***
Вскоре она оказалась у ворот имения Мщанских. Возвращаться в свой дом не хотелось — мать не поймёт, если та заявится в таком виде, ещё и поделится тем, что произошло ночью. Надежда оставалась на близкую подругу, посему маршрут кареты изменился буквально на полпути. Даша встретила её в ночной сорочке, но Витковской показалось, что та бодрствовала уже давно — об этом прямо говорили её воодушевлённый, нисколько не сонный вид и уложенная причёска. Они не сказали друг другу ни слова — достаточно было того, что Дарья узрела потрепанную Эстель, на лице коей и так отражались все переживаемые ею эмоции. Решив оставить все вопросы на потом, дворянка завела её в дом, где в прихожей уже ожидала личная служанка. — Принеси нам, пожалуйста, чаю в гостиную, — велела подоспевшей служанке, всё также придерживая подругу под руку. — Слушаюсь, госпожа, — склонив голову, девушка скрылась в направлении кухни исполнять поручение, пока Даша и Эстель направились в залу. — Ну что ж, рассказывай, что привело тебя ко мне в таком виде? — за те короткие прошедшие минуты ей не составило труда приметить бордовые отметины на шее и красноватые губы (и что-то подсказывало, окромя погоды, что явно не от холода). Сначала брюнетка, поджав губы, поёжилась от формулировки вопроса, затем молча присела на диван, а когда Даша опустилась рядом, с глубоким вдохом выпалила сразу всё, что произошло, начиная встречей в холле Юсуповского дворца и заканчивая прощальным поцелуем у кареты. Губы горели от стыда, когда с них слетали слова, описывающие в красках события вчерашнего вечера и ночи. Парадоксально, но к смущению также примешивалось тлеющее чувство тепла. — Так вот оно что… — протянула задумчиво и слегка поражённо, ритмично помешивая скоро принесённый чай в сервизных чашках и краем глаза поглядывая на подругу. Княжна, окончив говорить, поджала ноги, взор её был неотрывно устремлён на одну из картин в комнате. Мысли путались и упорно не желали отпускать прошедшую ночь, вспыхивающую в памяти красочными вспышками, как языки пламени. — Спасибо, — шумно выдохнула, когда подруга протянула ей чашку, и после неторопливо отпила обжигающий напиток. — Что теперь делать будешь? — поинтересовалась Мщанская, на самом деле, без притворства переживая. — Я не знаю. Просто хотела попросить тебя об одолжении ненадолго принять меня в своём доме, ибо сейчас вернуться к родителям не смогу, — она прикоснулась кончиками пальцев к шее, где так ехидно красовались алые засосы. — Да и не нужно им этого видеть. — Да уж, в таком виде тебя Маргарита Михайловна прямо во дворе в клочья разорвёт, — отставив чашку на столик, Даша аккуратно приобняла Эстель и крепко прижалась к подруге, кладя подбородок ей на плечо. — И ты ведь знаешь, что можешь остаться здесь сколько захочешь. Как я тебе говорила? «Мой дом — твой дом», помни об этом, — заглянула в изумрудные глаза и умело заставила ту разулыбаться, аккуратно поправляя выбившуюся угольную прядку ей за ухо. — И с князем мы тоже разберёмся, я тебя не брошу. Так Витковская и осталась в особняке Мщанских привести мысли в порядок и вместе с лучшей подругой пораскинуть мозгами, понять, как теперь дальше жить. После разговоров дворянка вплотную занялась больными отметинами на княжеском теле — она, уже наученная горьким опытом, прекрасно знала их природу даже без красочных рассказов и владела кое-какими заживляющими лекарствами, как раз на такие случаи. К счастью, больше об этом речи даже зайти не пытались, и девушки проводили время в своё удовольствие. Ближе к вечеру Даша пригласила Эстель в свою мастерскую, где та попробовала научиться рисовать, и к творчеству они также приступили плечом к плечу. Что-то получалось, что-то нет, но юная княжна всё равно нашла успокоение в мерном движении кисти в своей руке. Тогда она действительно чувствовала, что забывает буквально обо всём в этих стенах, будто там, по ту сторону, ничего нет, ничего ей не угрожает и не ломает прежние жизненные устои. Впрочем, на второй день пребывания здесь не удержалась и, засев в отведённой ей спальне за столом с пером в руках, в свете керосиновой лампы в смущении написала послание Юсупову. Оно получилось небольшим, не таким содержательным, как она общалась с князем с глазу на глаз, однако хранило в себе основную мысль: «Дорогой Феликс… я по-прежнему в смятении от произошедшего. Так и не смогла вернуться домой, зная, что со мной могут сделать родители, если обо всём узнают. Но знай, я ни о чём не жалею. Надеюсь, в скором времени всё разрешится, и мы встретимся вновь.Эстель».
Проживание у подруги затянулось всего лишь на несколько дней, после чего княжна без особого энтузиазма ранним утром, передав в дверях послание почтальону, наконец отправилась домой, где её ожидали косые взгляды родителей в ответ на её вполне обоснованные объяснения. «Ну и пусть думают что хотят — это только моё дело».***
С возвращением в родные пенаты, где находиться стало вдвойне тяжелее, с нервным напряжением в ожидании каких-либо обвинений, Витковская более не сомкнула глаз и провела время до полудня в попытках отвлечься некогда начатой книгой. К насущным переживаниям не могли не добавиться ещё более трагичные новости — об этом она подумала, в обед неожиданно получив письмо из Лиона от Жюли Готье-Ноллет и без промедления вскрыв то ножом в трясущейся руке. Текст на листе бумаги гласил следующее: «Моя милая Стелла, мне очень горестно писать тебе при таких обстоятельствах. Как ты знаешь, твой дедушка уже с несколько дней захворал простудой. Мы думали, что он оправится, и так и было поначалу, но увы, Вильгельм так и не проснулся…». Дочитать до самого конца, где упоминались дата и время похорон, у неё не вышло — слёзы застелили глаза, да и смысл последних фраз был и без того понятен. Тогда в девичью спальню, также плача, вошла Маргарита Михайловна, и встретились потухшие женские взгляды. — Мама! — подскочив с постели, Эстель обняла мать, и обе опустились на пол под звуки рыданий. Из их семейства лишь отец ещё вчера знал обо всём, ибо домой вернулся очень хмурым и разбитым, сказал, что ужинать не будет, легко приобнял жену и удалился в кабинет. Увы, он не любил слабость и часто справлялся с нею сам. Вот и сейчас женская часть четы осталась без мужской поддержки. Как бы то ни было, скоро минутная слабость прошла, и Эстель, высвободившись из материнских пут, поджала губы и молча удалилась в столовую, где уже был накрыт обеденный стол. Ныне еда казалась безвкусной, вино не приносило удовольствия, да и вообще аппетита никакого не было. — Я слышала от наших общих знакомых, что тебя стали чаще видеть в компании князя Юсупова, — холодно озвучила Маргарита Михайловна, придя сюда следом за дочерью и аналогично не притронувшись к еде. Своими глазами она буквально просверливала насквозь родного ребёнка, как врага. — Гораздо чаще. От её взора всё внутри юной княжны рухнуло на пол, а щёки предательски зажгло румянцем. Очень не вовремя, конечно, решила справиться о том, где была её дочь и что делала все эти дни в своё отсутствие. «Зачем она начинает говорить о нём? Хочет извести окончательно?» — Да, и что такого? — повысила голос, нервно теребя в руках салфетку, и негодующе посмотрела на мать напротив, пока та собиралась с силами высказать очередное недовольство. — Князь — человек не плохой, приятный в общении. — Возможно, он и приятный в общении, как ты говоришь, но репутация его оставляет желать лучшего. Наряжаться в женщину! — дама не договорила всё то, что хотела, ибо в следующее мгновение поёжилась от упоминания сего факта. — Что за фарс?! — Маменька, и что?! — закипая, развела руками, пока Маргарита Михайловна угрожающе поднималась с места. — Пусть хоть в кого одевается, хоть в чёрта лысого — человек не этим славен! — А чем же, дорогая моя? Вот этим? — подлетев ближе к девушке, без всяких церемоний одёрнула ворот её платья, что открыл взор на алые отметины, не успевшие до конца зажить и исчезнуть с кожи долой. Юная Витковская тотчас вскочила из-за стола и отступила от матери на достаточное расстояние, будто та набросится на неё в любой момент. Возможно, нечто подобное могло произойти, но мать и дочь ненадолго отвлёк на себя вошедший в столовую Роберт, чьи впалые от усталости и монотонной работы глаза округлились в немом удивлении при виде вставших на дыбы особ. — Да! Я впервые счастлива, а ты даже этому порадоваться не можешь! — не выдержав, воскликнула Эстель на грани зарождающейся истерики. — Да, с ним мне хорошо! Гораздо лучше, чем с собственной семьёй! С ним я начала жить! — Полюбуйся, Роберт! Не успели приехать, она уже юбки задирает перед первым встречным! — та продолжала непробиваемо ругаться, пока брюнетка сверлила её сердитыми изумрудами. — Воспитали неблагодарную потаскуху! — Мы здесь уже с несколько месяцев, так получилось! — и правда, получилось, завертелось и вышло то, что вышло. И, что уж говорить, была рада тому, что так произошло, так сошлись звёзды. Но в пользу юной княжны абсолютно ничего не играло — даже мнение отца, который тут же высказал своё недовольство и безвольно перешёл на сторону Маргариты: — Стоило бы посадить тебя под домашний арест. Я думал, что ты смышлёная, тем более, тебе уже двадцать один год. Эстель, услышав из его уст подобные речи, ахнула на месте. Слова отца заставили лопнуть её терпение. «Папа… и ты тоже против меня?» — девушка, от шока в неверии покачивая головой, направилась было к выходу, но Маргарита ловко остановила дочь за руку и, не дожидаясь ответных действий, со всей злости отвесила той звонкую пощёчину. В голове и перед глазами замерцало, когда княжна, в невольном повороте потеряв равновесие, упала на колени и уперлась в пол ладонями. — Вместо того, чтобы в кровать к кому попало ложиться, подумала бы о дедушке. Не такой он тебя видеть хотел, — после того, что позволила себе, женщина уже не говорила на повышенных тонах. Она грустно вздохнула, выпустив тонкую ручку, пока дочь, глядя на ту поражёнными, предательски блестящими очами, прижимала горящее место ладонью. Непременно захотелось напоследок съязвить так, чтобы и ей стало так же больно, хотя бы морально, но не стала более ничего произносить, только, медленно поднявшись на ноги, из оставшихся сил выбежала из особняка, прежде в прихожей наспех набросив на плечи накидку и повязав на шею атласный шарф. Лицо её тогда горело не только от пощёчины «любящей» матушки, но и от злости. По иронии и всем законам вселенской подлости на улице заморосил дождь, а уже через пару минут разросся до полноценного ливня. Француженка запахнулась, скрещивая руки на груди, и быстро зашагала по мокрому тротуару прочь от злосчастного дома, глотая слёзы. И нет, уже было не важно, за что её ударила мать, был и другой более болезненный факт: смерть дедушки Вильгельма стала последней каплей.***
Выезжать вечером из дворца — уже своего рода привычка, которую князь нехотя, но выполнял. Ещё и дело Священной Дружины, поездка в Петропавловскую крепость — как тут откажешься? Когда твой дворец служит едва ли не штаб-квартирой и сам ты занимаешь далеко не последнее место в Негласном комитете, а самое что ни на есть одно из первых — к сожалению, никак. Лицезрение занудного мрачного пейзажа нагоняло на вечно лёгкого на подъём Юсупова волны тоски и скуки, что в окно он смотрел с недовольной гримасой, подперев подбородок ладонью. В какой-то момент в окне под дождём, хлещущим, как из ведра, увидел знакомый силуэт, и лицо его начало стремительно меняться. Присмотревшись внимательно, и вовсе оказался повержен шоком — там, похожая на брошенного котёнка, содрогаясь от рыданий, вялым шагом по дороге плелась сама княжна Витковская. — Останови карету, — потребовал начинающий заводиться Феликс, не раздумывая и попутно ища в полутьме экипажа когда-то удачно закинутый зонт. — Ваше Сиятельство, — занудно начал кучер, чем ввёл юношу в приступ злости, — мы можем опоздать на встречу Негласного комитета. — Я сказал тебе остановить карету! СЕЙЧАС ЖЕ! — на сей раз разъярённо закричал, и это сработало. Дождавшись, пока слуга хоть немного притормозит лошадей, выскочил на ходу, одновременно раскрывая зонт-трость. Увиденное через окошко повозки зрелище обеспокоило его, а когда он, быстрым шагом подойдя ещё ближе, узрел свою возлюбленную в таком виде, и вовсе немедленно закипел. В памяти, как по щелчку пальцев, всплыли строки из письма, что принёс ему этим днём дворецкий.***
«Кажется, погода со мной солидарна». Горько плачущая в голос Эстель, израсходовав все силы, еле-еле переставляла ноги по мощёной дороге, иногда, не замечая «препятствий» под ногами, спотыкалась из-за небольших каблучков туфель, в которых уже скопилась ледяная дождевая вода. Княжне было наплевать, что её может кто-то увидеть в столь нелицеприятном свете: сгорбленную, заплаканную и с мокрыми запутанными волосами, её жизнь, кажется, начинала основательно рушиться. «Ты хотела, чтобы всё разрешилось? — саркастично спросил внутренний голос. — Так получай», — и совсем склонившая голову девушка, чувствуя на щеке до сих пор горящий след от материнской ладони, заплакала с новой силой, пытаясь на ходу сдержать на себе разлетающийся от ветра плащ. Витковская не знала, почему тогда подняла взгляд, может, это был какой-то знак свыше, не иначе рука провидения. Неожиданно на горизонте увидела его, спешащего ей навстречу и игнорирующего лужи на дороге. Как иронично от жизни сделать так, чтобы именно сейчас она встретила того, от кого со стыдом убежала некогда ранним утром, кому в ночи писала последнее письмо. Из-за кого была вынуждена получить от матери и сейчас бежать сломя голову сквозь чёртов ливень. Смольные волосы липли к лицу, и девушке пришлось постараться, чтобы убрать их дрожащей рукой. Лишь тогда лучше разглядела уже стоящего пред нею в полный рост и держащего над ними двумя раскрытый чёрный зонт князя. Глядя на него с какой-то надеждой, пока по щекам текли слёзы, она молчала, не знала, что сказать ему в такой момент и стоит ли вообще. А он, ничего не спрашивая и сам прекрасно понимая из послания, что могло произойти, приобнял её одной рукой за плечо и, заботливо прижав к себе, повёл в сторону оставшейся неподалёку кареты. К чёрту всё это, он просто не мог оставить её вот так, совсем одну наедине с навалившимися проблемами.***
Едва молодые люди устроились в экипаже, кучер резво погнал скакунов в обратном направлении, вновь во дворец. Доехали они довольно быстро, в тишине, оттеняемой стуком копыт по вымощенной камнем дорожке и тарабанящими холодными каплями дождя. Едва ступив на порог, Юсупов, придерживая Эстель за руку, провёл её в прихожую и встал ровно перед ней. — Чем я ещё могу помочь? — спросил вполголоса, старательно помогая княжне расстегнуть брошь и снять насквозь мокрую накидку. — Чего ты хочешь? — Не знаю… — она всхлипнула и, утерев лицо от оставшейся влаги, всё же, ответила слегка смущённо. — Наверное, шампанского хочу, если можно, — ей определённо сейчас нужен алкоголь, чтобы, как минимум, утихомирить разбуянившиеся нервы и согреться. — Желание гостьи — закон, да я и сам не против, — на его губах проявилась привычная хитрая улыбка, заставившая и её немного улыбнуться. Освободив измотанную брюнетку от плаща и сам сняв с себя слегка намоченный чёрный пиджак, отдал вещи подоспевшей служанке, а другому слуге велел принести два бокала игристого. Получив распоряжения, подчинённые лихо исчезли с глаз, а князья из прихожей не торопясь перешли в небольшую, но уютную комнатку, где бы им никто не мешал. Витковская первой опустилась на небольшой мягкий диванчик, с удивлением заметив уже поданные напитки, и, взяв свой бокал, отпила из него. Кажется, тогда вновь были заведены её прежние эмоции — склонив голову, она тихо заплакала вновь. Обеспокоенный Феликс присел рядом, затем взял её руки в свои и стал смиренно ждать, пока та соберётся с мыслями, чтобы рассказать ему всё. — Скажи мне, я шлюха? — глубоко вздохнув, выпалила грубо и самокритично, пока стирала слёзы рукавом платья. — Господи, конечно, нет! — ему стало не по себе от такого вопроса. Точнее сказать, от того, откуда у него растут ноги. — Кто тебе такую глупость сказал? — Маменька родная, что воспитала неблагодарную потаскуху, — она нервно хихикнула, процитировав ненавистную матушку, и, высвободив из его ладоней свои руки и глядя в пол, запустила пальцы в собственные волосы. — Хотя… может, она и права? Я про дедушкину болезнь хотела забыть, поехала одна на твой приём. Наивно думала, всё пройдёт само собой, он выздоровеет… — сделала короткую паузу и вздохнула. — Мне не верится, что его больше нет. Вот ещё недавно виделись, а сегодня… Со вчерашнего вечера всё так закрутилось, слишком быстро, что я не могу до конца всё осознать. Княжна с силой, которой у неё была, сжала у корней длинные угольные пряди до белых костяшек, словно хотела себя наказать таким путём и, зажмурившись, замотала головой, так и не в силах поверить в произошедшее. — Эстель, послушай, никто не свят — это уж точно, — с беспокойством перехватил её руки, практически оторвал от бедных, ни в чём неповинных волос и успокаивающе погладил тонкие пальцы. — И ты была в полном праве забыться, поверь мне. Подобных ситуаций у князя, прямо сказать, было совсем немного, а то и не было совсем, и он не придумал лучше идеи, чем предложить девушке поправить макияж и, тем самым, отвлечься с трагедии на красоту. И она довольно охотно, на удивление, согласилась. Старательно подводя ей глаза принесёнными служанкой средствами, он тихо причитал: — Не плачь, а то всё опять растекается. — Я стараюсь, — брюнетка жалобно мяукнула, шмыгнув носом, и попыталась собраться, но как бы ни старалась, слёзы всё текли, причём, уже сами по себе, и все старания князя начинали также плыть. Вскоре, спустя ещё несколько попыток что-то с этим сделать, Феликс не выдержал и, отложив косметику в сторону, ещё чуть придвинулся к особе. Ласково заключив её лицо в свои прохладные ладони, вкрадчиво произнёс: — Ты и так прекрасна, к чёрту эту косметику. — Правда? — с её губ сорвалась ироничная усмешка, после чего, ни в какую не веря, тихо попросила. — Обними меня… пожалуйста, — и Юсупов послушно заключил её, к нему прижавшуюся, в свои объятия. От волнения, оттого что был так близко, пульс у неё участился, на шее подрагивала венка. Он напрягся, когда ощущение обострилось, а губы сами, на грани потери контроля, заводили по бархатной коже. Разум на мгновение заволокло приятным предвкушением, но тот резко одёрнул себя. Опять. «Снова!» Уже в который раз. И это просто невозможно терпеть и сдерживать в себе. «Хватит!»