give me one more chance

      — Я не верю в Бога, — серьезно произнес Леви.       Микаса захлопала глазами на весь кабинет, ни капли не веря в услышанное, да кто вообще в здравом уме поверит в то, что прилежный и праведный священник не верит в то, чему неустанно служит каждую секунду? Бред какой-то! Леви что-то выпил лишнего — никак иначе. Вдруг мужчину покинула серьезность, и он кратко хмыкнул со словами:       — Я пошутил, Микаса. Шутка.       Если пастор надеялся, что девушка перестанет таращиться на него с таким недоумением, подобно тому как дети смотрят на брокколи вместо обещанных конфет, а хотя бы посмеется, то он крупно ошибался.       — Чего? — протянула Микаса. В каждой шутке есть только доля шутки, а остальное — правда: это известно всем. — Леви, я тебя не понимаю…       Микаса наклонилась к мужчине, случайно задев его своим дыханием. В этот момент он повернулся к ней, поймав её на успешной попытке сократить между ними расстояние. Аккерман находилась слишком близко, но не было неловкости, а лишь естественность момента, когда её ладони нежно легли на мужские скулы. Микаса переместилась на колени и выросла над Леви; он под приглашением её ладоней, что тянули к ней, поднял подбородок и заглянул в серые радужки. Девушка медленно опускала к нему лицо, но он не предпринимал никаких попыток оттолкнуть, лишь ожидал дальнейших действий, словно проверяя на смелость. Или сумасбродство — Леви сам не понимал.       — Мне сложно объяснить, — полушепотом произнес пастор.       — Попробуй, — ответила таким же полушепотом Микаса.       Пастор прикрыл глаза, уже представляя мягкость девичьих губ, ласковые движения языков, легкие покусывания. Леви никогда не пробовал вкус поцелуя, лишь имея теоретические знания о данном процессе, однако невольно думал, что именно Микасе он бы отдал честь познакомить его с поцелуем на практике. Одно соприкосновение их губ на лестнице вызывало табун мурашек, хотя эта самая невинная нежность, на которую способны возлюбленные. Возлюбленные ли?       Мысли мужчины оборвались, когда лоб резко пронзила боль от удара. Тут же раскрыв глаза, пастор увидел Микасу, которая потирала свой лоб, злобно косясь на него. Леви и сам рефлекторно потянулся ко лбу, где только что Микаса специально нанесла ему урон.       — За что? — недоумевающе наблюдая за Микасой, спросил пастор.       — Пришёл в себя? — рявкнула девушка. — Что это было только что про Бога? Верю — не верю. Объяснишь?       — Ты не поймешь, — откинувшись на спинку дивана, ответил Леви.       — Потому что ты не хочешь, чтобы я понимала, — ответила Микаса не без тени раздражения. — Или сам не понимаешь.       — Тебе лучше уйти, — отвернувшись от девушки, ответил Леви.       — Ты совсем сдурел? — девушка толкнула мужчину в плечо, но он никак не среагировал, как если бы стал боксёрской грушей. — Посмотри на меня и объяснись! — Микаса нанесла ещё несколько увечий, невольно напрягая кулаки с каждым новым ударом. — И не смей меня так прогонять! — удары женских кулаков учащались и становились сильнее; нет сомнений — парочку синяков потом на коже отпечатаются.       — Да хватит меня бить, — прорычал мужчина и поймал девичьи запястья, наконец развернувшись к Микасе корпусом.       Он поднял глаза на девушку и вздрогнул, когда увидел крупные слезы на девичьих скулах, что широкими реками стекали вниз к подбородку. Аккерман вмиг смутилась своих чрезмерных эмоций и начала ёрзать, дабы поскорее выпутаться из хватки мужчины и спрятаться от пристального взгляда.       — Отпусти, — взмолилась Микаса, резкими и хаотичными движениями дёргая руками, чтобы высвободить запястья и, вместе с этим, спрятать лицо. Однако пастор был непреклонен; держа девушку, он продолжал наблюдать за ней, как будто издеваясь. — Ты меня бесишь! — рявкнула девушка, прекратив сопротивление. Она встретилась глазами с Леви и в следующий миг ощутила его губы поверх своих.       Микаса не поняла, кто стал инициатором, словно в одну секунду они одновременно потянулись к друг другу, во что верилось с трудом: разве могут люди так чувствовать друг друга, что сближаются, не сговариваясь?       Леви был неумел, но самоуверен. Его ладони все ещё удерживали запястья, поглаживая нежную кожу и большими пальцами гуляя по выпуклым линиям вены. Движения его губ тяжело было называть страстными, но слово «аккуратный» — идеально подходит его напору. Микаса высвободила руки из наручников мужских пальцев и переместила их на плечи, крепким объятием обхватив шею. Одна его ладонь зарылась в длинные чёрные пряди, а другая легла на талию с ненавязчивым усилием приближая к себе.       Грудью она чувствовала свое сердцебиение, его сердцебиение, казалось, она чувствовала всё. Как кровь бешено протекала по венам, как пот стекал по спине, как сильно заболела грудная клетка от волнения. И её поцелуи до этого с другими парнями стёрлись, перечеркнулись, а послужной список был выброшен и сожжен, потому как её первый настоящий поцелуй был сейчас. Видит Бог — со священником.       То ли сам Господь благословил, то ли Леви был просто завидным учеником, но поцелуй становился ярким, горячим. Когда Микаса почувствовала язык в своём рту, она вздрогнула и раскрыла глаза. К своему несчастью, девушка встретилась взглядом с пастором, и до боли зажмурила глаза; теперь она чувствовала себя невинной и неловкой любовницей. Их положение было страшно неудобным — Микаса старалась не думать о том, что это их не единственная проблема. Поэтому, чуть поднажав на грудь Леви, она толкнула его назад и сама упала на него, на миг остановив бурю. Аккерман посмотрела на своего однофамильца сверху вниз и смутилась его красных щек и приоткрытого рта. В его глазах гулял туман, и стало ясно: он с трудом хранит остатки разума, впрочем, как и она. И пока не заиграла тревога неспокойными колоколами, пройдясь языком по нижней мужской губе, Микаса проникла внутрь и возобновила поцелуй.       Мужчина пьянел с каждого движения, жутко заводился, и уже не мог увидеть конца этому безумству. Её губы, его губы — всё так сплелось, как если бы на холсте размазали краски на месте воссоединения губ. Её грудь, прижатая к его, — пастор старался не думать об этом, как и не думать о том, с каким умением Микаса соблазняла его, ложась сверху. Так было гораздо удобнее, чем сидеть в пол-оборота, однако стало не менее опасно. Его ладони освободились от угнетения головного мозга и стали подчиняться сердцу, которое велело им сжимать девичью стройную талию, двигая к себе. А в голове все ужасно гудело и шумело — как бы не оглохнуть. И хотелось ещё, ещё, ещё. Всю Микасу без остатка, познать все её формы, сделать своей, чёрт возьми, проникнуть в неё. Девушка тихо стонала в губы, и Леви страшился, что от этого звука у него окончательно откажут тормоза. А её руки, гуляющие по плечам, как будто обрели когти дьяволицы и схватили его так крепко, что теперь и не выбраться.       Он поражён. На веки вечные, а то и дольше — долететь до края Вселенной и вернуться обратно. Имели ли вес мысли, когда было так хорошо? Когда так тепло было во рту, как при глотке любимого чая. Господь, нет, это не сравнимо с чаем! Он не такой сладкий, не такой приятный и не такой ядовитый. Этот поцелуй… он не сравним ни с чем! И тёплый влажный девичий язык, бессовестно гуляющий по небу, просто восхитителен. И вся она просто восхитительна. Её мягкие ягодицы, так идеально сминающиеся в его ладонях; её обрывистое дыхание, ласково касающееся лица; её длинные пальцы, впивающиеся в его плечи.       Разум вернулся неожиданно, как если бы в голову выстрелили из пистолета. Леви схватил девичьи плечи, резко оттолкнув от себя, сам поднялся с диванных подушек. Боялся посмотреть на Микасу — он уже представлял её опечаленное или яростное выражение лица, но она лишь молча и лениво хлопала глазами, сопела, восстанавливая дыхание. Ему тоже с трудом удавалось восстановить ритм взбунтовавшего сердца и вновь начать нормально дышать. Ладони все ещё покоились на плечах, подымаясь и опускаясь, согласно дыханию девушки, и ужасно не хотелось отпускать её; разомкнет пальцы на секунду — она тут же раствориться.       — Микаса, я верю в свои возможности стать лучше. И я люблю Бога за то, что Он подарил мне эту веру, — заговорил священник. — Я сейчас страшно облажался, подведя Его доверие.       Брюнетке понадобилось время, чтобы восстановить дыхание. Сдерживая себя своими же оковами, она старалась не вдыхать аромат пастора, не смотреть на губы пастора и не касаться коленей пастора, иначе катастрофы не избежать.       — Хочешь сказать, что ты жалеешь о поцелуе? — вопросительно выгнув бровь, спросила девушка. Она попыталась найти серо-голубые глаза священника из-под чёрных прядей, чтобы взглянуть в истинного Леви, но тот, как нарочно, отводил глаза.       — Я люблю Бога, потому что любить людей слишком больно. Я отказался от людей, потому что я не хочу страдать. Потому что я не способен пережить разочарование любви, — произнес Леви, отпустив девичьи плечи, и спустя длительно тянущееся мгновение добавил: — Потому что я несчастлив, как и все священники.       Микаса судорожно раскрыла у себя в голове словарь, чтобы найти хоть что-то, что она бы могла сказать пастору, но все буквы и слова были вмиг удалены из базы данных, и только гормоны-революционеры вступали к власти над разумом. Девушка раскрыла рот, однако ничего кроме жалкого стона не смогла из себя выдавить. Обычно в подобные моменты люди отказываются от слова и подходят с другой стороны — тактильной. Поэтому Микаса осторожно подняла руки, словно дирижер; медленно потянулась вперед, ожидая, когда Леви оттолкнет её и пристыдит; задержала дыхание, как перед прыжком с обрыва. И хоть подобными манипуляциями в отношениях с другими людьми она ещё не пользовалась, но все же кое-как смогла дотянуться до Леви и прижать к себе, положив его голову себе на плечо.       — Я устал, — признался мужчина, уткнувшись лбом в девичью ключицу.       — Да, — ответила Микаса и подобралась к Леви поближе, окончательно сократив какие-либо расстояния между ними.       Умела бы Микаса говорить, она бы непременно призналась пастору в том, что дорожит им ровно также, как дорожит семьей, Энни или Нифой, а то и сильнее; в том, что по уши влюблена в него, и не хочет ни при каких обстоятельствах рвать с ним любого рода отношения. Пусть они даже станут врагами, только бы он не забыл её вовсе. Ведь что может быть хуже, когда человек, которым дорожишь, забывает твой образ вовсе, подобно тому, как забываются школьные стихотворения.       Они продолжали сидеть в тишине, ненавязчиво изучая материал одежды друг друга. Ладони мужчины гладили девичью спину, делая остановки на талии, пока Микаса обнимала его за шею и сжимала в ладонях рубашку. Вдохнув полной грудью воздух, Аккерман подготовилась совершить, возможно, самую страшную ошибку в своей жизни. Однако Аккерман больше не могла совладать с тем единственным желанием, исполнение которого грозит приглашением на эшафот, ведь она так далеко зашла, шагая напролом к своей мечте полюбить. Брюнетка отпустила священника и отодвинулась от него, встретившись с его уставшими глазами. Мысленно благодаря выпитый джин-тоник, свою смелость и удобный момент, Микаса наконец заговорила:       — Леви, я люблю тебя. И я всегда буду с тобой, чтобы сделать любимым и счастливым, так как твой Бог как-то плоховато справляется с этим. Обещаю. А если я соврала, то готова пройти все семь кругов ада по Данте.       «Надо было почитать побольше романов Джейн Остен или Шарлотты Бронте, чтобы научиться признаваться в чувствах», — мысленно упрекнула себя Аккерман. Отвратительнее признания она в жизни не слышала, ещё и его автором была. Неплохо было бы потом выложить пост в «Twitter», процитировав свои же слова, — обратит внимание редактор «Книги рекордов Гиннесса» и наградит как «Самое худшее признание в любви». Теперь она винила выпитый джин-тоник, свою смелость и удобный момент.       Но Микасе было не столько стыдно, сколько поразительно за саму себя, потому как её слова полностью противоречили всем её принципам, хоть она и давно заметила, что с Леви её мир давно перевернулся c ног на голову — и всё с ним было по-другому. Настолько по-другому, что Микаса уже была не прочь узнать у Леви, на каком кругу ей уже уготовано тепленькое местечко. Аккерман исподлобья посмотрела на однофамильца, поджав губы от волнения, но он смотрел отрешенно, расстроено и как-то сквозь.       Или Леви был завидным везунчиком, или страшным неудачником, потому как он любил Микасу в разы сильнее, но мог ли он это признать? Нет. Он осмотрел румяные щеки, пухловатые губы, неуверенные сдвинутые брови — Микаса напоминала взъерошенного птенчика, который пугался от каждого шороха. Смотря на неё, Леви хотелось вновь прикоснуться к ней, дабы почувствовать в ладони тепло её тела и мягкость кожи. И его ладонь сама оказалась на девичьей щеке, слегка поглаживая её.       — У Данте было девять кругов, — наконец заговорил пастор, вернув взгляд к глазам брюнетки.       — Не велика разница, — хмыкнула Микаса, почувствовав, как невидимый молоточек ударился о её макушку.       — Микаса… — произнес мужчина, но тут же осекся.       — Но, если я для тебя проблема… — вновь заговорила девушка, воспользовавшись замешательством Леви. Её губы невольно задрожали, и уже стоило ожидать новый поток слез, как бы Микаса не старалась хлопать глазами в попытках растворить влагу, но растворить удалось лишь собственную решимость.       — Вовсе не ты, — ответил мужчина, приподняв девичье лицо за подбородок. — Я сам для себя проблема. Ведь я боялся позволить себе полюбить тебя.       Они вновь соединились в поцелуе, на этот раз более нежном, медленном, чувственном. Казалось, столь мягком, что из-под ног ушла земля, исчезла материя, остались лишь небеса и глубокий лес облаков. Губы Леви перешли от девичьих к щекам, носу, влажным мешкам под глазами, подобно тому, как ночной небосклон заполняется звёздами после заката солнца. Под щекотными прикосновениями пастора Микаса тихо хихикала, прижимая за плечи мужчину поближе к себе. Он отстранился от неё и посмотрел в глаза, что блестели то ли от слёз, то ли от счастья — скорее всего, от слёз счастья; и Леви сам скромно приподнял уголки губ. Оставив свой последний поцелуй на девичьему лбу, Леви произнес:       — Уже поздно, я закажу тебе такси.       Девушка не была глупой, и прекрасно понимала, что им обоим ещё очень трудно, и многое ещё предстоит преодолеть вместе, но уже на сегодня ей было более, чем достаточно. Не переставая улыбаться, Микаса кивнула, хотя вообще не имела понятия, как ей удастся сейчас покинуть мужчину, когда хотелось крепко обнять его, подобно ленивцу. Попросив Леви побыть ещё несколько минут в его объятиях и получив соглашение, Микаса обхватила мужчину за туловище и положила голову на его грудь, вслушиваясь в бешеное биение мятежного сердца. Пастор не остался равнодушным и положил ладонь на чёрную макушку, осторожно пройдясь по прядям.       Свое слово Леви сдержал и после продолжительного объятия, сопровождающегося полусонным сопеньем, вызвал машину. Микаса помогла пастору собрать мусор, и вскоре стояла у лестницы, рассматривая себя в карманном зеркальце и немо удивляясь взъерошенной челкой, красными, как спелые томаты, щекам и чуть стертым макияжем: что с ней сотворил Леви? Она моментально кинула зеркало в сумку, как только пастор вышел из уборной и направился по коридору в её сторону, глухо стуча каблуками. Взяв Микасу за руку, Леви пошел впереди вниз по лестнице, стараясь в случае чего предотвратить падение, хотя ноги стали такими ватными, что каждый шаг казался последним.       Когда они вернулись в зал, Микасу озарило, что всё это время они всё ещё находились в церкви, и ей стало не по себе. В помещении почти не было света, только две лампочки горели над распятием, а о горящих свечах не было и речи. Девушка уставилась на крест, наблюдая за фигурой Иисуса Христа и размышляя: если Он действительно есть, ждут ли их с Леви те же страдания?       — Ты чего? — спросил пастор.       — Хочу помолиться, — ответила девушка. — Или нельзя, если я не верующая?       — Он слушает каждого, — пожал плечами пастор. — Надо сначала перекреститься.       Леви встал позади Микасы и положил свои ладони поверх её, сложив пальцы в жесте крестного знамения. Спиной Аккерман ощущала его грудь, а чувствительной шеи касалось щекотное и теплое дыхание Леви — ей стало тяжело дышать, стоять, да все было чертовски тяжело. Но она послушно повторяла за пастором, который медленно перемещал её ладонь сначала ко лбу, на живот, на левое плечо, а затем правое.       — Теперь можно, — прошептал Леви возле девичьего уха, от чего девушка съежилась, невольно пропустив сквозь себя новую волну нахлынувшего желания.       Леви отошел в сторону, и тело пробил неприятный озноб, заставившего Микасу вздрогнуть и захотеть присутствие Леви вблизи ещё на некоторое время. Девушка чувствовала себя неуверенной напротив распятия, не имея понятия, как прихожане со спокойствием рассматривают страдающего божьего сына.       — Так, ну, меня зовут Микаса. И я первый раз к Тебе обращаюсь, так что не суди строго, — произнесла Микаса и краем уха услышала, как тихо хмыкнул Леви. — Прошу…       — У Бога не надо просить, а надо с ним разговаривать, — произнес пастор, строже, чем хотел, из-за чего в свою сторону тут же получил недружелюбный взгляд от Микасы. И добавил, дабы умереть пыл: — Ошибка каждого молящегося.       — Кхм, простите, — произнесла девушка, обернувшись к распятию. — В общем, Ты, наверное, знаешь, что я не самый лучший человек на этой планете, но мне посчастливилось встретить самого доброго, самого честного и самого преданного Тебе человека. Не знаю, Твоих ли это рук дело, или просто так сложились обстоятельства, но… Только не обижайся. Я все равно попрошу Тебя отпустить Леви! Он уже достаточно тебе служил, и пора ему освободиться. И не наказывай его за это, ведь любовь — это не грех. Леви заслуживает всего самого лучшего, чего Ты не способен ему дать. А ещё потому, что я — ужасная эгоистка, и люблю его, — начав свою речь с неуверенных предложений, Микаса закончила решительно и добавила, ещё раз перекрестившись: — Аминь.       Гордо приподняв подбородок, Микаса развернулась к Леви, который довольно ухмылялся: её это насторожило, и она неловко улыбнулась в ответ. Девушка сделала шаг к мужчине, и тут же была поймана в его объятие. Крепко схватив брюнетку одной рукой за талию, пастор резко потянул её на себя, не дав и шанса на побег. Брюнетка тихо ахнула и положила ладони на мужские крепкие плечи для опоры.       Он ни о чем не говорил, и девушка тоже хранила молчание, просто наблюдая в глазах однофамильца за своим отражением, подающего ей надежду на то, что отныне перед собой священник видит только её. Леви утопал в мыслях не глубже неё, размышляя: откуда у Микасы столько власти над его несуществующим сердцем? Пастор уже хотел коснуться румяных девичьих щёк, но его прервала тревожная вибрация в заднем кармане брюк. Аккерман отшатнулась от мужчины, как если бы их поймали с поличным и огляделась по сторонам, однако пастор лишь кратко произнес, посмотрев в телефон:       — Машина приехала.       Выйдя на крыльцо с служебного входа, девушка заметила на парковке чёрную машину с включенными фарами и разочарованно выдохнула. Время с ними жестоко поступало, снова разлучая на неизвестное количество дней. Микаса спустилась на ступеньку, но резко обернулась, чуть не столкнувшись с Леви лбами — тот к их общему счастью вовремя среагировал и дернулся назад.       — Забыла что-то? — поинтересовался пастор. Девушка отрицательно помотала головой и опустила голову, поджав губы. Секундного колебания ей сполна хватило, чтобы собраться и наконец сказать:       — Уезжать от тебя всегда так тяжело. Каждое прощание мне кажется последним.