали ходить — и не только в стенах Звездопада. Многие знатные семьи Дорна всерьез поверили в то, что Эймон был сыном Эртура. Эймоном Сэндом — а вовсе не Таргариеном. Иногда они открыто называли мальчика этой фамилией. Эртур подозревал, что эти слухи идут с Драконьего Камня, от Рейлы. Что, возможно, она сама в это верит. И еще он понимал, что они с королевой Рейлой, в каком-то смысле, в одной лодке. Пока ему приходилось доказывать, что Эймон — не бастард, для нее тяжелым грузом было то, что Визерис был бесспорным сыном своего отца. Самого ненавистного из всех людей Семи Королевств. Тем более, что когда королева спустя несколько месяцев родила девочку, по стране поползли слухи, что она еще при жизни мужа нашла утешение в объятиях какого-то лорда, которого Безумный король потом сжег заживо. «Какие странные времена», — думал тогда сир Эртур. — «Чем больше людей подозревают эту девочку в нечистокровности, тем проще ей жить». Появление этого ребенка могло стать началом разрядки в отношениях между ним и Рейлой — причем первые шаги сделала именно королева. Начиная с того, как она назвала своего ребенка, вложив в это имя сразу несколько смыслов. С одной стороны, Элейной звали сестру Бейлора Благословенного, которая вышла замуж за дорнийца — причем по любви. А до этого неофициально служила при дворе своего брата мастером над монетой. С другой — это была очевидная отсылка к имени Элии Мартелл, что тоже, по ее замыслу должно было улучшить отношение дорнийцев к семейству Таргариенов. Рейла также дала понять, что женой Визериса Элейна не станет — пришло время положить конец древней традиции женитьбы братьев и сестер. «Дом Таргариенов должен прирастать, а не уменьшаться», — так она сказала. И следом за этим протянула Эртуру оливковую ветвь мира, предложив обручить Эймона с Элейной и поженить, когда они подрастут. Единственным ее условием было то, что Эймон (которого должны были официально признать сыном Рейгара) должен отказаться от претензий на престол. Эртур с тяжелым сердцем писал ответ королеве, в которой отвергал ее предложение. Нет. Он поклялся, что Эймон станет королем. И он сделает его королем. Чего бы то ни стоило. Он сел за стол и начал писать новое письмо королеве-регенту. Несмотря на все разногласия, они должны были действовать сообща. Особенно сейчас, когда само существование дома Таргариенов висело на волоске, а Семь Королевств жили своей жизнью, почти или совсем наплевав на существование единого короля. Налоги из земель почти не поступали, а из тех, что все-таки приходили, солидная доля шла на восстановление домов, сильнее всех пострадавших во время Опустошения — так стали называть пожар в Королевской Гавани, поставивший в восстании Роберта Бунтаря жирную точку. Помимо гибели крупнейшего города и торгового порта, огромное количество пепла и сажи, заполнивших небо, до сих пор выпадали в окрестных землях ядовитыми дождями, убивавшими урожай на корню. Эймону нужна была защита не меньше, чем Визерису. Ошибаться было нельзя. Королевским землям и дому Таргариенов в частности нужны были три простые вещи. Первая — продовольствие. Его нужно было выращивать самим или закупать где-то еще. Вторая — армия. Рейла выскребла казну Таргариенов почти до дна ради постройки флота, но зато Драконий Камень получил защиту от вторжения извне. И все же им по-прежнему нужны были верные солдаты — иначе они не успеют оглянуться, как окажутся в полной власти Тиреллов. И третья, самая, наверное, важная — золото. Для флота. Для пищи. Для солдат. Для дорог. Для строительства. Для «подарков» лордам. Его план был прост. И он молился Семерым, чтобы разум в сердце Рейлы возобладал над гневом и она не поставила под угрозу жизни Эймона и Визериса. «Рейла, Железнорожденные разбиты. Их положение отчаянное. Железный флот полностью уничтожен. Брат Бейлона погиб. Захваченные земли возвращены. Предлагаю такие требования: каждый, кто держит щит, подлежит смерти. Это успокоит Тиреллов. Потребуйте денежных репараций, пусть Ланнистеры скупают долги. Можно предложить право рыбной ловли на Севере. Бейлон готов подписать мир. Мы должны действовать с умом. Ради детей. Эртур Дейн, Меч Зари». Он не стал подписываться «десница короля» и приложил к посланию свою старую печать королевского гвардейца. План был довольно прост. Бейлон набрал немало богатства, наладил обширные торговые связи (он подумал, что правильнее было бы назвать эти связи «грабительскими») с Эссосом. Теперь его золото станет золотом Таргариенов. И если ему потребуется взять займ, чтобы выплатить репарации за мир, Ланнистеры с радостью сделают его своим должником. И Тиреллы тоже должны были остаться довольны. Что до рыбной ловли на Севере… Тоже не так уж и плохо. Так корона будет выглядеть щедрой и внимательной к потребностям всех враждующих сторон. Отправив ворона на Драконий Камень, Эртур стал писать одно письмо за другим. Год перемирия подходил к концу. Скоро предстояло созвать вторые переговоры в Сумеречном Доле — и он должен сделать так, чтобы у них с Эймоном было преимущество. Мир в королевстве, конечно, превыше всего, но хотелось бы, чтобы в этом мире у них было место получше. Тем более, что Тиреллы уже не обладали таким безоговорочным лидерством: они потеряли немало людей, зачищая Речные земли от разбойников, а потом в войне за Щитовые острова. А теперь у них и на море преимущества не было. Долина продолжала истекать кровью — разорявшие ее горцы, по слухам, начинали объединяться вокруг какого-то громогласного вождя. Штормовые земли… С этими проблем точно не будет. Принц Доран — вот кто был по-настоящему опасен. Все знали, что именно он сотворил тот причудливый мир, в котором они сейчас жили. Делонна была лишь голосом, озвучивающим то, что он хотел сказать, а Оберин — пугалом, на фоне которого леди Аллирион казалась такой спокойной, правильной и рассудительной. Все они играли свои заранее оговоренные роли в одном и том же спектакле, финалом которого стало то, что дорнийцы получили все, чего желали. Дейн прекрасно это понимал, ведь он и сам был дорнийцем — и оставался им даже после стольких лет службы в Королевской гвардии, где он привык мыслить масштабами всех Семи Королевств. Теперь Дорн жил своей жизнью, а он своей. И Звездопад словно отгородился от всех соседей. Эртур писал, писал и писал. Писал друзьям и врагам. Писал союзникам и незнакомцам. Писал о том, что Семь Королевств должны остаться едиными и неделимыми и что Эймон справится с этим куда лучше Визериса. Заставлял себя писать разные плохие вещи о Рейле и о том, кем она могла воспитать Визериса при дворе Безумного короля. А следом за этим писал о том, что если вы не хотите поддержать Эймона, поддержите хотя бы Визериса, только, ради Семерых, не разбегайтесь во все стороны. Стране нужен был король. Тот, кому подчинялись все. И в следующую встречу в Сумеречном Доле собравшиеся со всех земель лорды должны были преклонить колени. Неважно даже, перед кем именно. Только бы преклонили… Он молился, чтобы они вняли его словам. Чтобы Вестерос снова стал единым и целостным, как в начале правления Эйриса, гореть ему в седьмом пекле… Единым — под единым королем из дома Таргариенов. Если бы сир Эртур только знал, как сильно он ошибается… Он даже не представлял, насколько сильно.