Сжечь их всех!

Неведомый II Она перебирала свежие письма. Нет, он их перебирал. Сейчас он был торговцем Логейном из Лиса, который всем говорил, что он из Лиса, а на самом деле был родом из Штормового Предела. Торговал он безделушками, с его слов, волшебными или «почти волшебными», а также всевозможными зельями и лекарствами от всех болезней. Большинство этих снадобий состояли из трех веществ: конской мочи, древесного сока и красителей. Логейн колесил из одного королевства в другое, но основной его заработок шел не от всего этого хлама, а от контрабанды, которой он всю жизнь промышлял. А еще он был известен среди своих покровителей тем, что никогда не следовал заранее запланированному маршруту. По крайней мере, они так считали. И это его устраивало, так он мог задерживаться в каком-нибудь замке месяцами, а то и годами перед тем, как двигаться дальше. Но сегодня, когда он уже планировал перевоплотиться в септу, или тюремщика, или смотрителя псарни, или дочку смотрителя псарни, его планы изменились. Доверенные агенты прислали ему сразу два важных письма. Он развернул первый свиток, придерживая печать одним пальцем. Единственным символом, определяющим отправителя, был крест, вырезанный на воске уже после его высыхания. Но он из без того знал, что письмо было отправлено с Драконьего Камня. «Мама, Надеюсь, этот добрый незнакомец быстро доставит тебе мое письмо. Как ты? Я в порядке, можешь за меня не волноваться. Здесь было довольно тихо. Пока тот рыцарь, о котором я рассказывал, не вернулся. Упрямый осел, вечно скачет на своей белой кобыле во весь опор и сшибает очередного дурака в грязь. Утверждает, что побывал во всех публичных домах от Волантиса до Бхораша. Привез с собой подарки. Ты даже не представляешь, что это. Цыплята! С его слов, волшебные цыплята. Должно быть, он думает, что они гадят золотом. Может, мне разбить одного из них и посмотреть самому? Что скажешь? Остаюсь, всегда твой, Дарити Моргулис». Понятно, его агент сохранил свою легенду. Пока никто не догадывался, кто он такой. А вот то, что лорд Гилберт Фарринг все-таки вернулся из своего проклятого путешествия, шокировало и приводило в ярость. Кто бы мог подумать, что этот дурак и примкнувшие к нему шарлатаны-мейстеры вообще вернутся в Вестерос… И то, с чем они вернулись, было еще хуже. Логейн заставил себя убрать это письмо и не перечитывать его, пока черная злость внутри него не переросла в безумие. Вместо этого он взялся за второе письмо. Оно было проще, но запечатано точно также, хоть и пришло с другого конца материка. «Отец, Надеюсь, этот добрый незнакомец быстро доставит тебе мое письмо. Как ты? Я в порядке, можешь за меня не волноваться. Здесь, на Севере, очень холодно, как ты и предупреждал. Побывал в нескольких местах. Старый пес умер, его нашли в глубокой яме. Примерно в дне пути от города, на том холме. Видел щенка. Надеюсь, мне сильно повезет. Остаюсь, всегда твой, Дарити Моргулис». Если первое письмо было правдой, если экспедиция и в самом деле увенчалась успехом… Ему нужно было как можно скорее добраться до Недр. Ему нужно было на Скагос. Самое подходящее место для того, чтобы спрятаться. Тем более, что Скагос всегда был известен как место, где живут людоеды. --- Само слово «скагос» переводилось с древнего языка как «камень» — это еще раз говорило о том, насколько бесплодной была та земля. Скала, перед которой он стоял, была самым наглядным тому подтверждением. Подняв голову вверх, он попытался найти хоть какие-нибудь выступы. Бесполезно. «Ну и ладно», — подумал он и достал из поясной сумки пару стальных крючьев, вбил молотком в скалу один, затем второй. Подъем обещал быть долгим, но он должен был поспешить. Он? Или все-таки она? Как много времени прошло с тех пор, как он в последний раз ходил без чужого лица? Много… Теперь он чувствовал себя просто голым… Или голой? Неважно. И он, и она в своем истинном лице были Никем. Все лица, все имена, все сказанные слова, все нашептанные тайны, вся распространенная ложь — все это было ничем. А все лица, совершавшие это — никем. Он и она — Никто. Больше никто. Когда-то у него или нее было имя, которое обратилось в пепел вместе с множеством остальных. И не осталось ничего, кроме ошибок и боли. Нет, имя, семья и даже пол были уже неважны. Обожженная рука, обтянутая сухой, словно сделанной из старого пергамента кожей схватилась за вбитый крюк и подтянулась. Теперь еще раз, и еще… Время от времени он-она останавливалось, чтобы вбить следующий. Он-она лезло и лезло, думая о том, что все могло бы быть намного проще. Проклятый наемник должен был выполнить то, что ему было сказано… А он вместо этого продолжал ныть о любви, дружбе и прошлых мечтах. Он-она должно было перерезать ему горло… И все закончилось тем, что все три яйца остались в Пентосе и были потрачены впустую на глупые проверки для отродья того наемника! После нескольких часов борьбы — хотя на самом деле это заняло считанные минуты — он-она добралось до вершины. Но времени на отдых и гордости за себя не было. Перед ним были кости огромного и злобного зверя. Пустые глазницы черепа, казалось, смотрели прямо на него. Безликий молча смотрел на древнее создание. Оно умерло в глубокой старости, уже сильно ослабшим, но даже таким его трудно было назвать безвредным. Даже на последнем издыхании это существо могло убить его в одно мгновение. Это было видно и по тому, сколько скелетов его предшественников валялось вокруг. И все же оно было мертво. Вот почему Неведомый не питал иллюзий. Даже если существо каким-то чудом было все еще живо, его глаза легко могли видеть сквозь магическую завесу. Перед этими костями Неведомый ощущал близость чего-то чуждого. Над ними пульсировало нечто магическое. Он-она подняло руки. — Я не враг тебе, — сказало он-она. — Я не служу ни иноземным лордам, ни восточным захватчикам, объявившим твою землю своей. Я ненавижу их больше смерти. Я пришел, чтобы помочь тебе отомстить. Чтобы твой род снова правил небесами. Кто-то мог сказать, что успокаивать призрак жуткого зверя было само по себе глупостью. Но Неведомый за время своих путешествий многое повидал. И первое, чему он-она научилось за это время — это доверять любому предчувствию, каким бы диким оно ни казалось. И пока он-она говорило, жуткая аура, казалось, отступала. Ступая как можно осторожнее, он-она перешагивало через останки людей и животных. И вот, возле задних лап усопшего монстра, то, что он-она искало: небольшая кладка яиц. Большая их часть, увы, были разбиты или просто мертвы. Одно, кажется, вылупилось, но, судя по лежащей неподалеку кучке костей, детеныш прожил недолго. Но как минимум одно яйцо было целым. Черное с голубоватым проблеском — цвет вороньего крыла. Неведомый бережно поднял яйцо. Окаменевшее, как и все остальные, но он-она знало, что нужно сделать, чтобы оживить его. И все же первым делом нужно было убедиться, что оно попадет в нужные руки. Или наоборот, ненужные — смотря чего он-она хотело добиться. И самое главное — вовремя. Вылупившись, это создание сможет одолеть все, что будет у глупого короля. А местные каннибалы скоро смогут полакомиться плотью Таргариенов. --- Элейна I Стоя на пороге детской, она смотрела, с какой нежностью ее брат гладит по щеке своего старшего сына. Мальчику было уже пять лет и он спал, наверное, крепче всех обитателей замка. И сейчас, глядя, как нежен Визерис с мальчиком, она почувствовала себя неловко за то, что увидела без приглашения эту изнанку его личности. Тем временем Визерис опустил руку в небольшой ящик, который принес с собой. И вынул оттуда яйцо. Драконье, как он всех уверял, но Элейна не знала, можно ли в это верить. Драконы исчезли давным-давно, но Визерис на полном серьезе говорил о яйце так, будто этот кусок камня может проклюнуться и выпустить из себя живого дракона. Она пыталась расспросить его о том, как именно это может произойти. В ответ — лишь усмешки, поглаживание по щеке (она каждый раз вздрагивала, когда он так делал) и слова: «О, моя прекрасная Рейнис, что есть дракон, как не огонь воплощенный в плоти? Тебе не нужно беспокоиться о деталях, я сам все сделаю…» Теперь она наблюдала за тем, как он клал ярко-красное яйцо в постель к своему первенцу. Маленький Тайвис, продолжавший крепко спать, казалось, почувствовал яйцо рядом и на чистых инстинктах обнял его, отчего Визерис улыбнулся еще шире. Затем брат взял ящик и пошел к кроватке своей трехлетней дочери Джоанис. Там он вынул еще одно яйцо, на этот раз светло-коричневое — и она тоже прильнула к нему во сне. Она знала, что в ящике осталось еще два яйца. И еще одно лежит в покоях самого Визериса, на столике возле его кровати. Элейна до сих пор не могла понять, чем руководствовался ее брат, отправивший на смерть две тысячи человек ради этих пяти разноцветных камней. И все же какая-то ее часть искренне радовалась возрождению древней традиции ее дома. Если бы только это было правдой… Задумавшись, она забыла о времени — и вздрогнула, когда заметила, что брат смотрит на нее. Торопливо попятилась в коридор… Поздно. Он уже шел к ней и насмешливо улыбался — она это хорошо видела. Вышел из детской, закрыл за собой дверь. — Здравствуй, Эли, — промурлыкал он ее прозвище. Больше он ничего не сказал, просто коротким жестом велел следовать за ним. И она пошла. За всю дорогу до его покоев они так ни слова и не проронили. Серсеи там не было. Беременность, особенно на таком сроке, требовала, чтобы она находилась поближе к мейстерам на случай чего-то непредвиденного. Элейна же в последнее время появлялась здесь намного чаще, чем ей хотелось бы. Сейчас она впервые взглянула на яйцо у кровати Визериса. Оно было грязно-белым, похожим на большую чешуйчатую и продолговатую жемчужину и, кажется, даже слегка сияло. — Итак, — повернулся к ней Визерис, по-прежнему улыбаясь. — Ты сама сегодня пришла за мной… Надеялась застать меня одного? Она почувствовала явный запах вина в его дыхании. Должно быть, он целый день праздновал прибытие драконьих яиц в замок. Элейна покраснела. Но не от стыда за то, что так глупо попалась. От волнения его откровенным тоном. Следом за волнением пришла знакомая уже горечь в животе. — Нет, — твердо ответила она. — Меня интересовала только коробка. — О, Эли, не нужно мне лгать, — покачал головой Визерис. — Больше не нужно… — он снова погладил ее по щеке и она почувствовала, как ее дыхание участилось. — Ведь мы уже почти год как… — ЭТО ВСЕ БЫЛО ОШИБКОЙ! — закричала она и с отвращением, не думая уже о том, что делает, оттолкнула его руку. В памяти снова всплыл тот день. Были вино и эль, мечты о красавце-рыцари, потом… потом словно провал. Ничего, кроме темноты и тошноты. А потом пробуждение в одной постели с ним. Здесь же, в настоящем, она застыла от ужаса, осознав, что натворила. И не зря. В следующее мгновение ладонь брата с размаху ударила ее по щеке. И она мысленно обругала себя за несдержанность. Визерис, выплеснув свой гнев, вздохнул и крепко взял сестру за виски. — Прости, Эли, я не хотел… — эту часть она ненавидела больше всего. Каждый раз, поднимая на нее руку, он потом извинялся и обещал никогда больше этого не делать. Каждый раз. Каждый проклятый раз. — Но ты же знаешь, что меня очень, очень расстраивают такие слова. Она знала. Она прекрасно это знала. Но все равно сказала их. Зря она это сказала. Это она во всем виновата. Да. Она во всем виновата… — Прекрати, наконец лгать мне и себе самой. Мама вбила тебе в голову ложь о том, что наши чувства друг к другу противоестественны, неправильны… Что они могут навредить нашей семье. Это все неправда. Посмотри на нашу историю! То, что мы чувствуем друг к другу, совершенно естественно и правильно. «То, что ты чувствуешь», — подумала она, но ее губы оставались закрытыми — горящая болью щека была хорошим средством от необдуманных речей. Она была такой дурой, так много себе позволила в прошлом году, когда Визерис только начал за ней ухаживать… А она была дурой, когда ее собственное одиночество и разбитое сердце заставили увидеть в нем другого человека. Она была дурой, потому что не сбросилась с башни сразу после того, как проснулась в постели Визериса. — Прошу… брат… остановись… — умоляла она. Он замолчал и опустил руки. — Почему? Она хотела сказать, что мама была права. Что это неправильно, что это неестественно, что это поставит под угрозу дом Таргариенов. Ей хотелось сказать, что он пугает ее, что она его не любит, а после всего, что он с ней делал, и вовсе ненавидит. Ей хотелось сказать, что в нем есть масса вещей, которые она просто не выносит… Но вместо этого она ухватилось за самое нелепое, на ее взгляд, оправдание. — Серсея… Королева… Она считает меня подругой, а я… — Королева все знает. — Ч… Что? — пролепетала она. — Она все знает. Серсея все знает. Знает, что между нами было. Знает, как я отношусь к тебе. Она все понимает. Она сама сказала, что никогда не встанет между братом и сестрой, любящими друг друга. Элейна несколько раз открыла рот, пытаясь найти нужные слова. Но что она могла сказать, услышав такое? Как? Как Серсея могла такое допустить? — Более того, она сама предложила прочистить твою голову! — говорил брат. — Конечно, достать то зелье было нелегко, но… Он осекся, поняв, что вино и желание развязали ему язык и он сболтнул лишнего. А Элейна, ухватившись за это слово, подозрительно прищурилась. — Какое зелье? — Никакое! — отрезал Визерис. — Это неважно. Забудь. Зелье… Какое еще зелье… Несколько мгновений она не могла понять, а потом… Словно озарение. Вино. Вино на том празднике. И странная легкость в голове, тепло в животе, лицо того рыцаря, которого она видела у каждого из присутствующих мужчин… Нет… Нет, нет, нет, нет! — Это… Любовное зелье? Ты дал мне любовное зелье! — Я дал тебе лекарство, чтобы избавить тебя от лжи, которой с детства кормила тебя наша мать! — Визерис самодовольно усмехался, но она заметила, что он старался не смотреть ей в глаза. — Чтобы ты сама, наконец, смогла услышать свое сердце. И ведь помогло! Я помню твой взгляд в тот день, он был полно любви… Любви. Да, любви. Может, она и правда тогда испытывала любовь. Но не к нему. А к рыцарю, который вытер ее слезы. К юноше, который предложил ей свою доброту и ничего не попросил взамен. К человеку, которого больше не было. — Мы с тобой неделимы, Эли. Серсея — наша Висенья. Ты — наша Рейнис. Нам самой судьбой предначертано быть вместе. Мы должны быть вместе. Потому что у дракона три головы. Когда Визерис снова коснулся ее плеча, она увидела в его взгляде самую настоящую любовь. Да, порочную, запятнанную дикой страстью, но все же любовь. Это была любовь хищника к пище… Он говорил, а она готова была поклясться, что это не его голос. Она видела в брате то, что больше всего боялась когда-нибудь увидеть в себе самой. Безумие. Неужели ее брат в самом деле проклят? Неужели это все за грехи их отца? Она задалась вопросом, что будет, если она все-таки станет сопротивляться ему. Как он поступит? Упадет еще глубже? Сожжет Сумеречный Дол и Драконий Камень, как отец сжег Королевскую Гавань? И если есть возможность… все это предотвратить… Получится ли у нее это сделать… Если она просто смирится и покорится? Она любила своего брата. Не так, конечно, как он любил ее, но она все еще помнила, как он играл с ней, когда она была маленькой, как подкидывал ее в воздух и ловил, как катал на своих плечах, крича: «Я Балерион Черный Ужас! Трепещите!» Элейна не сопротивлялась, когда он уложил ее в свою постель. Не сопротивлялась, когда он стянул с нее платье — он был слишком пьян, чтобы возиться с завязками. Не сопротивлялась, когда он раздвинул ей ноги. Но она не удержалась тогда от слез, которых Визерис то ли не заметил, то ли просто проигнорировал. Теперь она молила богов лишь о том, чтобы все, что брат с ней делал, осталось без последствий. Чтобы она успела найти способ спасти брата от самого себя раньше, чем еще одно кровосмесительное дитя пострадает от его безумия. Но она знала, что боги жестоки и никогда не прислушиваются к людским мольбам. --- Перелетная птица Винтерфелл всегда был прекрасен. И ему с трудом верилось, что он никогда-никогда больше не увидит ни сам замок Старков, ни какие-либо земли к югу от него. Чего уж вспоминать про родную Долину… Оглянувшись, он увидел идущих со стороны конюшни четверых детей. Первым шел сам лорд Винтерфелла, Робб Старк, с каштановыми волосами матери и стоическим взглядом отца. Там, где другие люди улыбались, он лишь слегка подергивал уголками рта и только блеск в глазах показывал, как он рад. Рядом бежал сероглазый Эдрик, его кузен, его черные волосы торчали во все стороны беспорядочными лохмами — как обычно. Эдрик (или Нед, как он предпочитал себя называть), похоже, опять рассказывал какую-то небылицу — все как он любил. Мейдж и Миниса Мормонт, сводные сестры Робба, весело смеялись, но смеялись они, похоже, не столько над историями Неда, сколько над ним самим. За Роббом шли все пять его лютоволоков — словно стая за своим вожаком. Шестой лютоволк, принадлежащий Неду, держался чуть поодаль. В центре стаи, как всегда, был Кусака, энергичный черный волк, который, как обычно, поддразнивал Морозного Клыка, своего белоснежного брата, пытаясь раззадорить его как следует. Когда они проходили мимо, Милу натянул шарф повыше и затянул его потуже. Мейдж могла его узнать, они встречались несколько раз, когда девочка приезжала вместе с отцом в Долину. Еще больше неприятностей мог принести Морозный Клык, который знал Милу по запаху. А быть узнанным — это последнее, чего он сейчас хотел. Как же все-таки хотелось хотя бы помахать своим друзьям и их родичам… Он ведь все равно их больше не увидит… Но Милу понимал: нельзя. Если его узнают, разоблачат — это, в лучшем случае, возвращение в Лунные Врата. Поэтому он, закутавшись поплотнее и натянув на глаза шапку, постарался смешаться с другими новобранцами: такими же безродными мальчишками и вытащенными из темниц преступниками. Брат Конви, командовавший караваном, был человеком нелюдимым и немногословным, но он не запрещал новобранцам Дозора на привалах размять ноги или даже пообщаться с какими-нибудь знакомыми. Даже тем, с которых так и не сняли кандалов. Сейчас они ждали, пока Старки выведут из подземелий узников, согласившихся надеть черное в обмен на прощение всех прегрешений. Милу знал, что жизнь в Ночном Дозоре будет очень и очень нелегкой. И не факт, что долгой. Но он хотел другой жизни, жизни наполненной смыслом. Долина, где он прожил почти двадцать лет, почти всю его жизнь представляла собой филиал пекла на земле. Набеги горцев становились все более ожесточенными, Аррены заботились не об управлении своими землями, а исключительно о выжимании оттуда всего ценного в свои закрома. Да и Ройсы, во владениях которых жила мать Милу и он сам, тоже с каждым годом все дальше скатывались в ту же яму. А после того, как он потерял мать, убитую горцами, ему окончательно стало ясно, что жить здесь больше нельзя. Нужно уходить — неважно даже, куда. Присоединиться к полумертвому ордену на краю света, проповедующему отречение от всех мирских благ, и жить до конца дней на ледяной глыбе, сражаясь с одичалыми, дикими зверями и дожидаясь возвращения Иных — многие сочли бы его сумасшедшим за такой выбор. Но для него это была не просто смена обстановки. Он знал, что в Долине его не ждет ничего, кроме гибели на перевале или голодной смерти. И когда брат Конви, собиравший новобранцев для Дозора, подъехал к Лунным Вратам, он, не раздумывая, присоединился к каравану. А вот и бывшие узники. Железнорожденный, отбившийся от своих и ставший разбойником, насильник и три карманника. Когда их привели к остальным, Милу инстинктивно постарался держаться подальше от насильника. Он вообще старался поменьше общаться с бывшими каторжниками и сейчас невольно задумался о том, как этот насильник будет жить в обществе людей, давших обет целомудрия. Он отступал назад и сам не заметил, как выпал из толпы. А потом почувствовал на себе чужой взгляд. Обернулся… И увидел, что маленькая Мейдж Мормонт смотрит на него почти в упор. Он торопливо отвел взгляд, но Мейдж присмотрелась повнимательнее… И раскрыла глаза еще шире. Узнала. И уже открыла рот, готовясь позвать его к себе. — Ми… — ОТПРАВЛЯЕМСЯ! — крик брата Конви Милу воспринял как настоящее спасение — и тут же смешался с толпой, пока Мейдж не успела что-то еще сказать или сделать. Больше остановок на пути от Винтерфелла до Стены не планировалось. Последним Очагом, со слов Конви, занимался другой вербовщик. Запрыгнув в повозку, Милу почти налетел на другого мальчишку-новобранца. — Привет, — коротко поздоровался он. — Привет, — ответил тот, в точности изобразив голос Милу. Тот удивленно поднял брови. — Как ты это сделал? — Я вообще хорошо умею чужим голосам подражать, — ухмыльнулся мальчишка. — Раньше я путешествовал с цирком… Меня Пипар зовут. Можно просто Пип. Пип выглядел добрым мальчиком и цепей на нем не было, похоже, его никто не считал опасным или склонным к побегу. И даже несмотря на его оттопыренные уши, Милу он показался довольно симпатичным. Он даже покраснел немного. — А я Милу. Милу Стоун. Дальнейшее путешествие прошло без происшествий. Он немного поболтал с Пипом и познакомился еще с несколькими мальчиками и мужчинами. Энгай, бывший разбойник, но с добрыми глазами. Нотч, бродяга, присоединившийся к Дозору просто чтобы не умереть с голоду. Еще были Люк и Пелло. В итоге получилась небольшая, но довольно сплоченная компания. В какой-то момент их разговор прервался. Все они с открытыми от изумления ртами смотрели на громадину Стены, возвышавшуюся впереди. Деревьев вокруг становилось все меньше, а Стена перед ними все больше. Каждый из них чувствовал себя мелким и ничтожным на фоне такой громадины. И все же в глубине души Милу был горд собой. Ведь ему предстояло защищать эту величайшую постройку древности вместе с остальными черными братьями. …Каждый из которых наверняка поинтересуется, как его зовут. И он будет отвечать одно и то же: Милу Стоун, Милу Стоун, Милу Стоун… Будет повторять, повторять и повторять это имя, пока сама не поверит, что ее так зовут. И это хорошо. Потому что стоит хоть кому-то узнать ее настоящее имя — и ее путешествие сразу закончится.