Сжечь их всех!

Мия II Она тихонько насвистывала под нос простую, но весьма задорную песенку, дожидаясь вместе с остальными новичками своей очереди возле тренировочной площадки. Тренировал новеньких юноша по имени Гренн, ее ровесник или чуть постарше. Он служил в Дозоре уже около года и, судя по его рассказам, в начале своей службы был неуклюжим и медлительным быком. Мии казалось, что он оставался им и сейчас, когда вразвалочку шел по краю площадки, раздавая команды и советы новичкам. Зато в бою… В бою он был совсем не таким. Держался спокойно и атаковал решительно. Его удары были тяжелыми и мощными, но двигался он все же немного скованно. Хотя недостаток скорости он возмещал быстрой реакцией и отточенными за год службы инстинктами бойца. Он научился предугадывать, когда и с какой стороны противник нанесет удар и до сих пор никто из новобранцев так ни разу и не сумел его достать. Впрочем, от того, кто сумел выстоять в бою с самим Куорином Полуруким, можно было ожидать и не такого. Слишком уж долго Мия пялилась на Гренна… Это был сильный риск, но против воли природы не попрешь, а вокруг было столько молодых и здоровых самцов, изголодавшихся по женской ласке. Нет, ну действительно, что может быть плохого в том, чтобы заглянуть в пекарню и насладиться запахом свежего хлеба, если ты не собираешься этот хлеб красть? Тем более, она давно научилась наблюдать за людьми, маскируя свои долгие взгляды завесой скуки и равнодушия. Но Мии нужно было не только этого. Она с нетерпением дожидалась своей очереди, ей нужно было, наконец, показать, на что она способна. «Милу» считался среди дозорных «слабым», «тощим» и «зеленым» — никому не было дело до того, что она умела владеть мечом лучше большинства тех, кто с ней приехал. В Долине без этого было попросту не выжить. А уж на ее работе тем более. Она уже успела прикончить пятерых горцев и со всеми, кроме самого первого, разобралась без особого труда. — Знакомый мотив, — Пип остановился рядом с ней. — Что за песня? — «Храбрый Дэнни Флинт», — усмехнулась она. — О, ты даже песни такие выбираешь… — рассмеялся в ответ ее друг. — А что, — пожала плечами Мия. — Не так уж и много есть песен о Ночном Дозоре… По крайней мере, я сама знаю не так много. И пока мы ехали к этому гребаному Черному Замку… невольно об этом задумалась. Лишь бы только не думать о тех сраных ублюдках, что мы с собой привезли… Она старалась говорить как можно более грубым голосом и вставляла в речь слова, которые, как ей казалось, звучат достаточно мужественно. И кажется, у нее получилось. Ушастый согласно кивнул и спросил: — Милу, а ты что, петь любишь? — Есть такое, — снова кивнула она. — Я был в Долине проводником, водил путешественников и караваны до Гнезда и обратно. А что может скоротать время в дороге лучше хорошей песни? И у моей матери был отличный голос и нашим попутчикам нравилось, как она поет… Я тоже научился, хоть моему голосу до ее — как до Дорна жопой кверху. Но знаешь ли… Я тоже не лыком шит. Чем больше песен ты знаешь, тем больше тебе платят. — Аагх! — услышали они, после чего на землю шлепнулось чье-то тело. И они снова повернулись в сторону площадки. Один новобранец по имени Полливер только что победил другого, немолодого уже мужчину, имени которого Мия не знала. А прямо перед ними с обычным скучающим лицом стоял Гренн, сложив руки на груди. — Вам, я смотрю, разговоры о песнях куда интереснее, чем боевая подготовка. Ты, — ткнул он пальцем в Мию. — Марш на площадку. Посмотрим, как твой меч умеет петь. Как тебя звать? — Ми… Милу, — слегка запнулась она. Слова почему-то застревали в горле и ей пришлось собрать волю в кулак, чтобы говорить более-менее уверенным тоном. — Милу Стоун. — О, бастард, да? И чей? — Понятия не имею, — пожала плечами Мия. — Я своего отца совсем не знал. Говорят, это был какой-то молодой рыцарь, который не мог удержать свой меч от того, чтобы не сунуть его в чужие ножны. — Понятно, — Гренн ухмыльнулся одним уголком рта. — Ну, парни, кто хочет подраться с бардом-бастардом, а? Кто хочет Милу-Барда заставить плакать громче, чем пела его мамаша? Мия было закипела, но она быстро поняла, что в этом и есть смысл. Выводить людей из себя, разжигать в них гнев, чтобы они лучше махали мечами на площадке. Он всех так раздразнивал перед учебным боем. И все же… Не хотелось слышать такие вещи о маме. Она вышла в круг и только тогда увидела своего противника. Здоровяка по имени Киван Риверс. Он что-то пробормотал Гренну, она услышала только: «посмотрим, насколько крепок этот бастард». Киван был не только высок и крепок, но и на редкость уродлив. Его нос, казалось, был вмят в лицо, а губы, наоборот, распухли от постоянных драк и торчали вперед. Да еще и ухо разорвано. — Седьмое пекло! Тебя мамаша что, под телегу кинула, когда ты из нее выпал? — подколола она противника. — Ага, — рассмеялся в ответ Киван. — Два раза! И сказал он это абсолютно серьезно. — Ну… — только и смогла ответить Мия. И чуть было не поплатилась за свою невнимательность, когда Киван рубанул так быстро, как никогда не рубил тот же самый Гренн. Еле увернулась. Но увернулась. А толпа вокруг явно оживилась. Собравшись с духом, Мия встретила его следующий удар своим клинком, отбив его вверх и в сторону. И атаковала сама, прямо в подбородок противника. Киван отшатнулся — и даже потерял равновесие, шлепнувшись задом об утоптанную землю. А потом вскочил на ноги куда быстрее, чем можно было ожидать от человека его комплекции. Вскочил раньше, чем она успела подготовиться к следующей атаке. Она слышала, как собравшиеся вокруг делают ставки. Среди новобранцев болельщики разделились примерно поровну — младшие ставили на нее, старшие на Кивана. Понятно, каждый мысленно представлял себя на месте того, кого считал ближе. Вот только потом к площадке подошли двое разведчиков-ветеранов — и оба, не сговариваясь, поставили на Кивана. А вот это уже плохо… Но это только еще больше укрепило ее решимость выстоять и победить. Если она одолеет этого бугая, ее все будут уважать. Она атаковала справа, но это была уловка. И он в нее попался, поставив блок так, чтобы иметь возможность закрутить ее оружие и заставить открыться. И она не могла этим не воспользоваться, ударив его слева. И все же Киван был намного лучше, чем она думала. И тоже был полон сюрпризов. Он разгадал ее финт и в последний момент перебросил меч в левую руку и успеть-таки отбить ее удар. Едва-едва успел… Но она была так шокирована его реакцией, что он смог атаковать ее уже левой рукой. Мии бы сильно не поздоровилось, если бы он не нанес удар плашмя. Но бил Киван во всю силу, не сдерживаясь. Она отлетела назад и с размаху врезалась в деревянное ограждение, ей показалось, что у нее хрустнули позвоночник и ребра… Нет, кажется, все-таки целы. Но синяки будут держаться долго. Но она не сдавалась. И снова бросилась в бой, скрестив клинки с Киваном. Несмотря на то, что он был куда сильнее и явно не уступал ей в опыте, было нетрудно разгадать его ритм и начать угадывать его следующее действие. И это позволило ей, наконец, перехватить инициативу в свои руки. С другой стороны, то, как он разгадал ее финт… Выходит, она тоже действовала чересчур прямолинейно и это было ее слабостью. И тогда Мия решила махнуть рукой на все правила. Она была не далеко не первой, кто приходил к такому решению и Гренн никогда не порицал тех, кто начинал драться грязно. Их мечи столкнулись и сцепились. Он без труда пересиливал, но она этого и добивалась — чтобы он расставил ноги чуть пошире. Сама она, привыкшая с малых лет бродить по горным тропам, могла обойтись и без этого, ее баланс был близок к безупречному. И сейчас она, перенеся вес на одну ногу, второй ударила своего противника. И ее нога с размаху ударила Кивана в пах. Он взвыл от боли, потерял равновесие — и она тут же ударила его по руке, держащей меч. Кисть разжалась, меч упал, но Киван, даже согнувшись от боли и потеряв оружие, сдаваться не собирался. Прежде чем хоть кто-то что-то успел сделать или сказать, он взревел от гнева и саданул со всей силы кулаком туда же, куда Мия ударила его самого. Боги… Как… Это… больно… Гореть в седьмом пекле тем мужикам, которые думают, что для женщины удар в пах ничего не значит. Но, тем не менее, она устояла. И даже не заорала, как думал ее противник. В основном потому, что ударил он вслепую и немалую долю его замаха приняла на себя ее нога. Но со стороны это все равно выглядело едва ли не чудом. Киван, выпучив от удивления глаза, застыл с открытым ртом — и она опрокинула его наземь последним пинком в грудь. И сама упала, уже не в силах продолжать сражение. — Все, все, хватит! — закричал Гренн. «Вовремя ты…» — подумала Мия. Киван выжал ее досуха, сейчас она с трудом могла пошевелить даже пальцем. Но, тем не менее, нашла в себе силы сесть и протянуть руку своему противнику. Тот сначала злобно посмотрел на нее, но потом все-таки схватился, хоть она и не могла поднять его огромную тушу с земли. Но это был знак перемирия. Гренн тут же подскочил, помогая им подняться. — Молодцы, оба молодцы. Киван, ты ведь учился драться раньше? — Ага, — кивнул здоровяк, чьи светлые волосы сейчас свалялись в большой грязный колтун. — Мой отец служил у Ланнистеров, он часто навещал нас с матерью и учил меня… Да и брат ее — он бродячий циркач, часто устраивал потешные бои для зрителей. — Ну, понятно теперь, где ты научился таким финтам и технике боя. Но тебе еще нужно много тренироваться, чтобы драться менее красочно и более практично. Ты должен биться с противником, а не позволять ему биться с тобой. А ты, — Гренн повернулся к Мии, — тебя может убить твоя самонадеянность. Да, ты хорошо держался, но недооценил Кива с самого начала и чуть не провалился в конце. Это правильно, что ты атаковал его слабое место, но ты должен был сделать это сразу, как только понял, что он сильнее и опытнее тебя. И что мы сейчас видим? Одного противника ты обезвредил и сам валяешься на земле без сил. А одичалые, знаешь ли, по одному не ходят. Мия было вспыхнула, но тут же успокоилась и вынуждена была признать, что он прав. И ее ноющие ребра лишний раз это доказывали. — И все же, — продолжал Гренн. — Ты хоть и мелкий, но смелый и охрененно выносливый. Особенно в конце, когда тебе… Мия в ответ усмехнулась. Она знала, что кто-то рано или поздно обратит на это внимание. И заранее заготовила ответ. — …по яйцам вдарили? Да тут и удивляться-то нечему. У меня их нет. Несколько человек просто открыли рты от удивления. И только Киван нарушил общее молчание гортанным хохотом. — А я так и думал! Нормальный мужик бы до сих пор катался по земле от такого удара! А ты, оказывается, евнух! Он смеялся с подлинным облегчением, унося вместе со смехом горечь поражения. И к нему начали присоединяться другие. — Слышали, парни! — хохотнул Гренн. — Среди нас не просто бард-бастард! У нас тут бард-бастард без яиц! Пока она уходила с площадки, на нее со всех сторон летели насмешки, грубые, колкие, но при этом добродушные. Она и правда впечатлила своих братьев тем, как стойко отбивалась от Кивана. А потом она угостила новых друзей заранее придуманной историей о том, как упрямый мул, которого она вела из Гнезда по перевалу, взял и ударил ее ногой в пах, да так, что ее яйца просто лопнули… Многие тут же сморщились от отвращения, а она. словно и не замечая этого, рассказывала, как в ближайшем городке мейстер вынужден был отрезать ей все под ноль, поскольку там уже начинало гнить… Естественно, ни один из слушателей не пожелал развивать эту тему дальше и не попросил показать шрам. Все просто поверили ей на слово, пожалев в душе о том, что вообще задались этим вопросом. Все как она и рассчитывала. С того дня за ней закрепилось прозвище Милу-Бард. Скорее всего, из-за того, что братья поняли, что у «него» всегда будет оставаться нежный голос. «Милу будет петь, как птичка, до конца своих несчастных дней» — вот так. Теперь вряд ли кто-нибудь обратит внимание на ее голос, на то, что она не бреется… Она нашла себе место — место дерзкого на язык незаконнорожденного парнишки-евнуха с нежным голосом, который, тем не менее, мог надрать зад любому, кто пытался его задирать. Пока Киван — или просто Кив, как он предложил ей его называть — угощал Мию элем и рассказывал ей с Пипом о своей собственной жизни, она продолжала наслаждаться своей победой. — За тебя, Дэнни, — еле слышно пробормотала она в свою кружку. Пары ненавидящих глаз, украдкой наблюдавших за ней, она пока не замечала. --- Элейна II Ей нужно было уехать отсюда. Драконий Камень больше не был для нее безопасным, как и Сумеречный Дол. Что здесь, что там брат следил за каждым ее шагом. Он верил, что они любят друг друга… Правда с того дня, как у него чуть больше месяца назад появился тот ящик с яйцами, он стал немного добрее с ней. Но заплатить за это пришлось тем, что он требовал ее к себе в покои едва ли не каждую ночь. И все это время она пыталась найти способ покончить с этим. Хоть как-то убедить брата прекратить. Переломный момент настал в то утро, когда в спальню брата вошла королева и увидела их в одной постели. Серсея была явно удивлена, но совершенно спокойна, она просто постояла мгновение, извинилась и ушла, не замечая умоляющего взгляда Элейны, которой в тот момент хотелось кричать: «СПАСИ МЕНЯ!». Она просто ушла. Потом Элейна пыталась поговорить с королевой о произошедшем. Но дочь Тайвина Ланнистера, придерживая одной рукой раздувшийся живот, оборвала ее на первом же слове. — Не надо больше напоминать мне о том разговоре с твоим братом, — твердо заявила она. — У стен есть уши и глаза. И тайны, рассказанные здесь, часто перестают быть тайнами. — Так ты знала об этих… разговорах? — Знала и знаю, — кивнула Серсея. — И хорошо понимаю вас. Брат и сестра… У них друг с другом особые отношения. Я сама когда-то такое пережила. У меня был брат-близнец, Джейме. И я до сих пор не могу смириться с потерей. Да, я счастлива в браке с Визерисом, но… Ты не думай, что как-то можешь нам навредить. Мы с самого начала относились к этому как к выгодному соглашению. Наши семьи договорились между собой — и вот мы вместе. Ты же… У тебя есть то, что я уже потеряла. Не теряй это, Эли. Это очень больно. Мне очень жаль, что твоя мама пыталась задушить порыв твоего сердца. Но я на твоей стороне. Знай, у тебя есть мое благословение. Будь счастлива. Королева ушла в покои мейстера, а Элейна еще долго смотрела ей вслед, не в силах произнести ни слова. Даже Серсея не могла ей помочь… Она, оказывается, тоже поверила той лжи, которую скормил ей Визерис… И в которую верил он сам. Элейна пыталась, честно пыталась изображать пламенную любовь к брату, надеясь, что он хоть когда-нибудь прислушается к ней. Ей не хватало смелости сказать все прямо. По крайней мере, так брат обращался с ней все же получше, чем раньше. И она страшно боялась, что когда-нибудь сама искренне начнет этого желать. Со временем из страха выросла ненависть. Она ненавидела его за то, что он с ней делал. И ненавидела себя за ненависть к нему. И ненавидела его за то, что он заставил ее ненавидеть себя. Любовь осталась, хоть и стала ноюще-болезненной — так любят того, кого с тобой уже нет. Она любила брата, который у нее когда-то был, и мечтала, чтобы он когда-нибудь вернулся и уничтожил того, кто сейчас носил его лицо и говорил его голосом. Но сегодня она поняла: все, это конец. Неделю назад ее лунная кровь не пришла вовремя. И это привело ее в комнату брата, где предстоял очень серьезный разговор. Ей нужно было уехать… Хотя бы ненадолго. — Брат, ты здесь? — осторожно постучала она. И через секунду услышала негромкое: «Заходи». Она зашла. Визерис, как обычно, сидел за столом, полном книг, среди которых был дневник их брата Рейгара. Рейгар, когда уехал на войну с Робертом, взял дневник с собой, а не оставил в Красном Замке, поэтому он и уцелел. Визерис, на лице которого была надета та конструкция с круглыми стеклянными линзами для чтения, обернулся к ней. В первое мгновение на его лице не было ничего, кроме досады на то, что его кто-то прервал, но потом, увидев сестру, он выдавил из небольшую улыбку. — Брат, я… Я уезжаю. Его лицо вытянулось — ему показалось, что он ослышался. — Чего? — Я уезжаю, — повторила она более твердым голосом. — На несколько недель. Может, больше. Тива Фарман, моя фрейлина, пригласила меня посетить Светлый остров и я согласилась. Мы уезжаем через неделю. — И я узнаю об этом только сейчас? — Визерис снял линзы и нахмурился. — Я сама узнала об этом только вчера. И сегодня дала свое согласие. Я… Мне нужно путешествовать, брат. — Ты пропустишь роды, — отрицательно покачал головой Визерис. — Я запланировал большой праздник по этому случаю. — Да, я знаю, но… — К тому же Светлый остров — не лучшее место для принцессы. В следующем месяце мы готовимся снова напасть на Железные острова и они могут начать ответные набеги. — Я знаю! — крикнула она. И он недобро прищурился. Девушка торопливо задышала, пытаясь успокоиться. — Прости, брат… Но мне нужно путешествовать именно сейчас. Потому что скоро… Мне трудно будет это делать. В ближайшие месяцы точно. Визерис недоверчиво наклонил голову, не понимая, к чему она клонит. Но как только она нарисовала на лице улыбку… Сразу все понял. И вскочил на ноги от волнения. — Ох… Это… Это же чудесно! Я… Я… Поверить не могу… Как же это замечательно! Элейна поняла, что надо дожимать. — И поэтому я хочу немного попутешествовать, пока еще могу. Да и после родов неизвестно, когда я снова смогу… Мне еще нужно восстановиться, да и ребенок требует ухода. Не знаю, когда я снова смогу повидать Девять Королевств. Да и даже если вдруг Светлый остров окажется в опасности, я уверена, что лорд Фарман сделает все, чтобы его дочь и я не пострадали. Визерис несколько раз кивнул, все еще улыбаясь — эта улыбка казалась ей хищным оскалом. — Да, — он словно и не слышал ее. — Ну… Да. У меня сегодня еще много дел… И я желаю тебе всего самого наилучшего, сестра. Буду молиться о том, чтобы путешествие было легким и приятным… — он немного посерьезнел и добавил: — Ты… думала, кого мы отцом назовем? Элейна вздрогнула. Она уже думала над тем, что ответить на этот вопрос, но от того, что она хотела опозорить невинного человека, да еще и после смерти… — Сир Ауран Уотерс умер на прошлой неделе. У нас с ним не было близости, но многие видели, что он пытается оказывать мне знаки внимания. К тому же его предки были из семейства Веларионов… — …А это значит, что валирийская внешность твоего ребенка не вызовет подозрений, — подхватил Визерис. — Умно, очень умно, Эли… Ты у меня просто умница! Они поговорили еще немного о всяких пустяках, после чего она оставила его наедине со старыми манускриптами и записями. Она направилась не к себе и даже не к Тиве, чтобы начать готовиться к поездке. Ее путь лежал в покои самого неоднозначного из обитателей замка. В комнату Мэйгин Мэсси, Королевы Шлюх, Сирены из Камнепляса, мастера над шептунами. Элейна открыла дверь, которая зачем-то была обшита по краям толстой кожей и мехом. Хозяйка комнаты развалилась в мягком кресле, держа в руке бокал вина, которым и поприветствовала вошедшую девушку перед тем, как сделать новый глоток. — О, принцесса! Если ты за своим… эм… подарком, то он давно тебя ждет… Где он у меня… Ага, вот же он! Женщина махнула рукой в сторону одного из столиков и Элейна взяла оттуда маленький коричневый пакет. Открыла. Так и есть — мелко порезанные сушеные травы. — Спасибо, леди Мэйгин. И знаете… Я бы попросила… — Да, да, да. Король не должен ничего узнать, и королева не должна, и никто другой тоже не должен, — лениво отмахнулась Мэйгин. А потом вдруг подобралась, села ровно и слегка наклонилась вперед. — Девочка, как ты думаешь, почему я так свободно с тобой говорю, не боясь ушей в стенах? — И почему же? — нахмурилась Элейна. — Потому что их нет, — ухмыльнулась хозяйка комнаты. — Видишь, из чего сделаны эти стены? Это гипс, а не камень. Пол? Тонкие доски в несколько слоев. Дверь? Ты сама видела, ни единой щелочки. А вокруг стен, пола и потолка еще один слой камня. Все трещины заделаны, окно сделано так, что за ним никто не может повиснуть или встать. А за панелями… Долго рассказывать, что там, если коротко — спрятаться там точно никто не сможет. В общем, снаружи этой комнаты никто никогда не сможет ни услышать, ни увидеть ничего, что происходит внутри. Я даже повесила здесь несколько амулетов и магических рун — так, на всякий случай. Чем больше она говорила, тем меньше Элейна была уверена в том, что может верить ее словам. Но с другой стороны, какой у нее был выбор? — А что до твоей просьбы, принцесса, держать все в секрете… Девочка, каждое слово, сказанное здесь, я держу в секрете. Меня не надо об этом просить. Наоборот, меня обычно просят рассказать что-то кому-то, если нужно. Все остальное умирает вместе со мной. Если, конечно, оно не касается угрозы королевству или королевской семье. А теперь подумай сама. Ты встретила какого-то симпатичного мальчика, раздвинула перед ним свои ножки, а потом пришла к бывшей хозяйке публичного дома за лекарством, которым она много лет снабжала своих девочек. Конечно я знаю, что об этом не стоит распространяться! Элейна коротко кивнула. Хозяйка комнаты, с одной стороны, казалась слишком пьяной, чтобы помнить о вежливости, и в то же время достаточно трезвой, чтобы сохранять ясность речи, четкость мыслей и на удивление пронзительный и настороженный взгляд. — Спа… Спасибо, леди Мэйгин, — немного помолчала и добавила: — А когда… когда его пить можно? — Срок какой? — деловито подняла бровь женщина. — Месяц. Или чуть меньше. — Хм… Нормально. Ты молодец, что быстро спохватилась. Можешь даже подождать немного и выпить, когда сочтешь нужным. Только не позднее двух полных месяцев. На этом сроке ты можешь убить не только ребенка, но и себя. Эти небрежные слова заставили ее содрогнуться от осознания того, что она собиралась сделать. Убить ребенка… Она еще раз кивнула и ушла. Убить ребенка. Если бы Мэйгин не сказала этих слов, Элейна выпила бы лунный чай в ближайшую ночь, не думая о возможных осложнениях, которые потом пришлось бы как-то объяснять. Теперь же… Она убьет своего ребенка. Просто убьет — и все? Она представила своего ребеночка у себя в животе, такого крошечного, размером чуть больше фасолины, который еще только начинал расти… Разве он чем-то виноват? Разве он не заслуживал жизни? Он появился только по ее вине — неужели он должен расплачиваться за ее ошибки? И все же она понимала, какой несчастной может быть его будущая жизнь. И когда они отплыли от Драконьего Камня, взяла мешочек с лунным чаем с собой. Тива говорила, что по пути на Светлый они остановятся в Девичьем Пруду, потом в Риверране, потом в Утесе Кастерли. Значит, в Девичьем Пруду она и сделает это. За пару дней любые последствия от приема лекарства пройдут, никто ничего не заметит. А уже на Светлом острове она сможет инсценировать… более-менее правдоподобный выкидыш. И все. Но когда они прибыли в Девичий Пруд, она снова заколебалась. «Нет, подожду до Риверрана», решила Элейна и убрала мешочек обратно. И она уже готова была сделать это в Риверране, когда внезапно заглянувшая в комнату служанка по имени Изольда помешала ей. Ладно. Завтра. Назавтра Тива попросила ей помочь — какой-то молодой лорд весьма назойливо с ней заигрывал и ей нужна была компания, чтобы тот, наконец, от нее отстал. И на следующий день ничего не получилось… Она почти забыла о лунном чае. И только в последнюю ночь перед отъездом из Утеса Кастерли, когда она сидела в спальне, проклиная себя за нерешительность, стало понятно: сейчас или никогда. В этот момент она представила себе, как берет на руки своего малыша — и видит в его глазах то же самое безумие, что видела в глазах брата. И тогда она заварила чай и выпила его. А на следующий день, когда они уже плыли на Светлый остров, ее живот так скрутило болью, что она потеряла сознание. Все, что она помнила дальше — это боль, тошнтоту и кровь. Она не знала, как долго пролежала в постели, в сознании и без. Скорее всего, несколько дней. И вот, наконец, она очнулась, чувствуя себя почти хорошо. Да, усталой, больной и голодной — но в остальном все было в порядке. Странно только, что рядом никого не было. Неужели за ней никто не смотрел? А потом она услышала за окном топот солдат, крики командиров и рев горна. И громкий крик: «ЖЕЛЕЗНОРОЖДЕННЫЕ!» --- Эймон II До Поднебесья они добрались быстро и без происшествий. Солдаты даже ворчали, что все так скучно, а они надеялись хотя бы пару разбойников по пути поймать… Эймон не возражал. Для него это было свидетельством того, что он хорошо делает свое дело. Нападения на путешественников на Принцевом Перевале случались все реже. Он старался не думать о том, что разбойники никуда не исчезли, просто ушли на другие места. Но он не мог быть везде и сразу, его первоочередной задачей была защита своих владений и владений его сюзерена, лорда Фаулера. Пока они шли по своим владениям, все, кто встречался им на пути, радостно улыбались и приветствовали лорда Эймона, потому что роза над башней была для них символом мира и порядка. Но Эймон в ответ ни разу не улыбнулся и не ответил на слова благодарности. Он не считал, что заслуживает какой-то благодарности просто делая то, что было его долгом. Знал он и о том, что чем сильнее люди его благодарили, тем меньше они его на самом деле знали и тем меньше на их жизнь влияли его поступки. Но они знали тех, кто знал тех, кто знал тех, кто считал Эймона добрым и справедливым лордом — и этого им было достаточно. И как только они пересекли невидимую границу, любовь местных жителей сменилась презрением, приправленном ненавистью. Чем дальше они отъезжали от Башни Радости, тем больше людей видели в нем никчемного бастарда, рожденного от принца-развратника и блудницы-северянки, из-за которой он бросил свою законную жену на верную смерть. И он мог хоть в лепешку расшибиться — даже если бы он был воплощенным идеалом справедливости и доблести, они не изменили бы своего мнения. И что самое удивительное, Эймон был куда ближе именно к этим людям, чем к своим благодарным подданным. Он и сам считал, что его родители совершили большую ошибку. Но он старался действовать по совести не ради того, чтобы хоть немного уравновесить причиненные ими беды, а просто потому, что считал себя обязанным поступать по справедливости даже в этом несправедливом мире. Кого он никогда не мог понять, так это лордов, которые ставили себя выше своих подданных. Одним из них был лорд Фаулер. Сам по себе он был хорошим человеком, если бы не древнее соперничество с Айронвудами, мелочное и бессмысленное. Оба дома много поколений служили верой и правдой дому Мартеллов и со временем их соперничество свелось к тому, кого из них сюзерен уважает больше. Это и заботило лорда Поднебесья — только это, а не то, чем живут и в чем нуждаются его подданные. Он тратил деньги на что угодно, но только не на их благополучие. Подобное положение дел сильно смущало Эймона и даже злило. У Королевской Гробницы к нему присоединились люди Майлса Манвуди. Они уважали его, но поехали впереди, чтобы никто не говорил, что Эймон Сэнд прибыл в Поднебесье раньше них. Еще одна мелочь, из-за которой не стоило расстраиваться. Расстроило его кое-что другое — вглядевшись в знамена дома Манвуди, Эймон заметил, что корона на голове черепа как-то изменилась и теперь ее зубцы больше походили на языки пламени. Да и сам череп теперь был обрамлен красным огнем. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что у них произошло. В Дорне, как и в Штормовых землях, число последователей Владыки Света росло с каждым годом. А где были Семеро, когда Станнис умирал от голода в Штормовом Пределе, а тот, кто его победил и выставил злодеем и людоедом, оказался изменником? Где были Семеро, когда погибли его родители? Где были Семеро, когда погибла Элия Мартелл и ее дети? Где были Семеро, когда Эйрис — между прочим, помазанный ими на королевство — стер с лица земли Королевскую Гавань? Каждый такой вопрос, не имеющий ответа, помогал Красным жрецам закрепиться и находить новых последователей. Многим, конечно, нравилась сама идея о том, что сожжение их умерших близких на костре, да под благословение Р’глора, гарантировало им место на небесах. Все знали, что Станнис и Ренли Баратеоны уже обратились в новую веру — первым это сделал Станнис вскоре после того, как жрецы Владыки неведомым образом исцелили его старшую дочь от серой хвори. Последователи нового бога заполнили Штормовые земли — на очереди был Дорн. Дорнийцев соблазняли постулаты о равенстве мужчин и женщин, эссосийское происхождение новой веры, идея насчет последней битвы добра со злом — все это было близко культуре ройнаров, от которых они происходили. Красный Бог уводил за собой как простых людей, так и знатных. Эймон знал, что Ренли Баратеон скоро женится на Арианне Мартелл, дочери принца Дорана — и заключать этот брак должна будет Красная жрица. Сам Эймон не был особо религиозен, но даже он в самые отчаянные моменты возносил молитву Семерым и лично Неведомому, которого он, как бастард и изгой, считал своим личным покровителем. Но он был рад, что сам Доран так и не принял веру в Красного Бога. Да и Арианна, наверное, тоже — а такую форму бракосочетания, скорее всего, выбрала по политическим соображениям. Никто, разумеется, не посвящал Эймона в тайны заговоров и планов дорнийских лордов. Но и того, что он видел сам, ему хватало. Он видел, как Дорн и Штормовые земли все сильнее сближаются между собой. Это началось вскоре после того, как Доран предложил обескровленным соседям помощь в первые годы после Опустошения. Вопрос только, зачем он это сделал. Эймон склонялся к тому, что принц хотел образовать новый юго-восточный альянс, который имел все шансы стать сильнейшим игроком в Девяти Королевствах. Особенно после того, что случилось с Простором. Последние семь лет Старомест отмежевывался от Хайгардена как только мог, стирая из памяти саму мысль о том, что они когда-то были одним целым. А если Штормовые земли и Дорн объединятся… Они получат не только сразу шесть голосов в Совете. Они, если сохранят уже имеющееся влияние в Мандере, Юге и Речных землях, смогут единолично проталкивать нужные им решения. Вопрос только, чего этим хотел добиться принц Доран. Власть ради власти — такое совсем не в его стиле. В Поднебесье Эймон и Майлс Манвуди со своими людьми прибыли на следующий день. И Эймон с удивлением понял, что здесь собрались не только лорды окрестных земель, но и Мартеллы. А вскоре, прогуливаясь по замку с сиром Морианом, он убедился, что это не просто «Мартеллы». Оберин, вышедший им навстречу, был, как всегда, крайне самодоволен. — О, кого я вижу, Лорд Радости собственной персоной. Все такой же суровый, унылый и невзрачный, как твой наряд. Ты вообще знаешь, что есть и другие цвета, кроме серого и черного? Что скажешь насчет голубой розы на красном воротнике — как символ Башни Радости и Красных гор? Может так ты будешь смотреться… хоть немного более живым? — Принц Оберин, — сдержанно поклонился Эймон. Тот безнадежно вздохнул и крепко обнял подошедшего к нему Мориана. — Ксадамориан, друг мой! Неужели этот бастард еще не выпил из тебя всю радость? — Нет, как видишь! — рассмеялся южанин. — Как ты изящно выразился, он настоящий Лорд Радости, вытягивающий это чувство из всех окружающих и запирающий ее глубоко в своей башни. Ну а я постепенно заражаю его своим весельем. Он, можешь мне поверить, прямо сейчас смеется. Только очень тихо и незаметно. Эймон, не удержавшись, закатил глаза. Он бы и в самом деле улыбнулся, но не хотел доставлять удовольствие Мориану или Оберину. — И все же, Оберин, почему ты здесь? Я думал, что лорд Фаулер созывает знамена, чтобы идти к Солнечному Копью… — Так и есть, — кивнул Оберин. — Но тебе придется поехать в другое место. Я направляюсь в Сумеречный Дол, где король готовит пышное празднование в честь рождения своих детей… И ты едешь со мной. Первым, что почувствовал Эймон, услышав эту новость, была досада и злость. Он и раньше понимал, что по-настоящему серьезную военную операцию ему все равно не доверят. Король не допустит, чтобы он хоть как-то прославился. Но чтобы вот так… — Я — лорд самого дальнего дорнийского захолустья, если ты забыл. И ты едешь, чтобы лично пригласить меня в столицу? Что мешало тебе послать ворона? И что я скажу своим людям? Что они должны возвращаться домой? Перед тем, как ответить, Оберин поводил нижней челюстью из стороны в сторону. Все знали, что он всегда так делает, когда нервничает. Или делает вид, что нервничает. С Красным Змеем никто никогда ни в чем не был уверен до конца. — Да нет… Твои люди продолжат путь с лордом Фаулером и остальными. Они направятся к Звездопаду и там погрузятся на корабли. А ты, друг мой, поедешь со мной. Один. Король отдельно просил моего брата, чтобы он отпустил тебя ко двору. Эймон нахмурился — то есть принял свое обычное выражение лица. — То есть сам король позвал меня в Сумеречный Дол? Поводом встречи, я так понимаю, должна стать моя казнь? Оберин звонко рассмеялся и хлопнул друга по плечу. — Ох, Эймон, ну ты скажешь… Да нет же! Король прекрасно знает, что ты совершенно чужд амбиций. И то, что ты явишься в столицу один, лишний раз это подтвердит. А вот у меня во многих местах есть друзья, которым я могу доверять. И в столице тоже. Так вот, кое-кто из них говорит, что король готовит какой-то указ, касающийся тебя. — Указ? — Да. И не исключено, что в нем речь идет об узаконивании… Вот теперь ему и в самом деле удалось шокировать Эймона. И даже зародить в нем какую-то искру надежду. Неужели… Он снова сможет носить имя Таргариена? Сорвать с себя опостылевшее клеймо Сэнда и стать кем-то большим, чем бастард с клочком земли? Эйфория длилась недолго. Потом он, как всегда, насторожился, задумался и даже попытался задушить эту надежду. Визерис был ему кем угодно, но только не другом. Многие, конечно, превозносили его как благородного и справедливого короля, совместно с лордами Среднего Совета обеспечившего королевству семь лет процветания. Но Эймон знал, что этот человек подобен змее, прячущейся среди камней. Но что он мог сделать? Не мог же он просто взять и отказаться приехать… — Хорошо. Мориан, передаю командование тебе, как всегда. Объясни людям… — буркнул он. Южанин согласно кивнул, поклонился Оберину и ушел. А Эймон печально вздохнул, предчувствуя еще один неприятный разговор. — И сира Эртура Дейна я беру с собой, — упрямо заявил он, готовясь к долгому спору. — Конечно, бери, — к его огромной неожиданности, сразу согласился Оберин. — Его тоже пригласили. Ну ничего себе. — А не рано ли праздновать? — спросил Эймон, которому ужасно хотелось к чему-нибудь придраться. — Я слышал, последние две беременности королевы Серсеи чуть не убили ее, и детей заодно… Да и не первый это ее ребенок, а уже третий, наследником он все равно… — Визерис не привык отказывать своей королеве, — пожал плечами Оберин. — Серсея, я слышал, много хандрила в последнее время, а потом внезапно воспряла, когда мейстер сказал, что у нее будет двойня.