***
Собравшись с силами, я приехала к нужному месту, о котором говорилось в том сообщении. Клуб, который больше походил на ресторан, был прямо передо мной и оставалось лишь зайти внутрь, но страх не покидал тело и душу, сковывая ноги к земле – даже шагу не сделать. Не пропадал вопрос: "Что меня там ждёт?" Или же правильнее: "Кто меня там ждёт?" Но, в любом случае, кто-то опасный и жуткый. Возможно, это мог бы быть сам Кисаки, но это не в его стиле – появляться и делать всё собственными руками; скорее уж там будет какой-нибудь посредник между нами двумя. Сглотнув собравшуюся от волнения слюну и наконец оторвав ступни от земли, я открыла дверь, оказываясь внутри здания. Это место нельзя было назвать клубом, разве что рестораном. Здесь оказалось довольно атмосферно благодаря свисающим с потолка лампам, которые были единственным источником света; бархатные диваны стояли у стен, а сзади них – красные шторы. В центре пространства поставлены замшевые кресла абрикосового цвета, собранные в круги для собрания людей, а по их середине стояли маленькие столики. Никого не было здесь, только одна очень высокая, мужская фигура сидела в самом центре на оранжевом кресле, а взгляд его начал блуждать по всему моему телу, стоило мне только войти. Этот парень ждал меня, без сомнений, и это было понятно по его расплывшейся улыбке на всё лицо. И прозвище его было "Бог смерти". – О! Блонди! – выкрикнул он, помахав рукой, пока я пребывала в замешательстве от такой клички. – Ого, Шюджи Ханма! Какая неожиданная встреча... – все мои пять чувств обострились, когда мой собеседник потянул руку, но не ко мне к счастью, а к креслу справа от него, похлопав по спинке. – Ну-с, садись. – предложил Ханма, ожидая выполнения своего приказа. Он указывал на рядом стоящее кресло, но я села в то, что находилось напротив парня. Это был столик, рассчитанный на четверых. Сейчас между нами было какое-никакое расстояние, гарантирующее мне хоть каплю безопасности; сидеть справа или слева от Шюджи казалось для меня очень опасным. Увидев то, как я села в совершенно противоположное место, Ханма пустил смешок. Мои предположения про посредника оказались верными, и совершенно неудивительно, что этим самым "посредником" стал этот скользкий тип. Кисаки и вправду не желал встретиться самолично; а жаль, ведь я хотела поговорить с ним тет-а-тет. – И где Кисаки? – я сразу перешла к делу, не имея ни капли желания сидеть здесь, прямо перед этим клоуном, и дальше. – Воу-воу, полегче, мы ведь даже поразвлечься не успели, а ты уже хочешь увидеться с ним! – Ханма демонстративно положил одну ногу на другую, улыбаясь во все тридцать два и пронзая хищным взглядом. – Расслабься, девчуль. Нас ждёт много веселья впереди. – Какое ещё веселье? – в замешательство поинтересовалась я, переживая, что этакое "веселье" может быть в ущерб мне. Обычно, такие парни, как Шюджи, развлекаются очень странными, а порой и противозаконными способами. – Зачем мне тусоваться с тобой? Я не для этого сюда пришла! Мне написали, что здесь я встречу Кисаки, но где он? Ханма простонал какое-то "а-а-а", кидая взор в угол потолка, а затем снова посмотрел на меня, но уже более спокойно. – Это я написал. Но я немножечко тебе соврал. – он приставил перед собой руку, оставляя между большим и указательным пальцами немного пространства – жесть "чуть-чуть", – при этом сужая один глаз и поднимая бровь. – Встреча должна была быть в одиннадцать, и придёт Кисаки только в это время. – Что!? Но зачем ты сказал мне приходить в десять!? – от удивления я вскочила с кресла, насупив всё своё лицо. – Да ладно тебе, блонди, мне просто очень скучно, вот и решил оставить нам время на то, чтобы повеселиться наедине; иначе, когда Кисаки придёт, то сразу же начнёт разговор по делу, а мне придётся вот так сидеть и умирать со скуки. – Но разве тебе скучно с ним? – не поняла я, ведь Ханма всегда был рад следовать за Теттой, потому что только он мог добавить краски в его серый мир; а сейчас Шюджи несёт какой-то бред о том, что ему невесело с единственным другом. Он как-то серьезно посмотрел на меня, даже убрав улыбку с лица, будто бы я сказала что-то неподобающее или запрещённое. Но буквально через секунду клоун усмехнулся и опять-таки начал вести себя как прежде. – Ты меня не так поняла, овечка. – и снова новое прозвище. – Я имел в виду, что не люблю скучные разговоры, даже если они связаны с Кисаки, поэтому хочу напоследок пополнить запас своего веселья. Ну так что, ты не против? Я замялась ответить, поэтому задалась вопросом, никак не касающимся темы нашей болтовни: – Почему овечка? Он притупил глаза, помолчал, а затем, опомнившись, заговорил: – У тебя волосы кудрявые, прямо как у овцы. Я даже не знала, как на это реагировать: считать ли это оскорблением или же комплиментом? Пожалуй, лучше не буду ничего отвечать... И всё-таки вопрос о моём соглашении так и остался нерешённым. У меня было два выбора: отказаться и уйти или же повеселиться и, если Ханма не врёт, встретиться с Теттой. Я даже не знала о каком развлечении идёт речь, а ведь оно может быть любым, судя по тому, кто сейчас сидит передо мной; это может быть употребление наркоты, сексуальное удовлетворение, избиение людей и тому подобное. С этим опасным человеком мне приходится переживать о том, как бы потом вернуться домой живой и желательно без травм, как физических, так и психических. Но в глубине души сидело осознание, что я уже далеко зашла – поссорилась с Чифую, пришла в это место, начала разговор с Ханмой, – поэтому я готова потерпеть ещё немного, если это принесёт мне пользу. – Ладно, давай повеселимся до прихода Кисаки. – сказала я неуверенно, снимая с себя утеплённую куртку, которую надела из-за слишком холодной погоды – а ведь снега нет! Шюджи только с удовольствием за мной наблюдал, но внезапно достал рюкзак с пола. Я внимательно начала смотреть на то, как его крепкие, большие ладони достают объёмную склянку пива, а на этикетке была надпись "Asahi Super Dry". И тут я сразу поняла, как мы будем забавляется, а парень, похоже, и не собирался объяснять наш досуг. – Ах, да, я забыл предупредить тебя об одном условии! – неожиданно Ханма что-то вспомнил, когда поставил бутылку, что со звоном прикоснулась к стеклянному столу. – Ты встретишься с Кисаки, только если перепьёшь меня, в противном случае тебе придется пойти домой. – достав также и нож, он начал открывать крышку, из-за чего газы вылетали с шипением, а пена чуть ли не вылезала наружу – возможно, Шюджи слишком сильно тряс портфелем, пока шёл сюда. – Погоди, мы же не так договаривались! Ты сказал, что после нашей развлекаловки я встречусь с ним! Какого черта ты меняешь условия на ходу!? – Я ничего не менял. – Ханма хитро улыбнулся, наливая в большую кружку пиво. – Я говорил, что мне скучно, а это значило, что ты должна избавить меня от этой скуки, а это возможно только, если ты победишь в дуэли "Кто кого перепьёт". Мне не интересно постоянно оказываться в победителях вот так просто, хочется посоревноваться с действительно сильным противником – вот это реально весело. Поэтому я не могу позволить тебе поговорить с Кисаки, если уж ты даже не в силах потешить меня. Не выиграешь – пойдёшь домой, а я скажу ему, что ты и не приходила сюда вовсе. – Но ведь Кисаки разочаруется, не встретив меня. Это же он назначил встречу. Парень замолчал на мгновение, впав в раздумья. Нежданно он подвинулся поближе, опираясь на стол руками, и подозвал меня ладонью. Я долго не понимала, что происходит, но всё равно приблизилась, позволяя Ханме прошептать мне что-то на ухо – ничего глупее я ещё нигде не видела, ведь мы были в ресторане совершенно одни... – Скажу по секрету: это я предложил ему встречу с тобой. – он отстранился, а я глянула в его раззадоренное личико. – Кисаки конечно долго отказывался, но потом согласился, вот только выгоды ему с этого никакой. – То есть ты с самого начала хотел просто весело провести время? – спросила я, садясь обратно на кресло. – Ну можно и так сказать, но, судя по тому, что ты пришла в этот клуб, тебе очень нужно увидеться с Кисаки. – Шюджи поднял свою полный кружку под деловой взор. – Что ж, потешь меня, кудряшка. – и он держал кружку, ожидая, что я наполню свою до краёв. Думаю, глупо будет сейчас придумывать оправдания или говорить, что я несовершеннолетняя, ведь я уже пересекла черту в тот самый момент, когда бутылка оказалась в моих руках, когда кружка наклонилась в сорок пять градусов, чтобы не было большого количества пены, когда пиво полилось в сосуд, ударяя в нос пшеничным, лёгким ароматом, к которому я привыкла в прошлой жизни. Я не боялась проиграть, ведь была уверена в своей победе: проведя чуть ли не всю среднюю и старшую школы в пьянке, я уже наловчилась пить так, чтобы не опьянеть быстро. Заметив мою решительность, Ханма сузил глаза в удовольствии, и мы звонко ударили кружками, начиная свою битву.***
Свежий, горьковатый привкус пива радовал вкусовые сосочки, а ярко выраженное послевкусие надолго оставался в памяти. Стакан за стаканом наполнялись из раза в раз, и постоянно двое единственных посетителей ресторана выпивали всё до дна, чуть ли не цокаясь стеклом после каждой дозы. Хану удивляло не то, что внутри больше никого нет или что нет даже владельца этого места или бармена, её напрягало, что парень, сидящий перед ней, всё ещё мог пить дальше после двух бутылок, которые они поделили между собой; но решительность не покидала эту заблудшую душу. Пока Ханма выпивал всё медленно, следя за девушкой напротив, она же в свою очередь осушала стакан за три глотка: первым выпивала половину, вторым – остальную часть, а третьим кончала с остатком на дне; Шюджи говорил, что Хана, судя по всему, знает толк в пьянке, на что она нервно смолчала, осознавая, что пила умело по привычке с прошлой жизни. В глубине души – или же сама душа – девушка понимала, что давно соскучилась по этому вкусу, и не помнила, когда в последний раз играла в "Кто кого перепьёт". Наверное, именно поэтому она и отвечала на обыденные вопросы Ханмы по типу: "Сколько тебе лет?", "Где учишься?", "Есть ли парень?" – всё по-обычному; но, видимо, знатно опьянев от третьей бутылки, этим двоим что-то в голову ударило, и они начали вести разговоры на несущественные или откровенные темы. Неудивительно было то, что пьяной стала Хана, ведь девушке требуется всего одна бутылка для финишной прямой, к тому же её тело и возраст просто не позволяли физиологически выпить больше назначенного; а вот Шюджи, надеясь не опьянеть так быстро – что у него не получилось, – разочаровался где-то в мыслях и тоже стал поддерживать разговоры, неся полный бред продолжительностью в час. Вскоре это стало настолько абсурдно, что они даже не поняли, кто сколько выпил, а по правилам игры победителем считался тот, кто выпьет больше. Теперь фиг узнаешь, кто выиграл! – Слушай, шпала, – едва внятно начинала Хана, отрывая взгляд от пустых бутылок, – а кто победил-то? – А? – своими на вид сонными от выпивки и непонимания происходящего глазами Ханма посмотрел на неё, доставая ещё одну бутылку, четвёртую, самую последнюю. – Да хуй его знает! – с трудом открыв крышку, а не как это было ранее в трезвом состоянии, он положил бутылку на маленький столик. – Это последняя. Кто выпьет, тот и победит. Оба взглядя были направлены друг на друга, по-сопернически прожигая дыры во лбах, не хватало только искр, исходящих из глаз. За горлышко этой никчёмной бутылки одновременно ухватились две ладони: одна маленькая и хрупкая, а вторая большая и с татуировкой; вместе с тем бросились взоры на пиво, а потом снова перешли друг к другу, медленно оценивая ситуацию и раздумывая следующий ход. "Это моё!" – крикнули в один голос пьяницы, сужая в раздражении очи. – А по-моему, это моё. – рука кого-то третьего легла на верх этой некой башни противостояния, перекрывая отверстие. Голубые и янтарные глаза направились к внезапно появившемуся парню с автозагаром и очками с золотой оправой. В миг освободилось горлышко от жестоких хваток. – О! Кисаки! – удивился Шюджи, чуть ли не подпрыгивая от неожиданности прямо на кресле. – А ты как здесь оказался? – Уже одиннадцать часов. – ответил Тетта, не меняя своего вечно каменного выражения лица, а Ханма взялся за голову, протянув долгое "что". И Хана, и её соперник по выпивке не заметили, как быстро прошло время за всей той болтовнёй и потягиванием алкоголя. Кисаки присел на один из диванов, оказываясь между двумя пьяницами, что его не очень-то и радовало, судя по нависшей, угнетающей аурой. – Эй, Кисаки, – девушка, в стельку пьяная и не осознающая своих действий, указывала на очкарика, а тот на неё даже не посмотрел, – давай поговорим, как нормальные люди! – несмотря на все попытки выглядеть строго и серьёзно, она всё равно была нелепой, но даже так, не получив никакого ответа от собеседника, продолжила свою мысль. – Вот ты зачем так делаешь, а? Всё так же пялясь вперёд – не на Ханму с Ханой, – Тетта спросил: – А что я делаю? – Занимаешься подобным! Я в твоём возрасте в куклы играла, а ты тут в бандах всякий шляешься, из одной в другую переходишь, как шлюха какая-то! Кисаки не стал на это никак реагировать, видимо, осознавая, что споры с алкашами – это не самый лучший вариант, и будет лучше просто промолчать. Но это не исключало того факта, что он чувствовал себя оскорблённым. Услышав речь Ханы, Шюджи громко захохотал, как хохочут от несмешной шутки. – Ты чё, реально играла в куклы в четырнадцать лет!? – удивлёно спрашивал он, а глаза начинали слезиться, то ли от алкоголя, то ли от смеха. – Тебе же пятнадцать! Значит только недавно перестала играть? Вот умора! Тетта не очень понял причину такого заливистого хохотания, но вспоминая количество пустых бутылок, понимание снисходило в его сознание. "Как же трудно бывает с пьяными людьми" – думал он глубоко в своих мыслях, желая покинуть данное заведение как можно скорее. – Ханма, – Кисаки приблизился всем корпусом тела, отворачиваясь от Ханы так, чтобы та не слышала ничего из сказанного им, и обратился к своему напарнику, наконец-то позволяя эмоциям взять вверх и схмурить брови в недовольстве, – у тебя было лишь одно задание: напоить эту девчонку и выбить из неё всю информацию. Но чем ты тут занимался? Пил вместе с ней, набухавшись как последний алкаш на Земле, и теперь даже нормально мыслить не можешь. Ты угараешь надо мной? Шюджи, не ожидавший таких слов, потупил слабый взгляд на босса, а затем заулыбался так, как не смог бы в трезвом состоянии. – Кисаки, да она же в полный хлам! – сказал он, указывая глазами на распластавшуюся на диване девушку, которая судя по всему заснула и теперь слюни пускает. Когда она вообще успела уснуть!? – Можешь прямо сейчас спросить у неё всё что хочешь! – Дурак, у меня не так много времени – я забронировал ресторан лишь на час. Недавно звонил владелец, и мне пришлось попросить дополнительные полчаса, и всё из-за того, что ты не выполнил свою работу как положено! – Но, Кисаки, как я мог ещё уломать её на выпивку? – крайне расстроено и меланхолично спрашивал Ханма, на что очкарик только раздраженно вздохнул. – Ладно, это уже неважно. – он достал свой телефон и начал набирать чей-то номер, иногда поглядывая на спящую Хану, которая вызывает у него очень много подозрений. – Раз уж не смог разузнать о ней что-то важное, то я хотя бы самолично кое в чём попытаюсь убедиться. – слушая протяжные гудки, Кисаки все меньше и меньше надеялся на то, что ему ответят, хотя и человек, которому он звонит, как раз начинает свою жизнь в такое время. Но к счастью ему ответили, и Тетта сказал: – Ало, Майки, есть минутка?***
– Что это такое? – спрашивал стоящий у столика Сано Манджиро, явившийся с не самым лучшим расположением духа. Пустые глаза уставились на девушку, лежащей на диване, а накрыто на ней была её же куртка – Ханма всё говорил, что "будет грустно, если она заболеет". Голова на запад, ноги на восток – будь Хана древним артефактом, то археологи пришли бы в восторг от такой находки. Но Майки точно не был восхищён картиной перед глазами, заставляя чуть ли не хмурить лицо на всеобщее обозрение. Его взгляд бегло проходился по девушке, которую он бросил, по столику, на коем были пустые бутылки из-под пива – небольшая теория посетила в этот момент Сано, – и по двум парням, что некогда были одними из командиров в "Свастонах". Заметив, что и Шюджи неспособен на адекватное поведение прямо сейчас из-за алкоголя, Манджиро остановил взор на Кисаки, выглядещего трезвым, ожидая от него ответа на заданный вопрос. Тетта как-то скептически смотрел на своего бывшего босса, и, хотя смотрел он снизу-вверх, выглядело это так, словно глядел сверху-вниз, как это делают аристократы при виде простолюдинов. Без сомнений, Кисаки считал Майки идиотом, но, конечно, признавал его силу; но человек, у которого есть только сила, – полный неудачник. И прямо сейчас глава "Свастонов" таким являлся: у него не было ни мозгов, ни денег, ни духовности – ничего из того, что как раз таки поднимает банду к вершинам криминала, – только сила, и то не такая, какая должна быть. Тетта думал, что если бы Майки действительно печился о безопасности Ханагаки Ханамичи, то не стал бы её исключать и обрывать связи, наоборот, он бы держал девчонку в ежовых руковицах, контролируя каждый шаг, как это делает Кисаки со всеми своими пешками; но Манджиро принял слишком резкое решение, ничего не обдумав, – последствия отсутствия интеллекта. Но также очкарик не смел говорить что-то против этого вердикта, ведь это сам глава, который, не дай Бог, тебя покалечит! К тому же Тетте было только на руку исключение этой дрянной девчонки, вечно мешающееся под ногами, ведь так она точно больше не встрянет в его планы – думал он так, пока в Новый год не увидел Ханагаки в квартире Хайтани да и ещё вместе с "Бессмертным Изаной", который близко к себе никого не подпускает. "И до него добралась" – скрипел Кисаки зубами в тот момент, снова понимая, что проблем от девушки не оберёшься. – Они играли в "Кто кого перепьёт" и вот результат. – ответил Тетта, не показывая своей напыщенности, продолжая сидеть в кресле, скрещивая пальцы рук в замок – знак уверенности. – И? Зачем ты позвал меня? – Майки, заметно для Кисаки, с трудом сглотил слюну, собравшуюся во рту, и сжал кулаки, ранее находившиеся в карманах белой куртки. Он еле сдерживался, чтобы не начистить ебала этим двоим за содеянное, но здравие всё-таки брало вверх, и ему приходилось только делать глубокие, тягостные вдохи. – Теперь ты хочешь посоревноваться со мной? Кисаки наигранно посмеялся с этой фразы. – Да нет же. Понимаешь ли, уже ночь и пора по домам, но я не только не знаю, где живёт Ханагаки, но и должен в целости и сохранности донести этого дылду до его дома, иначе он где-нибудь споткнется, в канаву упадёт и потонет. А я этого не хочу. – конечно это всё было оправданием, в особенности про адрес девушки, ведь Тетта его знал. – А среди всех номеров у меня остался только твой. Будь любезен и проводи свою подругу.Он просто хочет кое в чём убедиться.
Майки бросил многозначительный взгляд на дремлющую девушку, а затем возвращает его обратно к собеседнику. Ему ничего не оставалось, кроме как выполнить просьбу этого наглеца, да и оставлять Хану наедине с двумя опасными парнями было очень рискованно. – Я сделаю это, но не потому что ты мне это сказал, а потому что я так захотел. – и то было правдой, вылетевшей с уст Сано так же быстро, как он подошёл к дивану с Ханой и начал её будить, слегка дёргая за плечо. – Она в хлам, так что не надейся, что так просто проснётся. – выпалил Ханма, вставая и надевая куртку, но наизнанку. Манджиро что-то недоволно пробормотал, а затем усадил её, накинул куртку на девчачьи плечи, застегнув самый верхний замок, чтобы куртка не упала. Тетта лишь наблюдал за неудачными попытками усадить Хану на спину Сано, который то перекидывал её руки, но они затем падали, то сначала пытался ухватиться за ноги, но потом вся верхняя часть тела девушки падала. Кисаки больше не мог смотреть на это, встал и помог бедолаге, который даже спасибо не сказал. И после этого все говорят, что Кисаки Тетта чёрствый, хотя таким его сделали такие наблагодарные люди, как Майки. Он ничего на это не сказал и просто вышел вместе с главой банды на улицу. Глаза всех троих устремились наверх, прямо в небо, изумлённо наблюдая за тем, как маленькие, хрупкие снежинки медленно вальсировали, падая всё ниже и ниже, пока не соприкасались с мокрым асфальтом, превращаясь в капли. – Ого, снег пошёл. – пробурчал Ханма, выпуская белый клубок лёгкого пара, крепко хватаясь руками друг за друга, дыша в ладони, пытаясь таким образом согреться – судя по всему начинает трезветь. – Мы пошли. – попрощался своеобразно Кисаки, стуча по спине Шюджи, намекая, что пора идти домой, и направился в одну из сторон, точно в противоположную для Манджиро. И двинулись клоун с кукловодом вон из театра, отыграв один из актов. По дороге не роняя ни слова, что было удивительно для пьяного Ханмы, они шли, а снег уже потихоньку начинал хрустеть под ногами – уже много времени прошло с того момента, как они выдвинулись. – Слушай, Кисаки, – начал Шюджи, – а зачем ты Майки-то позвал? Мог бы отправить кудряшку с кем-то из своих людей. Сначала Тетта помолчал, будучи неготовым к такому вопросу, а затем ответил, отрывая тишь ночи: – Я хотел полностью убедиться в том, не равнодушен ли Майки к этой занозе в заднице до сих пор. Когда я сказал, что она тут с нами, он сразу же примчался сюда. – он не по-доброму улыбнулся. – Как видишь, результат на лицо! – Ах-ха-ха! Кисаки, да ты настоящий злодей! – хоть Шюджи и был трезв не полностью, но этого хватило, чтобы понять следующую цель друга.***
– Ханамичи, проснись. – повторял из раза в раз Майки, усадивший девушку на свой байк, стоя перед ней и тряся за плечи, надеясь, что она проснётся от таких резких движений; но он получал в ответ только девчачье бормотание, говорящее о том, чтобы Такемичи перестал будить Хану ради похода в магазин за чипсами. Манджиро тяжеловато вздохнул, понимая, что придётся ждать её естественного пробуждения, ведь ехать со спящим пассажиром слишком опасно: вдруг она во время езды упадёт и голову себе разобьёт – такие мысли немного напрягали Майки, заставляя смотреть на дисплей телефона, где светилось позднее время суток. Ему пришлось только не терять надежду на то, что девушка проснётся и они вместе поедут домой. Поэтому, снимая свой шарф и окутывая им шею Ханы, боясь того, что она заболеет, Манджиро сел рядом с ней, притягивая её к себе и позволяя упасть светлой голове на его плечо. – Ну что ж, посидим так немного. – проговорил Сано, смотря на то, как у Ханы подрагивают ресницы, на которые падал мелкий снег, отчего они казались белыми; а румяные от холода щёки напоминали тайяки, продающиеся в лавочке рядом с домом. Он не мог не вспоминать то, как уходил от Ханы, оставляя её совсем одну; Майки не забудет ту печать в голубых глазах, которую никогда прежде не видел. Единственная вещь, видневшаяся в их глубине, был какой-то страх, возникший непонятно из-за чего. Но Манджиро предполагал, что это как раз из-за "Кровавого Хэллоуина", где он не колеблясь сломал руку девушке и жестоко избил её на всеобщее обозрение, даже не переживая о дальнейших событиях. Майки считал, что Ханамичи его боится, ведь она изменилась: стала спокойнее, менее болтливой, всё реже и реже гуляла с ним или же больше не искала встречи – у Ханы поменялся характер и отношение к Манджиро, и ему это не нравилось. Хоть она и оставалась доброй и позитивной, но в ней постоянно было что-то не так, как будто она стала совсем иным человеком – не тем, каким он помнил её ранее. Но это всё равно не мешало Майки любить Ханачку всем своим сердцем, даже если она не отвечает тем же. И любовь это скорее была не в романтическом смысле, а в более глубоком. Любовь – это прежде всего о чувствах. Да, Манджиро признавал, что хотел целовать её губы или обнимать её фигуру аж до хруста костей, но он также наслаждался моментами, когда они вместе играли в приставку, где девчонка постоянно выигрывала – а Майки-то не поддавался! – когда они гуляли после школы, обсуждая, насколько скучны были уроки, когда вдвоём издевались над Такемичи, называя его ссыкуном, потому что он никак не может поцеловаться с Хинатой. Она была для него не только подругой, а чем-то большим. Манджиро слишком торопился в понимании своих чувств, ведь ощущал себя вместе с Ханой очень счастливым, к тому же между ними всегда возникало какое-то смущение – но он даже не понял, что такое смущение возникает обычно между взрослым и ребёнком. Ему казалось, что он принял поспешные выводы, думая, что влюблён в неё; но потом, когда снова видит её, сердце стучит быстрее, а улыбка сама появляется на лице. Майки всё это время пытался возненавидеть Ханачку, но у него не получалось, ведь находить причины становилось всё труднее и труднее. Он думал, что может ненавидеть из-за её отказа, но потом понимал, что она не обязана отвечать на его чувства взаимностью и это личный выбор. Как никак, девушка видела в нём только друга, а он? До сих пор Манджиро так и не понял суть своей любви к Хане. Он говорил Такемичи, что она просто подруга, и действительно не чувствовал в этих словах лжи; но, признаваясь девушке в любви, Майки также не находил что-то непохожее на правду. Может быть, он просто идиот, не умеющий разбираться в себе? Скорее всего, да. И тогда возникает вопрос: "Если бы у Манджиро был выбор, видеть в Ханачке подругу или же девушку, что бы он выбрал?" Но ответ не становится очевиден, даже когда он берёт её холодные, как сосульки, обвисшие с крыш, ладони и крепко сжимает в своих, таких горячих, прямо как свежеприготовленные доройяки. Любой друг или парень хотел бы согреть свою подругу, девушку, чтобы та совсем не окоченела от мороза, не так ли? Оттого и до сих пор не понятно, какой выбор сделал бы Манджиро. – Я не хотел встретиться вот так. – вроде как говоря это Хане, сказал он, но выглядело так словно Майки разговаривал сам с собой, ведь девчонка-то спит сладким сном. – Я вообще не хотел встретиться, но мысль о том, что ты останешься с такими опасными парнями, как Кисаки и Ханма, заставила меня быстро сюда приехать. Сано взглянул на красное лицо Ханы, проводя пальцами по её костяшкам, проверяя длину ногтей, чтобы убедиться в том, что она не грызёт их из-за нервов, – наверное, это впервые, когда он так касался её. Хотел только Майки продолжить свою речь, как ощутил что-то мокрое на плече. Этим чем-то оказалась слюна Ханы, которую она пускала во сне. Он, немного оторопевший от такого, сказал: – А я-то думал, что ты пускаешь слюни только при виде лапши... Крайне неожиданно и очень резко девушка подняла голову и распахнула глаза, пугая таким движением Сано, озадаченно смотрящего на неё. Она своими ещё не полностью открытыми, слипшимися глазками одурманено взглянула на парня. – Лапша? Ты сказал "лапша"? – спрашивала Хана, видимо, очень голодная – раз уж она проснулась, когда речь зашла о еде. – Да, я сказал "лапша". – Майки неуверенно ответил, хотя его высказывание было фактом. Он, похоже, не хотел, чтобы их первый диалог за всё то время, пока они не виделись, был про лапшу быстрого приготовления. – Но у меня её нет. – этой фразой Манджиро убил в Хане всю жизнь, отчего она болезненно заныла и снова легла на мокрое юношеское плечо. – Майки, это правда ты? Или мне просто сниться сон? – её сонный голос донёсся до замерших ушей Манджиро, которому приходилось вдыхать запах алкоголя, исходившего от девушки – и ему он явно не нравился, но Сано продолжал сидеть, даже не отпихивая Хану от себя, а наоборот, только сильнее прижимал её тело к себе, проводя своей ладонью с чужих плеч до маленьких, холодных ладошек. – Хотя, даже если это сон, пусть он не будет заканчиваться. – Я настоящий, Ханачка. – наверное, Хана даже и не помнит, когда в последний раз её так называли, ведь в последние встречи Майки звал её так же, как и остальные. И странно было то, что эту глупую, ласковую кличку она ненавидела всей душой, но, перестав слышать её, стало очень печально. Манджиро и сам уже долгое время хотел так назвать её, но его сомнения были сильнее, заставляя использовать обычное "Хана", а иногда и вовсе "Ханамичи"; для него это было труднее чем просто в тягость. Ханачка стала привычкой, а от привычек сложно избавиться, но Майки считал эту привычку плохой, ведь хотел разорвать все отношения с той, кого любит. Так почему же сейчас он снова назвал её так? Может быть, "Непобедимый Майки" надеется, что от выпитого алкоголя девушка всё забудет, включая и их встречу? Если его предположение верно, то он бы хотел отвезти её домой, а затем снова исчезнуть, чтобы не видиться долгое время продолжительностью в вечность. – Правда настоящий? – получив ответ, который обычно говорят детям – "Правда-правда!", – Ханачка подняла очи на дорогого ей человека, с коем наконец-то смогла встретиться. Не проходило и дня, чтобы она не думала о нем, переживая, как Майки себя чувствует после всего; и постоянно боялась, что он поживает в здравии после расставания с ней, ведь это означало бы, что Хана ему не нужна; затем она ужасалась от подобных мыслей. Но, видя его говорящее само за себя нездоровое лицо, покрасневшее не меньше неё самой, Ханачка не могла не повернуться к нему всем телом, протягивая руки и обвивая им тело Манджиро, повернувшегося к ней навстречу. Своими ладонями она чуть ли не гладила его спину, усиливая хватку всё больше и больше, что даже Майки начинал боятся за свои кости. Ханачка вдыхала его аромат, не изменившийся спустя такое время – парень всё так же пахнул свежей выпечкой на подобии тайяки, которые он так любит. А тепло его рук... Ладони грели не только её тело сквозь слой одежды, но и сердце, стучащее точно в такт сердцебиения Манджиро. – Я очень скучала. – Я тоже скучал по тебе. – он закрыл глаза, наслаждаясь этим мгновением, которое прервалось его пронзительным криком, возникшем из-за боли при скручивании мужских сосков маленькими, девчачьими ладошками, которые буквально секунду назад обнимали Майки. Когда она только успела просунуть свои руки под его куртку!? От такой неожиданности Сано взял подругу за плечи и отодвинул её тело от себя, боясь, что она ещё что-нибудь ему скрутит. – Ты чего творишь!? – шокировано спросил он, уставившись на недовольное лицо Ханы, так и выражающее всем своим видом гнев. – Придурок! Если ты ещё раз меня бросишь, то я тебя убью! – она мигом схватила обе щеки парня и потянула их так сильно, насколько это было вообще возможно. Майки же оставалось только попытаться избавиться от этой мертвой хватки. Хана наконец отпустила его, но жаркий пыл её злобы всё ещё чувствовался в глазах, с обидой смотрящих на Манджиро, который потирал контуженные места, где, скорее всего, останутся следы. – Не брошу, не брошу! Только остынь! – он успокоил разгорячившуюся подругу, замечая её ещё пьяное состояние, кое не уйдёт аж до самого утра. Если бы она была трезва, то вряд ли бы полезла к нему с объятиями или же скрутила соски. Из этого всего следовало, что Хану нужно немедленно отвезти домой, иначе она учудит дел мама не горюй! Манджиро конечно было печально расставаться с ней, только встретившись, но ему не хотелось потом разгребать то, что она натворит. – Ладно, я подвезу тебя до дома. – Майки встал и, взяв шлем, надел его на голову Хане, которой эта идея не понравилась. – Стой! Если родители узнают, что я пила, то они меня на улицу выгонят! – Никто тебя не выгонит! – Выгонят ещё как! – она продолжала настаивать на своём, хватаясь за куртку Майки и не отпуская её. – И что ты предлагаешь мне делать!?***
Кто бы мог подумать, что в голову этой алкоголичке придет идея переночевать у Манджиро. Тот конечно долго говорил ей, что это не самое лучшее решение, но настойчивость пьяной подруги взяло вверх над ним. Оставалось только не разбудить Эму и дедушку, давно спящих и явно не ожидающих гостью в виде набухавшейся хулиганки. Но эта задача оказалась очень трудной из-за гиперактивности Ханы, появившейся после её полного пробуждения; она так и лезла то на кухню, то в какую-нибудь другую комнату, которой могла быть спальня младшей сестры Майки. Тот не давал ей пропасть куда-то, хватая за руку и выводя из главного здания, тянув всё её, на удивление тяжёлое, тело к отдельной пристройке – бывший гараж Шиничиро, а теперь комната Манджиро. Хана долго сопротивлялась, но в итоге сдалась, а вот парню уже надоело возиться с ней, не ожидая, что в пьяном состоянии она ещё более упряма и сумбурна. Но почему-то он продолжал помогать своей подруге, откидывая все недовольства и жалобы на задний план, оставляя только ярое желание помочь Хане – но не потому, что она ему нравится, а потому что раз уж он её сюда привёл и оставит на свободе, то точно огребет от дедушки; ну или же совесть будет мучить Манджиро – а она у него есть? Под недовольные бурчания девчонки они зашли внутрь. Майки снимал с неё шарф, расстёгивал куртку и развязывал шнурки на её берцах, как какому-то маленькому ребёнку, который сам переодеться не может; хотя смотря на то, как вяло и инфантильно вела себя Хана, можно было с уверенностью сказать, что она настоящий что ни на есть малыш. И пока Сано возился с недобантиком, завязанным подругой, она в свою очередь как-то странно на него смотрела, позволяя щекам розоветь то ли от алкоголя, то ли от чего другого. Удивительно, но Ханачка ни слова не проронила, ожидая, когда разденется теперь её спаситель, Майки, хотя она даже не понимала, о чём думала – может быть, о единорогах. Манджиро, оказывается, джентльмен: он предоставил всю свою кровать в её распоряжении, а сам же собрался спать на диване, прибавив: "Мне всё равно на диване спать удобнее" – но любому человеку понятно, что это не так. Майки дал Хане свою одежду и, спрятавшись за спинку дивана, трепетно ждал, пока та переоденется, ненароком вслушиваясь в каждый шорох, доносившийся со стороны подруги: вот сейчас она расстегнула ширинку джинсовых шорт, которые со звоном упали на пол из-за тяжёлого ремня; а теперь Хана сняла с себя облегающую водолазку, а затем послышался какой-то щелчок. Манджиро с трудом сглотнул слюну и едва заметил, что сильно вспотел, хотя включил обогреватель буквально пару минут назад. Дальше он лишь слышал, как скрипит диван, а поднимая голову верх, и вовсе видит лицо Ханачки перед собой, довольно смотрящее на лицо парня сверху-вниз, давая кудрявым волосам чуть ли не касаться пылких щёк Сано. – Ты же не подглядывал? – спрашивает она, улыбаясь во все зубы и всматриваясь своими туманными очами в чёрные пустоты. Майки в очередной раз сглатывает и говорит: "Нет" – после чего встаёт, выключает свет, берёт одну подушку с кровати вместе со своим любимым полотенцем и рухнет на диван, попутно снимая резинку с волос. Вся тьма города проникла в гараж – то есть в комнату Манджиро, – не давая свету даже дать намёк на своё существование. Веки парня медленно закрывались, не желая запираться полностью, ведь Майки никогда не спит в такое время – он обычно катается по ночному городу вместе с Кеном и остальными членами "Свастонов", развлекаясь по полной до самого рассвета, поэтому ложиться в полночь для него непривычно; хотя Сано и так в последнее время никуда не выбирался. Он стал менее разговорчив, замкнутым в себе, но пытался этого не показывать, перекрывая всё улыбкой – наверное, он и сам этого даже не замечал, пока Дракен не спросил, всё ли с ним в порядке. Манджиро давно понял, что с ним что-то не так, но не ожидал, что теперь это стало заметнее, чем раньше, а явным признаком стали синяки под глазами, полученные точно не в драке, какая-то вялая речь и пропавший интерес ко всему. Он бы точно не смог разлюбить свою банду, ведь создал её в память о Шиничиро, но почему-то Майки начало казаться, что он всё больше и больше отдаляется от "Свастонов" – и это даже не в духовном плане, потому что он продолжал горячо верить в успех создания новой эпохи гопников; кажется, Манджиро сомневался. Да, он без проблем достигнет своей мечты, но какой ценой? Баджи, Дракен и даже Ханачка чуть ли не погибли у него на глазах – и всё это было из-за стычек "Свастонов" с другими бандами. И вроде как всё теперь хорошо: Хана больше не часть банды, а значит должна быть в безопасности, а Кисаки, который манипулировал всем, ушёл прочь – разве не замечательно? Нет. Он всё равно осознавал все риски и потери, кои точно будут в будущем, для расширения "Свастонов" и увеличения авторитета. В любом случае кто-нибудь да пострадает – это не давало покоя. И, вроде как, спустя долгий меланхоличный образ жизни, Манджиро решил освежиться этой ночью и прокатиться вместе с ребятами по Сибуе, но как на зло Кисаки разрушил все планы, тем самым огорчая не только Майки, но и Баджи с Кеном. К тому же глава не просто был расстроен, а пылал от ярости при виде того, как споили его дорогую подругу. Вообщем, Тетта не только помешал Сано расслабиться, но и настроение подгадил. А ведь Майки так хотел не спать всю ночь... Но, возможно, он действительно не будет спать, если ему в глаза продолжать светить фонариком. Поэтому Манджиро встал, жмуря очи от яркого света, посмотрел на Хану, сидевшую на корточках и мило улыбающуюся, как самый настоящий что ни на есть подлый дьяволёнок, с сотовым в руках, дисплеем которым и освещала всё вокруг, включая и лицо Майки. "Почему так ярко?" – спрашивал он сам себя, приглядываясь. Обои с белым котиком всё объясняли. – Ты чего не спишь? – Сано ещё сильнее сужал глаза в вопросе. – Я не смогу уснуть одна без Джонатана. – она уложила голову на край дивана, скрещивая руки вокруг неё и всматриваясь в парня не так, как обычно. – Мы каждую ночь желаем друг другу спокойной ночи, а сейчас, когда его нет, мне страшно спать. – Джонатан... – Майки не на шутку призадумался, пытаясь вспомнить всех знакомых Ханы с таким именем. – А! Ты про свой кактус? – когда он получил утвердительный кивок, то незаметно посмеялся. – Поспи вместе со мной. Только так я смогу уснуть. От такой просьбы у Манджиро глаза расширились. Он не мог поверить своим ушам. Ханачка всегда была против чего-то такого после того, как Майки признался ей, поэтому слышать от неё такие вещи, против которых она выступала, было чем-то нереальным; но алкоголь всегда ударяет людям в голову, заставляя их совершать много странных вещей. Наверное, он должен отказаться и лечь спать дальше, ведь если согласится, то по сути воспользуется её пьяным состоянием; но смотря на румянец Ханы и её взгляд из-под опущенных ресниц, который был готов съесть Манджиро целиком, словно говорили ему, что другого шанса не будет. И вправду, Ханачка ещё никогда не смотрела на него так завораживающе. Как Майки может отказаться от подобного, если перед ним буквально девушка, нравящаяся ему больше, чем кто-либо ещё? Он был как Адам, а она – запретный плод, и, как мы знаем, Адам этот плод вкусил, поддавшись соблазну. Наверное, Сано действительно слишком эгоистичен, или же у него просто нет совести, раз уж он смеет ложиться рядом с Ханой, уступая ей место у стенки, да ещё и поворачивается к ней лицом. Стыд и позор! Но несмотря на то, что Манджиро прекрасно понимал, что к утру девушка устроит скандал при виде мужского тела в одной с ней постели и явно не захочет больше видеть его лицо, всё равно лежал рядом с ней; вот только он также знал, что в любом случае им придётся расстаться вновь, ведь вместе быть они не могут – слишком опасно для них двоих. И если у Майки есть хоть одна возможность, хоть один миг побыть с Ханачкой ещё чуть-чуть, пусть даже таким ужасным способом, то он обязательно им воспользуется, лишь бы вглядываться в каньоны её голубых, наконец-то сверкающих глаз; и "спасибо" слетит с его губ, намекая на оставленный на тумбе сотовый, который продолжал светить, и свет этот падал на лицо Ханы, проводя очертания её не совсем пухлых губ, красных щёк, носа и светлых ресниц. – Почему ты не выключаешь свет? – спрашивал Манджиро, но потом жалел, боясь, что она возьмёт да уберёт сотовый, не давая насладится её ликом – и то же самое делала Хана, без стеснения пялясь на него. – А может, я просто хочу смотреть на тебя? Майки, казалось бы, должен был обрадоваться таким словам, но мелкий холодок пробежался по его спине из-за неприятного ощущения, возникшего из-за услышанного. – Слушай, Ханачка, – он в четвертый раз за сегодняшний день тяжело сглотнул, точно не решался спрашивать подобное, – какие у нас отношения? Она притупила свои томные глаза, в тумане которых сияли звёзды, на Манджиро, и было очевидно, что её мысли не заняты ответом на этот вопрос, что очень удручало парня. Вместо этого Хана еле заметно вздохнула, протягивая руку к Майки, и касаясь его губ кончиками пальцев, медленно проводя вниз. Такой жест смутил Сано настолько, что он просто ничего не сделал. Затем девушка резко выдала: – Всмысле "какие"? Мы друзья. В сказанное ею было невообразимо трудно поверить, ведь эти двое уже давно не друзья. К сожалению, действия Манджиро в виде признания в любви и ломанием костей в конец стёрли все границы между "любовниками", "друзьями" и "врагами". Да и к тому же то, как вела себя на данный момент Хана нельзя было назвать по-дружески, хотя Майки прекрасно понимал, что алкоголь может вытворять с людьми всё что угодно; но мысли о том, что алкоголь также вынуждал говорить правду, давала ему ложные надежды. Может, парню казалось, что у него ещё есть шанс? Ну, ему казалось, потому что Ханачка до сих пор отрицала глубину их отношений и чувств друг к другу. И было ли у неё вообще что-то к нему? – Ханачка, – Майки, нежно обхватив ледяные пальцы на своих губах, убрал их прочь, немного хмуря брови, – друзья так не делают... – он кидал намёки на её вызывающие действия, несвойственные ранее. – Мне один парень сказал, что друзья и потрахаться могут. Это заявление потрясло Манджиро, отчего он раскрыл глаза, пытаясь понять, что это был за человек, сказавший Хане такое и почему. Но ещё больше он удивился, когда тело девушки резко оказалось сверху, лицо её нависало над его, удивлённым, так близко, что они стали дышать одним воздухом, согревая своим дыханием пространство между ими двумя. Кудрявые локоны чуть ли не перекрывали весь обзор на голубые, блестящие очи, немного прикрытые ресницами. Пока одна рука Ханы была по одну сторону от головы парня, другая потянулась к лицу Манджиро, убирая мешающие пряди волос цвета пшена. Он не двигался, даже когда девушка приблизилась к нему ещё ближе, всматриваясь в глаза Сано, и резко вцепилась своими губами в его щёку, оставляя сплющенный и очень давящий поцелуй, длина которого было равна паре секунд – но это вполне хватило, чтобы застать Майки врасплох и вскочить с места, хватая Ханачку за плечи и чуть ли не со всей силой отталкивая её от себя. Он не решается взглянуть на неё, вместо этого опуская голову и размышляя над произошедшим. Почему Хана только что поцеловала его? Манджиро не мог понять этого, пытаясь не перекидывать всю вину на выпитое пиво. Может, ему просто хотелось верить, что его чувства взаимны? Но тогда бы Майки не стал отталкивать девушку, которая ему нравится, а наоборот, попытался бы воспользоваться шансом. Дело в совести? Тоже неверно, ведь он уже начал лезть к ней в кровать, не стесняясь и не боясь ничего. Но Манджиро окутывало какое-то противное чувство, будто с ним играются. – Ханачка, почему ты опять это делаешь? – как-то отчаянно прозвучал вопрос. Девушка невнятно на него посмотрела, не понимая, что имел в виду её дорогой друг. – Ты сказала, что мы друзья, но разве друзья целуются?.. – он сжал хрупкие плечи сильнее. – Ты всегда так поступаешь: сначала сближается, даёшь ложные надежды, а затем жестоко разбиваешь сердце на мелкие кусочки, словно тебе плевать. Майки было обидно, что даже сейчас Хана так и не избавилась от этой вредной привычки, которая делает ему больно. Хотя он и понимал, что по сути сам влюбился в эту сложную девушку и в этом её вины нет, но печалило, что после признания она то динамила его, то пыталась поддержать – и это заворачивалось в петлю. А Манджиро вёлся на милые слова Ханачки, её заботу, а после оказывался отшитым в сотый раз. Но это ведь тоже можно было оправдать: Хана не являлась человеком, которому нужны отношения, а вот к друзьям она относилась очень бережно и всячески помогала – вот это и была проблема. Как она может отвергать друга, но в то же время волноваться о нём? Это невыносимо больно и запутано. Майки и Ханачка могут продолжить дружить, но вот чувства никуда не уйдут; они будут только разогреты заботой и теплом подруги, что снова его отошьет. Манджиро был очень напуган из-за этого. – Но Манджи, – нежное слово, точно бархат, слетело с губ девушки, которая никогда прежде не называла своего друга подобным образом, – ты же знаешь, что мне не плевать. Разве ты не видишь это в моих глазах? По правде говоря, Майки никогда не видел в них что-то. Они всегда были пусты – даже радость, печаль или же злость не загорались внутри. Все чувства Сано понимал только благодаря тону её голоса, мимике лица и жестов, а глазки была так для красоты. Они были печальны лишь в их разлуку. Но он также не мог отрицать, что в них очень старательно пытался показаться страх, подобный тому, который возникает перед смертью. И этот страх никуда не девался, отчего Майки иногда казалось, что Ханачка его боится. Так почему же сейчас её очи сверкали как небо, усыпанное звёздами? Почему в них возникало чувство, которое Манджиро не мог понять? Может быть, это и есть правда? Может, Ханачка сейчас честна? – Я люблю тебя, Манджи. – она схватила лицо "друга", притянула к себе и впилась губами в его, полуоткрытые от шока. Всё произошло настолько внезапно, что Майки даже и не понял, что прямо сейчас его нижнюю губу укусили, после чего по нему прошёлся кончик теплого языка, как будто поглаживая ранение. И стоило только Манджиро попытался сказать что-то в замешательстве, как ловкий язычок девушки уже проходился чуть ли не по всем его зубам, переходя к нёбе, а затем к внутренней части щёк. Ему сложно было поверить, что это действительно происходит с ним, да и тем более с той, которая ему не безразлична. Казалось бы, Майки должен быть на седьмом небе от счастья, и так оно и было, когда его руки переходили на девичью спину, а глаза закрывались от удовольствия. Он наконец получил то, чего так сильно хотел. Причём хотел настолько, что даже старался не замечать мастерства Ханы в поцелуях – сразу было понятно, что опыт у неё предостаточный. Но разве это важно на данный момент? Единственное, о чём мог думать Манджиро, так это горячие, опаляющие его губы вздохи девушки, размыкающей поцелуй лишь ради того, чтобы взять в лёгкие ещё немного кислорода для дальнейшего продолжения. Руки Ханы медленно, но очень уверенно переходили всё ниже и ниже, оказываясь то на шее парня, щекотя её, то на спине, проходясь мурашками, и останавливаясь почти у торса; её ладони без промедлений прошли под свитер Майки, поднимались вверх, пока пальцы выводили узоры на мужском прессе. Парень сдерживал сладостный стон, закусывая нижнюю губу, принимая действия Ханачки за вызов. Он опустил свою голову, дыша девушке прямо в её тонкую шею, на которой сразу же начали появляться мокрые следы от поцелуев, находящихся буквально везде; и Сано, будучи возбуждённым и неконтролируемым, не смог сдержаться, чтобы не чмокнуть какое-нибудь место в засос. А когда мягкие подушечки пальцев касались его сосков, скрученных часами ранее, Майки, не желая лишний раз кусать себя, дал этот шанс Ханачке, снова сливаясь с ней в поцелуе. И как же далеко они зайдут, если никто не планирует останавливаться? Манджиро тоже этот вопрос мучал. Сладость поцелуя не давала ему обратить внимание на горькое послевкусие, которое он распробовал только после того, как привык к таким прелюдиям. Это был ужасный вкус алкоголя – причина всего происходящего, – выворачивающий все органы наизнанку; и только он заставил Майки отстраниться от Ханы на пару секунд, чтобы поразмышлять над кое-чем. И как бы прискорбно это ни было, но парень убежал прочь, но не из-за отврата вкуса, а из-за самого себя, сказав девушке, что сейчас вернётся.***
Сано стоял у зеркала в ванной, тщательно моя свои погрязшие в грехе руки. Он посмотрел на своё отражение: и, о да, его лицо было всё красное, но от смущения ли? От возбуждения и нехватки воздуха? Как бы странно это ни было, но порой стыд бывает даже у самых эгоистичных и бессовестных людей, как "Непобедимый Майки". Из-за чего возникло это давящее чувство, сжимающее сердце? Может быть, Манджи застеснялся? Хотя он так страстно целовал Хану, не переживая о дальнейших событиях. Но, похоже, Манджиро просто себя ненавидел как раз за это: он воспользовался тем, что его подруга не может нормально мыслить, восприняв её действия за любовь – но парень в потёмках своей головы прекрасно понимал, что во всём виноват алкоголь, дурманящий сознание. Майки хотел верить, что Ханачка действительно интересуется им как парнем, а не как другом; но, к счастью, здравый смысл одержал вверх, когда он сбежал от пьяной девушки и обдумал всё, сидя на крышке унитаза. – Что я творю?.. – Манджиро спрашивал себя, уткнувшись лбом об зеркало и оставляя запотевшем следы от своего горячего дыхания. Но он уже всё для себя решил, когда вернулся обратно в свою комнату и увидел Хану, сидящую на краю кровати; она явно с нетерпением ждала его возвращения, судя по всплывшей улыбке на всё лицо – это заставляло Сано поёжиться, но ни одно сомнение не пришло ему голову, заменяя собой уверенность. Вместо того, чтобы снова слиться с ней в поцелуе, нежно обнять её тело, коснуться пухлых щёк, он подошёл, сел на колени перед ней и, как ни пытался сделать серьёзное лицо, что обернулось неудачей, меланхолично сказал: – Ханамичи, я не могу сделать это с тобой. – его теплые руки схватили холодные, точно снег, ладони девушки – теперь это самое бо́льшее, что Майки может себе позволить. – Почему? Ты меня больше не любишь? – Ханагаки застали врасплох, отчего она впала в замешательство, недопонимающе глядя на того, с кем недавно целовалась. Ей была непонятна столь резкая смена мнения – но, наверное, она и не пыталась понять. – Я не могу, потому что как раз таки люблю тебя. – Сано встал, отпустил её, взял свою подушку и ушёл на диван. – Спи, Хана, уже поздно. – Но я... – Спи, ты очень устала. – он лёг, укрываясь своим любимым полотенцем, в надежде, что это гадкое чувство вины его покинет, но затем прекрасно понимал, что этого не произойдёт. Майки желал, чтобы Ханагаки поскорее заснула или хотя бы не стала будить его. И о чудо! Она не приставала, и он смог услышать, как шуршит одеяло, а потом всё стихает. Похоже, Ханамичи либо действительно устала, либо ей было всё равно, либо же она всё поняла – что-то из трёх вариантов являлось правдой. И Манджиро искренне надеялся, что правдой было или третье, или первое, но никак не второе, ведь это окончательно разбило бы ему сердце. И бедному Манджи приходится засыпать, с мыслью, что он никогда не сможет быть вместе с Ханачкой.