Сжечь их всех!

Дочь разбойника Она поднималась в его покои решительно и непреклонно. Она все делала решительно. А сейчас — какой еще оставался выбор? Простолюдины мерли как мухи. Лорды жили как нищие. Доблестные налетчики сидели и дрожали как трусы. И ей не оставалось ничего, кроме как сделать то, что должно. Выполнить свое предназначение. Потому что она понимала: если этого не сделает она, этого не сделает никто. Она шла мимо пустых комнат, где когда-то жили слуги. Большинство из них сейчас лежали в могиле, оставшихся отправили в другие замки, где нужны были рабочие руки. Она сама их отправила. Пусть отец сам о себе заботится, раз он не думает ни о чем, кроме своего упрямства и своих заблуждений. Он до сих пор верил, что Старый Путь позволит им править всеми морями. Верил, что они дадут отпор зеленникам, а потом придут к ним домой и возьмут их богатства. Дурак. Она была готова плевать и мочиться на Старый Путь. У нее был свой, Новый. Зеленников победить было нельзя, с этим она уже смирилась. Они были сильнее, и доказали это. Если бы отец не ослеп от своего высокомерия и самомнения, он бы сам давно это понял. Понял бы, что драконий король победил его по его же собственным законам. Визерис не проявил к ним ни чести, ни благородства, ни милосердия. Но какое это имело значение? Потому что он заплатил взятую на себя тяжелую железную цену за их смирение. Но она не позволит сделать свой народ рабами. Ни за что. Дракон быстро убедится в том, что на их островах нет ничего ценного. Все ценное они носили на палубах своих кораблей. У них по-прежнему был флот и люди, готовые править им. Скоро он поймет, что один Железнорожденный стоит десяти матросов-зеленников. И тогда она предложит их дракону. Верность в обмен на еду. Служба в обмен на покровительство. Она знала, что это единственный выход. Стать народом моряков, кормящихся за счет казны. А когда дракон одряхлеет и ослабнет… а он обязательно ослабнет… Они будут ждать момента, когда можно будет сбросить его ярмо. Но это будет не завтра и не через год. Как минимум, сменится целое поколение. Но кто об этом смеет мечтать в те дни, когда сам не веришь, доживешь ли до завтрашней трапезы? И будет ли она, эта трапеза? Она поднялась на самый верх. Перед нужной дверью стоял одинокий стражник, который понял ее без слов, молча кивнул и впустил ее в королевскую спальню. Она кивнула в ответ и вошла. Отец лежал перед ней в своей кровати. Какая-то часть ее хотела разбудить его, поговорить еще раз, дать шанс все исправить. Но намного большая часть сосредоточилась на судьбе ее народа, на своей гордости и своих сыновьях. Виктарион должен был жить. И Алан тоже. Она поклялась сделать все, чтобы они выжили. И тогда она взяла подушку, лежавшую рядом с головой отца. Положила ему на лицо. Прижала. Первые мгновения он, казалось, ничего не замечал. Потом проснулся. Стал вырываться. Но он ослаб от голода так же, как и она. А на ее стороне была молодость, решительность и элемент неожиданности. И вот он затих. Правление короля Бейлона Грейджоя подошло к концу. И совсем не так, как он хотел. Она вытащила его из постели, чувствуя, как гнев в ее душе сменяется каким-то странным благоговением. В ее голове появились картины старых благополучных времен, когда ее мать была еще жива, до того, как Утонувший Бог забрал ее по пути в Лис. Когда отец, молодой, гордый и шумный, только начал вести свой народ к свободе — как он сам тогда думал. Когда кладовые были полны. Когда он сажал ее, совсем еще маленькую, к себе на колени и рассказывал о своих подвигах в далеких морях. — Прости, — еле слышно прошептала она, вытаскивая тело на балкон и впуская в комнату холодный соленый ветер. Подтащила отца к краю и сбросила вниз, на скалы. Затем вышла из комнаты. Стражник закрыл дверь. — Ты понял, что сейчас произошло? — спросила она. — Король был очень разгневан. Велел всем убираться прочь и не беспокоить его, чего бы ни случилось. Потом я слышал, как он ругался и бушевал у себя в спальне. Но не заходил. Он запретил мне. Я не слышал крика, значит, он прыгнул сам, — тихо произнес он. — Спасибо, Давен, — кивнула она. — Они все равно могут тебя заподозрить. Даже потребовать казни — не за убийство, так за то, что не помешал ему. Возможно, я сама вынуждена буду вынести тебе приговор. — То, что мертво, умереть не может, миледи. Если это цена за жизнь моей дочери, я отдам ее, не раздумывая. Она заслуживает большего, чем тихо угаснуть от голода, как ее мать и братья. — Что бы ни случилось, — она положила руку ему на плечо. — Я позабочусь о ней, как о своей. А потом, если Утонувший благоволит мне, я обручу ее с одним из своих сыновей. Мой дом будет рад пополниться такой благородной кровью. И она стала спускаться вниз. Никто из немногих оставшихся слуг ее не видел. Все думали, что она все еще на Харлоу, спит со своим мужем. Что она давно смирилась с тем, что отец изгнал ее из своей семьи. И никто не мог засвидетельствовать иного. Уже садясь в лодку, она тщательно обдумывала слова, которые следующим утром лягут на вороний свиток. Впервые за шесть лет чернокрылая птица полетит с островов на материк — с тех самых пор, как они в последний раз пытались договориться о мире. Неудачно — как и все предыдущие попытки. Она составляла в голове послание, глядя на красную комету в небе. Что это? Насмешка над ней? Над тем, что на ее руках была кровь ее отца и короля? Символ скорой победы красного дракона над ними? А может, просто красивое небесное знамение. Да и какая разница? Она все равно поступила так, как собиралась. И для этого не нужно было гадать по небу. --- Эймон Х Он проснулся — и в то же время проснулся не он. Непонятно, как такое вообще получилось. Потому что едва Эймон открыл глаза, первым, что он увидел перед собой, был он сам. Он, мечущийся на кровати в горячке и что-то хрипящий. Ему хотелось закричать. И Эймон закричал. Или не закричал? Вместо человеческого крика комнату прорезал какой-то визг. — Да ус… спок… койся ты! П… прошу! — крикнул еще кто-то Эймон оглянулся — и увидел перед собой еще одного великана, протянувшего к нему руки. От великана пахло страхом, паникой и сомнением. Откуда он вообще знает все эти запахи? Инстинктивно Эймон принюхался к великану получше. От него пахло сталью. Речной водой. И чем-то знакомым — кажется, пеплом и углями. «Дункан», — внезапно вспомнил он его имя. Попытался окликнуть — и из его груди снова вырвался визг, заставивший Дункана отшатнуться. — Х… хватит… п… прошу, мил… леди дракон! П… пожалуйста! «Леди дракон»? — Да оставь ты ее, полудурок! — заорал кто-то еще и Эймон повернулся на крик, издаваемый еще одним великаном. Потом вдохнул его запах. Тюльпаны. Злость. Страх. Жареное мясо. Дуб. Ага, это Маттен… Но как он вообще понял это по запаху? Маттен подошел к нему увереннее, чем Дункан, но и он тоже колебался. Эймону хотелось позвать на помощь, попросить их растолкать его — то есть, его тело. И снова завизжал, заставив оруженосцев вздрогнуть. Он все-таки начал понимать, что с ним случилось. Он был в теле Чернокрылой. Он покинул свое бьющееся в судорогах тело. Как тогда, в конце боя с Темной Звездой. — Тише, малышка, тише, — успокаивал «ее» Маттен, а потом его руки осторожно, но крепко обхватили Эймона-Чернокрылую за шею. Пальцы аккуратно гладили чешую, особенно то место на макушке, от которого было так приятно… И он тут же успокоился. А его опустевшее тело продолжало биться. — Попробуй разбудить лорда Эймона! — приказал Маттен. Дункан, наконец, вышел из ступора и бросился к бывшему его телу. Схватил за плечи, встряхнул. — Милорд! М… милорд Эймон! Очнитесь! — кричал он. Он закрыл глаза — и открыл уже другие глаза, смотрящие прямо на Дункана, который так же внезапно перестал быть великаном. Эймон, вернувшись в свое тело, оттолкнул оруженосца, резко сел на постели, хватая воздух ртом. Простыня на его постели смялась в комок, в центре темнело огромное пятно пота и мочи. Маттен сидел рядом на корточках и чесал голову Чернокрылой, которая сейчас смотрела на него. Доски пола были все исцарапаны — должно быть, драконица ночью не на шутку разбуянилась. — М… милорд? — еле слышно позвал Дункан. Эймон не слышал его. Он не мог оторвать взгляда от желто-серых глаз Чернокрылой. Она казалась… очень недовольной. Он сам не понимал, как он это чувствовал. Но чувствовал. А потом драконица запрокинула голову и… И из ее пасти вырвалась струя пламени. Ярко-синего цвета с черными прожилками. --- Им пришлось отдать почти половину имевшихся у них денег за возмещение ущерба, нанесенного постоялому двору. И как можно скорее убираться прочь, как только Флориан отыскал Бронна, решившего прогуляться по городку и насладиться «местным колоритом». Эймону не хотелось засыпать еще раз в этой кровати, он боялся, что все это произойдет снова. Он долго извинялся перед Дунканом, которого поцарапала Чернокрылая, но рассказывать о том, что он видел и пережил, не решился даже ему. Вообще никому — кроме Красной жрицы. Это был единственный разумный вариант. Дункан и Маттен просто перепугаются. Бронна, каким бы дружелюбным он ни был, нельзя было назвать надежным союзником. Флориану можно было доверять, но они были не настолько близки, чтобы довериться настолько сильно. Сэм… Пожалуй, он был единственным, кого Эймон мог назвать настоящим другом. Другом, которого он приобрел благодаря Эртуру, который каждую минуту смотрел на него с уважением и добротой. И меньше всего ему хотелось, чтобы Сэм стал смотреть на него как на сумасшедшего. А вот жрица — она многие годы изучала божественные вещи и утверждала, что магия существует. Если с кем и можно было поделиться своими снами… и остальным… то только с ней. Но даже она выглядела встревоженной, когда он решился заговорить об этом. — Это… Это нельзя упускать из внимания, милорд. Сны сильны. Легенды говорят о том, что многим Таргариенам снились драконы. А некоторым приходили видения о будущем. Я не могу сказать, что означает ваш сон. Но то, что в нем что-то кроется — это несомненно. Его еще предстоит разгадать. И я сделаю все, чтобы вам помочь. Он и не знал, что хуже. То, что все эти золотые армии, моря огня, восставшие трупы и великаны, разрушающие города, явятся наяву… Или то, что эти образы скрывают за собой нечто еще более ужасное. И какую роль должен сыграть он сам? Разрушить город? Или спасти его от разрушения? Ему нужно будет сразиться с армиями, выходящими из моря? Или возглавить их? Ни на один вопрос он не знал ответа. Если эти видения послали ему Семеро, они были жестоки, думая, что это хоть как-то ему поможет. — А потом… Вы сказали… Что видели мир глазами дракона? — спросила она. — Не просто дракона, — ответил Эймон. Я видел мир глазами Чернокрылой. Я стал ей, а она стала мной. Я хотел пошевелить головой — и она шевелила головой. Я хотел что-то понюхать — и она нюхала. Я хотел заговорить — и ее крики наполняли комнату. Мелисандра молчала какое-то время. Они сидели у маленького походного костра, который разожгли отдельно от общего. Бронн покинул их почти сразу после отъезда из города Харровея. Он еще там встретил кого-то, у кого был в большом долгу, поэтому с разрешения Мелисандры повернул обратно на юг. Но при этом пообещал догнать их на Перешейке, как только расплатится по счетам. Конь у него был хороший, поэтому Эймон почти не сомневался, что наемник действительно вернется. — Я многое изучала в Вестеросе, лорд Блэкфайр, — наконец, заговорила она. — И одно время… я даже… начала сомневаться в том, что Владыка дает мне силы. Я раскапывала слухи и легенды Семи Королевств в поисках ответов. Пока, наконец, не нашла в себе силы с уверенностью и верой вернуть благосклонность Владыки Света. Но… — Что? — Мне известна одна история, которую мне напомнил ваш опыт. Что вы знаете об оборотнях? — Я… не скажу, что знаю много. Может, так… детские сказки перед сном. — Неудивительно, — согласилась Мелисандра. — В Дорне такие сказки мало кто знает. Зато на Севере их рассказывают все. Оборотень, или перевертыш, или варг — это тот, кто может видеть глазами зверя, может даже управлять его телом. Варгами, например, называют оборотней, способных «вселяться» в волков. Есть легенда о Короле варгов, который правил западным побережьем Севера в стародавние времена. Он был жестоким и безжалостным деспотом, чья власть держалась на множестве волков и других зверей, которыми он мог управлять. Потом он потерпел поражение от Королей Зимы и погиб от их рук. Погиб от рук Старков. — И как это связано со мной и тем, что я испытал? — Король варгов был убит, как и его сыновья и вассалы. Но не его дочери. Победившие Старки захотели взять его силу себе и стали брать его дочерей в жены. Сам Король Зимы и его братья женились на них. И по сей день в жилах их потомков течет кровь Короля варгов. И в твоей крови тоже. — То есть… ты веришь, что я тоже варг? — Оборотень. Хотя, возможно, нужно новое слово. Никогда еще не было драконьего всадника и одновременно потомка Первых людей. И я не знаю ни одного случая, когда оборотень вселялся в дракона. По крайней мере, вот так. — Как — так? — нахмурился Эймон. — Драконы полны магии сами по себе, милорд. Огонь облаченный плотью. Один мейстер Высших Мистерий когда-то написал книгу, в которой утверждалось, что валирийцы обладали похожей силой и могли в буквальном смысле сливаться со своими драконами. Вот почему связь между драконами и их наездниками была так сильна. И почему те, в ком не было валирийской крови, не мог ими владеть. — Ты в это веришь? — Не совсем. Сходство есть, но ваша кровь обладает огромной силой по линии обоих предков. Если валирийцы обладали просто ментальной связью с драконами, то варги владели полным контролем… Но я бы посоветовала вам соблюдать осторожность. — Почему? — Легенды гласят, что деспотизм и жестокость Короля варгов лежит в самой его природе. Пока он проникал в сознание волков, они проникали в его собственное. Он стал ими, а они стали им. Все имеет свою цену. Драконы сильны, но в то же время ужасны… Будьте осторожны. Не дайте дракону поглотить себя. Он подумал и сделал глоток эля. — Странно, что красная жрица так хорошо разбирается в северной магии. — Я же сказала, что много всего изучила. У меня было много книг. — Это все из-за кризиса веры? Глаза Мелисандры, кажется, стали еще ярче и на ее лице появился намек на гнев. — Я никогда не сомневалась в Р’глоре, — отрезала она тоном, не оставлявшим ни намека на сомнение. — Я усомнилась лишь в своих методах исполнения Его воли. — Прости, жрица, я не хотел тебя обидеть, — сказал он. Конечно, он был не в том положении, чтобы осуждать кого-то. Она тут же успокоилась и подвинулась ближе на бревне, на котором они сидели вдвоем. — В наших видениях был огонь, милорд… Огонь заливший армию из золота. И стрела великана, от которой сгорел город. — Надо как-то разобраться в том, что это значит, — подхватил он. — А я обещала помочь в этом. И, кажется, вижу смысл первого видения. Армия, ведомая волей Владыки Света, может защитить вас. И вы будете в ее рядах, когда Великий Иной выйдет на последний бой с защитниками Владыки. — Я никогда не был особо набожным, жрица, — признался он. — Но даже если это действительно так, я никогда не поверю ни во что подобное. — Все люди набожны, милорд, — ответила она. — Даже если они сами этого не подозревают… Больше они не разговаривали об этом и их отряд продолжил свой путь. Эймон оставался таким же тихим и даже суровым. Он никогда не искал близости ни с кем, и остальные тоже старались держаться от него на расстоянии. Возможно, боялись того, что с ним происходит. Возможно, просто не хотели его стеснять. Он не знал. Эймон вообще быстро привязывался к тем, кто преодолевал окружавшую его ледяную стену. Сэм стал его другом уже потому, что он сумел заслужить его, Эймона, доверие. И потому, что он не видел в его словах никаких скрытых мотивов. Маттен оказался преданным и нетерпеливым, как и сир Флориан. Дункан… Эймон и сам не мог сказать, что в Дункане нашло отклик в его душе. Оно просто было. Ну и Бронн, само собой. Он был просто очарователен… После всего пережитого ему очень не хотелось возвращаться к своему прежнему «я». Он не хотел быть сердитым и нелюдимым Лордом Радости. Но ему еще нужно было многое обдумать. Свои мечты, свои силы и своего дракона. Чернокрылая уже начала дышать огнем. И делала это все чаще. Маттену больше не нужно было готовить еду на всех. Он просто подбрасывал ей сырое мясо и она его поджаривала прямо на лету. Все уже успели привыкнуть к новой способности драконицы, но только не Маттен. Мальчишка буквально вился вокруг нее, ему всегда не терпелось покормить ее, понаблюдать за ней. И Дункан был таким же, хотя он к Чернокрылой относился скорее с почтительным опасением. Зато они с Маттеном, наконец, начали ладить. Разногласия между ними после того ночлега как-то стерлись, Дункан теперь проявлял к Маттену больше уважения, а Маттен к Дункану относился с большей справедливостью. Наверное, это Чернокрылая их помирила. Сейчас они уделяли куда больше внимания ей, чем ее хозяину. Флориан сохранял свою вежливую отстраненность. Но только не Сэм. Сэм продолжал наблюдать за ним. Он держался всегда поодаль, но Эймон постоянно замечал на его круглом лице настороженность и тревогу за него. Когда они доехали до Перешейка, Бронн их там уже ждал. Он сразу обратил внимание на то, что Эймон стал спокойнее, чем раньше, но его это особо не волновало. Он все так же шутил и рассказывал Маттену с Дунканом разной степени пристойности байки из своей жизни, от некоторых из которых краснел даже сир Флориан. В какой-то момент Сэм спросил, куда он отлучался. — К семье, — просто ответил наемник. — К матери, если быть точным. Удивительно, как родня возвращается в твою жизнь именно тогда, когда им что-то нужно… Больше он об этом не говорил. Но каждому из членов их отряда наемник привез из Мандера подарки. Прекрасный зимний плащ для Дункана, кинжал для Маттена и несколько бутылок отличного вина для остальных. — Воспользовался моментом для того, чтобы навестить… скажем так… моих хороших друзей по пути сюда, — пояснил он в ответ на вопрос «откуда?». — Друзей? — переспросил Флориан. — Да, друзей. Одни из них воры, другие сторожа от этих самых воров, которым плохо платят. Поверьте, сир, я много кого в жизни встречал. И почти у всех оставил хорошее впечатление. А многие мне остались обязаны жизнью. Вот кое-кто и рассчитался… У Эймона не было желания присоединяться к разговору, он просто ехал рядом и ждал, пока болтовня стихнет сама собой. Когда они подъехали ко Рву Кейлин, его вдруг накрыл озноб, словно он перенесся из лета в зиму. Холод в Речных землях и холод на Севере оказались очень разными холодами. А уж когда ветер дунет посильнее… Пробирало прямо до костей. Стражи Рва Кейлин подозрительно оглядели их разношерстную компанию и послали ворона в Винтерфелл, чтобы предупредить северян о том, что к ним едут гости. Он понимал, что должен был сделать это сам, сразу после того, как покинул Дорн. Или еще раньше. Но какая теперь уже разница… Как только они поехали дальше, Дункан вдруг вздрогнул, указывая на небо. — С… Сиськи… С… Старицы! — произнес он ругательство, которому, несомненно, научился у Бронна. — С… смотрите н… на это! Эймон поднял голову и увидел в центре небосвода кроваво-красную комету, которую можно было различить даже при дневном свете, такой она была яркой. И ее вид наполнил его странной симфонией чувств благоговения надежды и беспокойства. Но с чего бы вдруг? когда он успел стать таким суеверным? Это всего лишь комета. И ничего она не предвещает. Он попытался забыть о ней. Но глаза все равно словно сами тянулись вверх, на алый шрам на небе. Вскоре после того, как они впервые увидели комету, Эймон и его товарищи встретили на Королевском тракте отряд Старков. Казалось бы, ворон не мог так быстро прибыть в Винтерфелл, а они не могли так быстро приехать… Однако они были здесь. Солидный отряд всадников со знаменами, на которых было либо пять волчьих голов, либо один бегущий волк, либо черное ящероподобное существо, пытающееся укусить собственный хвост, на серо-зеленом поле. Впереди ехала женщина, вернее, молодая девушка, невысокая и стройная, сидевшая на коне с поистине царственной осанкой. На ней был серый кавалерийский плащ, куртка, сапоги и наручи, сделанные из шкуры ящериц. Эймон приблизился к ним, Дункан, ехавший следом, держал его собственный штандарт. Девушка легко улыбнулась при его виде. — Доброе утро, миледи, — сказал он. — Я… — Я знаю, кто ты. Я Мира Старк, леди Винтерфелла. Я пришла проводить тебя домой, сын Лианны. В ее словах была какая-то странная фамильярность, от которой ему было не по себе. Она говорила так, словно они давно друг друга знали. — Понятно… Я не знал, что о моем путешествии уже узнали на Севере… Интересно, как долго она ждала его здесь? несколько дней? Больше? Явно ведь ждала — все равно не успела бы доехать, получив воронье письмо из Рва Кейлин. — Не узнали. Боги рассказали мне о вашем визите. Позвольте сопроводить вас в Винтерфелл, ваша милость, — сказала она. — Нам есть что обсудить. Вы и ваши спутники можете оставаться у нас в гостях столько, сколько пожелаете. Эймон недоуменно нахмурил брови, но потом махнул рукой остальным, давая знак подойти. Леди Мира сделала то же самое с сопровождавшими ее людьми и они поехали на север уже все вместе. Да, прием был действительно теплым, особенно в такой жуткий холод… А потом у него похолодело внутри еще сильнее, когда он вспомнил, как она к нему обратилась. «Ваша милость?» --- Человек из стали «Прекрасный день для свадьбы», — сказал ему Пенроз. И он должен был с ним согласиться, пусть и не потому, что верил в это. Просто потому, что этот день был ничуть не хуже других. Сам он считал свадьбы бестолковыми тратами золота и времени, где в уста дураков лилось вино, а потом оттуда выливались всякие глупости. Где святое превращалось во что-то легкомысленное. Он ненавидел легкомыслие. Когда-то он получал от этого удовольствие, слушая, как поет Гибрелла. Он просто сидел и слушал. Когда ей хотелось поговорить ни о чем, он присоединялся к ней. Когда она хотела устроить еще один праздник, чтобы собрать вместе лордов, заставить их танцевать и веселиться, он откладывал все дела и присоединялся к ней. Но когда она умерла, в его сердце больше не находилось места праздности и легкомыслию. Пусть тратят свое время, — думал он. Пусть просирают золото и достоинство. Он не будет участвовать в этом. Он бросил холодный пустой взгляд на всех присутствующих в том, что когда-то было богорощей. Теперь, после того, как замок был отстроен заново, это место закрывала большая крыша с большим отверстием в центре, через которое выходил дым. Ни одного дерева не осталось, их пепел был смешан с краской, украшавшей стены, превращая яркую красную краску во что-то, напоминающее засохшую кровь. Огромные жаровни освещали помещение того, что теперь называлось Красным Храмом Штормового Предела. Среди присутствующих было не так много тех, о ком он мог сказать, что ему на них не наплевать. Он знал их всех по именам — точно так же, как названия своих любимых блюд. Простая формальность. Он понимал, что все это неважно. Все неважно — кроме его детей. Сейчас он бы предпочел отсидеться где-нибудь подальше, если бы не дочь. Она повисла на его руке, шагая позади — но это скорее она его вела, а не наоборот. В последний год она, наконец, начала расти. И для сегодняшнего дня выбрала черно-золотое платье, покрой которого больше походил на облачение жрицы, чем невесты. Ширен была красавицей. Отдельные черты лица, вроде широких скул, она унаследовала от Гибреллы Гаверн. Но черные, как гагат, волосы, и сапфирового цвета глаза… полностью баратеоновские. Вернее, один глаз. Половину ее лица, поцелованную огнем, скрывала золотая маска, на которую была нанесена гравировка в виде языков пламени, очистившего зараженную плоть. Лучше уж поцелуй огня, чем серой хвори. Ширен шагала к алтарю уверенно и целеустремленно. И он почувствовал в своем давно мертвом сердце настоящую гордость. Лицо Ширен было стоическим. Или, лучше сказать, «безмятежным». Но детское веселье из ее уцелевшего глаза ушло, а легкая улыбка была результатом самоконтроля, а не искренней радостью. Так было уже давно. Она не улыбалась по-настоящему с тех пор, как ей было семь. Ее смех умер вместе с ее матерью, их обоих унесла серая хворь, сделавшая его вдовцом и чуть было не лишившая его еще и дочери. Но все же Ширен, его маленькая Ширен, чуть было не отправившаяся к Владыке из-за лечения той глупой жрицы, которое пришлось исправлять спасительным поцелуем Мокорро, переродилась заново. И стала так мало похожей на него. Там, где у него был холод, в ней горел огонь. И хотя ее собственная радость была пустой, она несла ее другим. Она согревала всех вокруг, наполняя покоем и весельем. Даже он иногда чувствовал, как уголки рта сами собой тянутся вверх, когда они были одни друг с другом. Она была красавицей внешне, но только он мог увидеть ее внутреннюю красоту. Когда-нибудь он снова увидит счастье на ее лице. Искреннее человеческое счастье. Он вел ее по длинному белому ковру внутрь Храма, пока они не остановились перед высоким, но несильным огнем на центральном алтаре. Он замялся на мгновение перед тем, как передать ее руку Тристану Мартеллу. Он казался нежным, добрым, но слабым… Мальчик смотрел на Ширен, как на богиню, и он задался вопросом, сможет ли такой муж по-настоящему поддержать Ширен в трудный час? Но Ширен сама его об этом попросила. Это должно было быть сделано. И он отступил назад, в танцующие тени, пока Мокорро проводил церемонию. Были сказаны слова, которые он едва расслышал из-за бормотания гостей, время от времени прикладывавшихся к вину. А потом Ширен, взяв за руку благоговевшего Тристана, прыгнула через огонь, таща его за собой. И Храм наполнился ликованием. Веселье продолжалось. Все смеялись, танцевали и пели, пока он стоял в тени вместе со своим младшим сынам. Пусть Тристан и Ширен посидят наедине. Он не позволит своему внутреннему холоду разрушить их радость. Ширен была все так же спокойна, но он почувствовал, как она словно отпустила напряженную пружину внутри себя, впервые за много лет. И вот, настал час. Ширен встала и попросила тишины. Он кивнул Дорану, который осторожно встал со своего кресла, опираясь на трость и плечи сопровождавших его людей. Так надо было. Он должен был сделать это стоя. Ширен стояла на высоком месте за свадебным столом. Перед ней лежал большой кусок ткани, плотно свернутый и готовый развернуться от прикосновения пушинки. Он занял место рядом с ней. Доран тоже. И остальные. Все несли знамена, свернутые точно так же. — Почтенные гости, братья и сестры во Пламени, — начала Ширен. — Сегодня поистине знаменательный день для меня и моего мужа. Конечно, такое могла бы сказать любая невеста в день своей свадьбы. Но сегодня знаменательный день не только для нас, но и для наших великих домов. И для всех народов. Сегодня с нами присутствует мой дядя Ренли со своей супругой Арианной. И я, Ширен Баратеон, стоя рядом со своим мужем, Тристаном Мартеллом, объявляю вместе с ним о помолвке моего младшего брата Стеффона Баратеона с его кузиной Лорезой Мартелл. Ширен указала на Стеффона, который все еще держался в стороне от всех. Он надеялся стать для мальчика лучшим отцом из всех — и добился лишь того, что Стеффон не знал ничего, кроме страданий. Именно поэтому из всего оберинова выводка его невестой выбрали самую младшую, Лорезу, жизнерадостную и живую. Какой когда-то была Гибрелла. Он надеялся, что когда-нибудь она поможет Стеффону увидеть всю яркость красок этого мира. Еще не поздно было. Ширен дождалась, пока смолкнут радостные крики. — Некоторые, несомненно, обратят внимание на то, что между домом Баратеонов и домом Мартеллов устанавливается очень крепкая связь. Это действительно так. Многие годы, с тех пор, как мой глубокоуважаемый свекор, принц Доран, пришел к нам на выручку после того, как смертоносные дожди, порожденные Опустошением, обрушились на нас, Дорн и Штормовые земли становились все ближе. У нас общая торговля. Общая политика. Общая вера, — она обвела рукой вокруг себя, вызывав новые крики одобрения. — А теперь и общая кровь. Но и это еще не все. — Спасибо, леди Ширен, — Доран проковылял вперед. — Дом Баратеонов имеет долгую и славную историю. Дом Нимерос Мартеллов — еще более долгую и не менее гордую. И сегодня мы с превеликой радостью разделим нашу историю и нашу гордость между собой. Ну все. Теперь его очередь… — Отныне и навеки веков, — провозгласил он. — Наши дома будут едины. Это будет единый дом Нимерос Баратеон-Мартеллов. Одна вера. Одна кровь. Одна семья. Ширен и остальные выдернули булавки, скреплявшие знамена в их руках. И они развернулись, открывая себя гостям. Поле, разделенное на четыре части — оранжевый фон Мартеллов и золотой Баратеонов — с пылающим сердцем Р’глора в центре, из которого расходились красные и желтые лучи. В центре сердца поместилась черная оленья голова, а пламя пронзало копье. — Непокоренное солнце… — начал Доран. — …И непреклонная буря! — договорил он. И храм взорвался ликованием при виде новых символов нового великого дома. Люди кричали и аплодировали. Самый цвет лордов Штормовых земель и Дорна, единых в своей вере. Мокорро вышел вперед и указал вверх, в дымовое отверстие Храма. — Смотрите! Смотрите все! Сам Владыка нас благословляет! Владыка Света освещает путь дому Баратеон-Мартеллов! — провозгласил он. Одни гости тут же столпились вокруг алтаря, чтобы посмотреть, другие за тем же самым выскочили на улицу. Он стоял достаточно близко, чтобы увидеть, на что показывал великий жрец. Владыка Света показал свое благословение в виде огненной кометы — по крайней мере, так утверждал Мокорро. И все остальные, кажется, так думали. И все, что они кричали раньше… Это было просто тихим шепотом по сравнению с тем, как они вопили сейчас. Всех охватил приступ радости гордости и фанатичного благоговения. Он не поддался общему настроению. Он смотрел не на небо, а на Ширен. И готов был поклясться, что увидел на ее лице то, чего так давно мечтал увидеть. Счастье. Радость. Самое настоящее счастье в ее уцелевшем голубом глазу, таком же, как у него. Она не улыбалась, но он готов был поклясться самим Р’глором, что внутри она смеялась в голос, искренне и чисто. И когда-нибудь этот смех выйдет наружу. И он его услышит. Мокорро, когда он исповедовался, сказал, что раньше он был хрупким железом, пока Р’глор не перековал его в прочную сталь. Холодную, но крепкую. Его дочь исцелилась во время затмения, впустив в себя Его огонь. Когда дым заполнил комнату. И соль ее пота покрывала ее тело. Он знал, что это значит. Знал, кем ей суждено стать. И кем суждено стать ему. И он станет ее мечом. Ее Светозарным. Потому что он знал, каков человек на вкус. Знал, на что похожи человеческие хрящи и сухожилия между зубами. Он повидал много ужасного в своей жизни, и многое пережил. Но ради нее он переживет намного худшее. Его звали Станнис Людоед. И он готов был еще тысячу раз вонзить зубы в человеческую плоть ради свой дочери. Ради одной ее улыбки он сотрет все замки и города в песок и сожжет все, что останется. Он знал, что приближается буря, которая обернется огненным дождем — и мир очистится от грязи и страданий. Пепел павшего мира удобрит почву, на которой он вырастит новый. Мир, который будет достоин его дочери. Мир, который снова заставит ее улыбаться. --- Мия IX Что шепчет умирающий? Этот вопрос мучил ее сильнее всех. С тех самых пор, как она увидела смерть Кива. Она так старалась услышать, что он говорил. Не услышала. Не смогла услышать. К кому он обращался? К своей матери? К отцу? К возлюбленной, которая у него когда-то была? Или к ней, которую он считал «им», своим другом? Может, просто проклинал весь мир или свою судьбу? Или обращался к богам, в которых верил? Вопросы, вопросы, вопросы. Одни вопросы. И никаких ответов. Теперь это была жизнь. И ей приходилось отвечать не только за себя. Мия думала, что лидерство придает уверенности само по себе, что это какое-то сверхъестественное чувство, которое само дает ответы на то, что делать, чего ожидать и так далее. На деле все это были догадки, раздумья, попытки выбрать наименьшее из двух зол — и постоянные сомнения в уже сделанном выборе. Невольно возникал вопрос, все ли лидеры постоянно изображают уверенность в себе, а на самом деле даже такой решительный человек, как Мормонт, постоянно терзается сомнениями? Она, например, терзалась. Везде и всюду. Она никому не могла доверять. Да, Игла был верным другом, но он уже не раз действовал по своему усмотрению, без ее согласия. Мейстер Эймон был честным и добрым, но она не могла открыться ему. Трант показал себя с лучшей стороны, но может ли она быть уверенной в том, что он всегда будет ее поддерживать. А Полливер, Черный Том и остальные — что они думают? Что чувствуют? Что скрывают? Она даже не могла предположить, о чем они будут шептать перед смертью. Заговорщики были мертвы. Мертвы от ее руки. Но последние слова сира Эртура были не тем, что можно было игнорировать. «Колесо праведности не остановить!» — говорил он. — «Когда придет ваш час, отдайте свой голос и свой меч за правое дело!» Очевидно, что в их планы были посвящены и другие люди, которые по тем или иным причинам не принимали участие в заговоре. Тем не менее, поднимать голос и меч было кому. И их нужно было найти, поймать, остановить. Но как? Это все равно, что ловить руками дым. Кто-то собирался и перешептывался о чем-то своем — нельзя же их просто вешать за такое? Мия пыталась создать шпионскую сеть из тех, кто, по ее мнению, был ей верен. Но в первую же неделю она стала получать совершенно противоположные отчеты об одних и тех же событиях. Кому из них стоило доверять? И что делать с полученной информацией? Наказать болтунов — и весь Дозор сразу узнает, что у нее есть шпионы. А если выберет не того, ее так и будут кормить ложью. Пока она остановилась на том, что выслушивала их по отдельности, а потом пыталась склеить воедино картину из самых связных и непротиворечивых рассказов. Должно быть, потенциальные заговорщики предусмотрели и это. Донесения каждого шпиона имели несколько общих деталей, и все они содержали ошибки. Даже у тех, кому она доверяла больше всех, имелись противоречия и ошибки. Кто-то мог ослышаться, неправильно понять услышанное или намеренно приукрасить. Ох, голова уже пухнет… Рикард из Барроутона, например, утверждал, что братья из простолюдинов хотят избавиться от нее — в основном из-за суеверий вокруг евнухов. Сир Лоррент несколько раз встречался с ними и подогревал их страхи и ненависть. Нет, говорил Рикард, они пока не говорят об измене, но это только пока. Янос из Стоксборо утверждал, что кто-то из простолюдинов устраивает мелкие саботажи на линиях снабжения, чтобы потихонечку, полегонечку повышать уровень недовольства. В то же время сир Вардис Иген утверждал, что поставки саботируют как раз высокородные. Якобы, они встречались за Щитовым чертогом и шептались во время тренировок, чтобы шум со двора не дал их подслушать. В то же время сир Айгон Вирвел настаивал на том, что они всего лишь издевались над сиром Лоррентом, чье помешательство на теме педерастии достало уже всех. И как только он попытался присоединиться к ним, все тут же нашли срочные причины уйти. При этом и Вардис, и Айгон, не сговариваясь, называли одни и те же имена, но некоторые в их списках не совпадали. В том числе они сами. А Гренн и вовсе заявил, что никто не мешает поставкам, кроме погоды, будь она неладна. Вчерашняя снежная буря не только сдула на землю четверых одичалых, пытавшихся забраться на Стену, но и замела дороги. А некоторые обозы, вроде как, разбойники разграбили. Манс, по крайней мере, докладывал то же самое. И добавлял что-то о нападении с южной стороны? Одичалые? Возможно. Или… Или кто-то из ее врагов, повернувших оружие против своих… Бред какой-то. Гребаный бред. Она отхлебнула еще эля. В последнее время она не на шутку пристрастилась к выпивке и недавно поймала себя на том, что ей становится трудно застегивать ремень на располневшем теле. Хуже было то, что жировые отложения распределялись по телу равномерно — в том числе и на груди. Нужно было прятать ее еще тщательнее. И еще она стала замечать, что бросает в сторону некоторых своих братьев… скажем так, не очень братские взгляды. Обычно она маскировала это недовольным или подозрительным выражением лица, как бы оценивая, как они учатся махать мечами, и сопровождая все это язвительными комментариями. На самом деле они с каждым днем притягивали ее к себе все сильнее. И обет безбрачия, как оказалось, был для нее очень тяжел к исполнению. Мужчины часто говорили о сексе так, словно он был предназначен только для них, и даже септоны высказывались в том ключе, что похоть у мужчин — врожденное свойство, а для женщин это страшный и противоестественный грех. Хрень, конечно. Она сама по ночам регулярно предавалась сладким фантазиям, представляя лицо и остальные части тела Микеля Редфорта. Но потом, пожив в окружении мужчин из Дозора… Она порой задавалась вопросом, чего она нашла в этом Микеле. Да, он был красавчиком, но это была красота породистого мула. А здесь ее окружали дикие, необъезженные скакуны с бугристыми мышцами и пышными гривами. Возможно, она просто перенервничала. А, как известно, все люди успокаивают нервы двумя простыми средствами — выпивкой и соитием. Особенно те, кто обличен бременем лидерства и ответственности за других. Иногда она даже задумывалась о том, что было бы, сложись история иначе? Если бы ее отец выжил… и победил… и забрал бы ее к себе… Какой бы оказалась ее жизнь? Она представила себя в королевском замке, толстую и рыхлую от обжорства и выпивки, окруженную десятком бастардов… И отца рядом — точно такого же. Да ну, чего она придумала такого! Не мог Роберт Баратеон стать жирным пьяницей… Она запомнила его совсем не таким. Одна мысль об отце потянула за собой другие. Он стремился стать королем. И, кажется, даже стал — по крайней мере, среди своих. Но остался в истории под именем Роберта Бунтаря, у которого была причина поднять восстание, но это не отменяло его тщеславия и жадности до власти. И кто знает, если бы не Опустошение, возможно, он эту власть и заполучил бы… Но он ушел из жизни вскоре после погибшей столицы. И никто не ведает, что именно его доконало. Возможно, смерть в огне названного брата и приемного отца. Или его похищенной невесты при родах ребенка похитителя. Или, возможно, раны, полученные в бою с этим похитителем, в которые попала инфекция. Мир был жесток к ее отцу и она с гневом отвергала все претензии окружающих по отношению к нему. Хотя бы затем, чтобы сохранить собственную память о нем в чистоте. Да, она хорошо его помнила — большого и сильного воина, полного радости, когда он держал ее в руках и подбрасывал в воздух, но каждый раз ловил. «Ха-ха-ха! Я никогда тебя не уроню! Ты всегда будешь со мной!» — эти слова она слышала словно наяву. Говорил ли он так на самом деле? Или это додумало ее собственное воображение? Но ей хотелось верить, что говорил. Круговорот из размышлений о заговорах и воспоминаний о детстве, изредка разбавляемые выпивкой и кормлением Повторюна, прервал другой Роберт — ее стюард. — Лорд кастелян, — сказал он, заходя в ее покои. — Вас ждут в воронятнике. --- Она бросилась к воронятнику со всех ног. Мейстер Эймон, ожидавший ее там, был сама серьезность. — Мейстер, — сказала она, заходя. — Вы меня искали? Старик кивнул. — Ворон пропал. — Пропал? Кто-то отправил его без вашего ведома? Может, мы сами его отправили, но забыли? — Я знаю и помню каждого из них, — ответил старый мейстер. — Я прожил достаточно долго, каждый из них вырос на моих глазах. Если бы пропало несколько, я бы предположил, что клетка открылась. Но исчез всего один. — И который из них? — спросила она. — Куда он мог улететь? — Когда Дозор вскоре после Опустошения пережил второе рождение, мы устроили несколько аванпостов разведчиков к северу от Стены. Тайные убежища на случай опасной ситуации и для наблюдений за одичалыми. Ворон, который пропал, был приучен к одному из таких. — Я не знал о таких аванпостах, сказала она. — О них вообще мало кто знал. Мы туда посылаем разведчиков только два раза в год для пополнения запасов и приучивания птиц, чтобы они помнили, куда лететь. В последние несколько лет многие из них были заброшены, но разведчики могут узнать их местонахождение, если потребуется. Мозаика в голове начала собираться. Разведчики знали о тайных аванпостах. Раз. Почти все разведчики ушли в поход. Два. Кто-то в Черном замке тайком отослал ворона в одно из таких мест. Три… — Заговор. Эймон кивнул. — Кто-то послал ночью ворона, кастелян. Это значит, что кто-то должен его получить. И быть в том самом месте. А вот это я получил накануне… Дрожащая рука протянула маленький вороний свиток. Она развернула его. «Столкнулись с Иными на Кулаке. Был бой. Две тысячи погибших. Возвращаюсь. Отступаю к Замку Крастера. Соберусь с силами и иду к Стене. Джиор Мормонт, 997 лорд-командующий Ночного Дозора». Кровь отлила от ее лица. Две тысячи погибших разведчиков… — Так много убитых… эти вихты… — Не вихты, кастелян. Лорд-командующий ясно выразился. Иные. Он северянин. Он не стал бы писать это слово зазря. — Это же… — она осеклась. Это не могло быть правдой. Не могло ведь? Но как тогда объяснить две сотни трупов, поднявшихся прямо в замке? — Невозможно? Кастелян, после всего, что мы видели, я не думаю, что есть еще что-то невозможное. После такого даже к рассказам о грамкинах и снарках следует отнестись со всей серьезностью. Письмо пришло поздно вечером. Если бы кто-то высматривал воронов к северу от Стены, он бы это прочитал. И его подельники начали бы действовать. — Тот ворон… он ведь был приучен к аванпосту у Замка Крастера? Эймон сделал глубокий вдох, от которого, казалось, заскрипели все его кости. — Да. Лорд-командующий обязательно пришлет людей, чтобы собрать припасы оттуда. В том числе лекарства для раненых. — И они хотят… — тут ее осенило. «Когда придет ваш час, отдайте свой голос и свой меч за правое дело». — «Отдайте свой голос». Так сказал один из тех, кого я повесил. Мне тогда показалось это странным. Но когда умирает лорд-командующий… — Дозор сам выбирает следующего общим голосованием… — на лице мейстера отразился подлинный ужас. После всего, что он повидал на своем долгом веку, для него подобная измена все еще казалась чем-то немыслимым. И это в каком-то смысле утешало, ведь если такие вещи все еще пугают, значит, мир еще не настолько ужасен. — Они хотят его убить. И обвинить одичалых, мертвецов или… Иных. А потом позаботятся о том, чтобы новым командующим стал кто-то из них. — Мормонта надо предупредить! — Согласен. Но даже если бы мы нашли нового ворона, который нашел бы дорогу, заговорщик в его окружении уничтожил бы послание раньше, чем его успеют прочитать. Нужен гонец. — И кто у тебя есть на примете? Какому разведчику можно доверить такую важную задачу? Может, юному Гренну? Она покачала головой, не думая о том, что Эймон все равно этого не увидит. — Нет… Гренн сейчас в патруле, отсюда и до Длинного Холма. Он вернется, самое раннее, через день. А гонец нам нужен уже сейчас… — она вздохнула. — Поеду я. Я справлюсь. Я могу доверить замок Игле, Роберту и Вам. Но это дело я могу сделать только сам. Эймон нахмурился, сморщив дряблую кожу на лице. — Это опасно… — Дозору нужен лорд-командующий. Борьба за власть, тем более в такой момент, может нас погубить. И я не знаю никого лучше, чем Джиор Мормонт, способного возглавить нас против восставших мертвецов. Я должен это сделать. У нас нет другого выхода. Кроме того, я его стюард. Это должен сделать я. — Многие стюарды погибали при исполнении служебных обязанностей. — Все умирают, — сказала она. — А наш долг — охранять царство людей. Особенно теперь, когда мы, наконец, начали делать то, ради чего существует Дозор. — Ты хорошая девочка… Лучше любого из черных братьев. — Спасибо мейстер, я… — она осеклась, когда до нее дошло, как он ее назвал. — П… простите… Что? Эймон улыбнулся — грустно и устало. — Не бойся, кастелян. Ты ничего не сделал, чтобы тебя раскрыл кто-то, кроме меня. — Как? — выдавила она из себя. — Мелочи. Я уже встречал евнухов. Их голоса не такие высокие и мягкие, как у тебя. И когда ты остаешься наедине со мной или с Иглой, ты перестаешь изображать хриплость, и начинаешь говорить по-естественному женственно. Нед, может, этого и не замечает, но слепой человек хорошо различает все оттенки. И имя тебе стоило бы выбрать… получше. Как только на свет появляется признанный бастард, он быстро попадает в поле зрения наших вербовщиков, поскольку многие из них — перспективные кандидаты для Дозора. И никто из них за двадцать лет ни разу не слышал о мальчишке по имени Милу Стоун, живущем в окрестностях Лунных Врат. Зато там живет Мия Стоун, дочь печально известного Роберта Баратеона… Которая около года назад пропала без вести, по крайней мере, так сообщил Нестор Ройс. Исчезновение единственной дочери узурпатора не могло укрыться от тех, кто следит за такими делами. — Спасибо, конечно, но я не поверю, чтобы вы вот так, обо всех… — Ты права. Не обо всех. Большинство бастардов действительно не попадают в наши записи. Но ты попала. Это единственный случай, когда Йоррен упомянул о том, что лорд Нестор искал пропавшую девушку. И еще… можешь считать меня старым развратником, но даже мои старые уши без труда отличат женские шаги от мужских. До сих пор. Несмотря на то, что я столько десятков лет не видел женщин, ни в Цитадели, ни на Стене. — Все равно этого недостаточно, — упиралась она, уже понимая, что это бесполезно. — Я заподозрил почти сразу, но это было лишь подозрение. И твоя реакция сейчас — вот что стало окончательным доказательством. Будь ты мужчиной, ты бы рассмеялась или просто не поняла, или вовсе не обратила внимание на мою оговорку. Мало ли что. Старик совсем из ума вышел и брякнул что-то не то. А тебе, кастелян, стоило бы взять себя в руки. А то сейчас стоит слегка потерять контроль — и все рассыпается. И все сразу понимают, кто ты есть. Он был прав. Это она не могла не признать. — Так вас что, не смущает, что я… ну, не мужчина? — Я не стану лгать, утверждая, что мне это нравится, — он снова скрипнул старыми костями, пожав плечами. — Если женщины берутся за оружие — значит, настал самый черный день. Но он, похоже, и в самом деле настал. И нам нужен любой меч в любой руке. Эймон подошел ближе и положил руку ей на плечо. Она не знала, откуда он знал, на какой высоте находятся ее плечи. — В лучшие времена… Я бы выразил надежду, что ты найдешь себе мужа, родишь детей и будешь наслаждаться с ними теплом долгого лета, как и задумывали Семеро. Я бы пожелал такой жизни всем нам. Но ты женщина долга и чести, какой очень мало в нашем мире, и еще меньше в нашем ордене. Все мы должны исполнять свой долг, вне зависимости от пола — чтобы другие могли растить детей, жить в безопасности и радости. Я не могу назвать тебя братом, Мия Стоун. Но я с гордостью назову тебя сестрой. А теперь… склони голову. Она сделала так, как он ей велел. Закрыла глаза. — Молим тебя, Семеро-кто-есть-Един… — начал он. И она присоединилась к нему, тихо говоря слова, которые выучила еще маленькой девочкой. «О, Отец Вышний, даруй нам мудрость быть справедливыми и сохрани нас от несправедливоти в мире, О, Матерь Вышняя, даруй нам любовь и милосердие и сохрани нас от жестокости в мире, О, Воин Вышний, даруй нам решимость быть мужественными и сохрани нас от врагов наших в мире, О, Дева Вышняя, даруй нам плодородие, чтобы быть плодовитыми, и сохрани нас от разврата в мире, О, Кузнец Вышний, даруй нам силу исправить то, что сломано, и сохрани нас от неправедности в мире, О, Старица Вышняя, даруй нам путь верный в судьбе нашей, и сохрани нас от заблуждений в мире, О, Неведомый Вышний, даруй нам свое благословение, и сохрани нас от опасностей этого мира, В Вашем свете возносим мы молитву сию. Да будет спрошено. Да будет сделано». Она посмотрела в молочно-белые глаза Эймона. — Спасибо тебе, брат, — сказала она. — Там еще, кажется, была молитва о долголетии… — Наши жизни в руках богов. Сейчас больше, чем когда-либо. Иди, кастелян. А когда ты вернешься, мы помолимся в септе должным образом. — Думаю, септон Целладор будет вне себя от радости. — Если будет достаточно трезв. Она рассмеялась. Возможно, в последний раз. Затем вышла и приготовила коня. Рассказала Роберту о своих планах и пошла, не слушая его возражений. Теперь он официально считался главным, а Игла и мейстер Эймон — его помощниками. Она молилась, чтобы не ошибиться в нем. Чтобы Трант не оказался одним из заговорщиков. Игла Нед прибежал тогда, когда она уже была в седле, готовясь отдать команду открыть ворота. — Ты что, совсем? — закричал он. — Ты не можешь ехать один! — Кто-то должен, — вздохнула она. И ответила достаточно громко, чтобы слышали все. — В отряде Мормонта предатели. Они хотят его убить. Идиоты, которые интригуют против живых, когда мертвые поднимаются! — Но почему ты? — снова закричал Нед. — Ты нужен нам здесь! Мормонт оставил тебя! — Мормонт поручил мне сохранить Дозор в целости, пока он не вернется. Я и сохраню. Осталось сделать так, чтобы он вернулся. До Замка Крастера я смогу доехать за два дня, если потороплюсь. А потом, когда мы вернемся, я клянусь повесить всех, кто к этому причастен… Это должно было их напугать. Теперь предатели начнут бегать друг от друга, надеясь уцелеть. По крайней мере, она на это надеялась. — Милу, ты точно рехнулся! — не успокаивался Игла. — Нед, — улыбнулась она, глядя в его обескураженное лицо. — Ты знаешь, что шепчет умирающий? — Что? — он посмотрел на нее, как на сумасшедшую. — Нет, мать твою! Откуда мне знать? — Вот и я не знаю. Но когда-нибудь узнаю, — она развернулась к воротам и крикнула: — Открывайте! Как только решетка поднялась достаточно высоко, она пришпорила своего скакуна и понеслась вперед. За Стену. А над ней обливалась кровью хвостатая звезда. И это обнадеживало. Потому что живые могли истекать кровью, а мертвые нет. А значит, это было хорошее предзнаменование. По крайней мере, она на это надеялась. --- Визерис VIII БАММ! Лезвия с силой ударились друг о друга и Визерис навалился на меч всем своим весом, придерживаясь за тупую сторону свободной рукой. Серсея не желала ему уступать. Тем более, они во всем были друг другу равны. Он был выше ее на полладони, зато она была тяжелее. Через несколько мгновений она отскочила, одновременно нанося режущий удар ему в шею. Он без труда отбил его, оттолкнул ее меч, но сам атаковать не успел, следующий удар снова был за ней. В этот раз Визерис сам отскочил назад. И пока он поднимал меч, Серсея свой опустила, глядя на мужа обеспокоенным взглядом. — Ты сегодня сам не свой. Совсем не атакуешь, только закрываешься, — недовольно сказала она. — Что с тобой не так? — Ни… ничего, — вздохнул Визерис. Она не верила его словам. Острая зелень ее глаз протыкала его душу насквозь и ему хотелось соскользнуть с этих невидимых пик. Наконец, он раздраженно фыркнул и вогнал меч в ножны. Они давно перестали брать в руки тренировочные клинки и сражались только боевыми. Они оба были достаточно хороши в бою — и это прекрасно помогало держать себя в форме. Обоим. — Ты все думаешь об этом деле? Ты же знаешь, что они… — Знаю, Серсея. Знаю. Я не знаю только, как мне поступить. Я должен обуздать старого врага. Но последствия… Я не хочу спровоцировать новую войну, уже на пороге нашего дома. Серсея молча убрала свой меч в ножны. На ней была одежда собственного кроя, который она привнесла в придворную моду: просторные короткие рукава и очень короткая юбка, под которой были надеты свободные струящиеся брюки. — Знаешь… Когда мы с братом еще росли в Утесе Кастерли, отец говорил, что лучше всего дать врагу совершить ошибку, которую все видят. Война сама дает нам шанс. — И она делает наших врагов смелее. — Они в любом случае осмелеют. Или их план сделать из нашего сына свою говорящую куклу кажется в твоих глазах скромным и робким? — этот снисходительный тон появлялся в голосе Серсеи, когда она злилась. Но они давно жили вместе и научились игнорировать мелкие обиды в пользу содержания самих слов, каким бы тоном они ни были сказаны. — Но то, что я собираюсь сделать… Спасет ли это наших детей? — Возможно, она сделает их жизнь еще более опасной. Но это шанс положить конец старой угрозе. Если же мы будем сидеть сложа руки, это будет неминуемым поражением. Она снова была права. — Да. Я знаю, что это так. — Можно подумать, ты до сих пор не понял, что я никогда не ошибаюсь, мой дракон, — самодовольно сказала она. — Осторожнее, львица, — усмехнулся он. — Иначе можешь отправиться следом за ними… — Ой ли? В спальне обычно ты в мою власть попадаешь… Он почувствовал, как в нем закипает злость. — Вся твоя красота не скрывает под собой ничего, кроме похоти и разврата. В тебе нет ни капли благочестия и благоразумия. — Я просто знаю, чего хочу. Женщина либо знает, чего ей нужно, либо она просто слаба, — резкость в словах Серсеи убивала любой намек на кокетство. И он понимал, к чему она клонит. Этот вопрос становился для них все более болезненным. Элейна… — Неужели нам придется сделать это из-за нее? — Пока ты ставишь свою боль выше своей семьи… придется. Женщина, которую он взял в жены, была такой жестокой и непостоянной… Но он не мог не признать, что она снова была права. Он вспомнил слова матери о том, что мальчиками правят их матери, а мужчинами — их жены. Ему очень это не нравилось, но он не сумел избежать такой судьбы для себя. — Я до сих пор страдаю из-за того, что случилось с Джейме и знаю, что эта боль никогда не пройдет. Но я… — Джейме мертв, — отрезал он. — А Элейна нет. — Она вышла замуж за наследника Бейлона. — Он сделал ее своей наложницей. И уж точно без ее согласия. — Дочь Грейджоя написала иное. — Она солгала! — закричал он, выхватывая меч и замахиваясь на Серсею. Они очень хорошо знали друг друга и его замах длился ровно столько, чтобы ей хватило времени вытащить свой клинок и отбить удар. И снова зазвенела сталь, пока он яростно наседал на нее. Теперь его натиск подпитывал гнев. На Грейджоев. На себя. На своих вассалов. На весь мир. — Ей нет смысла лгать! — закричала Серсея, атакуя в ответ, пока он отражал ее стремительную комбинацию ударов. — Ей самой было выгоднее написать о том, что ее дядя и брат увезли Элейну силой! — Она всего лишь надеется избежать моего гнева! — процедил он, после чего нанес Серсее колющий удар в сердце, который она снова отбила. — Твоего гнева? Она ощущает его больше десяти лет! Она сказала правду, чтобы показать свою верность! Серсея перешла в нападение и он начал отступать, парируя ее удары. — Тогда почему она не сказала, куда они пошли? — Визерис, я тебя умоляю! Это же главный ее козырь! Она натравила тебя на своих соперников, разоблачив измену Элейны! Зачем ей это делать, если это неправда? Он заревел от ярости и их клинки снова ударили друг о друга. В этот раз его ярости хватило на то, чтобы заставить Серсею отступать. И он все равно продолжал наседать. Его королева вынуждена была сначала опуститься на одно колено, а потом и на второе. Последним движением Серсея выкрутила его клинок своим и отбросила оба меча в сторону. Они со звоном покатились по полу, а Визерис, потеряв равновесие, упал прямо на нее. Успел только в последний момент руку подставить. Его взгляд был все еще затуманен горячими слезами гнева и неверия. Они смотрели друг на друга. Даже сквозь пелену слез он видел ее глаза. В них была жалость — и это злило его еще сильнее. Он схватил ее за затылок, вцепившись пальцами в волосы, подтянул к себе и поцеловал со всей ненавистью и любовью, которые сейчас испытывал. Она пылко ответила ему и даже прикусила его язык, заставив ощутить солоноватый привкус крови. Они перекатились на бок, торопливо ощупывая друг друга и срывая одежду. Ее пальцы скользили по шнуровке его штанов, его рука сдернула подол платья, просто разрывая ткань. Каждый раз все заканчивалось одним и тем же… Он не мог заставить себя поверить в то, что маленькая Рейнис отвергла его. Но Висенья все еще оставалась рядом с ним — как и с его великим предком. --- Шагая из доков Сумеречного Дола, Визерис не мог не признать, что выглядит, скажем так, не совсем по-королевски. Его губы были в синяках, на шее тоже были следы. И он был почти уверен, что волосы на затылке лежат не совсем ровно — он не тратил много времени на расчесывание. Да и ладно. Главным было то, что настроение у него резко улучшилось и решительности прибавилось. После тренировки… и того, что было потом, они с Серсеей долго разговаривали. Спокойно и рассудительно. И вопрос об Элейне он решил пока отложить. Сначала более срочные дела. Первым делом — в Сумеречном Доле. Затем — на Пайке. И уже потом он может отыскать Элейну, узнать, как все было на самом деле, и вернуть ее домой. Подняв глаза, он улыбнулся висевшей в небе красной комете. Мейстер говорил, что такая комета — очень редкое небесное явление. Цитадель заранее предсказала ее появление, но она возникла на небе на три года позже, чем они рассчитывали. Он воспринял это как знак свыше. Как то, что его решение было благословлено богами. Сегодня начнется его истинное царствование. И красная комета была его глашатаем. Навстречу ему шел Русе Болтон. Этот человек прибыл на встречу Совета в Сумеречном Доле раньше срока, как они и договаривались. — Ваша милость, — поприветствовал он короля и они пошли вместе в сторону Сумеречного Форта. — Мы готовы, лорд Болтон? — Конечно. Все ваши сторонники сегодня не придут на заседание. Только двух делегатов сейчас нет в городе, ваша милость. Эдмару Талли пришлось срочно вернуться в Риверран, он считает, что лорд Хостер при смерти. А Джорах Мормонт и вовсе не поехал. Его дочь похитили налетчики одичалых. — Хм… прискорбно, — сказал Визерис, которого совсем не заботило бедственное положение семьи Мормонта. Его раздражало то, что этого человека не окажется здесь, когда все начнется. — Вдвойне прискорбно то, что она пропала во время набега на мой собственный замок. — А что дочь Мормонта делала в Дредфорте? — Мой глупый сын взял ее в жены. — Вот как? — приподнял бровь Визерис. — Без вашего разрешения? — Он попросил его, но я пока не ответил. С одной стороны, было бы неплохо иметь что-то, за что я бы мог потом дергать Мормонта. С другой, всегда стоит проявлять определенную осторожность. Моему Домерику осторожности не хватило. — Ах, так это, оказывается, любовь… — многозначительно ухмыльнулся Визерис. Болтон нахмурился еще сильнее и король рассмеялся. — Да ладно вам, милорд, не будьте таким мрачным. Любовь — это такая вещь, которой нельзя управлять и которую нельзя остановить. Да и не стоит ее останавливать. Если девушка погибнет, Мормонт будет слишком удручен, чтобы действовать против нас, а вы сможете подобрать вашему сыну другую невесту, более подходящую. Если же он ее спасет, она будет на стороне своего мужа и спасителя, и вы получите рычаг воздействия на ее отца… — Визерис? Что ты здесь делаешь? Король замолчал, увидев приближавшуюся к нему королеву-мать. Настроение его моментально испортилось. Вопрос был вполне уместен. Он не должен был присутствовать на заседании Среднего Совета сегодня. Не случайно же он послал свою стареющую мать говорить от его имени и представлять дом Таргариенов. Так нужно было. Чтобы враги ничего не заподозрили. Чтобы они были застигнуты врасплох. — Здравствуй, матушка, — с холодной вежливостью произнес он. — Не волнуйся, все будет хорошо. Почему бы тебе не проследовать вместе с сиром Ричардом обратно на корабль. Я ненадолго. Скоро мы вместе вернемся домой. Рейла растерянно смотрела то на сына, то на Болтона. Потом ее глаза испуганно расширилась. Она все поняла. — Нет… Визерис, прошу тебя, не делай этого… Если это и правда то, о чем я думаю… — Уверяю тебя, матушка, я делаю только то, что полезно и справедливо, — сказал он. И, обойдя ее, спокойно пошел дальше в сопровождении королевских гвардейцев. Только сир Ричард остался рядом с королевой-матерью в качестве охранника… или конвоира. — Бойся того, что ты навлекаешь на всех нас… — чуть слышно произнесла она и медленно пошла в сторону порта. Визерис все же услышал ее. И покачал головой, шагая в сторону Форта. Войти удалось легко, никому из стражников и в голову прийти не могло задерживать своего короля. Но внутри возникло неожиданное препятствие в виде лорда Риккера, который вышел лично поприветствовать его — и напомнить об одной простой вещи. А его стражники будто невзначай загородили коридор, ведущий к залу Совета. — Добро пожаловать, ваша милость, лорд Болтон. Вынужден попросить вас сдать ваши мечи, — тихим и мягким голосом произнес он. — Королевские гвардейцы, разумеется, могут остаться с оружием, но вас я попрошу… — Лорд Риккер, — Визерис заставил себя улыбнуться. — Это ни к чему. Я ненадолго. Ни к чему такие формальности для быстрого визита. — Простите, ваша милость, — нахмурился Риккер. — Но правила Собрания… — Эти правила я, король, завизировал своим указом. И я же имею право сказать, когда и к кому они не применяются, — медленно ответил Визерис. Затем шагнул вперед и положил руку на плечо Риккера. — ВЫ всегда были верным и способным вассалом, милорд. Отойдите с моего пути. Он не чувствовал той уверенности, что пытался вложить в голос. Но Риккер знал свое место. Через несколько мгновений он отступил в сторону — и его люди тоже. Визерис кивнул своим рыцарям в белых плащах. И они разошлись, каждый к своему входу в зал. Рядом остался только сир Аллисер, охранявший и своего короля, и лорда Болтона. Они втроем вошли в главную дверь Большого зала Среднего Совета. Делегатам, скорее всего, сообщили о том, что королевский корабль вошел в порт. Но они вряд ли знали, что на нем в столицу прибыла не только Рейла. — Ваша милость, — растерянно поднялся с места Йон Ройс. — Мы не ждали вас… Нет, мы, конечно, рады, что вы почтили нас… Но королева-мать сказала, что вам нездоровится… — Вы были бы очень рады, если бы так оно и было, — улыбка Визериса была поистине волчьей и лорд Долины растерялся еще больше. А потом, когда остальные двери распахнулись одновременно и в зал стали входить королевские гвардейцы, перекрыв все пути к бегству, замешательство превратилось в ужас. Если кто-то до этого не обратил внимание на то, что никто из делегатов-лоялистов не прибыл на заседание, то теперь даже дураку было ясно, что происходит. Флорент, змей подколодный, подошел к Визерису. — Ваша милость, что это значит? Король не ответил. Он кивнул Аллисеру, который, не говоря ни слова, всадил латный кулак в живот Флорента. Десница короля рухнул на пол, хватая ртом воздух. — Милорды собравшиеся, милорд десница, — громко поприветствовал их Визерис, ловя на себе бессильные, злобные и испуганные взгляды. — Я, Визерис из дома Таргариенов, именуемый Третьим, король андалов, ройнаров, и Первых людей, защитник Семи Королевств, арестовываю всех вас по обвинению в подстрекательстве к мятежу и измене короне. Я прошу вас пойти со мной миром или же… — в этот момент королевские гвардейцы обнажили мечи, заставив ближайших к ним делегатов вздрогнуть, — …или же с вами будут обращаться как с врагами короны и страны. — Ты не можешь так поступить, Визерис, — смело заявил лорд Ройс. — Это безумие. Ты не можешь просто так нас убить. — Разве я говорил об убийстве, лорд Ройс? Вас всего лишь сопроводят на Драконий Камень, где все вы предстанете перед судом. Невиновные будут освобождены, раскаявшиеся будут помилованы. А нераскаявшиеся, — он вперил взгляд в лицо Ройса, — получат по делам своим. Он упивался страхом, который окружал его. Они разбудили дракона. И теперь узнают, каково это. --- Элейна IX В течение двух лун после нападения на Арбор Элейна каждое утро начинала с тренировки с мечом. Теон раздобыл для нее изогнутую одностороннюю саблю, какая редко встречалась у вестеросцев или Железнорожденных, зато часто использовалась лисенийскими и тирошейскими моряками. Где он ее раздобыл? Кто знает. Она подозревала, что просто стащил у одного из членов команды эуроновских наемных кораблей. Они еще дважды устраивали набеги на побережья, несколько раз убегали от военных кораблей, но на абордаж их пока ни разу не брали, поэтому Элейне до сих пор не удавалось скрестить саблю с врагом в настоящем бою. Первый после Арбора набег они устроили неподалеку от Солнечного Дома, примерно каждый третий корабль отлучился на грабеж местных ферм и деревушек. Эурон лично возглавил нападавших, а Теон в этот раз решил прикрывать их с тыла. И не зря. Когда прибыл дорнийский флот, Теон смог отогнать их самым простым способом. Вышли навстречу противнику на шлюпке под радужным мирным флагом, она стояла во весь рост, а Теон держал кинжал у ее горла, пока дорнийские моряки не разглядели, кто перед ними. Пока они общими силами сдерживали вражеский флот, Эурон отдал приказ отходить на запад. Нельзя было исключать того, что дорнийцы не пойдут следом за ними. Итак, они повернули на запад, потом, когда прошли пролив Редвинов, повернули на юг, углубившись в Летнее море, пока не потеряли из вида преследователей. За время бегства они потратили намного больше провианта, чем раздобыли в том набеге. Поэтому при первой возможности напали на Соленый Берег, наверняка разъярив дорнийцев, упустивших их у берегов Юга. Элейна надеялась, что больше никого грабить по пути не придется. До Ступеней оставалось совсем немного. Она уже видела маленькие необитаемые островки. Конечно, тем, кто там живет, придется несладко, они потеряют все, что у них было… Но она слышала, что на Ступенях живут одни пираты и беглые разбойники. Возможно, вестеросцы и сами будут рады от них избавиться. А Железнорожденным будет, где поселиться. А они собирались именно поселиться на этих землях, а не разграбить их — это факт. Она не раз слышала, как женщины с детьми об этом говорили, пока мужчины со своими боевыми товарищами предавались мечтам о лучших днях, что ждали их впереди. О водах, богатых рыбой, о дикой природе и плодородной земле с теплой погодой. О месте, где можно будет начать все заново, безопасном и процветающем. Говорил ли кто-нибудь о возвращении на Железные острова. Да. Очень мало и очень редко. Все внимание было сосредоточено на цели их плавания. Как и планировал Эурон. Иногда он заходил в гости на «Морскую суку», чтобы поговорить с Теоном, повидаться с Ярой и посмотреть на нее. Он любил смотреть на то, как она упражняется с мечом, и от его взгляда ее охватывал жар — не от тяжелых тренировок, вовсе нет. Она была для него не просто диковинкой, и он смотрел на нее не в той гордой манере учителя, довольного ученицей, как Теон. Он смотрел на нее как хищник на добычу — и это чувствовала только она. Даже Теон этого не замечал. Она и сама не знала, нравится ли ей это внимание. Порой ей пыталось заставлять себя вспоминать о том, что Эурон очень опасный человек. А Теон… Она все сильнее к нему прикипала. Каждый вечер она наведывалась в его каюту, и каждый раз оставалась там все дольше. Нет, они ничего такого не делали, просто разговаривали. Иногда еще и выпивали. А иногда просто сидели рядом, отдыхая после трудного дня. И ей было хорошо. Тихо и спокойно. Если Эурон был живым штормом посреди океана, то Теон — тихой, уютной гаванью. И все же Элейна была не настолько глупа, чтобы забыть о том, кем ее видит каждый человек, окружавший ее здесь. Они всегда будут ее похитителями, а она — их добычей. Даже если они не собираются больше отдавать ее за выкуп, она все равно оставалась фигурой в их игре, вне зависимости от того, насколько тепло они к ней относились. Но к концу второй луны после Арбора она приняла окончательное решение. На Драконий Камень она не вернется ни при каких обстоятельствах. Когда Железнорожденные обоснуются на Ступенях, она покрасит волосы и будет жить с ними, пытаясь найти себя в их обществе. Будет растить малышку Яру и слушать новости о том, что Элейна Таргариен пропала без вести и никто не может ее найти. Главной проблемой было то, как ей обезопасить себя. Сейчас она числилась морской женой Теона, но недолгие расспросы о вере в Утонувшего Бога дали ей понять, что это очень легко исправить. Можно было уговорить его взять его настоящей, каменной женой. Или он мог отдать ее кому-нибудь другому. Или, если бы он погиб, она снова стала бы свободной женщиной… Хотя она не сомневалась, кто именно возьмет ее, если Теон действительно погибнет. Эурон. Так она и жила, постепенно сближаясь с Теоном днем и расслабляясь под фантазии об Эуроне ночью. Все это для нее было побегом от Визериса — выбор между молодым дураком, одержимым властью, и загадочным безумцем. Тем не менее, это был выбор, ее собственный выбор, и у нее были причины склониться к тому или иному варианту. Это было намного больше, чем она имела, живя с братом. Более того, Кровавый Камень она могла покинуть намного легче, чем Драконий. А дальше… Восток или Запад. Куча мест, где можно было исчезнуть, Жизнь в изгнании или даже в качестве простолюдинки была куда предпочтительнее возвращению «домой». Сказать по правде, она предпочла бы стать обычной шлюхой в борделе, лишь бы не возвращаться к брату. Или просто перерезать себе горло. Или Эурону. Или Теону. Или еще кому-нибудь, кто попытается вернуть ее обратно. Тренировка еще только началась, солнце едва показалась из моря. Изогнутые ножны были приделаны к ремню поверх фиолетового тирошийского платья. Теон часто отпускал язвительные комментарии насчет того, что фехтовать в платье — не самый удобный выбор. Но она готовилась к тому, что ей придется драться в самый неожиданный момент. А менять одежду на что-то более практичное Элейна все равно не собиралась, ей нравились эти наряды. А значит, сражаться все равно придется в них. Воздух становился теплее, но она все равно таскала с собой драконье яйцо, которое раньше служило ей грелкой. Отыскав в трюме кусок парусины, она смастерила из нее тугую перевязь, в которой таскала яйцо, прижимая его к левому боку. Теон подошел, пока она смотрела на розовую полосу восхода на горизонте. Над их головами на темно-синем небе ярко выделялась красная комета. Она появилась несколько дней назад, но до сих пор захватывала дух. — Доброе утро, Ланна, — поздоровался он. Кажется, он до сих пор верил, что сможет очаровать ее. Возможно, заметил, что рядом с ним она чувствовала себя более расслабленно. Или, может, чувствовал какой-то вызов в том, сможет ли он соблазнить такую девушку… Но она не позволяла себе довериться ему. Она уже убедилась, как быстро Теон мог стать жестоким, когда перед ним забрезжил сумеречный шанс там, на Пайке. И в следующий раз он вряд ли изменится. — Доброе утро, Теон, — ответила она. — Как Яра? — он привалился к перилам. Элейна улыбнулась. — Как увидела Ступени, так с тех пор сама не своя. Некоторые матросы тоже взяли с собой жен и детей, но она почти с ними не общается. Очень хочет побегать по берегу, размять ножки, познакомиться с новыми людьми. — Вся в мать, — сказал Теон. — Такая же нетерпеливая и жадная до новых впечатлений. Дара в детстве тоже мечтала увидеть весь мир. Мы говорили о тех местах, которые обязательно посетим, как только отец, наконец, прорвет блокаду. Теон редко говорил о своей жене. Должно быть, память о ней причиняла ему боль. Но чем дальше они были от Пайка, тем больше он мог позволить себе жить дальше. Интересно, не поэтому ли он проникся к ней симпатией? «Если он отпустит память о Даре Драмм, дыра, которую она оставила в его сердце, будет нуждаться в заполнении…» Это было на руку Элейне, как бы жестоко это ни звучало. Придется надавить немного. — А ты куда больше всего хотел бы попасть? — спросила она. Наверняка Дара не раз задавала мужу этот вопрос. — О, да тут и думать нечего! — усмехнулся Теон. — На Стену. Как не повидать такую громадину собственными глазами? Всегда мечтал забраться на нее и посмотреть на край земли. Почувствовать себя настоящим великаном. Говорят, Стену построили при помощи магии из чистого льда… Когда он пускался в такие рассказы, он выглядел моложе и живее, будто выпускал на волю детские мечты. — А ты? — вдруг спросил он. Ей пришлось как следует задуматься над ответом. А действительно, куда? — Наверное, в Кварт. Я слышала так много историй об этом городе. Квартийцы называют его величайшим и древнейшим из всех, кто был, есть и будет. По крайней мере, так рассказывал мне мейстер. Хотелось бы посмотреть, правда ли это. «Визерис точно не найдет меня в Кварте», — думала она. Наверное, именно поэтому она и выбрала этот ответ. И действительно туда отправится, если Теон умрет, а Эурон на самом деле окажется таким сумасшедшим, как ей казалось. Возьмет Яру, заплатит какому-нибудь купцу — и поселится в Жемчужине Эссоса. А может, поедет еще дальше, в таинственные земли И-Ти. — Согласен, я тоже… — Теон оборвался на полуслове и встал. — Какого кракена эти идиоты вытворяют? Она проследила за его взглядом. До сих пор они шли в кильватере наемных кораблей Эурона. Теперь некоторые из них почему-то разворачивались к ним. Сильный боковой ветер помогал им в этом маневре. Она вспомнила, что когда их флот еще только вышел в плавание, они договорились, что Железнорожденные будут править своими кораблями, а эссосцы-наемники — своими. Никаких смешанных команд. Чтобы после того, как Эурон и его люди достигнут Ступеней, наемники получили бы свою плату и отправились восвояси. Конечно, сейчас наемные корабли носили знамена с кракенами, но это было временно. Теперь чужие корабли внезапно начали разворачиваться. Причем сразу все. Словно заранее обо всем договорились. А дальше она увидела, как с ближайшего к ним корабля вылетел поток стрел, обрушившихся на их палубу. Теон развесисто выругался, отшатываясь от перил. — К оружию! — закричал он и схватился уцелевшей рукой за рынду возле грот-мачты. И продолжал кричать под звон тревоги. — Все к оружию! Эти ублюдки предали нас! К оружию! Доверять только Железнорожденным! — Яра! — воскликнула Элейна и кинулась мимо Теона в трюм. Девочка нашлась быстро, она играла в кости с группой мальчишек-подростков. — Быстро! Бегите в укрытие или хватайте оружие! — скомандовала она и многие кинулись исполнять ее команду. А Яру она самолично втолкнула в каюту. И когда собиралась возвращаться на паузу, дочь Теона крикнула ей вслед: — Ланна! А ты куда? — Защищать тебя. Теперь я умею драться, Яра. Я должна помочь нашим мужчинам. А ты побудь здесь и жди меня. Я обязательно вернусь. Как всегда возвращается твой папа. Девочка наморщила носик, потом подбежала к Элейне и обняла ее за талию. — Вернись… — прошептала она. — Я буду молиться, чтобы ты вернулась… Элейна сильно сомневалась, что Утонувший Бог станет о ней заботиться, но ее сердце все равно сжалось от осознания того, что Яра будет поддерживать ее своими мольбами. — Я вернусь. А теперь закрой дверь на засов и сиди тихо, — сказала она. И Яра, пусть и не сразу, но послушалась. Элейна схватила свою саблю и бросилась обратно на палубу. И уже на лестнице спохватилась, что по-прежнему таскает с собой драконье яйцо в самодельной сумке из парусины. Возвращаться, чтобы оставить его где-нибудь было поздно. Ладно, пусть так. Стрел, воткнувшихся в палубу, было намного больше. Да и не только в палубу — несколько бедолаг не успели уйти от залпа. И, что еще хуже, вражеский корабль был уже близко и на его палубе толпились абордажники и стрелки, не дававшие Железнорожденным поднять голову. Она могла только гадать, что заставило чужаков повернуться против них. Может, обещанной добычи оказалось слишком мало. А может, они с самого начала хотели так поступить, чтобы забрать себе всю добычу островитян. Или, может, все началось с какой-то банальной ссоры… Да какая теперь разница, когда за борта «Морской суки» уже цепляются абордажные крючья… Они подтянули корабль к себе, прежде чем забросить мостки. Лучники из команды Теона начали стрелять по врагам, но очень быстро прекратили — на том корабле стрелков было явно больше и они легко подавили их. Она видела, как Теон отдает приказы с топором в руке — и как к нему по веревке летит наемник, судя по всему, пентошиец, собирающийся прыгнуть прямо на него. Дальше она действовала, не раздумывая. Вражеский абордажник приземлился прямо на кончик ее сабли. Затем она перекатилась на палубе в обнимку с врагом, который был уже трупом и его кровь впитывалась в ткань ее платья. Теон помог ей столкнуть с себя тело, она встала и вытащила свой меч из его тела. Они не сказали друг другу ни слова, просто кивнули, а на подходе уже были новые враги. И их оказалось очень даже много. Элейна подумала, не попытаться ли ей пробиться обратно к люку на нижние палубы. Она не позволит ни одному из предателей спуститься вниз, чтобы угрожать Яре и остальным. Затем на нее бросился темнокожий мужчина, всю одежду которого составляли разноцветные полоски ткани. Их мечи ударились друг о друга и больше всего ее поразило то, что ей было ни капельки не страшно, несмотря на то, что он пытался ее убить. Он яростно замахнулся на нее, она ушла от удара и рассекла его полоски вместе с кожей. Этого было достаточно, чтобы он с воем повалился на палубу. Теперь добить ударом в живот — все, можно идти дальше. Элейна даже не успела насладиться победой, в следующее мгновение ей пришлось отбивать удар такой же абордажной сабли, как и у нее. Удар был такой силы, что она с трудом удержалась на ногах, но все же удержалась, слыша, как треснула ткань ее юбки. Рослый крепкий мужчина в поношенной, но все еще прочной кольчуге снова замахнулся, но теперь она, вместо того, чтобы отбивать его удар, поднырнула под его рукой и ударила рукоятью саблей его в пах. Враг взвыл от боли и Элейна почувствовала, что у нее есть шанс. Да, на нем была кольчуга. Но она висела довольно свободно и полностью открывала шею — должно быть, он снял ее с чужого плеча. И как только он закричал от боли, она вскочила вверх и острие ее клинка встретило его плоть, залившую ее новой порцией крови. Но даже умирая, он успел взмахнуть собственным мечом в ее сторону. Элейна честно пыталась уйти с линии удара, но у нее не хватило опыта, чтобы отработать воинские рефлексы. Поэтому к разносившимся повсюду крикам добавился ее собственный, когда вражеская сабля отсекла ей почти половину уха. Но даже несмотря на это, ее враг лежал мертвый, а она стояла над ним с оружием в руке. До чего же легко, оказывается, было убивать… Она поняла это еще на примере сира Джоффа, но тогда можно было подумать, что ей просто повезло, что она воспользовалась элементом неожиданности. Но здесь… Здесь, в настоящем бою, в этой карусели, убивать оказалось еще проще. И это… это было чудесно. Когда-то ей приходилось терпеть мучения от брата, который уверял, что делает все ей во благо и она сама не знает, чего хочет. Уверял даже тогда, когда причинял ей боль. И она ничего не могла с этим поделать. Порой она даже смазывала себе маслом… там… чтобы ему было удобнее. И ей заодно полегче. Но боль в сердце и душе это не исцеляло. Здесь тоже были люди, которые хотели сделать ей больно. Хотели сделать больно Яре. Сделать им обеим куда больнее, чем делал Визерис. Но стоило ей один раз махнуть мечом — и они уже ничего не могли. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Вообще никогда. И никому. Взмах стали, всплеск крови — и мир становится чуточку лучше. Лучше и безопаснее для нее и тех, о ком она заботилась. Теперь она не могла понять, почему кто-то не мог заставить себя повернуть оружие против врага. Возможно, они не могли заставить себя осудить кого-то, разделить людей на тех, кто заслужил жизнь, и тех, кто нет. Порой это было тяжело. Но здесь, в окружении предателей, насильников и разбойников — какие могут быть сомнения? Элейна вонзила саблю в спину еще одного пирата, который даже не смотрел в ее сторону, тем самым спасая жизнь сражавшемуся с ним островитянину. Железнорожденный радостно улыбнулся ей и у нее потеплело на сердце. Союзник спасен, враг убит. Убит ее рукой. Что в этом сложного? Убивать врагов совсем легко. Как с точки зрения усилий, так и с точки зрения морали. Она ожидала какого-то горького привкуса от осознания того, что рядом умирают живые люди. Но их смерть была слаще всего, что ей когда-либо доводилось пробовать… Она потеряла нить происходящего. Кажется, она рубилась с еще несколькими вражескими матросами. Один порезал ей руку, другой нанес неглубокую, но неприятную рану на бедре, кто-то еще резанул по спине… Элейна не могла сказать, скольких она еще убила, а скольких просто помогла убить другим. И тут вдруг с соседней палубы донесся звук рога и уцелевшие абордажники побежали обратно к мосткам. И их корабль начал отходить, позволяя доскам упасть в море. Ну уж нет! Не уйдете! Не утолив жажду убийства, она кинулась на последнего остававшегося на их палубе врага, которого так и не догнала, но он тоже не успел добраться до своих. Эссосский корабль уже отошел слишком далеко и матрос сорвался с доски вниз. Первую секунду он падал с криком, затем ударился головой о какой-то выступ на корпусе «Морской суки» и замолчал. Еще через секунду он шлепнулся в море, а она, радостно улыбаясь, засунула окровавленную саблю обратно в ножны. За ее спиной ликовали другие Железнорожденные. Оглянувшись, она увидела Теона, стоящего у руля. Их взгляды встретились. Интересно, как она сейчас смотрелась в его глазах? Растрепанная, в изорванном и изрезанном платье, вся в крови, чужой и своей, с драконьим яйцом на перевязи и с отрубленным ухом… Но он смотрел на нее так, словно не видел никого красивее во всем мире. Она счастливо улыбнулась ему. Он ответил ей тем же. Затем это произошло. — ПОБЕРЕГИСЬ! — закричал кто-то, и в нескольких футах от нее на палубу что-то упало. Потом был еще один крик. — Дикий огонь! И мир взорвался чистейшей, ничем не запятнанной болью. Она пыталась заглушить эту боль собственным криком, когда зеленое пламя выплеснулось на нее и облепило со всех сторон. Рефлекторно она дернула рукой к лицу, чтобы защитить, и при этом разбрызгала жидкий огонь во все стороны. Ее кожа шипела и пузырилась, она кричала и кричала, пока в легких еще оставался воздух. Она горела вся, без остатка. Больно, больно, больно, больно, больно! БОЛЬНО!!! Она бежала вперед, ни о чем не думая — она понимала, что спастись от огня можно только там. Она врезалась в борт и перевалилась через него. И закричала снова, видя приближавшуюся водную гладь. В последнее мгновение она поверила, что сейчас вода станет для нее спасением. Она ударилась о поверхность воды плашмя. Ей показалось, что внутри нее что-то хрустнуло. И когда она погрузилась в волны, боги показали, какими жестокими они могут быть. Потому что Дикий огонь мог гореть и под водой. Она снова закричала в полном отчаянии, выпустив струю пузырей, пока языки пламени продолжали облизывать ее со всех сторон. Боль от огня снаружи дополнилась болью от сломанных костей внутри. Морская соль жгла те ее части, которые пощадил огонь. Во всем мире не осталось ничего, кроме мук и огня. Все стало огнем. Переломы, раны, резь в глазах — все это ушло, когда холод моря столкнулся с жаром Дикого огня. Боль и жар слились воедино. И когда глаза начало затягивать тьмой, она успела поблагодарить Неведомого за избавление. Боль начала отступать и Элейна почувствовала, что перестала быть собой, что она отключается от всего мира. В последние мгновения она больше не была сбежавшей принцессой, пленницей, женщиной… Кем угодно. Она была огнем под волнами — только им. Потом над ее головой что-то грохнуло, словно далекий гром. Но она этого уже не слышала. Волны сомкнулись над головой Элейны Таргариен. Навсегда.