Оказывается, депрессия, через которую я проходил перед смертью мамы, лишь положило начало к тому, что я испытываю сейчас.
Утверждение Гарри, что мир движется медленнее, было актуально лишь для него, ведь для меня мир не перестаёт двигаться, каждый день выпадая из моей хватки прежде, чем я успеваю вонзить в него ногти.
Сегодня день похож на чёрную дыру.
Я один в пентхаусе, и так было последние несколько дней. Гарри пришлось уехать по делам на западное побережье, куда именно уже и не смогу вспомнить, а я был не в состоянии поехать с ним. Когда он поинтересовался смогу ли я присоединиться, у меня ещё оставались незавершённые дела, и даже спустя неделю я всё ещё с ними не разобрался. Плюс к этому добавился дурацкий экзамен по адвокатуре, заставляющий задуматься о том, почему я вообще решил связать свою жизнь с юриспруденцией.
Не уверен, что вообще нормально мог поспать за последние дни.
Найл отвёз меня обратно в мою квартиру, чтобы я мог взять несколько книг, которые забыл вчера, и Джиджи встретила меня там, чтобы я купил у неё ещё немного кокаина. Я старался не употреблять его как можно дольше после того, как мы вернулись в Нью-Йорк, но только благодаря ему сейчас я могу бороться с непреодолимой потребностью забраться под одеяло и отгородиться от всего мира.
У меня есть дела, которые нужно сделать, люди, которые зависят от меня и экзамен по адвокатуре, который нужно сдать. Я точно не могу позволить себе быть в ужасном состоянии.
Поэтому тянусь к пакетику, который положил на стол рядом с собой, когда спрятался в кабинете Гарри, аккуратно высыпаю содержимое немного на стол, на котором уже были остатки с последнего раза, выравниваю его и снюхиваю.
После этого откидываю голову назад и осторожно вытираю нос. Крови нет, так что знаю, что смогу сделать это снова через некоторое время.
Я пробовал пить кофе, энергетики, пробовал принимать витамины группы В и налегать на сахар, но ничто не сравнится с той энергией, которую даёт мне кокс.
— Итак, — говорю я себе, быстро постукивая ногой под столом, пока перехожу к следующему пробному экзамену. — Экзамен номер четыре.
Он начинается с раздела по логике, с которым я справляюсь довольно быстро, ведь пальцы порхают по клавиатуре с невероятной скоростью.
Мысли начинают путаться — мама, Гарри, мама на больничной койке, звонок сестры, когда мы впервые поняли, что что-то происходит, реакция мамы на Гарри, реакция Гарри на неё, то, что её сейчас здесь нет и она не может стать свидетелем того, что я наконец нашёл кого-то, о ком мы говорили все эти годы.
— К чёрту всё, — объявляю я, закрывая ноутбук. Тест не на время, поэтому нет ничего страшного в том, что я закончу его позже. Скомкиваю лист бумаги, на котором обычно провожу мозговой штурм, и бросаю его на пол к остальным.
Как я и сказал ранее, кровь из носа ещё не пошла.
Теперь настала очередь книг.
Встаю, чтобы пройтись по комнате и размять ноги, постукивая пальцами по любой плоской поверхности. Если я буду достаточно сильно стимулировать свои чувства, всё остальное просто исчезнет.
Сейчас разгар апреля, кондиционер не включён, несмотря на жару, а огромные окна, разбросанные по всей квартире Гарри, не совсем подходят для того, чтобы их открывали. Я решаю пройти через холл с намерением посидеть на террасе у хозяйской спальни и останавливаюсь, когда дохожу до верха лестницы.
— Филипп? — зову мужчину, и отдалённый стук, который я слышу, говорит даже мне, что он, скорее всего, слишком занят, чтобы услышать, что я зову его. Вместо этого прохожу пару шагов к интеркому. — Филипп?
Проходит несколько секунд, прежде чем он отвечает: — Чем могу помочь, мистер Томлинсон?
— Как обстоят дела с обедом сегодня?
— На паузе, — отвечает он, к моему ужасу. — Мистер Стайлс позвонил и сказал, что скоро прибудет, поэтому попросил подождать.
Я не могу это оспорить. Не важно, встречаемся ли мы или вместе по контракту, у меня пока нет права отменять просьбы Гарри. Если честно, даже не уверен, что Филипп бы вообще меня послушал. Он, кажется, боится потерять работу всякий раз, когда я противоречу желаниям Гарри в предпочитаемой еде, хотя самого Стайлса это особо не заботит.
— Гарри скоро вернётся домой?
— Да, мистер Томлинсон.
— Хорошо, — говорю я медленно, поблагодарив его, прежде чем убрать палец с кнопки и начать говорить с самим собой. — Я не думаю… Он написал сообщение, что уже едет? Я даже не знал, что он покинул место встречи.
Достаю телефон из кармана, строчки на мгновение расплываются, прежде чем я фокусируюсь и, прищурившись, читаю поток пришедших текстовых сообщений.
Он действительно написал мне.
Первое:
«Я сейчас уезжаю из Сан-Франциско. Вернусь через несколько часов. Соскучился по тебе, Луи». Затем:
«Лоуренс только что заехал за мной, так что я буду дома через полчаса или около того. Я позвонил Филиппу и попросил, чтобы тот перенёс обед. Я понял, что ты погряз в учёбе, которая, надеюсь, продвигается хорошо».
Я быстро набираю ответ,
«Только сейчас увидел твои сообщения, детка, извини. Филипп дал мне знать. Поторопись домой, чтобы мы могли поесть и потому что я соскучился по тебе», прежде чем устроиться на его террасе.
Боже, так чертовски приятно находиться на солнце.
Не знаю, как долго сижу здесь, откинув голову назад и закрыв глаза, впитывая солнечные лучи, когда, наконец, появляется Гарри. Я слышу, как он опускает свои сумки на пол, как звякают его кольца о край столика. Вероятно, он переодевается во что-то более удобное, как обычно делает после целого дня путешествий.
Его тень загораживает свет, и я открываю глаза, обнаружив, что он смотрит на меня в солнцезащитных очках, свободной рубашке на пуговицах и брюках, подходящих для такой погоды. Татуировки на его груди выделяются на открытой коже, умоляя меня в сотый раз провести по ним пальцами.
Я скучал по нему.
— Привет, малыш, — радостно мурлычу я, протягивая ему руку, чтобы он присоединился ко мне в кресле, явно достаточно большом для двоих, но мои конечности начинают казаться тяжёлыми, как гири, под действием наркотиков. Вот что я получаю за решение расслабиться. Мне нужно просто смириться с этим.
Гарри не двигается.
— Ты разгромил мой кабинет.
Ох, точно. Кабинет. В котором я собирался убраться до его возвращения, но так и не сделал этого.
— И тебе привет, — бормочу я, усаживаясь поудобнее для разговора. — Время пролетело незаметно.
— Очевидно, — недовольно отвечает он. — Филипп сказал, что ты почти ничего не ел, пока меня не было.
Он говорил с Филиппом? Как давно он здесь?
— Я занимался, — говорю я в то же время, когда он говорит: —
И ты почти не спал, учитывая, что кровать была застелена так же, как я застилал её перед отъездом, и то количество бумаг в моём
кабинете, разбросанных на полу, столе, по углам рядом с различными чашками, обёртками, и книгами, сложенными повсюду.
— Ты чрезвычайно наблюдателен, — замечаю я с нотками смеха в голосе, вызванным в какой-то степени из-за кокса. — Это впечатляет. Ты не думал заняться юриспруденцией?
Он закатывает глаза. — Луи, я серьёзно.
— Что серьёзно? — Я встаю, чтобы сравняться с ним ростом, делаю шаг вперёд, оказываясь в его пространстве.
Он держит себя в руках, ищет мои глаза своими, пока не делает шаг ближе и я почти думаю, что он поцелует меня, но он этого не делает. — Ты употреблял.
— Да, — говорю я, решая не лгать. Употреблял. И что?
— Луи, — говорит Гарри тоном, говорящим
обо всём. — Ты сказал мне, что у тебя есть нерешённые дела.
— У меня действительно есть дела! Мне действительно есть чем заняться. Как, по-твоему, вообще возможно, что я в состоянии сделать хоть что-то?
Гарри прижимает пальцы к переносице, делает глубокий вдох и выдыхает между частично стиснутыми зубами. — Лу, тебе нужно поспать. Тебе нужно поесть. Мы уже говорили об этом.
Я сглатываю, пойманный с поличным и ощущая вину. Мы действительно говорили об этом перед его отъездом, пока он в сотый раз заставлял меня есть ужин, а после играл с моими волосами в безуспешной попытке успокоить мой разум настолько, чтобы я смог уснуть. Но закрывая глаза, я либо проваливаюсь в кошмар, либо в бесконечную черноту, от которой обычно просыпаюсь в панике с сильной нехваткой воздуха в лёгких.
Оставаться в сознании проще.
— Мне нужно закончить свою работу.
— Как я могу оставить тебя, когда знаю, чем на самом деле ты занимаешься?
— Мне двадцать четыре, Гарри, тебе не нужно нянчиться со мной. Я сам могу о себе позаботиться.
— Правда можешь?
Эти два слова жалят, но всё же, если быть до конца честным с самим собой, я понимаю, что сейчас точно не могу этого сделать.
— Что? Будто ты сам не опускался на дно, когда умерла твоя мама? Ты похоронил свою печаль в Нейтане, и видишь, как хорошо это сработало. — Мой голос прерывается в конце предложения и я осознаю всю абсурдность сказанных мною слов. Его выражение лица сменилось с озабоченного на глубокий хмурый взгляд, тело выпрямилось в знак защиты. — Детка, мне очень жаль. Я не хотел…
— Приберись в моём кабинете и постарайся больше не нюхать порошок, пока ты находишься там, — это всё, что он говорит в ответ, а после исчезает обратно в пентхаусе.
Молодец, Луи.
С возвращением, Гарри.
***
— Мы можем поговорить? — спрашиваю я спустя несколько часов, на цыпочках пробираясь в столовую из теперь уже чистого кабинета, голова начинает раскалываться от пережитого. Пора бы снюхать ещё одну дорожку, чтобы избавиться от этого чувства, но я ведь пытаюсь быть хорошим. Я должен.
— Нет, — говорит Гарри, не поднимая глаз от тарелки с едой, и, видимо, это ранний ужин.
— Ты ешь? Никто не сказал мне…
— Всё равно ты не будешь есть.
— Я могу попробовать.
— Теперь ты пытаешься угодить мне, — отвечает он, не спеша осторожно разрезая стейк на своей тарелке.
— Гарри, я не имел в виду то, что сказал.
— Я сказал, что мы не можем сейчас поговорить, Луи, — отвечает он, накалывая вилкой небольшую красную картофелину и запихивая её в рот.
Тогда ладно. Никаких разговоров.
Я разворачиваюсь на пятках, выхожу из столовой и направляюсь обратно в кабинет. Если он не хочет говорить об этом, значит, мы не будем говорить об этом. Меня всё устраивает. Всё в порядке. Всё в полном, полном порядке. Не о чем беспокоиться.
У меня болит спина, когда я сажусь обратно перед стопкой бумаг, аккуратно сложенных рядом с компьютером, голова раскалывается, когда тянусь за стаканом воды. Массирую плечи, делая длинный глоток, и чувствую освежение, когда ставлю стакан на место.
Книги передо мной словно дразнят меня, поэтому я открываю одну, читаю около двадцати слов, прежде чем рухнуть на неё сверху от невозможности сосредоточиться.
Иисусе. Соберись.
Я опускаю взгляд на страницу, пытаюсь снова, прочитываю её, прежде чем мне приходится сделать ещё один перерыв. Всё действительно идёт не так гладко. Я не могу перестать думать о том, что сказал Гарри, о том, что он не хочет разговаривать со мной и том, как пульсирует моя голова, сердце колотится, а желудок урчит, в то время как я даже не испытываю голода. К тому времени, когда я буду готов поесть, мне очень повезёт, если я смогу не выблевать всю еду в ту же секунду.
Впереди меня стоит наполовину сгоревшая свеча кремового цвета. Если я сильно прищурюсь, то смогу прочитать, что на этикетке написано «Ванильный кекс».
«Мама зажигает свечу в гостиной, несколько раз чиркает спичкой вверх-вниз, пока не становится безопасно поставить свечу на подставку. Сладкий запах выпечки начинает наполнять комнату, когда я скрещиваю ноги, рассеянно делая домашнее задание на краю дивана.
Папа заходит через несколько минут после того, как она устраивается в кресле напротив, здоровается со мной и игнорирует её. Я смотрю на неё, когда он уходит, и она выглядит невозмутимой, даже небольшая ухмылка дёргает уголки её губ, когда она смотрит на меня.
— Он предсказуем, — практически шепчет она. — Стоит хоть немного его покритиковать, и он просто сходит с ума.
Я замечал это и раньше, но в отношении отца и сына, а не жены и мужа. — Разве это не раздражает?
— Иногда, — пожимает она плечами, а затем мягко улыбается. — Это одна из причин, почему я влюбилась в него.
Его твердолобость кажется мне далеко не желанной, но, наверное, это одна из тех вещей, которые я не пойму, пока однажды не влюблюсь.
— Ты собираешься пойти поговорить с ним?
Мама качает головой, закрывает книгу и садится рядом со мной на диван. Её рука мягко ложится на моё колено, слегка сжимая его. — Иногда на такие вещи нужно просто закрыть глаза. Разговоры, когда другой человек всё ещё зол, обычно лишь разжигают огонь. Когда он будет готов поговорить об этом, мы обязательно поговорим.»
Гарри входит в комнату, и я думаю, что, возможно, он сядет с противоположной стороны стола, расслабленно сложив руки перед собой. Вместо этого он берёт свой ноутбук, лежащий на столе, и выходит, не обращая на меня никакого внимания.
***
Гарри не просил меня спать на диване прошлой ночью, но я решил, что понял намёк, когда он закрыл дверь спальни, прежде чем я успел подняться наверх, чтобы лечь спать.
Я захватил пару одеял из гостевой комнаты и тихонько спустился вниз, чтобы устроиться на диване. Его дорогая мебель намного лучше той, что есть у нас с Зейном в квартире. Поэтому я решил, что у меня точно не будет ломить всё тело, когда я проснусь.
Я тру глаза, когда мой организм, наконец, решает, что больше не хочет спать, потягиваюсь, понимая, что я действительно закрыл глаза и смог достаточно расслабиться, чтобы провести во сне несколько часов. Я не чувствую себя достаточно бодрым, насколько бы мне этого хотелось, но лучше так, чем вообще никак.
Мои ноги высовываются из-под одеяла и натыкаются на что-то тёплое и твёрдое, совсем не похожее на диван. Я начинаю приподниматься, чтобы посмотреть, на что я только что наткнулся, и в то же время Гарри садится, прижав руку к виску.
— Господи, Луи, ты пытаешься меня убить?
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я ворчливо, мой голос хриплый и нуждающийся в хотя бы глотке воды.
— Я спал рядом с тобой, — отвечает он так, будто в этом есть смысл.
— Что? — Я тянусь к стакану, стоящему на журнальном столике. — Ты закрыл дверь в спальню прошлой ночью. Я не думал…
— Я хотел быть здесь, если бы тебе что-то понадобилось. Спальня находится довольно далеко отсюда. — Я тупо смотрю на него, не понимая, зачем ему спать на диване, когда у него была пустая, тёплая, удобная кровать. — Почему ты так смотришь на меня?
— Мы поссорились.
— Хорошо?
— Я просто подумал, что ссора приравнивается к нежеланию находиться рядом друг с другом. Ты не хотел разговаривать и закрыл дверь спальни.
— Я злюсь на тебя, Лу, но не ненавижу. — Он убирает руку от виска, делает секундную паузу, словно что-то обдумывая, а затем подползает ко мне. Он откидывает плед и прижимает меня к спинке дивана, притягивая ближе к своей груди. — Может, нам стоит уехать куда-нибудь на некоторое время.
Я напрягаюсь, чтобы посмотреть на него, опираясь рукой на руку, обхватившую мою талию. — Куда ты хочешь поехать?
— Я не знаю, — он пожимает плечами, его подбородок пристраивается между моей шеей и плечом. — Куда захочешь. Я останавливался в некоторых хороших отелях в Лондоне, Париже, Вене, Ослоу…
— Париж», — счастливо вздыхаю я, откидываясь на подушку. — Я всегда хотел побывать в Париже.
— Это романтично.
— Да, — киваю я, поднося его руку к своим губам, чтобы поцеловать костяшки пальцев. — Прости за мои слова, сказанные вчера. Я плохо соображал.
— Я знаю, детка, — мягко говорит он мне в ухо, быстро целуя мою шею. — Мне тоже жаль. И дело не в том, что ты употребляешь или разгромил мой офис, а в том, что тебе нужно держать голову в ясном состоянии, заботиться о себе. Я наблюдал за тем, как ты постепенно опускался на дно в течение этого месяца.
— Я справляюсь со своим горем так, как могу, так же как…
— Так же, как я справлялся со своим, — закончил он за меня, пауза повисла в воздухе. — Тебе нужно обратиться за помощью. Я могу связать тебя с моим психотерапевтом?
— Гарри…
— Я не знаю, можно ли сейчас это обсуждать. Ты говорил мне, что сможешь справиться сам, хотя у тебя явно это не получается, но тебе не нужно этого стыдиться. Ты можешь горевать и при этом есть и спать, а не сидеть на кокаине, чтобы не спать каждую ночь.
— Я просто люблю, когда в голове тихо.
— Подумай об идее обратиться к кому-нибудь за помощью, ради меня. Пожалуйста?
— Хорошо, — тихо соглашаюсь я, потирая татуировки на его руке. — Значит, Париж, да?
— Там есть одно великолепное место… — начинает он, погружаясь в рассказ о том, как родители возили его и Джемму туда, когда они были ещё совсем молоды, о том, как он влюбился в гламур и архитектуру, и что он давно не возвращался туда и ждал подхоящего человека, чтобы взять его с собой.
Я ложусь так, чтобы смотреть на него, мы оба лежим на одной подушке и переплетаем ноги под одеялом, пока он рассказывает красивые истории о своих путешествиях по Европе. Я наблюдаю за тем, как загораются его глаза на некоторых моментах, как он смеётся над различными воспоминаниями, прежде чем поделиться ими со мной, с какой нежностью он говорит о своей матери.
Я мог бы не употреблять ради него, если бы захотел.
Клянусь, я мог бы.
