***
Когда я подхожу к двери больничной палаты моей матери, кажется, будто это кадр из какого-то фильма. У меня туннельное зрение, остальная суета больницы размыта в кривых фигурах, голоса отца и Лотти соединяются вместе и бьют по ушам искажёнными звуками. Я не могу их услышать. Я понятия не имею, что они мне говорят, а их прикосновения к моему плечу, спине, руке, словно проходят сквозь меня. Весь мир находится в замедленной съёмке, я дохожу до дверного проёма палаты и он движется ещё медленнее. Глаза моей мамы закрыты, она лежит в кровати, гул аппаратов — единственный источник шума в комнате. Близняшки перестали без умолку рассказывать что-то Гарри и вместо этого смотрят на неё. Его руки всё ещё обхватывают их плечи, и он смотрит в сторону двери, когда видит нас. Лотти и мой отец проходят мимо меня, не прося подвинуться, а Лотти наклоняется, чтобы сказать девочкам что-то о необходимости оставить меня наедине с мамой. Они все медленно встают, каждый из них проходит мимо меня и что-то шепчет, и я воспринимаю это как слова поддержки. Кажется, я благодарно улыбаюсь им, но сейчас не уверен в этом. Гарри тоже встаёт, и я не успеваю понять, где мужчина находится, пока он не оказывается прямо передо мной, закрывая мне вид на маму. Почему-то это помогает. Каким-то образом мир возвращается в нормальное русло, и всё происходящее снова становится обычной, шумной, перегруженной жизнью. — Хей, — шепчет Гарри, проводя пальцем под моим подбородком. Я поднимаю глаза, поэтому ему не приходится сильно надавливать. — Я не собираюсь спрашивать, всё ли у тебя в порядке, потому что это явно не так, но хочу спросить, где мне сейчас быть, — я смотрю ему в глаза в отчаянной попытке найти ответ на этот вопрос, чтобы успокоиться. — Луи? Я открываю рот, язык смачивает губы, которые ужасно пересохли. — Я думаю, что мне нужно побыть с ней наедине. — Хорошо, — кивает он, даря мне маленькую улыбку. — Твоя семья пошла в кафетерий за кофе, и я тоже хочу выпить ещё, так что просто пойду с ними. — Хорошо, — киваю я, сглатывая комок в горле. Я не ожидаю, что мужчина поцелует меня, когда он это делает, и не ожидаю, что он задержится после этого. Закрываю глаза после того, как он отстраняется от меня, также проходя мимо, чтобы догнать мою семью. Когда я открываю глаза, то вижу, что у моей мамы они тоже открыты, и она мило улыбается мне, словно только что застала меня за чем-то. Соберись, Луи. — Вы двое просто очаровательны, — говорит она хриплым голосом, протягивая руку к бутылке с водой, стоящей на подносе рядом с её кроватью. Я наклоняюсь вперёд, чтобы подержать бутылку, чтобы маме не пришлось напрягаться. — Где вы познакомились? — На работе, — просто отвечаю я. Они не знают, как именно я зарабатываю на жизнь, и хоть мне и не стыдно за это, я планирую так всё и оставить. У них сложилось представление обо мне, как об их сыне-студенте юридического факультета, а не об студенте-юристе, танцующим стриптиз в элитном клубе, чтобы оплатить медицинские счета, и уж точно не об сыне, который принимает наркотики в качестве хобби и просрал почти весь выпускной год в школе из-за растущей кокаиновой зависимости (и, позвольте, всё равно закончил её со средним баллом 3,94). — Он работает с тобой? — Он был клиентом, — говорю я, садясь на свободное место на краю кровати и разглаживая одеяло под руками. По крайней мере, это не совсем ложь. На самом деле, это правда. — Я останусь здесь, а папа и девочки пойдут домой. — Луи… — начинает мама, и она звучит как мать, даже так, даже сейчас. Я всё также обрываю её, как сын, даже так, даже сейчас. — Мама, тебе нужно, чтобы кто-то был рядом с тобой, пока ты будешь проходить через это. Они были здесь достаточно долго. Теперь моя очередь. Меня и так не было рядом в последние годы… — Это не так, любовь моя, — говорит она с решительным закатыванием глаз, которое, похоже, отняло у неё много сил, но она, наверное, сделала бы это снова, если бы могла. — Ты работаешь больше всех нас, и не думай, что я не знаю, что ты сделал для нашей семьи. Зарплаты твоего отца не хватает, чтобы покрыть всё, и ни одна из твоих сестёр всё ещё не работает. Лотти следовало бы, но сейчас об этом говорить не стоит. — Ты не должна беспокоиться об этом. — Кто сказал, что я беспокоюсь? — ухмыляется она. — В конце концов, эта ответственность всё равно не легла на мои плечи. Значит, она всё ещё имела свой тонкий юмор. Я смеюсь, слёзы, которые, как я думал, спрятались достаточно глубоко, возвращаются с новой силой, поэтому я смаргиваю их, смотря на резкий свет лампы, висящей в больничной палате. — Ты ужасна. — Мне необходимо шутить, иначе я сойду с ума, — она поднимает руки, покрытые синяками и капельницами, покачивая ими. — Все эти провода и тыкающие иглы, медсёстры, входящие и выходящие отсюда, чтобы задать вопросы или что-то подправить… — её голос прерывается, и я чувствую, как она пытается сесть в кровати более ровно. — Луи Томлинсон, дай мне руку. Только не начинай плакать. Я фыркаю, беру секунду, чтобы отдышаться, прежде чем повернуться и протянуть ей руку. Тепло её прикосновения такое же, как и до того, как всё это случилось, и тогда я также держал её за руку, переходя улицу по дороге на автобусную остановку, смотря что-то страшное по телевизору или помогая ей выйти из машины. — Мне очень жаль, — выдохнул я с дрожью. — Твой отец и Лотс иногда бывают такими ужасно депрессивными. Это очень портит настроение. К тому же, ты ведь знаешь, что близняшки настолько погружены в свой собственный мир, поэтому я не знаю, что у них происходит примерно половину времени. Иногда я просто притворяюсь, что сплю, — она подмигивает, кладёт свою вторую руку поверх моей, так что та оказывается между обеими её ладонями. — Ты вернёшься в Нью-Йорк, милый. — Мама… Она качает головой. — Не надо спорить. На больничной койке или нет, я всё ещё твоя мать, и я говорю тебе вернуться в Нью-Йорк. — Мама, ты не в лучшей форме. Доктор… — Неважно, что сказал доктор. Ты вернёшься домой или туда, откуда ты и твой очаровательный бойфренд приехали, потому что у тебя нет подходящей для климата Колорадо одежды. — Он не мой парень, — поправляю я. — Ну, кем бы он ни был, — говорит она тоном, говорящим, что ей всё равно на то, что я не хочу об этом говорить. — Для того, кто не является твоим парнем, он ужасно хорош, раз ввязался с тобой во всё это. Ведь он не приехал сюда знакомиться с твоей семьёй на день Благодарения. — Жизнь не всегда прекрасна. — Твоя жизнь обязательно такой будет, — мама смотрит мне в глаза, наверное, ищет ту самую искру, которую она увидела во мне в тот момент, когда я усадил их всех за кухонным столом и сказал, что поступил в Колумбийский университет и поеду учиться в Нью-Йорк. Она всё ещё где-то там, и только ей я позволяю её найти. Она всегда пробуждает во мне только самое лучшее. — Ты должен покинуть эту больницу, чтобы жить дальше. — Ты действительно просишь меня уехать? — спрашиваю я, просто чтобы убедиться, что это действительно происходит. — Я не прошу, дорогой. Я прямым текстом говорю тебе уехать. Я отпускаю её руку, вставая с кровати, и подхожу к изголовью, чтобы поцеловать её в лоб. Медленно отстраняюсь, желая насладиться каждой секундой этого момента на случай, если у меня больше не появится такой возможности. — Я люблю тебя, мама. — Я тоже тебя люблю, Луи. Вот почему мне нужно, чтобы ты заставил меня тобой гордиться.***
После некоторых споров, мама решила разрешить мне остаться хотя бы на выходные. Гарри не возражал. На самом деле, он снял для нас домик неподалёку, чтобы нам не пришлось ночевать в больнице. Сейчас он принимает душ где-то в лабиринте комнат, а я сижу на террасе и смотрю, как вокруг меня падает снег. У нас всё ещё нет курток — Гарри оформил доставку, и утром они будут здесь — поэтому на мне несколько слоёв случайной одежды и накинутое на плечи одеяло. В Денвере сейчас не так холодно, как должно быть в это время года. Я бы отдал всё, что у меня есть, чтобы завтра проснуться с пониманием того, что это на самом деле не происходит. Сколько лет тебе должно быть, чтобы такие вещи перестали казаться чем-то необычным? Мне двадцать пять. Я должен спокойно относиться к мыслям о смерти, должен понимать неумолимую природу рака, особенно когда прошло уже пять лет, которых вообще не должно было быть. Когда они сказали о пяти процентах, я решил, что она справится. В конце концов, это всего лишь цифры, верно? Множество людей, которые не должны жить, продолжают это делать, а что моя мама? Боже, она сделала так много хорошего в своей жизни. Она должна была легко попасть в число тех, кто заслуживает ещё одного шанса. Она должна сейчас быть дома, пришивать узелки и пуговицы для своих клиентов, пока мы сидим за кухонным столом и делаем уроки. Она должна выглядывать из-за угла, пока я готовлю обед после школы, чтобы сказать мне, что парень, с которым она работает, очень симпатичный, и я должен сходить посмотреть на него. — Лу, здесь холодно, — зовёт Гарри позади меня, и я вижу по тени от фонаря на фоне снега, что он стоит в дверном проёме. — Всё не так уж и плохо. — Не так уж и плохо, — передразнивает мужчина, а потом дверь захлопывается, и я слышу, как он ступает по снегу. Стайлс совсем не подходяще одет для этого, когда садится рядом со мной — на нём кроссовки, пара свитеров и футболка. Его зубы уже стучат друг о друга, а ведь прошла всего минута. Я придвигаюсь ближе к нему, хватаю край одеяла и накидываю ему на плечи. — Вот. Он бормочет слова благодарности, прижимая свою руку к моей, пока ищет шерстяную ткань. — В этом душе прекрасный напор воды. — Уверен, что так и есть. Вокруг почти никого нет. — Это правда. Здесь тихо. Я киваю, выдыхая воздух, чтобы увидеть собственное дыхание. — Мне не нравилось это, когда я рос. Вот так я и оказался в Нью-Йорке. Конечно здесь тоже есть хорошие университеты, но я подавал документы в юридические школы, которые находятся только в больших городах. Сейчас я могу оценить тишину. — Это немного странно, — говорит он, потрясываясь рядом со мной. Это немного комично, в сравнении с остальными сегодняшними событиями. — У меня никогда в жизни не было такого тихого дня. — Не могу даже представить, чтобы он вообще мог у тебя быть. — Почему? — Из-за бизнеса, доставшегося тебя от отца. Я с самого начала считал, что ты всегда жил роскошной жизнью вместе со слугами, водителями, швейцарами и бизнесменами, спорящими о том, куда девать свои деньги. Он хихикает в ответ. — Это правда. Моя мама всегда пыталась оградить меня от этого. — Получалось? — Нет, чёрт возьми. У моего отца было слишком много давления и слишком мало уважения, — Гарри смотрит на меня сверху вниз, на его ресницах полно маленьких снежинок. Мне приходится подавить желание протянуть руку и смахнуть их. — Тебе повезло, что у тебя такая семья. — Спасибо, — говорю я с полуулыбкой. — У тебя есть братья или сёстры? — У меня есть старшая сестра. Джемма. — Вы близки? — Мы были близки, когда были младше. Потом она выросла, не захотела иметь ничего общего с бизнесом моего отца и уехала в Италию. Сейчас она работает в индустрии моды. Известный дизайнер. Мы не разговариваем, — я вижу, как механически он говорит об этом. — Ты вообще хотел иметь что-то общее с бизнесом твоего отца? — Кто-то ведь должен продолжать наследие, — Гарри отводит от меня взгляд, и я смотрю, как вздымается его грудь, когда он резко вдыхает. — Ты не возражаешь, если мы вернёмся внутрь? Я больше не чувствую своих пальцев. — Встретимся внутри. Он сжимает моё колено, накидывает одеяло мне на плечи и встаёт, чтобы вернуться в дом. Смотрю на его тень на снегу, пока дверь не закрывается, и остаюсь только я. Чувствую его отсутствие сильнее, чем хотелось бы, поэтому сейчас мне хочется пойти в дом, лечь с ним в постель, и позволить ему унести меня в небытие. Гарри, чёртов, Стайлс. Какого чёрта я творю?